♬ Roc'hann — Retour au port
1586
Всё было очень мило, пока Рокэ не сказал ему: — Ещё пара мелких неприятностей, и вы сможете вернуться домой. Честно говоря, Марсель не сразу понял, о чём он, а разговор уже потёк в другом направлении: капитан и боцман лениво обсуждали, какому мастеру в порту доверить ремонт корабля. Здесь, на палубе, из состряпанной на скорую руку лежанки из канатов, пустых сумок, ящика и всего, что подвернётся под руку, было не так уж далеко до каюты, почему это на пути должны возникнуть неприятности? Валме даже приподнял голову, чтобы осмотреться, но ничего не нашёл и лёг обратно. Солнце уже садилось, забрав тепло с собой за горизонт, поэтому грелись разговорами и вином. Хорошо хоть, ветер не так свирепствует, если не высовываться за высокий борт. Что он там сказал про дом? — Думаете, они осмелятся подойти так близко? — А они уже о пиратах. — Как же патрули? — А вы видите хоть один? Я нет. В это время года конвоируют суда покрупнее, вроде «Изабеллы», вряд ли нам выделят отдельную охрану за красивые глаза. — Об этом я забыл, — Луиджи заразительно зевнул и вытянул ноги, задев Марселя. — Ой, извини. Так ты соскучился по дому? Виконт ограничился невнятным звуком, который можно истолковать и как согласие, и как храп, и надвинул шляпу поглубже на глаза. Скорое возвращение домой, вопреки ожиданиям, не радовало. Рука почти зажила, и ныть об этом не имело смысла; то, как он обещал каждому встречному и поперечному, что с первыми же признаками суши начнёт собирать вещи, тоже все слышали. Когда это было? В прошлой жизни? Нет, конечно, он часто вспоминал… и вспоминал не без печали, потому что было, по кому скучать: может, отношения с братьями и не заладились, но батюшка был фигурой значительной и никак не мог быть забыт. Размолвка с Его Величеством, из-за которой Марсель и оказался на «Жанне» с торговцами и дипломатами, и вовсе стёрлась из памяти — наверное, Генрих и другие давно узнали о крушении, оплакали и всё простили. Стены родного поместья и спальной комнаты, любимый камин, роскошные маменькины сады и не менее роскошные королевские резиденции, а большая столовая? Как же ему хотелось снова очутиться в большой столовой, а не перекусывать в тени паруса, деля еду с грубыми смуглыми парнями, которые не отличили бы Петрарку от… Кем Марсель пенял неграмотных матросов, он уже не помнил; как оказалось, он многое забыл. «Сан-Октавия» за какие-то полгода успела стать и крепостью, и домом — здесь были и ссоры, и дружеские беседы, и боль, и радость, и невыносимая качка первых дней, ставшая привычной колыбелью. Что тут скажешь, Валме даже забыл, как чувствовал себя чужим: для него это прошло, когда он подружился с боцманом и капитаном, а для остальных — когда вылез в свою первую драку, ослушавшись приказа. Что было — то прошло, но расставаться он всё-таки не научился. В смысле — прошло?! Куда? Не отпускали… — Эрнандес всё-таки лучший, я его знал ещё в Аликанте. У нас мало повреждений, так что обычного ремонта хватит, — Рокэ поднялся, но не ушёл, высматривая что-то за бортом. — Вот и земля, — радости в его голосе Марсель не услышал. — Хотите взглянуть? — Нет, — буркнул Луиджи и с досадой тряхнул опустевшую бутылку. — На что там смотреть… — Выше нос, Луиджи. Это хоть не ваша родина. Марсель тоже не встал, и было в этом что-то суеверное. Казалось, если он посмотрит на далёкую, ещё плохо различимую полоску земли, похожую на тень между водой и облаками, то всё будет кончено… А разве оно не кончено? Завтра утром, если не сегодня ночью, они будут в порту. Больше никаких разговоров с боцманом, который слабо разбирался в музыке, зато высоко оценил любовную лирику на итальянском; никаких выговоров за праздность от Хуана, впрочем, ставших мягче после первого боя; никаких скабрёзных матросских шуточек, к которым