И ничего не надо, кроме моря

♬ Fiddler's Green — Greensleeves

1587

Город на берегу реки, город-порт, город-чудо сегодня пылал. В воздухе намертво застыл непереносимый запах жжёной плоти и чёрно-бурый дым от костра, плотный и густой. Зеваки шарахались от процессии, как от прокажённых, хотя почему «как»? Уставшие, измученные, покрытые язвами и рубцами, осуждённые еле волокли ноги, мухи кружились над их колпаками, садились на лохмотья, некогда бывшие позорной накидкой. Никто не отмахивался… Толпа расступалась, делала резкие шаги назад, наступала на своих же и не замечала этого. Все они стыдливо и пугливо прятали глаза, словно пытались скрыть свой грех, словно бы грех был заразен. Почему он видит это здесь и сейчас?! Говорили, что такого больше никогда не будет… Говорили… Он тоже попробовал сделать шаг назад и уткнулся в стену. Что ж, значит, и эти слова были ложью. Лгали все, но никто не делал этого столь искусно… Ложь — второе имя вероломных испанцев. — Возлюби врага своего, — рыдающую женщину привязали к высокому столбу. В толпе закричал её ребёнок — ребёнок, который отныне лишится всего, как его дети и дети его детей… — Возлюби врага своего, — маленького мальчишку-крестьянина почти что толкнули в огонь. Он горячо поцеловал крест и гордо вскинул голову — повторять, что произошла ошибка, уже не имело смысла. Говорили, что к детям не применяли пыток, но сползшая ткань санбенито обнажила очевидный след ожога. — Возлюби врага своего, — старая еврейка не могла идти сама, и её поддерживали под локти так бережно, как будто не вели на смерть. Увидев растущее пламя, старуха не шелохнулась и не отвела глаз, только по морщинистой щеке сбежала вниз последняя слеза. В чём она виновата — в том, что отправляла не те обряды, или в том, что родилась в своей семье? О чём они все говорят? Какие враги? Враг у каждого свой, и в то же время он един; враг этот — слепящая гордыня, обжигающая алчность, ядовитая зависть, кипящий гнев, лживая похоть, ненасытное чревоугодие, чёрное уныние. Враг — это Сатана, и он пытается добраться до всех нас… — Возлюби врага своего! — дон Рокэ опередил инквизитора и громко рассмеялся, в толпе смолк последний подавленный всхлип, все замолчали и смотрели на него. Взгляды полнились страхом, гневом, отторжением, но удивления не выказал никто: младший наследник герцога Алва избегал аутодафе уже много лет, только в этот раз ему некуда сбежать. Вот оно, чудо Севильи, вот её любовь? Еретики, богохульники и безбожники должны быть… спасены. Лучше разрушить тело, чем дать погибнуть душе. То, что уничтожение ничтожной телесной оболочки ведёт к освобождению, очищению, спасению души, известно всем, так почему эти люди сопротивляются?! Отойти нет сил, толпа подталкивает вперёд… А ведь дон Рокэ обращался к нему, и синие глаза смеялись… Да, они враги. И ненависти между ними тоже нет. Дикон отдал бы всё, чтобы спасти эту душу, но происходящее всё равно выглядело кошмаром. Возлюби врага своего, зачем? Зачем любить того, кто сам себя губит, ему ведь всё равно ничем не помочь… Как он вообще попал сюда? Почему эта толпа словно обезумела и не даёт просто развернуться и уйти?! Только что люди боязливо жались по углам, теперь что-то изменилось. Злые, сильные, охваченные священным пылом, они напирали со всех сторон и подталкивали к помосту. Дик был здесь чужим, но об этом никто не знал… почти… Ему даже ничего не грозило — всех занимает зрелище, но как же хочется отсюда уйти! Убежать в море, убежать и не возвращаться, погибнуть где-нибудь посреди океана и никогда больше не прикасаться к прокажённой земле… Но нет, стой и смотри, раз ты здесь, и разве не этого ты хотел? Разве то, что сейчас произойдёт, не угодно Богу? — Не хочешь ли ты покаяться перед Господом в грехах своих? — сурово вопросил инквизитор. Его голос перекрывал надсадные вопли первой жертвы, чьё тщедушное тело уже почти полностью пожрал огонь. Дым вился тяжёлыми клубами и проникал на балконы, в окна жилых домов, укрывал меховым плащом всю площадь, отравлял цветы. — Каяться, любезный, предпочтительнее лицом к лицу, — если отвернуться от костра, можно подумать, они всего лишь ужинают в кают-компании в светской обстановке и вообще здесь никого больше нет. Дон Рокэ всегда смеялся над серьёзными вещами и находил пользу и выгоду в сущей ерунде, и Дикон был бы рад, если бы он сейчас передумал… Так нельзя, нельзя! — Увижу вашего бога, так и быть, побеседую, но пока его здесь нет… — Бог в наших сердцах! — возвысил голос священник. Это тоже было зря: дон Рокэ ни за что кричать не станет, но скажет так, что всем станет холодно у разгорающегося костра. Вместо санбенито на капитане был чёрный костюм с золотым шитьём, что это, дань уважения фамилии или издёвка? — В ваших — может быть, — лениво отозвался герцог. Он всматривался в огонь с подчёркнутым равнодушием. В пламени уже корчился