я поцелую — всё пройдёт

Уля открыла дверь квартиры и поставила пакеты с продуктами на пол. Девушка сняла пальто, повесила на вешалку и включила свет в прихожей. — Ромка! Иди сюда! — крикнула Ульяна. Её переполнял какой-то необъяснимый восторг. Хотелось порадовать Рэма. Послышался шорох, а потом из дальней комнаты высунулась лохматая голова Рэма. — Чего такая радостная-то? Выиграла миллион долларов и думаешь, что можешь теперь скрыться от Гуса? Спешу огорчить: старик тебя из-под земли достанет, — недовольно пробурчал Рома. — Я сладостей накупила. Пойдём, может, чай попьём? — также радостно продолжила Уля, как будто не заметив недовольного бухтения парня. Рома глубоко вздохнул, демонстрируя своё негодование. — Уль, что на тебя нашло? Сладости, чай… Ты забыла, что мы оба тут висим на волоске от смерти? Уля почувствовала, как всё внутри снова леденеет от ужаса. Ей стольких усилий стоило убедить себя в том, что всё ещё наладится, и вот она снова падает в пропасть безнадёжного отчаяния. Только бы не заплакать. Рэм не должен видеть, что она на грани того, чтобы бросить всё и сдаться. Всё будет хорошо: она спасёт и себя, и Ромку. Обязательно спасёт. — Чего молчишь-то? Зачем ты всё это накупила? Решила устроить мне прощальный ужин? Так я вроде не просил. — Из груди Рэма вырвался сухой смешок, а потом он зашёлся надсадным кашлем. Скорее рак на горе свистнет, чем Рома признает, что ему нужна помощь. Будет кровью харкать, но никого к себе и на пушечный выстрел не подпустит. Уля устало прикрыла глаза, облокотившись на стену. Ей не пробиться через стену, которой оградил себя Рэм. — Я просто хотела, чтобы у нас с тобой был хотя бы один нормальный вечер. Без этой чёртовой полыни, без разговоров о Гусе и его свихнутых приспешниках, без догонялок со смертью, — призналась Уля, когда Рэм наконец смог справиться с приступом кашля. — Я понимаю, что это всё сейчас не очень уместно, но… Разве ты бы сам не хотел хотя бы на час забыть обо всём? — Сложновато забыть о том, что я скоро сдохну, — угрюмо пробурчал Рэм. — Ты не сдохнешь, — упрямо ответила Уля и вскинула голову, бросив на Рэма решительный взгляд. — Я же сказала, что спасу тебя. Рэм вышел из комнаты и подошёл к Ульяне. Под его колючим взглядом девушка почувствовала себя неуютно и зябко. Рома был выше неё, поэтому Уля приподняла голову, чтобы видеть его глаза. Он смотрел испытующе, цепко, так, словно говорил: «Да ты себя-то спасти не можешь, куда уж тебе меня спасать, дурёха?», но Ульяна и не думала отводить взгляд. Рома искренне не понимал, почему она заботится о нём. Пустила в свою квартиру, выхаживает, как больную собаку, которую давно надо бы пристрелить, чтобы не мучилась, да жалко, вот, даже еды накупила… Зачем эта девочка с поломанной жизнью помогает ему? Знает ведь, что он не даст ей ничего, кроме боли. Так было всегда: каждый, кто привязывался к нему, обязательно страдал. Сначала мама, потом Варя с Сойкой, теперь Уля. Грёбаный замкнутый круг. Ведь могла бы бросить подыхать в больничке, но нет, вызволила, притащила сюда чуть ли не на себе. Благородная. Лучше бы о себе позаботилась. Ещё немного, и сторожевые псы Гуса начнут на неё охоту, а она тратит время на то, чтобы мальчик Рома хотя бы перед смертью почувствовал себя кому-то нужным. Эта мысль выбила весь воздух из лёгких. Рэм открывал и закрывал рот, как рыба, пытаясь выдавить из себя хоть что-то, но язык не слушался. Он сделал несколько глубоких вдохов, и, когда дыхание пришло в норму, грубо буркнул: — Всё ещё пытаешься отсрочить неизбежное? — А ты уже смирился со всем? — в тон ему ответила Уля. Её бесило то, что Рэм просто взял и опустил руки. Он не имел права так поступать. Он должен был бороться. Даже не ради неё, а хотя бы ради Вари, которая чуть ли не жизнь за него готова отдать. Взгляд Ули