Валме не сразу, но привык, никакой флейты Антонио, никаких военных баек от старого Однорукого Хосе. Обо всём, что оставалось навеки в каюте капитана, даже подумать страшно: от споров про языки, литературу и церковь до двухдневного лазарета и смешного, но всё равно приятного жалованья. Когда Рокэ не был сильно занят и позволял вломиться к себе без спроса, они часами переводили свои и чужие стихи на все известные языки, смеясь над несостыковками и иногда — только под вино — пытаясь переложить на музыку. С одним текстом даже почти вышло: виконту мешала играть рука, и пришлось довольствоваться ролью наблюдателя. И что же, это всё взяло и кончилось? Нельзя быть таким жадным. Или можно? Марсель никак не думал о своих желаниях с точки зрения их порочности, прежде он вообще о них не думал: до «Сан-Октавии» всё само шло в руки, да и после крушения «Жанны» ему неслыханно повезло. — Завтра сойдём на берег. Собирайте вещи, — сказал им Рокэ и ушёл. Никаких сентиментальных прощаний и трогательных речей не было, а виконт так и не понял, благодарен он за это или нет. — Было бы, что собирать, — заметил он вслух и нехотя поднялся с удобного лежбища, задев бутылкой борт. Бутылка стукнула, и этот крохотный невинный звук почти довёл до слёз. Приплыли! — Себя можно собрать, — пробормотали снизу. Луиджи, похоже, задремал, а зря — вот у кого сейчас прибавится работы, так у боцмана. — Ох, чёрт… Растолкай меня, пожалуйста. Марсель честно выполнил просьбу, прошёлся с ним до мачты и заставил себя глянуть за борт. Опять этот невероятный цвет, который он тщился передать на словах! Глубокая синева ровной воды ещё хранила огненные следы солнца, но откуда-то со дна словно поднималась тьма, и смешивалось всё это в неописуемое чудо. На небо Валме не смотрел — неба на его век ещё хватит, а вот моря… не уверен.***
Кадис, известный андалусский портовый город, не сделал Марселю ничего плохого, но всё равно о нём думалось с тревогой и тоской. Всё желание вернуться на сушу, желательно на своём материке, бережно хранимое виконтом в уголке сердца всю дорогу, куда-то смыло. Доплавался! Валме догадывался, что однажды ему не захочется домой, но чтобы настолько сильно — такого он не ожидал. Вчера ещё можно было списать тоску на вино, долгий день и холодный вечер, но новый день подражал предыдущему, как дурной актёр бродячего театра. Команда его чувств не разделяла: не считая Рокэ и Луиджи, которые по каким-то своим причинам землю не любили, все остальные казались на кураже. Пако целыми днями трещал о своей матушке, а Бласко — о подросшем сыне, и даже Однорукого Хосе кто-то ждал. Марселя тоже ждали, если не похоронили, только для этого предстояло проехать всю Испанию насквозь и ещё немного. Можно, конечно, исхитриться и сесть на корабль, но он с трудом представлял себя на каком-то другом судне. В общей суете, вызванной приближением суши, виконту почти не перепало работы: может, потому, что он уже переоделся в приличное и напомнил о происхождении своим внешним видом. Хуан, к которому Валме подошёл от отчаяния, щедро сыпанул соль на рану и пообещал, что ему помогут добраться до границы. С точки зрения старпома это было добром, так и быть… Так и быть, но ещё хуже сделал Луиджи, который торжественно заявил без объявления войны: — Не знаю, что ты планируешь делать дальше, но знай, я желаю тебе удачи от всего сердца. Дома, наверное, заждались. Вот так вот, виконт. Вас только что ненавязчиво послали. Кажется, Джильди и сам не заметил… — Наверное, — рассеянно ответил Марсель, собирая и расправляя кружева на манжетах. Привычка глупая, зато руки занимает. — Ты не очень-то хочешь домой, да? — Так я и не дома, — напомнил Луиджи. Он рассеянно бряцал ключами от трюма и тоже не хотел видеть никаких берегов. — Эй, эй!.. Эмилио! Ослабь, врежемся же! Не