мальчишка. — Должно быть, там тесновато, но всё лучше, чем ничего. — Скоро ты обретёшь покой и веру, — инквизитор взял себя в руки. Он просто не знал, что так — хуже… Совсем ни во что не верить нельзя, а полагаться лишь на себя — признак греховной гордыни. Те, другие, что втайне отправляли старые обряды, что не смогли отречься от своей веры, у них и то больше надежды на спасение души — так думал Дикон, слова дона Рокэ приводили его в трепет и ужас, словно в самый первый раз. — Праведный огонь очистит твою душу и покажет истину. — Убьёт, и только… — зевнув и отвернувшись, дон Рокэ смотрел на небо. Он издевается! Как можно отворачиваться от собственного спасения?! Дикон подался вперёд и понял, что что-то мешает. Опустил глаза — пояс крепко затянут, за ним — старая Библия, разбухшая от воды, с потемневшими страницами… Неужели взял с собой? Старая женщина кричала тоненько и недолго, ослабевшее тело быстро поддалось огню. Пересилив себя и зажимая нос кулаком, Дикон смотрел на уходящий в небеса густой дым. Молитвы, шипение костра, барабаны, далёкий плач, одинокий смех. Одинокий всегда, потому что больше некому смеяться в такое время и в таком месте. Молчание… Должен ли он вмешаться? Конечно, нет — он был чужд что этой земле, что этим небесам… Только море принимает всех, попробуй скажи это огню. Католики сами устроили себе эту ловушку, но едва ли дон Рокэ относился к их числу… Любое пламя смертельно, но на пепелище строится новый дом. Несомненно, он заслуживает и наказания, и спасения. Такого ли? Дикон колебался, потом вспомнил, что его здесь нет. Всё кончилось давным-давно, раз и навсегда. Даже если он здесь, Алвы нет. Раздался крик, не похожий на человеческий, но больше кричать было некому — ни одной птицы не осталось в округе. Неужели… Пробиваясь через толпу, Ричард рванулся к костру, задыхаясь от жары, духоты и боли, споткнулся, увидел всё с земли, из последних сил протянул к огню дрожащую руку и проснулся. И огонь остыл. За окнами лил дождь, тушащий костры и смывающий кошмары. Бояться больше нечего… Он дома, на родине короля Артура, эльфов, фей, рыцарей и принцесс, рукой подать до воды — не до пламени. Сердце колотилось, как бешеное, рука до крови сжимала нательный крест. Выпрямившись кое-как и спустив ноги с низкой постели, Ричард тряхнул головой и провёл руками по волосам. Влажные от пота, противно… И ладонь исцарапана, но эта боль — ничто, пока она связывает тебя с Ним. «Возлюби врага своего! Ну, а если не можешь — убей, нет ничего проще, не так ли?» Он вздрогнул и тут же отругал себя за это. Сколько можно цепляться за прошлое?! Ричард Окделл — лейтенант «Камелота», один из офицеров, который в будущем обязательно станет капитаном. Ведь твою должность определяет не возраст, а опыт, которого у Дика хватало с лихвой. Правда, пока господину офицеру приходилось ютиться в дешёвой таверне с сырым постельным бельём, снующими туда-сюда крысами, горьким элем и грубыми слугами. Скорей бы на корабль! На борту бывали условия и похуже, но это же совсем другое дело — страдать ради исполнения долга. На море можно вынести всё, только бы дожить до него, до моря. Капли барабанили по окну, от стен несло гнилью и сыростью. Без соли… Рассеянно собираясь, Ричард прислушивался к голосам снизу — опять они что-то пели, но лучше б это была простая моряцкая песенка! Жил, ушёл на море, потерял зубы, получил золото, умер… Два аккорда и пьяные хлопки по коленям, этого было бы достаточно. Нет, сегодня они замахнулись на песню о любви. Что эти мужланы знали о любви? У самого Дика дамы сердца не было, но ему опротивело слушать, как завывают о недоступном высоком чувстве те, кто не просыхал с самого прибытия в порт. Alas, my love, you do me wrong To cast me off discourteously… Какого чёрта они уже пьяны? Неужели он проспал до обеда?! Как бы никто не заметил! Ричарду и без того надоело выслушивать гадости за спиной и в лицо, не хватало ещё прослыть засоней. Подавив раздражённый вздох и вспомнив, что он обещал капитану воздерживаться от дуэлей — из-за нехватки аристократов они превращались в обычные стычки — и больше не дырявить себе плечо, Ричард одёрнул камзол и вырвался из душной комнаты в такой же душный коридор. Пьяницы добрались до припева и теперь выли, фальшиво и совсем не слыша друг друга: Greensleeves was all my joy, Greensleeves was my delight!.. Слышал бы покойный король, как теперь исполняют его песню… О музыке-то не шло и речи. На звуке «и» горе-певцы так очевидно давали петуха, что им самим становилось смешно, а Дику — неприятно. Песня испорчена, настроение — и подавно: с этими людьми ему ещё идти в море, опять… Когда он станет капитаном, выгонит всякую шваль и наберёт в команду людей достойных. Настоящий опыт ценнее происхождения, и всё-таки с некоторыми качествами надо родиться. — О, маленький офицерик! — обрадовался кто-то с крайнего стола. Ричард зачем-то