стал злым, лишённым сострадания, и она жёстко произнесла: — Если хочешь, лежи там дальше и жди, когда за тобой придёт Зинаида, а я пойду на кухню и буду жрать свои чёртовы булочки с кремом. Уля развернулась в сторону кухни, но Рэм остановил её, схватив за предплечье. Его лицо оказалось слишком близко к её лицу. Так близко, что она могла слышать стук его сердца и чувствовать, как его дыхание щекочет кожу. Ульяна замерла. — Я с тобой, — выдавил Рэм, признавая своё поражение, и этих слов хватило, чтобы Уля перестала злиться. Она облегчённо выдохнула и улыбнулась. Растаяла. Щёки покрылись румянцем. Она аккуратно высвободилась из цепких рук Рэма, взяла пакет с продуктами и пошла на кухню. Рэм пошёл за ней. Уля включила свет, поставила пакет на стол и начала выкладывать из него всё содержимое. Рэм сел на табуретку возле окна, поставил локти на стол и принялся наблюдать за ней. За окном уже было темно. — Круассаны, ванильные кексы, рогалики с повидлом, орешки со сгущёнкой, печенье… — Уля доставала из пакета увесистые мешочки со сладостями, и Рэму казалось, что им не будет конца. — Ты заранее на мои похороны закупилась, что ли? — поинтересовался Рэм, и его губы растянулись в усмешке. Ульяна бросила на него угрожающий взгляд и сказала: — Ещё раз пошутишь про смерть и я закидаю тебя печеньем. Поверь, будет больно. Рэм хмыкнул, но шутить больше не стал. Он не знал, на что способна Уля в гневе, и не горел желанием это выяснить. Когда всё содержимое пакета оказалось на столе, Ульяна скомкала его и выкинула в мусорное ведро. Потом она налила в чайник холодной воды из крана и поставила его кипятиться. Рэм в это время с подозрением разглядывал сладости, а кое-что даже успел попробовать. Когда Уля облокотилась на кухонный гарнитур, он потянулся за ещё одним орешком со сгущёнкой. Уля наблюдала за тем, как он сначала отделяет две части печенья друг от друга, а потом начинает слизывать варёную сгущёнку языком. В конце концов она не выдержала и расхохоталась. — Что ты делаешь? — в недоумении спросила она, насмеявшись вдоволь. Рэм отвлёкся от своего занятия и вопросительно уставился на неё. — А что? Я всегда так ем, — невозмутимо ответил он. Выглядел он при этом очень забавно. — Как ты узнала? — О чём? — не поняла Уля. — О том, что я обожаю эти орешки. Когда мама покупала мне их в детстве, это был самый лучший день. Мы садились на лавочку на детской площадке и ели их. Я уплетал их за обе щёки, а мама только смеялась и говорила: «Ешь, сынок. Я только пару штучек возьму, а всё остальное — тебе». — Когда он это говорил, лицо Рэма озаряла счастливая улыбка, глаза горели живым блеском, а щёки пылали. И он, стесняясь этого, то и дело опускал взгляд. Как будто ему запрещено было проявлять хоть какие-то эмоции, кроме страха. Уля редко видела его таким и жадно ловила каждое слово, смотрела на него во все глаза, боясь даже моргнуть. А вдруг она моргнёт, и Ромка, живой и яркий, вновь превратится в восковую куклу, угрюмую и до жути пугающую? — А потом отец приходил с работы и моя жизнь вновь становилась адом, — добавил Рэм и поник. Уля еле сдержалась, чтобы не издать разочарованный вздох. Она почувствовала, как внутри что-то болезненно сжалось от его слов. Она помнила, что Рэм рассказывал ей о своём детстве: оно было пропитано страхом перед отцом-алкоголиком и отчаянным желанием забрать мать и бежать куда глаза глядят. — Орешки всё такие же вкусные. — Рэм отправил в рот две половинки орешка и начал громко их жевать, пытаясь, наверное, заполнить чем-то возникшую тишину. Он и сам не знал, почему вдруг разоткровенничался с Улей. Наверное, это было жалкой попыткой хоть как-то отблагодарить её за заботу. Единственным человеком, кто покупал ему сладости, была мама. И теперь Уля напоминала ему её. Такая же добрая и такая же несчастная. Он