тебе. Многие спешат вернуться к семье, моряки вообще любят дом не меньше моря… Потому что нечасто видят его. Мне некуда идти, кроме «Сан-Октавии», но пока корабль будет в порту, на нём особо не поспишь. — И куда ты деваешься? — Занимаю комнату или две в дешёвой таверне. Пару раз гостил у Бласко, когда мы были в Севилье… В том году нам пришлось получать особое разрешение, чтобы пристать в Кадисе. Дон капитан говорит, что это может быть неожиданно, ведь наверняка шпионы Дрейка знают, куда обычно привозят всё золото… Валме слушал его вполуха и понимал, что зря он сегодня искал общества. Стало только хуже, а поддержка новых друзей выворачивала всё наизнанку. В какой момент он твёрдо решил остаться — сам не заметил, но теперь это даже не обсуждалось. Только как? Раз старпом и боцман не допускают даже мысли о том, что виконт французский задержится с ними, что уж говорить о капитане! Говорить стоило с капитаном, а не о нём, однако что-то подсказывало, что это сейчас не самая хорошая идея. Тьфу ты, а, вот раньше не догадался. Столько было поводов, а теперь ни повода, ни времени. — Ещё раз спросишь меня о доме — стукну чем-нибудь, ей-богу, — не выдержал Марсель, когда услышал в потоке речи что-то про Париж. — Ты не так понял, — Луиджи поднял ладони в примирительном жесте, — я не к тому, чтобы ты уезжал… Думаешь, хочется поскорее расстаться? Конечно, нет. Сначала ты мне не очень нравился, но… Этого хватило. Повиснув на шее у расчувствовавшегося боцмана и бездумно хлопая его по спине, Валме лихорадочно соображал дальше. Что у него есть? Немного — ничем не обоснованное, но чрезмерно сильное желание остаться с моряками и один-единственный союзник в этом деле. А делать-то что? Единственно возможным действием с его стороны было как можно скорее седлать лошадей и мчаться на родину, но… Для начала он немного посмотрит город и подумает ещё. — Я к тому, — попытался продолжить Луиджи, выскользнув из объятий, — что ты можешь не спешить… Не думаю, что мы скоро выйдем в море. У капитана много дел при дворе, и потом… Луиджи продолжал давать советы, периодически отвлекаясь на своих такелажников, подошедшие со стороны берега мелкие парусники и обнаглевших птиц: чайки, видимо, решили, что им перепадёт что-нибудь вкусное. Марсель одновременно слушал, думал и собирал свои пожитки. Набрался целый узелок! Неплохо с учётом того, в каком виде он впервые попал на корабль. Гардероб расширился на одну-две вещи, и то по необходимости, что было непривычно — прежде виконт менял его полностью не реже раза в месяц, а уж проходить в одном и том же несколько недель… увольте. Самым ценным оставался альбом в сафьяновом переплёте, где хранились личные записки, старые стихи и новые, собственного сочинения и не только, переводы и малая проза, а главное — единственная уцелевшая флора: ядовитый листочек, подарок от индейской девушки. Другие цветочки плаванья не перенесли, увы. — Главное, не забудь… Ты куда это собрался? — Да так, — пробормотал виконт, медленно продвигавшийся к каюте капитана. — Попрощаться. — Дон капитан у себя, — без проблем угадал Луиджи. — Только ты извини, конечно, но болтай поменьше… Каждый раз, когда мы бросаем якорь, он становится немного… неразговорчивым. Его тоже не очень тянет на землю. — Да мы товарищи по несчастью, — значит, болтать поменьше? На это он не подписывался! Ладно, шутки в сторону, сейчас рисковать не стоило. Сундуки, тюки и ящики уже начали выгружать из трюма, чтобы потом побыстрее сплавить на сушу и облегчить корабль. Всё это добро было расставлено в самых неожиданных местах, и Марсель чуть не поломал ноги на пути в капитанскую каюту, хотя многие из этих сундуков ставил сам. Рокэ было трудно не узнать даже в светском камзоле, широкополой шляпе с пером и прочих составляющих современного дворянского костюма, и