посмотрел на поплывшую, изрядно захмелевшую рожу и сразу же вскипел от ярости. — Мы тут пе-есенку поём… такую… умную. Два-арянскую. Не хотите с нами? Ещё одно из зол: после гибели отца им пришлось продать всё, что было, чтобы вести приличный образ жизни. О том, чтобы представить сестричек ко двору, не шло и речи… Конечно, когда отец Август вмешался и помог восстановить справедливость, дела пошли лучше, но дурные слухи расходятся быстрее хороших. Даже эти… напарнички запомнили, что офицерик — из обнищавших дворян. А то, что его отец погиб героем в неравной борьбе с испанцами, заклятыми врагами Англии, как будто и не упоминалось! — Не трогайте испанчика, — отмахнулся другой моряк, к большому счастью, не с «Камелота», но тоже свой в этом порту. — Лучше посмотрите, какой из меня сэр Фрэнсис! Чем именно он изображал Дрейка, Ричард досматривать не стал. Надо было поесть, не обращая внимания на пьяных болванов, но сегодня он не мог себя заставить даже остаться с ними под одной крышей. Трусость ли это? Едва ли: он же знает, что при первом серьёзном оскорблении схватится за оружие, а просьба капитана… Дикон быстрым шагом прошёл к выходу и с облегчением толкнул двери. В лицо сразу ударили мелкие и колючие дождевые брызги, но это немного успокоило его. Your vows you've broken, like my heart Oh, why did you so enrapture me? Now I remain in a world apart But my heart remains in captivity… Что они знали о любви? Зажать служанку в углу — это не любовь… И есть вещи более важные: защита государства от несправедливых посягательств, защита истинной веры. Из приоткрытого окна таверны всё ещё доносилось нескладное пение, когда он уходил. Нарушенные клятвы, разбитое сердце… Почему-то эти слова отзывались на душе у Дика, и стало ещё холодней. «Офицерик», «ребёночек» — не так уж он и мал, просто капитан относится по-отечески, но хуже всего был «испанчик». Настолько хуже, что иногда Ричарду всерьёз хотелось сброситься в воду и не всплывать, но самоубийство — смертный грех, и только вина перед Господом и долг перед королевой удерживали от этого шага. Он для них — никто, всего лишь ребёнок, попавший в плен к испанским пиратам и выросший на чужом корабле. Теперь он сам — чужой, причём для всех, кроме доброго отца Августа, своего капитана и своей королевы. Ну и пусть! Любой из них важнее всей команды, нескольких таких команд. Королеву Ричард видел раза два, но она стала воплощением великой Англии и священного долга в его глазах, а капитан наверняка бродит в порту, ожидая, когда «Камелот» снимут с рейда и они смогут отправиться в путь. Группа священников нуждалась в охране, и Ричард был счастлив их сопровождать: в детстве он лишь повторял чужие слова, но теперь сам был свято убеждён, что католичество покрылось язвами алчности и корысти и их борьба не напрасна. Главное, не сгореть… как во сне… Сквозь шум дождя и гул ветра пробился рваный птичий крик. Дик сжал зубы, надвинул поглубже капюшон плаща и зашагал в сторону порта. Волны бились о борт «Камелота», как когда-то давно стучались в корму «Ланселота», предвещая его погибель. Вид кораблей, и дождь, и сырость, всё это наводило тоску. Атакованный и разграбленный испанцами «Ланселот» не получил даже спокойной смерти: он был перестроен в кадисском порту и с того дня ходил под чужими флагами и чужим именем. Хоть имя и принадлежало какой-то католической мученице, здесь оно ничего не значило… Кораблю Испанского Ворона следовало бы называться иначе, но таковы правила. Очередная ложь. — Дикон! — он обернулся, чтобы увидеть капитана Рута. Оторвавшись от созерцания корабля, который и так находился далеко от берега, Ричард вежливо поздоровался и улыбнулся. Старый друг отца, капитан Рут с теплотой принял мальчика на свой корабль, и он был единственным, кто не задавал лишних вопросов и не напоминал ему об испанцах: конечно, он знал, куда пропал сын Эгмонта на столько лет, но был только рад увидеть его снова — долгое время матушка и все остальные считали его мёртвым. — Ты опять бродишь один, — укорил капитан, потирая больную спину и тоже глядя в сторону корабля. «Камелот» казался привидением, выступающим из тумана. — Попробуй хотя бы в этот раз не ссориться с ребятами. «Ребята» — это те, кто сейчас орёт пошлые песни во всю глотку и в ту же глотку заливает сидр и эль! Увольте! Капитан слишком добр, чтобы не сказать мягок, удивительно, что до сих пор не случилось мятежа. Дик сдержался и попробовал объяснить: — Я же вам говорил, они всё время… — Всё время что? Подкалывают его на тему прошлого и напоминают о том, как прошло юношество Дика? Что же подумает капитан Рут, если он сейчас выкажет, что до сих пор не избавился от воспоминаний?! — Всё время… ведут себя дурно. — Да, они такие, — кивнул капитан. — Но лучше команды нам не сыскать. Все лучшие уходят за сэром Дрейком, о его покровительстве сейчас не мечтает разве что