было дёрнулся, хотел прижать её к себе и сказать, что всё будет хорошо, что он вытащит её из этого дерьма, но он знал, что не сможет сдержать обещание, поэтому тут же одёрнул себя. Зачем ты рыпаешься, идиот, если знаешь, что и недели не проживёшь? — Теперь буду знать, что ты их любишь. — Уля пыталась добавить голосу бодрости, но он всё равно прозвучал надломлено и глухо, отражая её внутреннюю подавленность. — Не пригодится, — отрезал Рома. — Не черти, — ощетинилась Уля. Эта фраза давно уже стала их личным шифром, какой-то отчаянной просьбой. Вот только о чём — непонятно. То ли свалить к чёртовой матери, то ли остаться навсегда. Рэм усмехнулся. — Это моя фраза. — Было ваше, стало наше, — ехидно ответила Уля, сложила руки на груди и показала Рэму язык. — А чай-то где? Ты чай обещала. А то я сейчас преждевременно умру, подавившись печеньем. И в этом будешь виновата ты. — С чего это? Это несчастный случай будет, я не при делах. — Я сейчас предсмертную записку напишу: «Прошу винить в моей смерти Ульяну…». Какая у тебя там фамилия? — Я тебя раньше придушу. — А вот и признание! — Рэм радостно всплеснул руками, и Уля снова увидела в его глазах жизнь. Такую яркую, чистую, искреннюю. Она была как хвост кометы, который видишь лишь мгновение, но как бы ни пытался ухватить — не сможешь. — Я же сказала, ещё одна шутка про смерть и в тебя летит печенье. — Уже вторая угроза за вечер, — подметил Рэм. Он достал телефон, подошёл к Уле и поднёс его к её лицу. — Ульяна, есть ещё идеи о том, как вы хотите расправиться со мной? Уля закатила глаза и произнесла, не скрывая своего торжества: — Ты, наверное, не в курсе, но телефон не обязательно подносить к лицу человека, чтобы он записал его голос. Достаточно просто включить диктофон. Рэм убрал телефон, и Уля заметила, что он смутился. Он отвёл взгляд, пытаясь придумать, как выйти из этой ситуации, не ударив в грязь лицом, и на его губах играла улыбка. — Детектив из тебя получился бы никудышный. — Уля прыснула от смеха. — А из тебя никудышный убийца. — Мы стоим друг друга. Представь нашу встречу в параллельной вселенной: я утопила человека в карамельном сиропе, а тебе поручили расследовать это дело. Все улики оказывают на меня, и ты организовываешь слежку. Но в самый ответственный момент, в момент ожесточённой погони, ты путаешь педали газа и тормоза… Искра, буря, оглушительный провал. Рэм рассмеялся. Громко, искренне. Так, как будто не было у него за плечами всей этой жизни, полной скитаний и боли. И Уля готова была нести полную чушь, только чтобы ещё хоть раз услышать этот смех. Она, наверное, сейчас улыбалась так широко и глупо, что Рэм всерьёз начал задумываться, не вызывать ли ей неотложную помощь, но ей было плевать. На всё плевать. — Если перерождение существует, я бы хотел встретить тебя в следующей жизни, — прошептал он и придвинулся ближе к Уле. Ей в нос ударил запах табака, смешанный с запахом горького одеколона, и она поняла, что больше не сможет мыслить здраво. Ульяна закрыла глаза и потянулась к Рэму. Парень втянул носом воздух и поднял голову. Губы Ули мазнули его по подбородку, и девушка, смутившись, отвернулась, но Рэм обхватил её лицо ладонями и накрыл её сухие губы своими. Сначала он целовал её мягко, боясь спугнуть, пытался подстроиться под каждый выдох, но потом движения его губ стали более настойчивыми, и Рэм отстранился, чтобы вернуть себе контроль. Уля чувствовала, что он хотел быть нежным, но внутри у него сидел голодный зверь, который был готов разорвать её в клочья, чтобы насытиться. Но Рэм не позволит ему управлять собой. Только не здесь, только не с Улей. — Я бы тоже хотела, — осторожно произнесла она и положила руку парню на грудь, показывая, что всё в порядке. Она бросила на него робкий взгляд из-под ресниц и прикусила нижнюю губу. Рэм