♬ Roc'hann — Corsaire
1586
Солнце уже не высоко, но ещё не низко, самое время для важного разговора. Его Величество как будто весел — скорее всего, всё пройдёт как обычно, но лучше быть начеку. Всегда лучше, а с королём — особенно, раз он предпочёл кабинету сад. — Как вы находите мой сад, маркиз? Здесь приятно, когда нужно спрятаться от жары. — Полностью с вами согласен, ми примо. — Верю, — усмешка не портит стареющее лицо, придаёт то ли смелости, то ли жёсткости. — Вы всегда предельно откровенны, значит, это не комплимент саду… Не всегда и не со всеми, а быть откровенным не значит рассказывать всё, молчать тоже можно искренне. Филипп задумчиво вглядывается в зелень. Любовь к природе умиляет, но что ваши деревья и кусты в сравнении с морем? — Скажите, вы в настроении слушать очевидную похвалу или очередную просьбу? Вот так так, чем это мы заслужили подобный вопрос? Его Величество довольны, а по лицу не скажешь. — Ми примо, когда меня в последний раз видели в настроении что-либо слушать, это было явно не на суше, — когда король шутит, лучше тоже пошутить, не оценить по достоинству чувство юмора монарха — смертный приговор. Раньше Филипп улыбался свободнее, годы берут своё, годы или нескончаемые войны. — Помню, помню, вы здесь не очень-то разговорчивы… Ставлю на неприятные воспоминания, впрочем, не мне судить. — Земля сковывает, — вот именно, что не вам, но не скажешь же такое. Филипп знал достаточно, чтобы не вдаваться в подробности. — Вы часто выходите в открытое море? — Не помню, когда был последний раз. Предпочитаю пересекать империю посуху. — Если потребуется, «Сан-Октавия» с радостью вас примет. Очередная тяжёлая улыбка. Его Величество ещё не стары, но ходить тяжеловато — болезнь или просто усталость? Вторая может доконать не хуже первой. Он всегда требовал с себя вдвое больше, чем с подданных, жаль только, что при собственном уме король так сильно полагается на бога. — Я рад слышать о каждом успехе вашего корабля. Наше счастье, что его перестроили в соответствии с нуждами Испании, — Филипп заговорил серьёзно, по привычке угрюмо сдвинул брови. Лучше отставать не на два шага, а на шаг, хотя всё равно этот сад бесконечен. — С тех пор, как вы согласились на моё предложение, нам стало легче жить… Я говорю о деньгах, как бы прозаично это ни было. Можно снизить налоги и хоть немного успокоить людей. Эти войны стали требовать слишком многого. «Согласились на моё предложение!..» Тонко, по-королевски. Восемь лет назад тебе изящно и недвусмысленно не оставили выбора, и не будь в порту подходящего количества смертников, пришлось бы между огнём и мечом выбирать огонь. Победило море, оно всегда побеждало, так или иначе. — Прочёл ваш последний отчёт перед обедом. Приятно знать, что абордаж по-прежнему пугает англичан: храбрых солдат у нас сейчас больше, чем пушек. Противник был слаб? — Слаб и самонадеян, хотя мы прошли по краю. Любая неожиданность однажды выдыхается. Не хочется лишний раз об этом напоминать, но, окажись на месте «Сан-Октавии» какая-нибудь «Изабелла», мы бы остались без этих денег. — Надо смотреть правде в глаза… Думаю, это умение в чём-то нас с вами объединяет. Да, любой другой корабль живым бы не вышел даже из такой схватки. Почему? — Я говорил вам, ми примо, и другим капитанам, что не стоит скупиться на корабельную охрану. Это понимает маркиз де Санта-Крус, но он один и занят другими делами. Нельзя во всём полагаться на конвой и складывать все яйца в одну корзину. Чем больше среди экипажа обученных бойцов, тем больше шансов выжить самим и доставить груз. Перегружать корабль тоже не стоит, от этого страдает манёвренность… Добыча остаётся добычей, вот без милых сердцу фамильных побрякушек и десятка свитских можно обойтись. Кто-то считает это унизительным, а потом не менее униженно пишет на родину с просьбой о выкупе — каждому своё. — Но вы понимаете, что и солдаты, и хорошие лекари обходятся дорого и занимают место на борту. Если бы мы могли доверять наёмникам, это бы всё упростило. Доверять… или хотя бы платить. Вот поэтому на «Сан-Октавии» все сами себе бойцы и лекари… Ни одного лишнего человека, и каждый может постоять как за себя, так и за корабль. Пожалуй, это озвучивать не стоит, и Филипп должен помнить, какой ультиматум приняла первая команда «Сан-Октавии». — И у «Сан-Октавии», несомненно, самый лучший капитан, — подмигнуло величество, трогательно-то как… Если Филипп сейчас тоже вспоминает священный трибунал, это очень смешно. — Разногласия при дворе были и будут всегда, но разумные люди не могут не признавать ваших талантов. — Ваше Величество слишком великодушны. Я делаю не больше, чем любой другой моряк. — Но я с вами не согласен. Готов принять, что как капитан вы равняете себя с «любым другим» моряком, но не как один из моих лучших грандов… Хороший король, работящий, служить такому — одно удовольствие, но некоторые вещи приходится терпеть. Всегда и везде, не только с монархами. Филипп — это хорошо, Филиппа можно убедить, что стране необходимо думать не о греховности грабежа, а о пополнении казны. Чтобы убедить его в другом, надо забраться повыше… что само по себе сомнительное счастье и в принципе паршивая затея: выше бога никого не будет. — Увы, все мы стареем, приближенные гранды покидают меня один за другим. Вы знаете, я доверяю дону Алваро многое, а он меня не подводит, но всё рано или поздно приходит к концу. Приходится думать о том, кто займёт чьё место, сильно заранее. Любопытно, как он заговорил об отце. Особенно после некоторых родительских высказываний… Жаль, что Рамон османов не пережил; не жаль, что прихватил с собой не один десяток. — Вы дальновидны, ми примо. — Пустой комплимент, но вы обязаны. Я хотел поговорить о вашем последнем брате. Его преданность короне и католической церкви не может вызывать ничего, кроме положенного восхищения… — Спасибо, что напомнили о блестящей разнице. — То же касается военных талантов, однако видеть его при дворе я не желал бы. Он слишком вспыльчив и редко обдумывает свои действия. Почему же? Всегда обдумывает. После того, как разрубит тебя пополам. А потом — на исповедь, и всё, прости и отпусти… — Не могу судить. Мы нечасто видимся. — Недавно мне снова пришлось отозвать дона Рубена из Нидерландов. Беспорядки растут, а он их как будто усугубляет. Впрочем, результат есть, но цена ужасна. Я это к тому, что при дворе ему не бывать, во всяком случае, в качестве моего помощника. Вы будете хорошим дипломатом, маркиз. Будет, как же… При дворе ничего не прощают и ничего не забывают. Что ж, каково сегодня меньшее из зол — дипломатия или Рубен? Лучше «или». — Ваша воля, государь, но вы упоминали какую-то просьбу. — Вы уже дипломат, — монаршая улыбка блеснула на солнце. — Не хотите. Я вас услышал. А просьба как просьба, ничего необычного, мне даже неловко вас просить — так, скучное занятие… Но припоминаю ваши слова, что на море не соскучишься. Это же ваши слова? — Если выбирать между мной и тем же отцом, вероятнее, что мои. — Значит, слушайте… Наши английские братья-католики, да поможет им Господь, прислали план ухода кораблей из Плимута на