младенец. Кому не хочется поживиться за испанский счёт? Все прекрасно знают, что немалую долю он отстёгивает своим людям… — Они им восхищаются, — буркнул Дикон. Он сам толком не знал, что думает о знаменитом капитане: Фрэнсис Дрейк был кумиром всех юных матросов и простых мальчишек, но те, кто знал его хорошо и ходил с ним за добычей, рассказывали ужасные вещи о его невыносимом характере, о несправедливости и незаслуженных казнях. Дона Рокэ на суше ненавидели, но моряки его боготворили. — Всё приходит с возрастом… — Какой стыд! Капитан Рут решил, что Ричарду просто хочется славы. Он с детства мечтал стать капитаном, как отец, но грешно воображать себя в дорогом костюме и роскошной каюте, когда страдают братья по вере. — Я тебя искал. Мы пойдём не одни, католические шпионы оказались шустрее, чем думала королева… Кто-то из них явно не последнее лицо при дворе… Священники остаются на нашем корабле, возможно, мы их перепрячем. К чему я это говорю: раз о плане известно врагам, придётся обороняться. Католики короля Филиппа могут… — Почему обороняться, капитан Рут? — возмутился Дик. — Почему Англия должна защищаться? Мы можем, нет, мы должны атаковать первыми! — Он осёкся, против воли вспоминая имперский флот. Было больно признавать, что несколько частных кораблей, не ушедших вслед за Дрейком, вряд ли составят достойное сопротивление Испании, но ведь всё может измениться! Когда-то старый галеас разбил судно вдвое сильнее… — Дикон… — капитан Рут взглядом заставил его успокоиться. — Не пойми меня неправильно. Ты провёл не один год на испанском боевом корабле. Ты должен знать, что у нас есть серьёзный противник на море, и даже если мы не считаемся с французами, Испания претендует на мировое господство почти открыто, проклятье, да они прямо об этом говорят! Я слышал в порту, они начали собирать большое войско, наши же суда… Ричард уже не слушал. Это был первый раз за последние два года, когда капитан Рут упомянул «Сан-Октавию», не считая их самого раннего разговора — после возвращения домой. Как некстати! Только отец Август мог дать ему заслуженное утешение. В отличие от всех других, он никогда не отворачивался от своих друзей, переживал взлёты и неудачи вместе с ними — и молился за них всех, живых и мёртвых. — Но атаковать мы не будем, — чётко договорил капитан Рут. — Ты видишь наш экипаж, Дик. Я старею и не могу двигаться быстро, пусть это и не мешает управлять кораблём, а наши ребята больше голосят, чем машут шпагой. — Так почему бы не тренировать их? — не сдавался Дик. — Я мог бы… — Ну как же, держи карман шире… Ничего он здесь не может, только поднимут на смех. Их боевой корабль, приходилось признавать, далеко не лучший. И, боже правый, когда он прекратит сравнивать все суда с «Сан-Октавией»?! — Капитан Рут… Вы же знаете, я не могу рассказать вам всё, но теперь их нечего бояться. Испанцы продолжают распускать слухи, потому что они боятся сами, но ведь в море больше никого нет… Как жаль, что он дал слово. Слово надо держать, и всё же как иногда хочется сказать капитану правду! Конечно, никто не поверит, что Ричард мог совершить нечто подобное, будучи совсем ребёнком… Ещё и осудят, только великая цель оправдывает ужасные средства, отец Август объяснил бы лучше. — Никого нет? — лицо капитана на мгновение скривила гримаса. — А куда, скажи на милость, делся «Король Артур»? Мы до сих пор не получили ни весточки. Почему не вернулся «Феникс»? О нём молчат уже больше года, а ведь целая эскадра была выслана на помощь сэру Фрэнсису в Санто-Доминго. — Они попали в шторм, — уверенно ответил Ричард. — Капитан, вы же знаете, что все испанцы — лицемеры и трусы… Я… я знал только одного храброго человека, да, он достоин только нашей ненависти или жалости, но он был храбр. И… его больше нет, это всё слухи. Вряд ли король Филипп станет и дальше подражать Её Величеству, и вообще, они же враги… Последний довод показался ему детским, ну и пусть, важнее сменить тему разговора. И кто тянул его за язык? Капитан Рут внимательно посмотрел на Ричарда: — Не знаю, почему ты так уверен, и не хочу знать. Только то, что никто не видел Ворона, не доказывает, что он погиб. Да, один человек или одна команда не поможет городу в осаде, но ты сам знаешь, на что они способны на море… Нет, Дикон, я бы не утверждал этого… Испанцы коварны и хитры, и хитрее всех — их король. Он позволяет нам грабить свои новые земли, смотрит сквозь пальцы на морские атаки, но его зоркий глаз не пропустит тайную религиозную миссию. Если бы он мог доказать!.. Да, скорей всего капитан прав и король Филипп уже готовит им ответ, только без Алвы ему нечего сказать. Серьёзные адмиралы заняты другими войнами, у Испании всегда было много врагов. — Мой капитан, я не думаю, что нам грозит большая опасность в этот раз, — твёрдо сказал Ричард. Пусть он связан собственным словом, никто не отнимет у него