всё равно было непривычно видеть его в положенном чёрном бархате и даже с какими-то орденами. Человек тот же, это вокруг всё другое. В каюте стало неуютно без свёрнутых в трубочку карт, убранных в сумки вместе с письмами и чертежами. — Слушаю вас. — Луиджи должен был предупредить, насколько «неразговорчивым» становился Алва, потому что от его голоса веяло только раздражением и холодом, несмотря на жару. — Да я ненадолго, — от неожиданности Марсель почти стушевался, хотя и не смог преодолеть малодушную радость — серьёзные разговоры откладываются. — Как вы думаете, индейское перо лучше вставить в шляпу или в петлицу? Ерунда, зато не придерёшься. Не отвлекаясь от запечатывания какого-то письма, Рокэ ответил вполголоса: — Для начала сойдите на берег, а там, если не передумаете, я в подробностях расскажу, куда и под каким углом вам лучше вставить это перо. Вопросы? Какие уж тут вопросы! Пробормотав что-то извинительное, Марсель как мог бесшумно вышел.***
Они сделали крюк, чтобы пристать там, где надо: купола собора, смотрящего на океан, ловили солнце на самом краю западного берега, но вскоре остались позади. Кадис оказался то ли островом, то ли чем ещё — Валме, как ни напрягал глаза, не рассмотрел, где город встречается с большой сушей. Открывшиеся взору местные красоты отвлекли от суеты и личной тревоги: в конце концов, он здесь впервые. Как-нибудь всё образуется, а пока… В порту их встречали радостно, и слишком уж резво эта радость сменилась настороженной тишиной. Наблюдавший с краюшка палубы Марсель не сразу заметил перемену настроения в сухопутной толпе гуляк, зевак, женщин, рыбаков и местной охраны, а потом увидел, что вместе с ними с другой стороны приближается корабль. Тоже испанский и, кажется, тоже галеон: его по всем правилам сопровождали корабли поменьше. По сравнению с «Сан-Октавией» он выглядел не просто потрёпанным — мёртвым. При ближайшем рассмотрении моряки на «Изабелле» оказались изрядно похудевшими, усталыми и больными, и как же их мало! — Неудачно… — Наверное, Хуан к нему не обращался: по мрачному взгляду Марсель не определил. — Беднягам не повезло? Отведя взгляд от команды «Изабеллы», Хуан ответил не совсем понятно: — Вы, наверное, знаете, что торговым кораблям запрещено пересекать Атлантику без конвоя. — Он не знал наверняка, но предположил и частично догадался по обрывкам разговоров Рокэ и Хорхе Дьегаррона. — Но иногда и с конвоем не везёт. Переспросить не успел. Невольно вспомнились причитания маменьки, которая не хотела его отпускать ни на какие корабли. Моряки же, стонала маменька, моряки все тощие да больные, из пятидесяти человек возвращается хорошо если десять, шторма — смерть, еда гнилая, вода кончается, карты врут… И как он ни разу об этом не вспомнил?! Может, «Сан-Октавия» и вовсе сон? Но это был не сон, виконт ущипнул сначала себя, потом борт — старпом посмотрел на эти жесты почти что с пониманием. Верилось с трудом. Да, они пару раз попадали в отвратительную погоду, но благодаря предчувствиям и, прости господи, суевериям опытных моряков обходили бурю по самому краю; если застревали, то выбирались. Да, запасы еды были не вечны, но они ели много разве что по праздникам, а после «Короля Артура» провианта и вовсе прибавилось. Один раз пришлось убить больного мула, а протухшую воду очень удачно заменили во Флориде; железная дисциплина и распределение решали всё, за нарушение правил предусматривалось какое-то наказание, правда, на памяти Марселя смельчаков не нашлось. Да, иногда кто-то ранился или заболевал… У них не было цирюльников или лекарей, но простейшую помощь оказать могли многие, а корабельный лазарет был в ведении капитана. Тот, кто утаивал недомогание и мог заразить другого, рисковал двумя третями жалованья… С «Изабеллы» на них тоже смотрели, и это очень слабо