ближайший месяц. Более того, нужно кое-кого безопасно доставить туда, и я не вижу варианта лучше «Сан-Октавии». По дороге вы, скажем, случайно столкнётесь вот с этим судном… — Палец с дорогим камнем указывает точнёхонько на середину слова. Судя по виду страшно секретного документа, он уже прошёл не через одну пару рук. — Как пираты. Нам пока рано ввязываться в открытый конфликт. А затем отдыхаете в порту как купцы. Насколько я помню, это команде не впервой. Пассажиров оставите там, их дальнейшая судьба не ваше дело. Какие-то сомнения? Я так и не научился понимать ваше лицо. — У вас есть заботы поважнее моего лица, ми примо. Осмелюсь спросить, уверены ли вы в несвоевременности… открытого конфликта. Маркиз де Санта-Крус просил напомнить о себе. Так вышло, что через меня. Монарх поджимает губы и капризно ведёт плечом. На вид безобидно, но ответ грядёт по-прежнему неутешительный: воевать с Англией всё ещё рано. Старый вояка поступил правильно — ты у короля на хорошем счету, спасибо отвоёванному золоту и легендарному Дракону, а вот Филипп опять остывает к своим верным подданным, дурная привычка… Сначала отец, потом его тёзка Басан, кто останется? — Мы работаем над этим… Я бы и рад сбить спесь с севера, но не сейчас… Меня удивляет не ваша смелость, но ваша прямолинейность. Маркиза де Санта-Крус я слышал не раз, почему вы решили его поддержать? По старой памяти? Потому что он прав, и потому что с моря видно лучше. А самый верный обзор открывается с борта тонущего корабля, который только что разбомбили очередные англичане, но, к сожалению, некоторых вещей монарх не желает слышать — отсутствие средств в казне ухудшает восприятие. Правду говорит адмирал, большой войне быть, хотите вы этого или нет… Не море, так Фландрия, не Фландрия, так церковь — на какой-нибудь ноте струна лопнет, и повезёт, если только одна струна. А поскольку инструмент давно расстроен, откат от удара коснётся всей империи. — Это больше похоже на предчувствие, но не стоит оставлять некоторые города без защиты. Я почти уверен, что Дракон не обойдёт вниманием Кадис и Лиссабон… — Крупнейшие порты? С чего вы взяли, что он подойдёт так близко? Как будто раньше его это смущало. — Ваше величество, там не только наши люди, но и наши верфи. Я бы на его месте выкинул нечто подобное при первой возможности. Слухи быстрее ветра, в Англии наверняка уже знают о наших планах. Если они вправду хотят завоевать превосходство на море, то пошлют своего знаменитого пирата терзать сушу… или он отправится без приказа. Насколько мне известно, о планах Фрэнсиса Дрейка знает только он сам, — и то не всегда. Хороший игрок, ничего не скажешь, только поле выбрал неподходящее. — Фрэнсис Дрейк… — На стареющем лице монарха пролегает морщина раздражения. Воистину королевское самообладание — испытывая чёрную ненависть к чужому капитану, ограничиваться одной-единственной хмурой морщинкой. — Не удивлюсь, если он не первый, кого так использует королева. Я могу стерпеть многое, но его бесчинства становятся невыносимы — особенно там, где нет вас. — Ваше величество, я не могу быть везде и сразу, как не может маркиз де Санта-Крус и другие достойные доверия капитаны. Что касается Дрейка, у себя на родине он снискал скорее уважение и восхищение, вот и возомнил себя драконом… Вокруг пиратства всегда ходили слухи, исполненные ложной романтики. Не удивлюсь, если однажды эти славные люди создадут отдельное государство назло всем прочим. — Надеюсь, это не ваши планы, мой друг! — Шутите, ми примо… Это занятие для разгильдяев вроде Дрейка и его верных псов, у кого нет родителей-дворян и пыльного наследства. — А вам, как обычно, чужого не надо. Состав не изменился? — Немного, но позвольте сначала спросить, кого мы подвезём. — Как вы помните, наши верующие в Англии нуждаются в поддержке, — сухо как-то, неужели сейчас придётся каяться? Нет, пронесло… — Пара человек из бывшей Католической Лиги, из Парижа. Вы уходите от ответа? — Ни в коем случае, ваше величество… — Разозлил монарха — кланяйся, а то как сошлёт в Нидерланды… К любимому брату. Надо бы уточнить, когда он там Рубена отозвал, и рассчитать дорогу получше. — Очень удачно, наш пассажир как раз найдёт с ними общий язык. — Кто он? Вы опять кого-то подобрали? Вот-вот, Хуан то же самое спросил. Слово в слово, даже тон… Как неожиданно и приятно найти общую черту у слуги и короля, и хорошо, что король знает только про Луиджи. — Французский виконт, направлялся в Испанию поддержать братьев по вере, попал в шторм. Больше никого к нам не прибило, виконту очень повезло, — надо не забыть сказать Валме, что божественное озарение снизошло на него до крушения, а не после. — Неужели он не желает возвратиться на родину? — Не похоже. Виконт желает завершить начатое; поскольку Лига распалась, он будет рад помочь нашим братьям по вере в Англии. — Я заинтересован… Может быть, удастся привлечь вашего пассажира к восстанию, — задумчиво поджал губы монарх и продолжил бормотать вполголоса, как делал, когда рассчитывал про себя. Ещё немного, и у Марселя тоже не останется выбора. — Ладно, с этим я поторопился, но в связи с Плимутом нам с ним повезло. Передайте мою благодарность. — Уверяю вас, он будет счастлив. Этот сад не закончится никогда. Лучше бы они сидели в кабинете… Откуда здесь часовня? Сделали круг? Не потеряться в океане и заблудиться в королевском саду было бы забавно. Так и есть — только круг не второй, а уже третий. Браво! Имперский флот в надёжных руках. — Дон Рокэ… Даже так? Либо женитьба, либо отец, либо бог… В последний раз за этим «дон Рокэ» последовало душевное предложение захватить «Ланселот» на старенькой галере, чтобы избежать аутодафе. — Ваше Величество? — Он всё видит, — тихо и задумчиво говорит король. Глаза в глаза, смотри и слушай. — Еретики за всё ответят на том свете, но и мы не можем сидеть сложа руки, как верные сыновья нашей церкви. Я искренне рад, что ваша вера придаёт вам сил бороться. А сбежать-то и некуда: сад не кабинет, двери не предусмотрены. Остаётся только почтительно слушать, хотя это по-прежнему хуже всего. Службу выстоять проще, хоть никто не смотрит… — Все наши победы дарованы Господом, и он их дарует и забирает по своему разумению. И вся кровь, что на наших руках, ему угодна. Конечно же, вера в то, чего ты никогда не видел, придаёт сил. Вера, а не собственные руки, собственные глаза, собственный корабль. И кровь еретиков, без сомнения, отличается от прочих, иначе бы их нельзя было резать. Каково милосердие! Что там Луиджи говорил про иудеев и безбожников? Наказывают не тех, кто не верит или верит неправильно: наказывают тех, кто не умеет вовремя замолчать. Так устроен мир, во всяком случае здесь… — Все мы дети божии, — бормочет Филипп. На что он отвлёкся? По саду рассыпалась горстка чёрных воронов. — И мы с вами, и заблудшие еретики, и проклятая Исабель… И вот они. Мудрые птицы, несущие смерть… Думается мне, мы выбрали верную стратегию. Меня настораживает лишь то, что дракон крупнее всякой птицы. Что вы на это скажете? Ну как, ваше величество… Размер не преимущество. Во сколько лет заточения обойдётся такая шутка? Жаль, что нет времени на подобную роскошь: в темнице хоть попрохладнее, чем снаружи. — Ваше величество, торговое судно в разы крупнее тех кораблей, что его атакуют. — Пожалуй, вы правы. Что ж, продолжайте вашу миссию, капитан. Мне бы не хотелось выражаться излишне прямо, но, если в ближайшее время ворон снова расправит крылья, я не буду иметь возражений. Похоже, королевское терпение на исходе. И всё же этого недостаточно, чтобы покинуть порт с лёгким сердцем: раз он не слушает адмирала, полдела провалено. Что ж, лететь тебе против ветра, и этот полёт должен быть достойным, как последний. — С благословения Господа и вашего величества.***