стойкости и спокойного уверенного голоса! — Может, и так. Буду рад, если ты прав. Дик, ты можешь считать меня трусом, кем угодно, но мы будем защищаться, если нападут, и не будем сами нападать без причины. Пока я таковых не вижу: мы просто должны сопроводить конкретных людей на конкретный берег. Ты всё понял? Конечно, он понял. Даже капитан считает его несмышлёным ребёнком, и хорошо если не помешанным лжецом. А ведь они могли бы не полагаться во всём на сэра Дрейка и знаменитые королевские корабли, могли бы сами безжалостно и беспощадно атаковать врага — почему великая страна не боится Католической церкви, но испугалась птичьей тени?! Возможно, он преувеличивает, но капитан как будто поднимает белый флаг до начала боя, даже не зная, дадут ли бой. — Не злись на меня, — попросил капитан Рут. Ричард кивнул, не зная, что сказать: по чести, ему первому стоило попросить прощения за дерзость и получить положенное наказание, но капитан воспринимал его как сына, не как офицера… — Пока ты не ушёл, совсем забыл сказать. Тебя искал один священник. — Священник?! Неужели отец Август будет одним из тайных пассажиров?! Нет, он говорил, что слишком стар для мореплаваний, но не связан ли он тогда с поездкой? — Да, обещал ждать в какой-то церкви в пять часов, — капитан пожал плечами. — Церковь не назвал, сказал, ты поймёшь. — Спасибо, капитан. Я… тогда я пойду. — Будь осторожен. Дик не обернулся: после разговора осталось мерзкое ощущение, будто его опекают. До сих пор! И это когда он столько пережил! Ничего… они помирятся позже, пусть капитан думает, что он не расслышал из-за дождя… Поправив промокший капюшон, Ричард заспешил к церкви. Ещё рано, но хотелось согреться и как можно скорее увидеться с единственным человеком, которому он доверял.

***

В церкви Святого Андрея было сухо и тепло. Ричард, немного поколебавшись, занял место на скамье у самой стены: отец Август и так найдёт его, всегда находит. Дождь усиливается, вовремя он пришёл… Что понадобилось старому другу? На голодный желудок мысли путались, и Дикон не мог вспомнить, когда они виделись в последний раз. В первый — и подавно, он был совсем ребёнком, но как-то раз Ричард повстречал отца Августа, когда почти забыл о нём… Они тогда прибыли в Овьедо: «Сан-Октавия» нуждалась в починке, а другие порты по какой-то причине не подходили. Дика отпустили в город, его вообще никто не держал привязанным к команде, но он всегда возвращался — шутка ли, остаться в чужой стране среди язычников или, того хуже, католиков на другом краю света! В Испанской Флориде он безуспешно пытался найти Дрейка, но едва не угодил в капкан туземцев, в самой Испании опасностей не меньше. Выполнив несколько мелких поручений, он был свободен, поэтому не знал, чем себя занять. Тогда-то они и встретились… Миссия отца провалилась, но это не значит, что не преуспели другие. Иначе не объяснить, как братья по вере удержались в чужой стране! Дикон сначала не поверил и хотел сбежать — наверняка это ловушка, дон Рокэ говорил, что шпионов и лжецов везде хватает. — Не бойся, мой мальчик… не бойся… Я знал твоего отца. — Как бы не так! Дик вгляделся в лицо нависшего над ним человека — оно не казалось знакомым, но голос… — Дикон! Неужели ты не узнаёшь меня? Теперь он узнал и не смог издать ни звука — разом нахлынуло невыразимое счастье и старое горе, что было тяжелее всех скал. Отец Август понял всё без слов… В тот день Ричард не вернулся ночевать в порт, его вообще не было почти неделю: он проводил время в тайном убежище протестантских проповедников. Здесь, вдали от центра страны и в двух шагах от морских путей, они всё равно не были в безопасности, но не сдавались, не бросали попыток донести истину до тех, кого ещё не поздно спасти от гнёта «вселенской» церкви. Как жаль, что он тогда был слишком мал и плохо понимал, что происходит! Может, им нужна была помощь? Может, они ждали знака свыше или сами планировали поднять восстание? Может, они были пленниками и стоило помочь им сбежать? Уже не узнать, и многие воспоминания стёрлись, только одно он помнил хорошо и твёрдо — беседы с отцом Августом. Они давно не виделись, но Дикон сразу понял, что перед ним настоящий и достойный слуга королевы Елизаветы и всей протестантской церкви. Отец Август был теперь немолод, его внимательные и цепкие глаза лучились участием и теплотой, он всегда слушал и всегда был готов помочь. Впервые за несколько лет Ричард смог поделиться своей историей, зная, что его поймут… И на корабле случались душевные разговоры, но никто из экипажа «Сан-Октавии» не был англичанином. — Значит, Эгмонт погиб героем, — печально заключил добрый старик, перебирая чётки. — Ты не поверишь, но о вас так и не было вестей. То, что ты дожил до сих пор, настоящее чудо и признак божественного участия в твоей судьбе, сын мой. Дик в это время жевал монастырскую лепёшку и едва не прикусил себе