тянуло на приветствие. Говоря начистоту, с такими лицами обычно ненавидят. А ведь Хуан прав! Вряд ли торговое судно сопровождали ангелы-хранители, такие же люди, как все. — Я понимаю, что радоваться за нас им трудновато, но неужели всё настолько плохо, — нет, молчать он решительно не мог. — Разве такая дисциплина не на всех кораблях? — Дело не только в этом. В какой-то момент на нас почти перестали нападать. Вы обратили внимание на то, что «Король Артур» был один? Чужие успехи людям неприятны, особенно когда они не понимают их или не могут повторить, — Хуан прервал своё объяснение и, прежде чем отойти, добавил: — Месье виконт, я не вправе указывать вам на суше, но мой вам совет — молчите. Снова молчать? А тут захочешь — слова не вымолвишь! Они спускались по сходням, переносили добычу в телеги, кареты и повозки и не разговаривали. Один раз Валме чуть не врезался в чужого моряка, потому что того шатало от усталости. Они тоже устали, но никто не позволил себе сойти на землю и рухнуть, никто не был обессилен настолько. Значит, вот чем оборачиваются атаки английских кораблей, смена порта и дополнительная охрана не помогла. Королеве Елизавете хорошо, она снарядила именитого пирата, обеспечила и себя, и его, сколотили ещё несколько судёнышек — и пожалуйста, плывите и обогащайтесь. Марсель об этом слышал и даже слушал, но не придавал особого значения. Во время плавания стало чуть больше обидно за Испанию, только и всего, ну и самую малость за индейцев — тех, что не пытались прокусить ему горло на окраине леса. Теперь, когда он понял, чего чудом избежал сам и чего не удалось избежать другим, стало тошно и страшно. И это если не вспоминать о беззащитных приморских городах, которые грабят просто так направо и налево! Все товары были выгружены, корабль пришвартован, толпа молчала. Где-то кто-то рыдал пронзительным женским голосом, как будто жена не вернувшегося моряка. Чуть задержавшись на помосте, Марсель присоединился к капитанской свите: в этом было больше трусости, почему-то казалось, что с ними не тронут. Не прогнали и слава богу… Рокэ и Хуан шли на полшага впереди, почему-то вспомнился выпрыгнувший из кустов индеец. Здесь не было индейцев, здесь все свои. Рядом с Луиджи шагал кто-то смутно знакомый, но разглядеть лицо мешал капюшон. Монах? Откуда взялся? — Там Ворон, — послышалось из толпы. Вперёд высунулись какие-то мальчишки, и они были единственными, кто осмелился выказать восторг. — Мама, смотри, там же Ворон! — Я, когда вырасту, сбегу из дома и пойду на «Сан-Октавию»! — Мы пойдём топить Дракона! Наши пираты лучше! — Видел, ты видел? Сколько сундуков! Это всё украли у английских собак! — Сеньоры, а можно флаг посмотреть? Сеньоры… ну пожалуйста… — Цыц! Хосеми, не приставай, а то тебя свяжут и скормят рыбам. Нужно было пробиться к дороге, толпа всё сгущалась. Невдалеке сверкали алебарды портовой охраны, кто-то из команды отмахивался от ребятни. Марсель заметил, что на него таращатся не меньше, и пожалел, что вырядился по французской моде; впрочем, всё равно больше внимания вызывал не он. Через приветственные вопли, горькую ненависть ждавших «Изабеллу» и женские вздохи отчётливо пробивались замечания, которых виконт совсем не ожидал. — Демоны… — Безбожники проклятые! Продали душу Дьяволу! — Хранит их какая-то тёмная сила… Все умирают, а этим хоть бы хны. — Тогда взял он… грех на душу… Ни серебром, ни золотом не искупить его. Только очищающим пламенем! За собой, утянет за собой… — Умоляю тебя, Педрито, ты не пойдёшь на этот корабль… Мы ведь добрые католики. — Отойди от них, сынок, этот корабль проклят. Этот? Этот корабль?! Валме не успел толком возмутиться, но свои впереди остановились. Человек, шедший справа от Луиджи, снял капюшон, и виконт с удивлением признал в нём светловолосого абордажника. Он