Луиджи проснулся от изысканного французского ругательства, раздавшегося прямо у него над ухом. Сиеста — дело заразное: даже если у тебя нет привычки спать после обеда, все равно приляжешь за компанию и очнёшься вечером. Как выяснилось, это правило не распространялось на Марселя: Джильди успел заснуть и проснуться, а виконт всё ещё скрипел пером и зубами — через раз. — Стих не даётся? — участливо спросил боцман, не удержавшись от зевка. Разморило его знатно, и ведь даже не пил. — Хуже, — Валме развел руками, милейшая привычка и не так раздражает, как свист. — Письмо на родину, по счёту второе. Первое, как выяснилось, грубовато для сердца матушки… Вот ты бы как сказал родным, что отрекаешься от всего… земного и уходишь в море? Я уже пятый раз переписываю. — Мой отец был капитаном корабля, Марсель, если бы я сказал обратное… — Гм, как-то из головы вылетело. Виноват… Тогда, если ты достаточно проснулся, можешь помочь с рифмой. Я тут один сонет никак не могу… — Нет, — решительно ответил Луиджи. — Я сплю и вижу сны, и отстань от меня со своими рифмами. Валме не обиделся и продолжил сочинять своё письмо, причём виноградная гроздь слева от него заметно редела после каждого удачного предложения. Спать уже не хотелось. Опершись на локоть, Луиджи мельком осмотрел комнатушку, которую они поочерёдно оплачивали средствами из награбленного на «Короле Артуре». Ничего, кроме кружевных занавесочек, не цепляло глаз. Жарящее солнце оставило после себя только отблески света и духоту, на окне жужжала муха, и не одна. Передав на руки охране всё добытое и покончив с бюрократией, они покинули Кадис и теперь отдыхали в Севилье, неподалёку от Индийского порта. Луиджи предпочёл бы остаться поближе к «Сан-Октавии», но его не спрашивали, да и ответственность за команду временно лежала на нём. Команда ожидаемо разбежалась до поры до времени, и боцман занимался тем, что показывал Марселю Севилью на пару с Бласко, выросшим в этом городе. Севильей не ограничились — французского виконта привели в восторг и воды Гвадалквивира, и местные горы; он никак не мог решить, что лучше, а Джильди никак не мог понять, с кем разговаривает. На корабле это было не так заметно, но куда подевалось чудовищное порождение французского двора, не знавшее, как паруса ставятся? Конечно, Валме не отказался от некоторых своих привычек, что хуже — их потихоньку перенимал экипаж. Когда Антонио как-то раз предложил пойти помузицировать вместо обычного своего «давайте-ка подудим», Луиджи чуть не свалился с бочки, однако ж… Оставшееся время до Кадиса они исключительно музицировали, но ограничились только этим извращением: Рокэ пообещал виконту, что если тот превратит корабль в салон, утонет по-настоящему и без поблажек. — Дырку просмотришь, — беззлобно огрызнулся Марсель, покусывая кончик пера. — Я вам целый нужен, если нужен, конечно. — Матроса из тебя мы уже сделали, — Луиджи снова зевнул. Невыносимо. — А что касается офице-е… тьфу ты… офицерских чинов и прочего… тут уж не скажу, может, не положено. — Этого мне не надо, — открестился виконт. — У вас даже повара дерутся, так какая разница? — То у нас. Когда каждый член команды — немножечко солдат, можно добиться перевеса боевой силы и при этом не забивать корабль лишними людьми. Конечно, иногда подсаживают пассажиров, но большинство старается избежать богомерзкого пиратского корабля… — Стоило заговорить о кораблях, и ты сразу бодр и весел! — А чего ты хотел? — Луиджи поборол желание по-дружески швырнуть в него туфлю и продолжил вспоминать вслух. — Как-то раз везли одного хлыща, ты бы его видел… Расфуфыренный весь, важный, как индюк… В отличие от тебя, он не сразу сообразил, в чём разница между королевским двором и нашей палубой. — И что с ним было? — полюбопытствовал Марсель. Виноград кончился, и теперь виконт с некоторым нетерпением поглядывал в окошко, из которого виднелась — и пахла — полюбившаяся им кухня «Негаснущей звезды». — Как выразился Алва, культурное потрясение… Ну, ты представь, — Джильди перевернулся на живот и тоже невольно бросил взгляд в окно. Из трубы заманчиво тянулся дымок. — Этот, забыл, как его, возмутился, что на корабле нету дам и светских развлечений. Пошёл жаловаться капитану… Капитан спросил, какие доводы у этого господина в пользу того, чтобы переписать морской устав. Хлыщ говорит ему, распушился весь: я, между прочим, маркиз! А Рокэ и отвечает — так я тоже… Тут мы все ненадолго полегли… — Меня там не было, но представляю очень живо. И чем дело кончилось? — Да ничем, маркиз этот расстроился и сидел тихо. Пытался подбить матросов сыграть в карты, но за это тогда наказывали… — «Тогда» — именно в том рейде: в отличие от других пороков, прописанных в морском уставе, на азартные игры Алва смотрел сквозь пальцы, но позлить спесивого попутчика хотелось всем. — Я был в восторге и спросил у Хуана, что бы было, если бы хлыщ не удовлетворился ответом. Хуан сказал, что ему пришлось бы удовлетворяться классическим способом со шпагой и плащом, но он бы до этого не дожил, потому как наш маркиз ещё и гранд, а этот — нет. — Перевес, получается, — довольно подытожил Валме. — А я же говорил тебе, титулы — штука полезная. Ими можно меряться… Мы пойдём ужинать или нет? — Рано ещё, потерпи ты… Как же всё-таки лениво жизнь течёт на суше! Лениво и тоскливо… Если ты, конечно, при деньгах. Луиджи ощутил некоторый укол совести, и всё равно возвращаться к прошлому не хотелось: ни к тяготам жизни грузчика, ни к относительному благополучию на родине. А ведь и впрямь — пираты! Конечно, у них есть жалованье, но и трофеи никто не отменял. Меднокожие жители далёких земель вызывали у Джильди смешанные чувства, то ли дело — умыкнуть серебришка у спесивых английских ублюдков. С внутреннего двора послышалось конское ржание, цокот и скрип телег, плеснула вода… Такая суета здесь нередка: в «Негаснущей звезде» останавливались часто, благо моряки с «Сан-Октавии» заняли всего один этаж. Первое время они с Марселем высовывались в окно на каждое прибытие, потом перестали: Алвы всё не было, зато иногда за своё любопытство приходилось расплачиваться знакомством с другими постояльцами. Негоцианты, бюрократы, творцы и путешественники так и жаждали почесать языком с соседями по столу. Марселя это радовало несказанно, Луиджи чувствовал себя неуютно, хотя лучше трепливые путешественники, чем воры и проститутки — в этом городе стоило беречь и нос, и кошелёк. — Наши? — поинтересовался Валме, лениво