язык. Разве? Дон Рокэ сказал бы, что участие, может, и было, но люди сами отвечают за свою судьбу. На корабле всё подчинялось капитану… — Почему? — спросил он и столкнулся с взглядом, полным недоумения и тревоги. — Почему чудо, преподобный отец? — Иного объяснения тому, что ты спасён, нет и быть не может. Испанцы нам враги, и мы враги им, и они более прочих на земле подвержены гневу, но расскажи мне побольше о своём капитане, сын мой. Я боюсь, он развращает твою душу… Ричард рассказал, что вспомнил. Лицо священника не менялось, он только кивал и ободряюще улыбался, но глаза как будто потемнели… так бывает? Еда была невкусной, и Дик заставил себя доесть лепёшку. Он не был голоден, но нельзя отказываться от угощений, хотя, конечно, на «Сан-Октавии» пища была лучше. — Мне знакомо это имя, — пробормотал отец Август. — Кушай, сын мой. Наверное, ты голодал… — Неправда, — возразил Ричард. — Меня хорошо кормили. На других кораблях моряки умирают от голода и болезней, у нас так бывает совсем-совсем редко. Вы не верите? — Верю, — собеседник тяжело вздохнул. — Конечно, тебя кормили хорошо, ведь команда этого… Ворона давно уже живёт за счёт английских кораблей. Не вини себя, сын мой: у тебя не было выбора. Господу вряд ли угодна твоя смерть от голода, и то, что ты дожил до сего дня, означает, что ты для чего-то Ему нужен. Не винить себя? Ричард молча уставился на пустую тарелку. Конечно, он сам не участвовал в налётах и грабежах — пытался помешать им (пока Хуан не запер его в трюме), раз и навсегда выкрасть капитанские карты (Рокэ нашёл их через пять минут) или отыскать союзников среди пленных (это кончилось очень плохо). Он искал помощи в Новом и Старом свете, всё безуспешно. Но разве это оправдание?! — Сын мой! — отец Август совсем чуть-чуть повысил голос. — Ты слышал меня? Я не виню тебя, и ты не должен. Пока мы живы, так угодно Господу: если бы Он был тобой недоволен, покарал бы тебя. — Да, отец… Не было выбора? Выбор он сделал с самого начала, и нельзя теперь отворачиваться от того, что совершил. Правдой было то, что он старался покинуть корабль при первой возможности, правдой было и то, что он жил на нём, среди испанцев, вёл себя, как испанец, и ещё и пользовался награбленным… сам! — Как я могу искупить свой грех? Отец Август покачал головой: — Не думаю, что ты грешен, сын мой… Ты несчастен, и ты проходишь через испытание. Всё ещё проходишь. — Испытание? Я думал, это наказание, — пробормотал он. — Думал, что я наказан за то, что остался жив и принял помощь еретиков… — Ты страдаешь? — участливо спросил священник. Он был настолько добр, что не стал подтверждать очевидное — Дик и так чувствовал себя подавленным. Оказывается, доброта может ранить не хуже злобы… Так однажды сказал дон Рокэ, теперь Дикон понял… — Мой мальчик, я не могу этого допустить, особенно теперь, когда я нашёл тебя… Ты хочешь вернуться домой? Несколько лет назад Ричард бы ответил сразу, решительно и не раздумывая, но сейчас? Что такое дом? Он рад бы сказать, как прежде, что дом — это корабль, но «Ланселота» больше нет, «Сан-Октавия» построена на его костях. Матушка и сёстры давно похоронили его, все друзья, старые друзья, умерли в тот день. Существовала только команда «Сан-Октавии» и их капитан, но как объяснить доброму священнику в двух словах, что Испанский Ворон вовсе не такой ужасный, как они думали? Правда, он убил отца… — Если тебя удерживают силой, скажи мне, — тревога в голосе отца Августа была неподдельной, но совершенно беспочвенной. — Неправда… Я мог уйти, — понурился Дикон, всё сильнее ощущая тяжесть грехов своих. — Даже сейчас, меня никто не хватился ни разу. — И всё-таки ты возвращался. — Отец Август!.. Силой его никто не удерживал, вовсе нет. Высадиться Ричард мог только в Новом свете, чего отчаянно боялся и не хотел признавать, или в испанском порту, что было равносильно смерти. Английские корабли испанцы топили или сжигали после боя, отпуская лишь пассажиров, а о том, чтобы пристать к северным берегам, не шло и речи… В Ларедо, в местном порту, дон Рокэ рассказал ему про торговые корабли, которые пойдут через пролив. Хочешь, мол, иди с ними… Это могло сработать, но тогда Дикон решил, что над ним шутят. Над ним нередко шутили, он вообще был самой выдающейся шуткой капитана со дня гибели «Ланселота», но чёрт побери! Сам-то капитан не шутил, не в этот раз. — Нет, я не обвиняю тебя… мне за тебя страшно. Именно этого я и боялся, — теперь отец Август казался по-настоящему расстроенным. — Это самое страшное, Дикон, когда тебе предлагают выбор, но в самом деле ты ничего не решаешь… Дьявольская ловушка, которую может расставить лишь тот, кому чужая жизнь не дороже капли воды в море. Тебе говорят, что ты свободен, но ты понимаешь, что цепи на ногах тяжелее пушек. — Разве выбор — это так плохо? — пробормотал Дикон, совсем сбитый с толку. В ответ ему печально