ошибался — всё это время на корабле был капеллан. — Воздержитесь от гнева, дети мои, и будьте благоразумны, — голос, ровный и мягкий, тоже показался знакомым. Говорил он негромко и будто не ища слушателей, но все вокруг умолкли. — Корабль сей кормит голодных и поит жаждущих, одевает обнажённых и даёт приют странствующим, выхаживает больных и хоронит усопших своих. Дьяволом ли он отмечен? Он обернулся к храму и спокойно поднял руку для крёстного знамения. Люди вокруг принялись сбивчиво бормотать молитвы, позабыв своё возмущение то ли от благоговения, то ли от простого обалдения. Бездумно выполнив ритуал, Марсель огляделся по сторонам: напряжение спало, хотя некоторые и норовили увязаться за командой — дети, попрошайки, нищие. Одним перепадала монетка-другая, прочие равнодушно обходили моряков и тянулись к собору. — Аминь. Брат Пьетро, вашего благоразумия хватило бы на целый город, — Марсель подошёл поближе и услышал конец фразы капитана. Что же всё-таки произошло? Дело явно не в деньгах, это лишь предлог. — Ваше дело богоугодно, — просто ответил капеллан. — Для меня этого достаточно. Интереснее и интереснее… Почему-то на пороге церкви одолела неловкость, но, пока виконт сочинял слова, Пьетро обратился к нему сам: — Мы встречались, хотя вы можете этого не помнить. — С моей стороны было нехорошо ни разу не поинтересоваться, где на корабле священник, — сознался Марсель, и тут же ему в голову пришла идея — на первый взгляд удачная, как деньки на «Сан-Октавии», а на второй — очевидная и единственно верная. — Признаться, я давно не исповедался… — Буду ждать вас в этом храме, — собеседник не удивился, не разозлился и не стал настаивать. Хороший человек, весьма подходящий, а уж как клинком машет! Где Рокэ такого раскопал? Золотая находка, с его-то вкусами. — Если можно… — виконт по привычке дожидался капитанского дозволения. И что, что они на суше? Всё равно чёрт знает где. — На здоровье, — невпопад ответил Алва, вряд ли разделявший его душевные метания. — Наши комнаты в «Каса Альберто», дорогу спросите.***
Только переступив порог и обмакнув пальцы в чашу с водой, Марсель понял, что соскучился по церкви. Всё-таки было что-то умиротворяющее в том, чтобы войти в намоленное место, подумать о высоком… Дома он замечал, что зимой в храме тепло, а летом — прохладно; здесь было так же, и уличный жар сошёл на нет, стоило оказаться под белоснежными сводами. Батюшкин духовник, напутствуя виконта в последний раз, сказал что-то такое: куда бы вы ни направились, с вами всегда будет Бог. Валме и прежде не находил у себя желания сомневаться в том, во что верило большое количество уважаемых им людей, а теперь эти слова и вовсе приобрели почти осязаемый смысл. Как-то же надо было объяснить ощущение дома, которое он испытал на пороге собора, увиденного впервые! Пришлось ещё немного подождать, а потом возвышенные рассуждения прервали, и Марсель послушно скользнул вслед за братом Пьетро. Что ж, теперь самое трудное — объяснить ощущение иного рода, и не себе, а другому человеку. Человеку, который, оказывается, всё это время был под рукой! Виконт прочистил горло, пытаясь справиться с неуместным смехом. Он был так внимателен, что проморгал целого священника. Очевидно, испанский корабль без капеллана из порта не вышел бы — ещё очевиднее, что другие члены команды прилежно молились, пока он спал… Неловко получилось! — Грешен ли ты? Грешен ли?.. Конечно, как и все мы. Первым на ум пришёл абордаж, в ходе которого было зарезано немало англичан — конечно, еретиков поганых, но всё ж таки людей из плоти и крови. Разговорившись, Марсель сам не заметил, как подошёл к главному. Ему только язык развяжи! А уж в церкви или во дворце, это детали… — Не могу быть уверен, считается ли это грехом и если да, то каким. Это вам лучше знать… Но я более