прислонился своим лбом ко лбу Ули и вдохнул её запах. Для него она пахла полевыми цветами и мёдом. И он был почти уверен, что так пахнет дом. Дом, который мог бы у него быть, если бы жизнь не была кромешным пиздецом. Рэм усмехнулся. А разве так может быть? Ему казалось, что в любой из возможных реальностей он будет грёбаным отбросом общества. Всегда будет на обочине жизни: сидеть и плеваться, пытаясь избавиться от осточертевшего вкуса полыни во рту. А Ульяна другая. Просто в этой жизни ей не повезло. Уля ласково провела рукой по колючей щеке Рэма и с беспокойством спросила, заглядывая в глаза: — Что с тобой? — Просто думаю о том, какая же ты всё-таки красивая. Уля недоверчиво сморщилась и стыдливо закрыла лицо ладонями. — Да, с километровыми мешками под глазами и покрасневшей от мороза кожей. Просто «Мисс Москва», — пробурчала девушка, не отнимая рук от лица. — Ром, это не смешно. Если хотел пошутить, мог бы сделать это менее жестоко. Рэм аккуратно отнял руки Ули от лица и сжал их в своих. — А я и не шучу. Красивее девушки я не видел. — Значит, ты слепой. Как ты умудрялся это скрывать, я не знаю. Рэм заправил выбившуюся прядь Уле за ухо. Та опустила глаза, борясь с желанием вырваться из объятий Рэма и убежать. Но куда бежать? Ближе человека, чем Рэм, у неё не было. А если честно — у неё вообще никого не было, кроме него. Они были намертво связаны полынными цепями. Единственное хорошее, что принёс её чертов дар, это знакомство с Рэмом. — Просто я подумал, что если сдохну, то больше никогда не смогу тебе это сказать. Когда понимаешь, что тебе больше нечего терять, становишься чертовски смелым. Настолько смелым, что можешь даже не спрашивать у девушки разрешения, чтобы её поцеловать. После этих слов Рэм снова приник к губам Ули и обнял её за талию. Уля размякла, как глина, и положила руки парню на плечи. Её бросило в дрожь, стало нестерпимо холодно, и Рэм стал единственным источником тепла, поэтому она изо всех сил тянулась к нему, ластилась, как кошка. Рэм замер, словно весь был сделан из камня. Почувствовав это, Уля решила, что нужно быть ещё смелее, поэтому обвила ногами его торс. Он вздрогнул и перестал её целовать, и из его горла вырвался какой-то сдавленный хрип. Но Уля не собиралась сдаваться: она приникла губами к его щеке и оставила на коже смазанный поцелуй. Рэм снова замер. Ульяна искала в нём защиты, он это чувствовал. Такая маленькая, такая хрупкая — искала защиты у него, побитого нищеброда с душой, отданной дьяволу в залог. Да кого он может защитить? Он даже родную мать защитить не смог. Сбежал, как трус. Рэм стиснул зубы от злости на самого себя. Уля непонимающе отстранилась. — Ромка, — прошептала она, — да чего ты, я не пойму? То ты меня сам целуешь, то отстраняешься. Ты хоть что-нибудь скажи, чтобы я понимала, что мне делать. А то я чувствую себя дурой. Рэм коротко рассмеялся. Ему стало так тепло от того, что Уля назвала его Ромкой. Его так уже тысячу лет никто не называл. Ромка — это тот мальчик, который бегал по кварталу с пацанами в дырявых джинсах и мечтал стать лётчиком, чтобы забрать маму и улететь туда, где они смогут быть счастливы. Сейчас он Рэм — поломанный и опротивевший сам себе. У Ромки в руках были звёзды, у Рэма на руках — кровь, которую не отмыть. Рэм обессилено выдохнул и провёл пятерней по макушке. Уля смотрела на него так, как будто он был её последней надеждой, а он стоял и не знал, что делать дальше. Если он уйдет сейчас — Уле будет очень больно. Если не уйдёт — ещё больнее, но не сейчас, а потом, когда обнаружит его труп в своей кровати. Идиотка, беги отсюда, пока я не вгрызся в тебя, как наркоман в дозу, надеясь заглушить ломку. Что ты вылупилась на меня своими глазами-бусинками? Рэм сжал зубы, чтобы не выплюнуть Уле в лицо какую-нибудь грубость. Пусть