улыбнулись: — Нет, мой мальчик, это не плохо. Слабых, а мы все слабы, трудный выбор может сбить с истинного пути… — Нельзя сбиться с пути, который прокладываешь сам, — неосознанно сказал Ричард и прикусил язык. Поздно — слова дона Рокэ всегда были излишне резки и всегда вспоминались некстати. Отец Август всё понял и только вздохнул снова: — Боюсь представить, чего ты ещё наслушался… Пойми, сын мой. Никто, как бы ему ни хотелось в это верить, никто не способен обмануть Бога. Всё, что происходит, делается лишь с попущения божьего, и вся наша земная удача зависит от воли Его. В других обстоятельствах мне было бы жаль твоего капитана, но есть люди, которых жалеть нельзя, особенно если они не склонны щадить других… Прощай, мой мальчик. — Отец Август!.. Мы ещё увидимся? — Дику страшно не хотелось уходить, но все его скромные пожитки — куртка, жалованье, кое-какие вещи, Библия — остались на борту. Сможет ли он жить с проповедниками? А это позволяет воевать? Проклятье, он же даже не спросил, что они здесь ищут! — Мы, то есть испанцы… они завтра уходят в Севилью. Это далеко… — Неблизко, — согласился отец Август. Он о чём-то тяжело размышлял, затем кивнул пару раз, будто бы отвечая своим мыслям. — Вообще-то мне не стоит этого делать, но я даже не надеялся, что когда-то увижу тебя снова… — Не подвергайте себя опасности, отец Август! Я этого не стою… — Дику было до боли жаль это говорить, но так бы поступил настоящий мужчина. Если старый друг пострадает в этой коварной стране из-за него, как жить ещё и с этим грехом?! — Ты настоящий рыцарь, Дикон. У тебя благородное сердце… И ты даже не представляешь, чего ты стоишь на самом деле, — последних слов Ричард не понял, но переспросить не успел. Отец Август тяжело поднялся. — Я не стану провожать тебя, ты поймёшь… Если хочешь, если всё получится, в Севилье я найду тебя. Времени мало — до свиданья, Дикон. Да хранит тебя Господь… Он вернулся в порт в сумерках и едва успел на корабль — казалось, «Сан-Октавия» могла спокойно уйти без него. Конечно, ничего не изменится! Будет одним матросом меньше, только и всего… Дикон поднялся на борт, обернулся на берег. На сердце было невыносимо тоскливо, как в день гибели отца, ещё его терзал страх перед неизведанным и вновь нахлынувшие сомнения. Во всём — в себе, в испанцах, даже в Боге… — Рикардо! Вернулся… а мы уж думали, всё, — курчавый матрос-генуэзец сверкнул своей улыбкой, но Дик не смог ответить ему тем же — после дней, проведённых с соотечественниками и братьями по вере, ему всё здесь казалось неправильным, лживым и кривым. — Меня зовут не Рикардо, — огрызнулся он и пожалел почти сразу: приятель обиделся, почувствовав враждебность, и улыбка сошла с его лица. — На этом борту ты Рикардо, — отрезал тот и отошёл. Стало неловко: генуэзец появился на корабле недавно и не знал всей истории, но дело даже не в нём, дело в себе… Времена, когда Ричард запутавшимся ребёнком приходил к отцу или к учителю, давно прошли — он даже и не помнил, как это было. К дону Рокэ с такими проблемами не то что не стоит, вообще нельзя соваться, но куда ещё идти? Ведь не обязательно же говорить… Несмотря на то, что отец Август не ошибался насчёт капитана, Дикон с трудом мог согласиться с ним. Конечно, надо верить, но помогло ли это тем, кто наталкивался на Ворона в морях? И оттого, что отец Август решил, будто с ним здесь плохо обращаются, было почти неловко. Если бы не Рокэ, всё было бы гораздо хуже… Ричард присел на ступеньке сбоку, чтобы никому не мешать, и бездумно уставился перед собой. Когда-то он не мог прогнать из памяти сцену убийства отца и подолгу не мог заснуть по ночам, а теперь не может вспомнить его лица! Разумеется, Дик прекрасно помнил лицо убийцы, он видел его каждый божий день. Только Алва, приняв его службу, никогда уже не угрожал английскому матросу и другим не разрешал. Меньше всего Рокэ походил на человека, который решил искупить таким образом свои грехи; так же мало он походил на врага. — Рикардо, — Дикон по привычке поднял голову и увидел Хуана. — Твоя ночная вахта. Он кивнул, Хуан ушёл. Время ещё есть, поручений — нет… Ноги сами принесли к каюте капитана. Дон Рокэ никак не обозначил, возражает он против визита или нет, только махнул рукой, мол, дверь закрой. Ричард послушно закрыл и замер — дальше-то что? Как бы ему хотелось посоветоваться, но выдать отца Августа и других он не мог! Ни за что! Может, Алва махнёт рукой на религиозные споры и ничего не сделает, а может, пошлёт на берег сообщить… В конце концов, он впервые ступил на борт «Ланселота» в поисках протестантских шпионов — и нашёл их. — Где тебя носило? — поинтересовался Рокэ, не дождался ответа и скептически оглядел незваного гостя: — Что-то горит? Мы только отбыли. — Нет… ничего. — Тогда не вижу повода стоять у меня над душой. Либо садись и пей, либо иди и пей в другом месте… Ричард сел на краешек стула