не питаю должного чувства к своим родным, — может, исповедаться всерьёз было бы тяжело и скучно, вот болтать со знакомым моряком — запросто. Впрочем, брат Пьетро был серьёзен за двоих и отлично справлялся со своей задачей. В отличие от Хуана, он ещё и не пугал. — Разумеется, я люблю и уважаю тех, кто дал мне жизнь, и короля, которому я присягнул, однако возвращаться мне совсем не хочется. — Вижу, что душа твоя болит, а совесть прошла испытание с честью. Уверен, что твоя любовь не охладела, а только спит — так бывает, когда мы подолгу находимся вдали от дома: любовь может огрубеть и зачерстветь, как кожа от мозолей, но она пробудится вновь, ей нужно только время. Ты сказал не всё. Не всё… К главному так и не перешёл, хотя, признаться, попустило. Марсель отлично понимал, что со временем сам бы пришёл к такому выводу и успокоился, но возможность поговорить с умным человеком немало облегчала задачу. То есть душу. — Я не столько не желаю возвращаться, сколько хочу остаться. — Вслух прозвучало ещё глупее, но назад дороги нет. — И я жалею, что не способен этого объяснить, но… — Объясни лишь то, что чувствуешь, — подсказал Пьетро. — Если я уйду, я не совершу ошибку. Я совершу ошибку, если не останусь. Умно. Даже слишком. Марсель честно вложил в эту эпохальную фразу всё, что думал, однако с точки зрения грамматики и простейшей логики она молила о пощаде. Молчание начинало настораживать, когда он услышал: — В столь малом сказано столь многое. Твоё сердце уже знает ответ, тебе осталось лишь найти его вовне. Прощаю и разрешаю тебя от всех грехов твоих… Таинство завершилось, и приглушённое пламя свечей сменилось ярким лучом закатного солнца, который щедро дал виконту в глаз. Не имея иного выхода, Валме отвернулся и утёр слезу, хотя на выходе из церкви это приобретало какой-то сакральный смысл. А ведь священник дал ему все ответы — те самые, которые предстояло искать вовне. Всё уже решено бесповоротно, осталось лишь воплотить… «Лишь»! Самое сложное ещё впереди, но теперь оно не так пугает. Отойдя шагов на двадцать, Марсель обернулся через плечо и посмотрел на собор с уважением. То ли он прежде грешил иначе, то ли в помощи не нуждался. А в этом есть смысл! Есть, всегда был и всегда будет… И всё-таки виконт никогда не стремился переплюнуть в любви к богу кого бы то ни было, начиная со своей матери. Выказав должное уважение Всевышнему и заодно ссыпав свои последние монеты какому-то нищему, Марсель с чистой совестью пошёл пить. Всё, что он затеял, требовало не менее двух бутылок…***
Любезный отец, Припадаю к руке Вашей с того света. Смею предположить, что какое-то время назад до Вас дошли ужасающие вести о крушении корабля, на который меня снарядила судьба, Ваша воля, воля Господа и, разумеется, желание Его Величества (надеюсь, он жив и здравствует, то же касается Вас, хотя я и опасаюсь выказывать столь нежное сыновнее беспокойство с первых строк — рука Ваша длинна, и ей не составит труда достичь моих ушей, несмотря на разделяющее нас расстояние). Итак, то была «Жанна», и она действительно сплыла, прошу прощения за дурной каламбур. Мне посчастливилось выжить, хотя в этом событии было больше земной воли и участия, нежели вмешательства свыше. По стечению обстоятельств — счастливое оно или нет, я говорить не решусь, но нынче склоняюсь к первому варианту, — я оказался на испанском галеоне, где был тепло принят. Стоит отметить, что у наших братьев-католиков с юга несколько своеобразные представления о тепле душевном, однако моя благодарность этим людям едва ли когда-нибудь утратит свою искренность. На этом корабле (если Вам доводилось слышать о «Сан-Октавии») мы зашли в воды Новой Испании и благополучно вернулись; пишу Вам из города Кадис. Позволю себе перейти к главному и надеюсь, что моё решение не вызовет Ваш гнев. Как