переодеваясь к ужину. Не дождавшись ответа, он подошёл к окну. — Не понять, ушли уже. К слову, где тут поймать пристойного курьера? Я не теряю надежды дописать свои откровения… — И что же тебе открылось? — рассеянно поддержал беседу Джильди. В коридоре раздались шаги, но они ни о чём не говорили. — Многое… Господь послал мне знак… — Ну да… Капитану не говори, утопит. — Кого утопить? Подвиньтесь. Последняя реплика раздалась уже с порога — Рокэ в запыленном дорожном плаще бросил на край кровати шляпу и следом себя. Боцман в последний момент успел соскочить, помогла только военная сноровка. — С возвращением, дон капитан… Как-то вы быстро, — обычно они простаивали в порту от полутора месяцев, ожидая, когда капитан уладит государственные и семейные дела. Некоторые нанимались на другие корабли, но без особой охоты и только ради денег: как показала та же «Изабелла», мало кто приходил из Индий целым. — Если для вас месяц непрерывного общения с многими родичами и одним монархом — это быстро, могу только позавидовать, — отмахнулся Алва, созерцая потолок. Он выглядел уставшим, но хотя бы живым, а не как обычно по прибытии. Хуан вошёл следом, молча всем кивнул и сел на стул, даже не дойдя до вина. — Что тут нового? — Я заказал новый костюм, — поделился Марсель. Будучи человеком придворным и догадливым, виконт уже выудил откуда-то круглую бутыль и теперь бодренько разливал на четверых. — На борту он мне едва ли понадобится, зато он у меня будет. — О, — Рокэ не глядя протянул руку за кружкой. — Вы всё ещё здесь. — А я говорил. А вы мне не верили! — К счастью, мы не заключали пари. Луиджи, корабль? — Залатан, починен, подкрашен, — доложился боцман и дошёл с кружкой до Хуана. Тот немного ожил и даже отозвался на дружеский хлопок по плечу. — Эрнандес в самом деле чудо… Правда, запросил соответственно… — Ну так заплатите… и докиньте сверху, — капитан залпом выпил вино и прикрыл глаза, вставать ему явно не хотелось. За сколько они домчались от Мадрида? — Напомните, когда в «Звезде» подают ужин? Последний раз мы ели ночью. — Настолько скоро, что можно начинать переодеваться, — ответил Марсель и всё-таки спросил: — Всё было совсем плохо или терпимо? Луиджи почувствовал себя неловко — ориентируясь на редкие оговорки Хуана и настроение Алвы по возвращении из дома, он бы вообще вопросов не задавал. Впрочем, виконт ничего из этого не застал. — Поначалу всё шло неплохо, — Рокэ, не вставая, сбросил левый сапог, и тот шмякнулся на пол. — До меня Его Величество не принимал никого ужасного, поэтому был в духе и даже чем-то удостоил при всех… чем-то новым, оно блестело… — Орденом, — подсказал Хуан, потирая глаза. — За особые заслуги. — Точно. Короче, Испания стоит, дом стоит… на ушах. — Правый сапог приземлился рядом с левым. — В последний день его светлость дон Рубен изволили пожаловать из Фландрии, и дорогие домочадцы никак не могли обойти его вниманием. Разумеется, мы выразили друг другу положенную братскую любовь, в связи с чем мне пришлось задержаться ещё на три дня. — Мило, — пробормотал Марсель и в порядке исключения придержал свои глупости. — Главное, что все живы, хотя по вашему виду не скажешь. Попросить подать ужин в комнату? К слову, ваша соседняя. — Наша — там, где мы находимся, так что просите сюда. Джильди вызвался сходить вниз, задержался, отвечая на настырные расспросы хозяина, и на обратном пути столкнулся с Хуаном. Как всегда на лестнице, только не корабельной — почти смешно. — Сегодня барашек, подадут через полчаса. — Хорошо, — одобрил барашка Суавес. Луиджи показалось, что он чем-то насторожен, по привычке или с усталости? — Скажите, виконт Валме в самом деле хочет вернуться на корабль? — Хочет, — не стал врать Луиджи. А что тут скажешь, Марсель никогда не делал тайны из своих желаний. — Думаю, его только прямой отказ от Алвы остановит. — Которого не будет, — пробормотал старпом. — Ладно. — Вам не нравится компания? Понимаю, дворяне и всё такое, но Марсель старается… С ним довольно легко, и он со всеми на короткой ноге. — Может, раньше Джильди и не стал бы защищать избалованного виконта, но, кажется, они и впрямь подружились. Хочет человек моряцких приключений и резаных англичан — так зачем ему отказывать, раз приносит пользу? — Нравится или не нравится — не имеет значения, — объяснил Хуан и придержал дверь, позволяя местным служкам беспрепятственно втащить сундук с вещами. Комната была побогаче, с кроватью и отдельной койкой для слуги, а письменному столу позавидовал бы сам королевский секретарь. — Я не могу подвергать сомнению решения моего капитана, какими бы они ни были. — Капитана — не можете, а господина? Бывший раб и нынешний старший помощник не обиделся, не разозлился и не велел замолчать, только пожал плечами. Об этом они никогда не говорили, а почему — плевать, что осталось на суше, на корабле уже давно могли бы выпить и перейти на «ты»! Чего это с ним? Марсель влияет, очевидно. — Не люблю шпионов и предателей, — коротко сказал Хуан. — Иногда человек, который обязан тебе жизнью, может поступить не так, как от него ждёшь. Не мне судить тех, кто принимает решения о чужой судьбе. Боцман, у меня нет оснований не верить вашему другу, но если что-то пойдёт не так, колебаться я не стану. — Опять ваши тайны… — Наверное, не стоит расспрашивать о правдивости старых баек. Луиджи уважал чужие секреты, и сейчас речь о другом. — Господин старший помощник, скоро подадут горячее вино, и я намерен предложить вам свою дружбу.***
Кто не видел Севилью, тот не видел чуда, говорят эти испанцы, и как же они правы! Покидать город было жаль, но отсюда корабли уходили только за серебром и золотом Индий, а им теперь предстояло плыть на север. «Сан-Октавия», похорошевшая в руках местных мастеров, дожидалась в порту Кадиса: увидев галеон издалека, Марсель убедился, что был прав. Как можно оставить такое чудо? Да, прежде он считал всё, что ползает по воде, ниже своего достоинства, ну что ж… «Жанна» не оправдала французское судоходство, и вообще, куда ему тягаться с флотом империи, над которой никогда не заходит солнце? У всех свои недостатки, и у виконта не возникло желания помахать ручкой родине, но причастность к чему-то мощному и великому будоражила все его чувства. Те, которые не ныли по оставленному дому, но их почти не было слышно. На отдыхе команда оказалась совсем другой: ступив на землю, парни позабыли о жёсткой дисциплине и пустились во все тяжкие, все, включая порядочных семьянинов. Однорукого Хосе забрали в тюрьму, но выпустили через несколько дней — оказалось, он в здешней каталажке уже бывал и знал, кого нужно. Поначалу остатки человека светского и разумного вопили в ужасе, но Валме слишком давно не был при дворе, чтобы их слушать. Подумаешь! Он с этими парнями чего только не пережил, ну и что, что они сперва только ржали — перестали же. Словом, виконт воспользовался раскрепощённостью моряков и с позабытой было наглостью вновь принялся задавать вопросы. И план сработал — подвыпившие и лишённые надзора старших по чину, морские знакомцы охотно выдали ему все местные сплетни. Откуда мы такие взялись? Да что