и взял в руки пыльную бутылку: он хотел только подлить капитану, но тот не глядя поставил на стол вторую чарку. Перед Рокэ лежали не карты, какие-то письма — видимо, не такие важные, чтобы прятать их от чужих глаз. — Дон Рокэ, сколько мы пробудем в Севилье? — Сколько потребуется, — да уж, нашёл, кому задавать вопросы. — Тебе там понравилось? Милое местечко, хотя жить бы я там не стал. — Почему? — Дикон с опаской посмотрел на вино, вздохнул и выпил. Надо быть сдержаннее, но если он и пить откажется, его точно заподозрят… в чём? В желании удрать? Так все давно этого ждут, во всяком случае — все старожилы, Рокэ и Хуан. — Кемадеро, — поморщился Рокэ и тоже отпил вина, не отрывая, впрочем, взгляда от бумаг. — Я хоть и не еретик, но они могут промахнуться. По рассеянности… Так ты чего-то хотел? — Не знаю, — сознался Ричард, не успев подумать. В длиннющем списке вещей, которые не нравились капитану «Сан-Октавии», было место и чужой нерешительности. Хорошо, наверное, просто жить и всегда знать, чего ты хочешь! — Я правда не знаю. — Это бывает, — неожиданно согласился дон Рокэ. Больше он ничего не сказал, но Дик всё равно просидел в каюте до полуночи: здесь было тихо, только скрипело перо и звенело стекло бутылки, а снаружи то и дело кричали матросы и чайки, дул поднимавшийся ветер. Качка мало-помалу вошла в ритм, и он поймал себя на том, что совсем не хочет уходить… — …Дикон… Ричард Окделл! Он вздрогнул и открыл глаза. Здесь, в церкви, качки не было, убаюкивали только собственные воспоминания. Теперь, когда и отца, и дона Рокэ на этом свете не было, ужасные противоречия смыло морской водой — Ричард вспоминал их обоих с одинаковой благодарностью… и с одинаковой виной, пока не находил забвение в молитве. В конце концов, каждый из них выполнял свой долг. Отец Август сел рядом, не таясь. Какое-то время он только перебирал чётки; Дик послушно ждал начала разговора, хотя немного опасался того, что может услышать. Уж не скажет ли отец Август что-то неприятное, как это сделал капитан? И это перед самым отплытием! — Какие корабли пойдут с вами, Дикон? — «Генрих» и «Этельстан». Я думал, вы знаете… — Хотел убедиться, — епископ тяжело вздохнул. — Жаль, что я уже стар и болен для таких путешествий. Это миссия для молодых братьев… Я буду молиться за них — и за тебя, мой мальчик. О чём ты думаешь? — Если мы встретим еретиков, нужно атаковать, — просто сказал Ричард. Отец Август покачал головой — так же, как капитан Рут: — Нет, сын мой. Твои порывы делают тебе честь, но наши страны пока не воюют — к сожалению, они находятся в той хрупкой точке между войной и миром, когда малая искра приводит к великому пожару. Тем более, — он понизил голос, — ты знаешь не хуже меня, что некоторые битвы выигрываются иначе. По спине прошёл неприятный холодок, желудок снова скрутило, на этот раз не от голода. Отец Август прав… Пусть об этом почти никто не знает, Ричард уже оказал Англии услугу в этой войне. Англии, сэру Дрейку и своей королеве. Они ещё поговорили о какой-то ерунде — Дик слушал вполуха, но встрепенулся, когда отец Август уже собрался уходить. Как он сразу не догадался спросить?! — Отец Август! — тёмная фигура в капюшоне обернулась. — Вы не знаете, какие корабли идут из Испании? Кто-то ведь донёс о том, что они идут… Он ответил не сразу, смерив Дика долгим тяжёлым взглядом. Если это тайна, Ричард как офицер своей страны имеет право знать! — Нет, Дикон, это мне неизвестно. Не знают и братья… Король Филипп плохо оберегает свои тайны, но иногда ему это всё-таки удаётся. Почему ты спрашиваешь? — Хотел знать. Может, они ещё ничего не решили, — на самом деле Ричард одновременно боялся и желал услышать до боли знакомое имя бывшего «Ланселота». Вряд ли они списали корабль со счетов, он был очень хорош… Разумеется, теперь там другой капитан… — Да хранит тебя Господь. Когда Ричард покинул церковь, уже смеркалось. Он вернулся в таверну и заставил себя поесть, но провести время с командой снова не удалось — на суше грубые бездельники становились ещё невыносимее. Совершенно не считались с ним! Знали бы они… Так что Дик улизнул от них и от капитана (совесть немного ныла, но сил мириться с Рутом не было), спрятал за пазухой краюшку хлеба и отправился, куда глаза глядят: подальше от порта и оживлённых улиц, туда, где из узкого горлышка гавани разливалась сталь. Северное море было совсем не таким, как южное — только неопытный сухопутчик не заметит разницы. Здесь холодные воды отражали хмурое небо, серое и рябое от облаков, на котором редкий проблеск солнца казался ошибкой или оскорблением. Всё равно этот вид успокаивал Дика, будто исповедь, на которой ничего не надо говорить… Крепчал и без того беспощадный ветер — надо возвращаться, иначе он тут околеет. Ричард бросил последний взгляд на море. С обветренных губ сорвалась коротенькая молитва, которой он сам не расслышал.