где же среди этих бесконечных попыток заслужить любовь я? к чему всё это, если я себя всё время отодвигаю на второй план? я всё пытаюсь найти что-то, что поможет мне вытащить себя со дна, вернуться к себе, но все эти поиски только усугубляют мою потерянность. сама же перечеркиваю всё, что создала, и ругаю себя за каждый шаг, называя его неверным. куда мне возвращаться, если в моем собственном сердце нет места для меня — такой неидеальной, потерянной и рыдающей от тоски?

Гермиона всегда думала, что Малфой, подобно ледяной статуе, холодный и скользкий, что стоит к нему прикоснуться, и пальцы тут же онемеют от холода, но сейчас, прижимаясь к нему, сама ощущала себя колючей льдинкой, пытающейся согреться у большого и ласкового солнца. Она знала, что это её убьёт, но всё равно продолжала льнуть к нему. Руки Малфоя неуклюже обнимали её, заставляя кожу гореть, и ей нестерпимо хотелось, чтобы он обнял её всю, чтобы растопил вековой лёд в груди.

Поцелуй этот был отчаянным, рваным, они тянулись друг к другу, как слепые, сплетаясь губами, пытались впечататься друг в друга; каждый хотел урвать себе побольше тепла другого, и в их конвульсивных касаниях было что-то болезненное, до одури жадное, как будто они пытались оставить друг на друге отметины, передать свои чувства через боль. Потому что единственным, что они ещё могли чувствовать, была боль.

девочка внутри рыдает, подросток — забился в угол от страха, а ты сидишь здесь, задыхаясь от слёз, и опять пытаешься страданиями выбить из себя всю глупость. "глупость" — так ты называешь всё, что стало уже ненужным, но именно в этом и заключается твоя сила. сила не в совершенстве, не в пуленепробиваемом сердце, а в том, через что ты прошла, в том, какие уроки ты усвоила, в неидеальности, в разрушенных песочных замках и сгоревших звёздах.