вы, месье виконт, это каждая мачта знает. Когда-то давно, лет эдак десять назад, а то и чуть поболе, он — Пако, Бласко, Однорукий Хосе — болтался по свету под угрозой тюрьмы, казни или ссылки, нужное подчеркнуть. За что? Это уж у кого как, кто проворовался, кто убил, кто из пехоты дезертировал, мало ли там… Ну так вот, ошивались они и ошивались, боясь правосудия, а тут объявили набор на судно — старое, дряхлое, чихнёшь — развалится, — смертниками, получается. Сказано было: уцелеете и дело сделаете — всех простят, от капитана до последнего юнги, и допустят до военной службы, а не сделаете — всё равно помрёте, какая вам разница? Они — Пако, Бласко, Однорукий Хосе и все остальные — в отчаянии согласились, а капитан возьми да захвати английский галеас. На земле все чуть от злости не удавились, ну а что поделать, обещали помиловать! О том, кем был капитан, чем-то провинившийся младший наследник знатной семьи, догадаться нетрудно. Понял Марсель и причины невероятного на первый взгляд благоговения и отношений на корабле — старожилы, коих на «Сан-Октавии» оставалось большинство, были обязаны Алве жизнью, честью и добрым именем, ещё бы им его не обожать! Компания осуждённых или почти осуждённых, которым предложили наказание или смерть, и за смелость судьба вознаградила их большим — жизнью… История так и просится на сцену в виде какой-нибудь классической трагедии, но предыстории ей всё ещё не хватало. И нет, «а я украл у хозяина корову» и «мы с братом драпанули от турок» — не то начало, которое достойно его пера, но собеседников выбирать не приходилось. Остальное Валме додумал сам, опираясь на то, что уже знал: затея не только оказалась удачной, она пришлась по вкусу королю Филиппу, и он высочайше одобрил ответные набеги, даже сам распустил первые слухи, лишь бы Англию позлить. Польза была всем, а как ей не быть? Может, в первый раз команде повезло — все хотели жить, поэтому ввязались в безумную драку и сражались, как в последний раз. А потом? Добыча и неприкосновенность на суше в обмен на верность и дисциплину, вот и весь рецепт. Рокэ их не только собрал, но и удержал, не говоря уж о том, как построил. Теперь не казалось странным то, что ни один из набожных моряков не восстал против капитана с его, скажем так, взглядами, а оный капитан закрывал глаза на варварские манеры и периодическое нарушение устава. Конечно, было в этом и что-то большее, но виконт немного успокоился, обнаружив в местных взаимоотношениях и порочность, и корысть. Люди как люди, и нечего их бояться. На этом можно было остановиться, но ребята вошли во вкус, поняли, что месье виконт останется, и продолжили трепаться. Многих вещей лучше и не знать вовсе! Привыкший больше говорить, чем слушать, Марсель осоловел на пятой байке, но запомнил историю про неудачливого маркиза, про ревнивого алькальда и его жену, про драку в Картахене и дуэль в Севилье, про сына убитого английского капитана… Последняя ему не понравилась совершенно: из-за того, что кто-то в своё время не догадался сбежать по-тихому, а подложил свинью напоследок, на борту царило небеспочвенное подозрение в адрес спасённых иностранцев. Непорядок! Жить-то с этим ему. А потом вернулись Рокэ с Хуаном, отпуск кончился, начались какие-то дела. В последний раз объяснив всем желающим, что возвращаться домой он пока не намерен, Марсель повторно не расстался с любимыми тряпками и стихами и теперь тащил свой тюк самостоятельно, это тебе не дом родной, слугу не кликнешь. Несколько раз чуть не грохнул в воду, еле поднял на борт, но в каюте уместил. — Всё забываю спросить, — сознался он тем же вечером, глядя на Кадис с верхней палубы. Солнце уже село, а купол собора всё светился. — Премного благодарен за отдельную каюту, но кого вы оттуда выселили? — Никого. Мы использовали её как склад, — ответил Хуан. — На других кораблях это место лекаря либо капеллана, но брат Пьетро предпочитал жить с матросами. — Понятно, — вежливо сказал виконт и призадумался. По-хорошему, стоило выяснить отношения, раз уж он прознал, в чём дело. — Сеньор, я бы хотел сказать, что не имею каких-то претензий ни к вашей стране, ни к вашему капитану, а вера у нас общая и требующая любви и милосердия… Так получилось, что у меня в жизни наконец-то появился выбор, и я решил этим воспользоваться, поэтому я здесь. А из ядовитого у меня только листочек, но это для души, клянусь. — Какой листочек? — переспросил Хуан. Ровным таким голосом, можно позавидовать! Он точно всё понял. Или нет. Честно говоря, виконт не имел ни малейшего понятия. — Индийский, мне его подарили. В любом случае, я не намерен ни на кого покушаться тем или иным способом. — Я понял, — но поверил вряд ли. Что ж, Марсель не рассчитывал заслужить вечную и бескорыстную дружбу этого человека, однако попытаться стоило. — Только одно, месье виконт. — Да? — Не называйте меня сеньором, — попросил Хуан. На мгновение даже почудилось, будто он улыбается, но это оказалась тень. — Не поймут. Пожалуй, хватит с него пока чужих тайн, решил Валме и переспрашивать не стал. За бортом послышался оклик и замельтешили огни: к «Сан-Октавии» подошла лодка с дополнительной провизией, которую предстояло погрузить в трюм. Марсель представил физиономии старых знакомцев по двору, хмыкнул и отправился разгружать сундуки да бочки. Желания отращивать длиннющие патлы и заплетать их в косы у виконта как-то не возникло, а вот по украшениям он скучал, но таскать на себе дорогущие блестяшки было неуместно и неудобно к тому же. Поэтому он исхитрился добыть ракушечное ожерелье, которое кто-то из своих привёз из Нового Света, чтобы меняться на севильском рынке. Отныне ожерелье бряцало на шее Марселя, и это было чудесно, хотя и не всем нравилось: Луиджи назвал его варваром, но, кажется, с уважением, а Рокэ сказал — «вас и раньше было издалека слышно, а уж теперь…» Ну и пожалуйста, между прочим, ожерелье из человеческих костей или зубов какой-нибудь морской твари гремело бы не меньше, но подобные вещи не отвечали его эстетическим вкусам. Пока что. — Сколько? — на палубе появился и капитан, как всегда, бесшумно возникнув из сумерек. Поставщик, грузный усатый мужичок с выбитым зубом, гордо хлопнул ладонью по последней бочке и сказал: — Во-от стока! — Понятно, — не изменившись в лице, Алва отсыпал ему монет, и через какое-то время в трюм потащили ещё один ящик. — Ты знаешь, что будет, если хотя бы одна бочка окажется тухлой. Вот физиономия поставщика вытянулась, и он поклялся всеми живыми родственниками, что тухляка не предоставит. Нету у него тухляка. Марсель только начал втягиваться в деловую атмосферу, немного знакомую по старой памяти, как всё кончилось — пересчитывать и записывать оставили Луиджи и ещё пару ребят, которые умели считать и писать, Хуан с тюками одежды скрылся в капитанской каюте, а сам капитан, ни с кем не попрощавшись, лихо сиганул за борт. Когда виконт свесился вниз, Рокэ уже сидел в лодке вместе с обогатившимися торговцами. — Вы куда? — можно было так не орать, звуку здесь податься некуда. — Прошу прощения, кого разбудил. Можно с вами? Вроде можно. Марсель захватил пару гитар, которые