она оттолкнёт его, пусть убежит в слезах к себе в комнату, пусть проплачет всю ночь, пытаясь не задохнуться от щемящей боли в солнечном сплетении. Ведь так будет лучше. Но он молчит. Слабак. И не смей врать себе, что не хочешь ей грубить. Ты просто хочешь, чтобы она подыхала вместе с тобой. Он хотел сказать, что она полная дура, идиотка, которая привязалась к нему исключительно из-за отсутствия мозгов и инстинкта самосохранения, но вместо этого прислонился своей щекой к её холодной щеке и прохрипел: — Ты сама в это ввязалась. Так что не плачь потом. — Не буду, — ответила Уля, и оба прекрасно понимали, что это ложь. «Конечно будешь. Но я этого уже не увижу», — пронеслось в голове у Рэма. Уля и сама не понимала, почему так привязалась к нему, почему доверяла. Объективных причин для этого не было. Любила ли она его? Вряд ли. Вряд ли Уля вообще умела любить. Правильно, а у кого ей было учиться? Мать выгнала из дома без грамма сожалений, а отец свихнулся ещё до её рождения, променяв жену и дочь на горстку полынных таблеток и мнимое чувство превосходства. Вся её жизнь была вязкой горечью, но когда она встретила Рому, эта горечь обрела смысл, ведь полынь стала их общим проклятием. Как там было в песне? «Музыка на-а-а-ас связала. Тайною на-а-а-ашей стала». А я их связала полынь. Обвила колючими ветвями, сжала до чёрных пятен перед глазами и медленно выпускала из их тел всю кровь. Вот так она и привязалась к нему. Что-то вроде стокгольмского синдрома, извращённого желания быть рядом с тем, кто мучается точно также, как ты. Рэм поцеловал её в уголок губ. По телу Ули пробежали мурашки. Она вцепилась окоченевшими пальцами в воротник его куртки, боясь даже дышать. Ей нестерпимо хотелось, чтобы он снова поцеловал её в губы. Ледяные руки Рэма проскользнули Уле под футболку, и она шумно втянула носом воздух. Её била крупная дрожь, и если бы Рэм не придерживал её за талию, она бы упала лицом вниз. Рэм шумно вдыхал и выдыхал, разглядывая её приоткрытые губы, нежно проводил шершавыми пальцами по коже, как будто пытаясь успокоить. Сердце Ули стучало, как бешеное, где-то в горле, и каждый новый вдох словно сжигал всё внутри, но ей было плевать. Единственное, чего она хотела, — это почувствовать вкус солёных губ Рэма. Ещё хотя бы один поцелуй — и можно умирать. — Да не бойся ты так. Сама же хотела, — хрипло смеясь, произнёс Рэм, приблизившись к её губам. Уля вымученно улыбнулась, и Рэм наконец накрыл её губы своими. Слегка прикусил нижнюю губу, а потом поцеловал верхнюю, словно мучая. Уля одной рукой вцепилась ему в волосы на затылке, а другой нашла его ладонь и переплела свои пальцы с его. Поцелуй этот был отчаянным, рваным, они тянулись друг к другу, как слепые, сплетаясь губами, пытались впечататься друг в друга; каждый хотел урвать себе побольше тепла другого, и в их конвульсивных касаниях было что-то болезненное, до одури жадное, как будто они пытались оставить друг на друге отметины, передать свои чувства через боль. Потому что единственным, что они ещё могли чувствовать, была боль. И в этот краткий миг не было полыни, не было страха, сжимающего горло, — были только они: одинокая, раздавленная чувством вины девочка и мальчик, который вырвал себе сердце. Только они в этой тёмной кухне, пропахшей пылью и прогорклым маслом. Одинокие в своём безумии дети — отвергнутые и забытые. Но ведь брошенные дети тоже хотят любви. И приходится выпрашивать эту любовь друг у друга, сбивая кулаки в кровь. Рэм отстранился первым и побрёл прочь, и всё, что осталось Уле, это открывать и закрывать рот, пытаясь сделать хотя бы один вдох. Тело будто налилось свинцом, губы саднили, а в уголках глаз собрались слёзы, готовые прыснуть в любую минуту. Она получила то, что хотела, но почему же сейчас так больно, что хочется грудь себе