пока валялись на палубе, завёрнутые в плащи, кое-как привязал к себе и спустился по верёвке, ощущая себя загадочным любовником, который лезет с лютней в окно к даме. Правда, тут ни лютни, ни окна, ни дамы, и лезет он не в, а из… На корабле было уютно, как дома, но последний вечер на суше отчего-то взывал к душе и глубже — Валме не стал противиться этому голосу, откуда бы он ни исходил, и воспользовался случаем. — Полегче! — возмутился гребец, что можно было понять — когда Марсель легко и изящно, в его понимании, спрыгнул в лодку, та заходила ходуном и чуть не перевернулась. Растерявшийся виконт не знал, куда поставить ногу, и Рокэ просто дёрнул его за рукав, заставив опуститься на нужную для равновесия скамью — сразу стало тише. — Извините. Сноровку потерял… — Главное, инструмент не потеряйте, — посоветовал Рокэ. — Хуан за него убьёт, вещь из дома… — Скачут тут всякие, — продолжал ворчать гребец, которому только что прибавили работы. — Куды плыть? — Еретиков бить, — в тон ему откликнулся капитан, и все заржали. — Ты хоть до порта довези. — Да я!.. Да не сомневайтесь… Вскоре настрой впередигребущего стал понятен — он просто-напросто выпил и вряд ли соображал, что и кому говорит. Гребли недолго, зато весело — мотало, как при шторме. Марселю очень хотелось на это указать, но его бы с радостью сбросили, как балласт, а Рокэ ничего не говорил, только кивнул пару раз в ответ на нескончаемую болтовню торговца. По счастью, на пристани нечистая парочка их оставила; Валме выдохнул с облегчением и снова взвалил на себя струнные. Трубадур, не иначе. — Рокэ, на кого я похож? — На менестреля, который ушёл слишком далеко от дома. Вы по делу или за компанию? — Второе, — Марсель тоже оглянулся на корабль: в стремительно темнеющем ночном небе «Сан-Октавия» была почти не видна, только фонари на верхней палубе и высоких надстройках слабо раскачивались от ветра. — А вы? — Думал поискать старого друга, но, кажется, его здесь нет, — рассеянно отозвался Алва. — Разминулись… Хотя у вас есть шанс познакомиться позже. — Кто он? — полюбопытствовал виконт. В темноте все корабли выглядели одинаково, неудивительно, что даже моряки ошибаются. — Тоже какой-нибудь капитан? — Да, когда-то мы воевали вместе. Думаю, он бы произвёл на вас впечатление, но нет «Ады» — нет Альмейды. Предпочтения по местным тавернам? — На ваш вкус. Было бы забавно, если бы они завернули в храм, но они не завернули. Местечко, выбранное Алвой, казалось неприметным — зажатый между чужими дворами ветхий домик стоял на берегу океана, и свет от уличного фонаря выхватывал полоску песка и повторяющуюся дугу монотонных волн. Поднять глаза — и увидишь огонь вдали: солнце ушло из порта, но здесь его ещё можно было догнать. Притягательное зарево пламенело далеко впереди, а небо над ним плавно сменяло оттенки от задорного оранжевого до таинственной черноты. В общем, Марсель остался там и таращился на небо, пока его не позвали. Рокэ захватил несколько бутылок вина и корзинку с закусками, вечер становился только лучше. Попутно радуясь тому, что его не прогнали, Валме собирался было остаться прямо здесь, но пришлось пройти ещё немного вперёд… И не зря: они очутились на берегу крохотной бухты, спрятанной в окружении камней. Из этой маленькой естественной крепости открывался такой же вид на океан, из-за скал здесь чуть меньше дуло, а песок оставался ещё тёплым, когда Марсель счастливо на него плюхнулся. — Здесь волшебно, — сообщил он. — Совершенно чудесно. И грустно оттого, что вряд ли я смогу когда-нибудь такое описать… — А вы об этом не думайте… И лучше не пишите. — Ну, знаете ли!.. — Не знаю и вам не советую, — лениво отозвался Рокэ и протянул ему вторую бутылку. — Это не оскорбление вашей поэзии… Иногда люди слишком многое пытаются доверить словам, хотя многое в мире им просто не подчиняется. — Людям или словам? — И тем, и другим. Давно хотел спросить, кому вы посвящаете стихи. В этом не было ничего странного: по прибытии Марсель слишком убедительно тряс своей книжкой, чтобы не привлечь внимания, да и последующие поэтические вечера не могли обойтись без чтения старых работ. Да, кое-что откровенно хромало, но некоторыми образцами виконт даже гордился и был рад зачитывать их вслух. — Абстрактной даме. Иногда в ней видится кто-то конкретный, иногда — нет. — О том, что периодически в «даме» мелькал Генрих, Валме говорить не стал: некоторых вещей лучше не объяснять. Ничего, прекрасная дама и влюблённый рыцарь ещё не ушли из людских умов, не уйдут и в последующие века, разве что сменят декорации на что-нибудь другое. — Это правильно, — одобрил капитан. — Всё равно образ будет весьма далёк от настоящего, так что незачем себя обманывать. — А вы? Ну, те старые сонеты… — Новые были только о смерти или о войне. В отличие от него, Алва не пытался передать словами величие моря и, похоже, правильно делал — всё равно не выйдет. Если вдуматься, он прав: какие буквы на какой бумаге смогут такое воспеть? Воспевать принято чью-то любовь, славу или гибель… О природе писали иначе, и очень даже возможно, что зря. — Была одна особа. Желание было почесать языком или послушать чужие тайны, хотя в тишине, прерываемой лишь размеренным плеском воды, это казалось преступлением. Холодало, но оставлять гитары без плащей как-то не хотелось. Грело вино, грели остывающие камни и предстоящее приключение. — Куда мы теперь? — почему-то шёпотом спросил Марсель. — Я слышал что-то про Англию, это не опасно? — Не опаснее, чем соваться без эскадры в Новый Свет, — отозвался Рокэ. Он тоже понизил голос и тоже смотрел на море, как будто это было таинством не хуже церковного. — И там, и там тебя могут зарезать. В этот раз мы везём тайных пассажиров, по возможности чиним беспорядки, а потом притворяемся торговцами. Главное, нигде не перепутать флаг… — Сложно, — согласился Валме. — И всё равно заманчиво. — Ваше рвение умиляет, но должен сказать, что шутки кончились. Вы теперь на счету у его величества, и путешествие предстоит не из приятных: север, священники и англичане. Север, священники и англичане звучали хуже, чем запад, солдаты и испанцы, но назад не повернёшь! Теперь уже дома не поймут этих метаний, да и раз само величество в деле… Точнее, это виконт в деле самого величества. Миленько, а что сказал бы свой монарх? В лучшем случае просил бы поберечься и не делать глупостей; хотелось верить, что в целом католическая миссия Генриху по душе. — Задумались? — О прошлом, хотя оно не тянет. — По вам и видно, — судя по голосу, Алва улыбнулся, но тут в темноте поди разбери. Солнечный след ещё не исчез до конца — далеко впереди между мглой и мглой пролегала кровавая полоса. Что ж, рассвет они вместе уже встречали, настало время заката. — Я такой. Меня видно… Если вы хотите опять сказать какую-нибудь гадость вроде «вам лучше остаться на суше», то не надо. Чем чаще вы это говорите, тем больше мне хочется в море. Надо было наоборот! — Врёте, — вкрадчиво сказал Рокэ. — Когда я предложил вам остаться на борту, вы остались. — Посреди моря-то! — взвыл Марсель. — На другом краю света! — Это детали. Не кричите, люди спят. Люди не откликнулись, в отличие от чайки: возмущённая птица скандально заголосила что-то очевидно непристойное и гордо удалилась в небо, подальше от источника шума. — Ну и не надо, — ответил ей виконт. — К слову о высоком, точнее, возвышенном… — Тогда погодите, — Алва вздохнул и откупорил вторую бутылку. — Это обязательно? — Этический вопрос, — виновато пояснил Марсель. — Ничего личного… для вас. Это ничего, что я несколько преувеличиваю свою… как бы это назвать попристойнее… свою набожность в корыстных целях? Вообще-то мне скорее всё равно, и вам вроде тоже, но теперь меня смущает ваш король. — Ему незачем знать подробности. Странно, что вы именно так ставите вопрос… — Не хочется нарушать местных обычаев, — а ещё гореть на кострах инквизиции, но об этом он догадался промолчать, как оказалось — чистым чудом. Вот и спорь теперь о боге! Самые неудачливые из гугенотов тоже отправлялись на костёр, но рекордов ближнего юга не побил никто. — Вы только не подумайте, что во мне проснулась совесть. — В мыслях не было. Вы всерьёз стесняетесь какого-то богохульника? — Ну, если это вас позабавит, то да, — виконт дождался положенного смешка и невольно сменил тему: — Мы не разведём костёр? — Не стоит, с воды примут за сигнальные огни. Скоро согреетесь. — Не сомневаюсь, но темно, как в… Марсель не закончил фразу, подняв голову к небу. Россыпь звёзд явно думала иначе. На это стоило посмотреть, тем более что закат совсем исчез. Он запрокинул голову, устроился поудобнее спиной к остывающему камню и хихикнул, вспомнив свои былые привычки. — Больше года назад я в то же время суток валялся на расшитых шёлком подушках, а на потолке горела тысяча свечей, — не дожидаясь вопроса, пояснил Валме. — Подушки были мягкими, а свечи — тёплыми… Правда, было и вино, и виноград, и сыр. Мы играли по очереди на всяких инструментах и соревновались в словесных играх. Иногда я что-то выигрывал, всякие мелочи на память… Лучше всего удавалось импровизировать с рифмами. Еда на месте, вместо свечей — звёзды, а сочинять никто не мешает. Подушкой виконт был готов пожертвовать, не столько потому что хотелось, сколько потому что это было мужественно. Сонет о звёздах он, правда, уже написал — на обратном пути в Испанию: вышло, как всегда, местами простовато, не без участия романтического одиночества и далёкой прекрасной дамы. Я вам в ладонях звёзды принесу: их ночью в океане слишком много… Начало ему нравилось, а вот остальной текст казался каким-то чужим, хотя и красивым, Рокэ тоже оценил. Здесь ищут славы, борются с судьбой, А я, шепча, молюсь своей звезде, Возлюбленной, желанной и далёкой. — Как быстро всё меняется. — Как в море. — Это правда: скорость, с которой небо и ветер превращали спокойную, даже скучную морскую прогулку в сущий ад, впечатляла Марселя до сих пор. И это при том, что, если верить настоящим морякам, приличного шторма он ещё не видел… — Полагаю, вы не теряли время даром и наслушались в городе каких-нибудь сплетен. Каких именно? — В основном про то, как вы сколотили команду, — тема нависшей над тогда-ещё-не-капитаном казни показалась опасной, и виконт уточнил: — Здесь всё понятно, лучше расскажите про даму. — Вот оно, поистине дворцовое чувство такта, — безрадостно усмехнулся Алва. — Вы пытались, но всё слишком тесно связано. Не было бы дамы, не было б суда… — Какого суда? Ах… — Того самого. Рокэ замолчал, и вряд ли он подбирал слова, скорее уж давал подумать, а надо ли такое слушать на ночь глядя. Честно говоря, не стоило, но Валме уже разогнался — у чужих тайн всегда был привкус авантюры, потому что это произошло не с тобой. Только страшно, как будто ничто уже не будет прежним. — Эти шрамы, — осенило его. — У вас на спине… — Верно. Сто ударов розгами, — если кто-то и мог зевнуть в такой момент, рассказывая о себе, то только Рокэ. — Вы зря испугались, кровавых подробностей не будет… Одна особа, на которой я вознамерился жениться — ваша землячка, между прочим, — закрутила интрижку с другим дворянином и поняла, что я им мешаю. Сделка, кстати, у них вышла выгодная: тот господин оказался единственным наследником, в отличие от меня, и гораздо чаще бывал дома. Просто отказать было страшно — от меня ждали какой-то нечеловеческой мстительности, отвергнутые женихи вообще ведут себя не лучшим образом… В общем, изобретательности никто не проявил, и на меня попросту донесли. Дело привычное в здешних местах. — Об этом вы как-то говорили, — припомнил Валме. Землячка, ну конечно — вот почему у дона капитана вся старая лирика на французском. — Наверняка. Всё ещё хотите слушать? — Если вы хотите говорить, — виконт нашарил в темноте другую бутылку. Голова уже немного кружилась, не мешало бы набрать скорость. — Как ни странно, да, — задумчиво отозвался капитан и тоже хватил вина. — Рискуем перепить, но это жизнь… Вы должны знать, что обвиняемый в преступлении против веры не знает, кто на него донёс, и не уверен, в чём именно он обвиняется. Когда за мной пришли, никто в семье не был удивлён, поэтому я сгоряча решил, что это кое-кто из них. — Из родных?! Или это тоже дело привычное? — Не могу говорить за всех, но у нас отношения были не из лёгких. Первый раз меня назвали сумасшедшим не на войне и не при дворе, а за столом в фамильном особняке, потому что усомниться в существовании бога — это как-то неправильно… Это было самое мягкое, что я тогда услышал. Разумеется, меня отучили от подобных замечаний быстро и наглядно, но никто ничего не забыл. И чего удивляться? У самого на родине такая смута поднялась, когда начали чудить Гизы. Те же католики, то же милосердие… А укрывать вероотступника и еретика — такой же грех, как быть им. Все, кто опасается за свою бессмертную душу, прекрасно об этом помнят, и всё же сомнение и отрицание делали ситуацию куда более пикантной. — Дознание шло довольно долго, потому что я никак не мог взять в толк, в чём меня обвиняют, а точнее — почему: семье невыгодно так поступать, тень-то падёт на всех. В перерывах между допросами и голодовкой до меня это дошло, но просветления не наступило — ни свыше, ни откуда-нибудь ещё. Смешно вспомнить, что я больше переживал за свадьбу, знать не зная, что в это время все прекрасно поженились без меня. — Обидно, — пробормотал Марсель, чувствуя, что стремительно пьянеет. На трезвую голову он бы соображал побыстрее, хотя, может, это и лишнее! За некоторыми историями лучше не поспевать ради собственного же душевного спокойствия. — В это время отец решал, что ему делать: с одной стороны, четвёртого сына не жалко, с другой — позор семьи и лишение привилегий. Прошёл ещё месяц… — Так долго! — Так мало, — протянул Рокэ и рассмеялся: — Вы не представляете, как долго там держат… так вот… У них были все причины тянуть, меня-то могли посадить вполне заслуженно. Отец колебался: он добился, чтобы я образцово себя вёл везде, куда бы ни пошёл, а донос мог быть как обоснованным, так и нет. — А он был? — Нет, всего лишь предлог. Я это понял, когда в сотый раз прокрутил в голове всё, что говорил и делал при своей ненаглядной, а отец — когда увидел свидетелей и узнал о свадьбе, не той свадьбе… Думаю, он