вспороть? — Ты куда? — только и смогла выдавить Уля. Она даже не была уверена, что то, что она произнесла, было похоже на человеческую речь, но Рэм, кажется, её понял, потому что через несколько секунд она услышала ответ: — Пойду дальше подыхать. Просьба не беспокоить. Уля выключила свет на кухне и на ощупь в темноте добралась до комнаты Рэма. Он лежал на кровати, уставившись в потолок. Уля присела на корточки и начала рыться в пакете, пытаясь найти подвеску для люстры, которую чёрт её дернул зачем-то купить вчера. — Если ты не поняла, я предпочитаю сдохнуть в гордом одиночестве. Так что забирай свой грёбаный пакет и иди в другую комнату. — Это моя квартира. Где хочу, там и шуршу, понял? — Её голос заметно дрожал, и если бы сейчас Рэм прикрикнул на неё, она бы пулей вылетела из комнаты, но парень лишь обреченно вздохнул, признавая её правоту. Когда Уля наконец нашла подвеску, она встала на кровать и начала пытаться присоединить её к ободку люстры, но руки не слушались. Уля нервно покусывала губы, топталась с ноги на ногу и бурчала что-то себе под нос. Не выдержав, Рэм взял подушку и демонстративно положил её себе на голову. Спустя несколько минут, которые показались Уле настоящим адом, у неё всё-таки получилось закрепить подвеску. Она нажала на кнопочку, и пластмассовые звёзды на верёвочке вспыхнули жёлтым светом. Уля довольно улыбнулась, и даже Рэм убрал подушку от лица и во все глаза смотрел на её изобретение. Ульяна поставила руки на пояс и гордо вскинула подбородок. — Ты чего удумала, горемычная? — севшим голосом спросил Рэм и нервно прочистил горло. — Решила устроить мне предсмертную вечеринку? Заканчивай эти танцы с бубнами. Вместо ответа Уля легла рядом с Рэмом, прижалась к нему всем телом и положила голову ему на грудь. Рэм недовольно крякнул, когда оказался заперт в кольце рук Ули, но промолчал. Если она хочет смотреть, как он мучается в предсмертной агонии, окей. — Как думаешь, кем бы мы могли стать, если бы в нашей жизни не было полыни? — Ты не оставишь меня в покое, пока не будешь уверена, что сделала всё, что могла для умирающего неудачника, я правильно понимаю? Уля недовольно поджала губы. Её коробил цинизм Рэма. Какими бы гнусными словами его ни называли, это никогда не сравнится с изощренными оскорблениями, которые он придумывал для себя сам. — Ты не умрёшь. — Ах да, я забыл: ты спасёшь меня, — едко выплюнул Рэм, как будто он и мысли не допускал о том, что Уля и правда может его спасти. Так, детское упрямство, которое давно надо было пресечь на корню. — Спаси себя, ладно? Моя жизнь уже ничего не стоит. Так, жалкое существование. — А моя чего стоит? — глухо спросила Уля в первую очередь у себя. — У тебя ещё есть шанс выпутаться из этих полынных сетей. Я уже давно погряз в болоте. Уля издала нервный смешок. — Куда ты, туда и я. Рэм жалобно застонал и сморщился. — Вот только не надо всех этих соплей а-ля «Ромео и Джульетта», окей? Иначе прямо сейчас на шарфе повешусь Повисло молчание, а потом Уля опять спросила: — Так кем бы мы были, если бы не было полыни, Ром? Рэм устало вздохнул, понимая, что ему всё-таки придётся ответить на этот чёртов вопрос. — Я бы сторчался. Или спился. Или стал бы преступником. А ты бы вышла замуж за какого-нибудь хорошего парня и нарожала бы ему кучу детишек. Дом, машина, счастливая семья и бла-бла-бла. — Рэм сделал вид, что его тошнит, и прикрыл рот ладонью. Уля прыснула от смеха. — То есть, ни в одной из жизней ты не видишь себя счастливым? — Ни в одной, — подтвердил Рэм. Уля недовольно покачала головой — Дурак ты, Ромка. Ты хороший ведь. У тебя сердце доброе. Если бы не было полыни, ты, может быть, стал бы врачом. Или полицейским. В общем, служил бы на благо общества. И были бы у тебя и дом, и машина, и счастливая семья, если бы ты только захотел. Слова