ещё всех наших родичей-мавров пересчитывал. По пальцам… Ирония в том, что здесь не то что у каждого крестьянина, у каждого дворянина в предках найдётся по мавру. Мы не исключение. — Но ведь не близко? Я о предках. — То ли прадед, то ли дальше. Короче, отец пришёл к выводу, что я сижу в застенках по ложному подозрению, и обратился сразу к королю. Слово за слово, при помощи одного хорошего человека они придумали, как меня вытащить и никого не опорочить… Остальное вы знаете. — Погодите, — виконт тряхнул головой и дождался, пока та встанет на место. — Погодите. Как — вытащили? А розги зачем были? — Где-то в промежутке… Трибуналу не понравилось, как упорно я отрицал свою вину. Надо было каяться или лгать… Терпеть всё это не могу, — пожаловался Алва и ненадолго замолчал. — Как видите, милосердная история с хорошим концом. — Какое же это милосердие… Вас просто послали умирать! — Не просто, а на благо отечества, — поправил Рокэ. — Разные вещи. Я к тому времени уже успел немного побить турок на суше и на море, так что выбор между огнём и абордажем был очевиден. Более того, мне не очень хотелось умирать из-за бога… В бою, когда видишь, кто против тебя, гораздо проще. — Кому как, — Марсель вспомнил трагическую гибель «Жанны» и невольно фыркнул: — Как говорится, на всё воля Господа… — Конечно, — от смеха, на этот раз злого, по спине пробежали мурашки. — Своей воли нет, вот и прикрываются высшей… — А знаете, почему я точно на вас не донесу? — оживился виконт. — Я же тоже католик! И тоже… нехороший. Вот так вот приду на вас жаловаться, а они пронюхают, что я и сам… — Тише. Нас слушает чайка. — Мы подкупим её рыбой. И такой был уговор? Свобода за победу? — Именно так. Его Величеству понравилось, как я это провернул, у меня появились ещё кое-какие идеи… Конечно, один корабль против английских бесчинств — ничтожно мало, но слухи доделали работу за нас. Стало немного легче, хотя так империю не спасти. — А если бы вам дали флотилию, — размечтался Марсель, — вы бы этого Др-рейка… — Хотелось бы. Судя по всему, что я слышал и видел, он там один такой наглый… Достойные противники! Безродный пират и милость королевы, гранд-капитан и милосердие короля. О Дрейке виконт прежде слышал не так много: проклинаемый всеми корсар не был лишён многих талантов, особенно по части мореходства. Один человек между двумя почти враждующими государствами… Был один. — Несмотря ни на что, это так красиво. — Что именно? — Алва смотрел не на собеседника, на океан: казалось, ещё недавно было темно, но непроглядная мгла рассеивалась на глазах, ловя волнами отражение ещё не вставшего солнца. Слабый свет, свет надежды… только на что? — Ваша история, — возможно, этого говорить не стоило. Вина было слишком много, а чего не хватало — Марсель не сообразил. — Во всяком случае, со стороны… — Конечно, — согласился Рокэ и, к радости и облегчению виконта, потянулся к гитаре. Нет, инструмент остался лежать на камне, это капитану захотелось завернуться в плащ. — Смотреть на чью-то жизнь проще, чем её жить. Вот на смерть смотреть тяжело, хотя привыкаешь ко всему. Марсель немного потянул неловкое молчание, кутаясь во второй плащ, тыкая корпус гитары и доедая виноград. Под вино всё как-то проще, а предутренняя прохлада резкими толчками выгоняла хмель и неприятно кусала память. В первый раз, когда он узрел знаменитые капитанские шрамы, был очень жаркий день на палубе, и все разделись по пояс, чтобы срочно проконопатить что-то там. Валме таких рубцов никогда не видел и сразу поверил — за ними стоит нечто страшное. И уж никак не «красивое»! — Мне жаль, если я не так понял… — От вас и не требовалось, — ладно, кажется, капитан не злится. — Мне уже не двадцать лет, чтобы ждать сочувствия или восторга от всех подряд. Кто-то говорит, кто-то слушает… А кто-то не слушает. В основном люди друг другу чем-то обязаны, только и всего. Сюда так и просилось смиренно напомнить, что прежде всего люди обязаны Иисусу Христу, искупать грехи свои и прославлять святую католическую веру. Привычная ритуальность всё ещё не претила, как и невидимое присутствие кого-то свыше, но Марсель легко согласился с мыслью, что мирских забот тоже по горло. И не всякие из них можно взять и отодвинуть ради своей бессмертной души — иногда приходится и лгать, и резать, потому что бренный мир, вопреки своей бренности, ждать никого не станет. — У вас такое лицо, словно задумались о церкви, — с укором заметил Рокэ. Тоненько звякнула струна. — Этим можно заниматься без меня. — Звучит весьма небогоугодно. — А как же… Всё ещё хотите сыграть? — Хочу, — встрепенулся Валме, взял гитару и аккорд. Первое удалось, второе — нет. — Правда, сыграть не хочет меня. Пальцы замёрзли… — Тогда слушайте. Рокэ залпом допил, что осталось, и разбил бутылку о краешек скалы; звон послужил вступлением к мелодии, которой явно не хватало то ли флейты, то ли ещё чего, но они уже много насочиняли вместе и Марсель примерно представлял, в каких местах менялись инструменты. Песня была печальной, хотя в ней не происходило ничего такого… Туманное зимнее утро на палубе, тревога капитана, пушечный бой. Много пушек и много сердца… Красивая история как она есть! Le corsaire poursuit sa route, Son destin ignore le doute… Строчки повторялись, и можно было подпевать. Вместо этого Марсель слушал и смотрел на море — судьба корсара, о которой пелось в песне, принадлежала не ему. И сомнения — тоже, хотя какие могут быть сомнения у капитана корабля, который сделал свой выбор? Выбор есть всегда, судьба Рокэ доказала это, но что происходит потом, когда выбор уже сделан? Будет ли впереди новый или останется только следовать старому, прокладывая путь среди беспокойной воды? Флейта оказалась не нужна — шелест волн и поднимающийся ветер играли аккомпанемент. То, что Рокэ перебирал струны в такт приливу, Валме заметил сразу, но мелодия сама по себе напоминала о бегущей воде, а уж здесь, на берегу… Трудно объяснить это словами, но песня была холодной и грустной; Алва тоже, хотя вряд ли он это за собой замечал. Впереди таяла ночь, за спиной неизбежно наступало утро, мир замер где-то посередине, звеня холодом и болью. Слушать дальше было грустно, не слушать — невозможно; Марсель предпочёл смотреть, только не на море, а на капитана, потому что бескрайняя вода вдруг перестала казаться ему живой. Скорее мёртвой… Рокэ не было дела до чужих впечатлений, кажется, он сбился пару раз, но не придал этому никакого значения. Если бы перед ним был кто-то другой, виконт уверенно сказал бы — молится, настолько отрешённой и в то же время чувственной казалась ему песня и человек, её игравший. Нет, молитвой это не было, разве что молитвой морю. L’océan est calme à présent, Le trois mâts vogue dans le vent Je suis pirate au long cours La mort me croisera un jour… — Я пиратом прожил жизнь и однажды встречу смерть, — последние слова Алва пропел на испанском, а потом резко, одним жестом прижал струны. В тот же миг первая сильная волна разбилась о скалу, и Марсель вздрогнул, как будто его выдернули из тоскливого, но очень крепкого сна. — Ветер поднимается. Пойдёмте на борт.