Ули всколыхнули что-то живое в душе Рэма, и он почувствовал себя так, как будто его под дых ударили и выкачали весь воздух из лёгких. Его физически затошнило. А потом Рэм почувствовал, как его футболка намокает от Улиных слёз, и раздражённо прикрыл глаза. — Блять, Уля, — зло прошипел он, — я же просил тебя не плакать. — Иди ты к чёрту. Хочу и плачу. — Слёзы неконтролируемо лились из глаз, и Ульяна никак не могла их удержать. — Не черти, — сквозь зубы процедил Рэм. — Это ты не черти. — В отместку за грубость Уля сжала предплечье Рэма так сильно, что из его груди вырвался болезненный вздох. — Спасибо, родная, что делаешь мне ещё больнее. Мне же недостаточно неправильно сросшихся ребер. — Прости, — тут же раскаялась Уля и поцеловала его кожу там, где виднелись красные следы от её ногтей. — Ну почему у нас с тобой даже не было шанса на нормальную жизнь? Почему, Ромка? — шептала Уля, шмыгая носом. Она уже ничего не видела из-за заливших глаза слёз. Рэм не выносил слёз и соплей; когда кто-то плакал, он не чувствовал ничего, кроме раздражения, но сейчас горло болезненно сжалось, а голова разрывалась от слишком долго сдерживаемых слёз. Чтобы хоть как-то скрыть своё смятение, он приник губами к мокрому лбу Ульяны. Ульяна тут же обвила руками его плечи. Из её горла вырывались сдавленные хрипы, похожие на рыдания. Рэм гладил её по спине со всей нежностью, на которую только был способен. — Ну-ну, не плачь. Пока звёзды не погаснут, я не уйду, — пообещал Рэм, показывая на люстру. — Ты врёшь, — злобно бросила Уля, и её губы искривились в болезненно-торжествующей улыбке. Она обличила ложь, она знает, что в его словах нет ни капли правды. Она всё знает. — Зачем ты врёшь, Рома? — Уля нашла в темноте ладонь Рэма и больно сжала её, впившись ногтями в кожу. Если бы у него было сердце, оно бы сейчас разлетелось вдребезги, потому что уровень боли зашкаливал. Видеть Улю в таком состоянии и знать, что он ничем не может помочь, было невыносимо. Улю трясло, но сейчас, прижимаясь к горячему телу Рэма, впервые за долгое время она чувствовала себя спокойно. Рядом с Ромой она ничего не боялась. Она готова была целую вечность слушать, как он дышит, вдыхать его горький запах и сжимать его руку в своей. Только бы вместе, только бы рядом. И пусть проклятая полынь прорастает в их костях. Ульяна повернула голову и приникла губами к шее Рэма. Он запрокинул голову, поднёс руку Ули к губам и поцеловал. Потом медленно начал осыпать поцелуями всё Улино лицо, скользя губами по дорожкам слёз. Уля задрала его футболку и начала гладить по спине, а сама тянулась всё ближе, пытаясь заполнить собой всё его пространство. Пластмассовые звёзды медленно качались, убаюкивая обречённых возлюбленных. Тёплый свет успокаивал, создавая ощущение безопасности. Тёмная комната обещала сохранить в тайне каждый отчаянный порыв, каждый несмелый поцелуй, каждое слово. Рэм отстранился, заключил её лицо в свои ладони и прошептал, заглядывая в глаза: — Уля, мы с тобой встретимся. Обязательно встретимся в следующей жизни, слышишь меня? Я буду полицейским, а ты — врачом. И никакой полыни. Уля закрыла глаза и кивнула. Рэм провёл большим пальцем по её щеке, смахивая слезу, а потом поцеловал её в лоб и твёрдо произнёс: — И ты обязательно меня спасёшь. На этот раз Уля поверила. Она прислонила руку Рэма к своей груди, там, где истерично билось сердце, и закрыла глаза. — Так холодно, — просипела Уля. Рэм взял одеяло и накрыл их обоих, а потом прислонился своим носом к носу Ули и спросил: — Теперь тепло? — Тепло. В глазах Рэма Уля видела нежность, которой не было раньше, и эта нежность снесла к чёрту все её стены. Она снова переплела свои пальцы с пальцами Рэма и закрыла глаза. — Я тебя спасу, — прошептала она, проваливаясь в сон. Рэм сжимал её руку до самого рассвета.