Вам известно, я никогда не был особенно набожен, чем неоднократно расстраивал матушку и Его Величество. Здесь, в оплоте священной католической веры, мне открылось нечто большее — увы, у меня пока не было времени разобраться в своих чувствах, но я более чем уверен, что это знак Божий. Я столкнулся со зверствами протестантов, коих успешно избегал на своей родине, и, кажется, дольше избегать не могу. Англичанин никогда не был нам другом, а сейчас с севера распространяется отвратительная ересь, о которой мы знаем не понаслышке. Любезный отец, я пришёл к выводу, что не могу оставаться в стороне, и решил воспользоваться столь удачно подвернувшейся под руку возможностью поспособствовать искоренению ереси — грубейшим и действеннейшим из методов, то есть своими руками. Сейчас положение таково, что Испанская империя противостоит удару гнусных еретиков; что такое земная родина в сравнении с вечным братством веры? Отец, я свыкся с морской жизнью и местными обычаями, обучился языку и владению широким клинком. Здесь и сейчас от меня больше пользы, нежели дома или при дворе. К тому же, я слишком слаб духом, чтобы бороться со своими соотечественниками, пусть они и изменили вере, но именно эта слабость направляет меня на более трудный путь. Искренне сожалею, если разочаровал Вас: торговым делам не суждено было сбыться, а свет дипломатии я променял на чужую и в то же время свою войну. Должен заметить, что хорошего дипломата убивают не реже, чем посредственного солдата, а становиться плохим я не намеревался. Таким образом, в перспективе я ничего не теряю, а в конце пути нас всех ждёт одно и то же — смерть и суд по делам земным. Посылаю Вам, помимо этого письма, некоторые из своих путевых заметок: надеюсь, холодным осенним вечером они Вас развлекут. Не обращайте внимания на чужой почерк, его там немного. Передавайте мои сердечные приветствия маменьке и братьям, и при случае — Его Величеству, ежели он будет в должном расположении духа. Ваш любящий сын, Марсель Он откинулся на спинку скамьи, приложился к бутылке и запечатал письмо, не перечитывая. Вот уж точно — бог с ним! Во всех смыслах… Несомненно, было немножко совестно так вертеть понятиями, но Валме не сомневался, что это ему простят. Слова, сказанные братом Пьетро капитану, всё крутились в его голове и обретали новый смысл: ваше дело богоугодно, и это главное… Добросовестный католик в самом деле намерен карать еретиков, и англичан Марсель всегда недолюбливал; колошматить же своих, пусть они и гугеноты, казалось ему дурным тоном. Если клирики не врут, ему зачтётся! Папенька может заподозрить неладное в эдаком приливе возвышенного фанатизма, но папенька далеко. Либо он поймёт, что сыном движет что-нибудь ещё, либо решит, что сын свихнулся, и поставит на нём крест. Всё одно, повлиять граф ни на что не сможет… Да, наняться на испанский галеон — не самая завидная судьба для богатого наследника, но не зря же Генрих сослал его на корабль. Ему было виднее! Капризное «хочу» превратилось в «хочу и могу», и остатки совести лихо куда-то смылись. Кадис прекрасен, а море снова было по колено. Понятия то, понятия сё… Это всего лишь слова, и слова зачастую далеки от намерений и ещё дальше — от дел. Валме без труда подобрал доводы, которые устроили бы общество: оставалось подобрать такие, которые устроят капитана. Разобравшись с письмом, он вышел и обнаружил на дворе не то что вечер — глубокую ночь. Сколько же часов ушло на все дела и ужин? Надо было не выделываться, а сразу идти к остальным! Как назло, название таверны вылетело из головы. Марсель честно заходил в каждую попавшуюся, но никого с «Сан-Октавии» не встретил. Небо уже начинало светлеть, когда он безнадёжно ткнулся в очередную распахнутую калитку и угодил прямо в объятия Луиджи, уже давно и успешно отмечавшего прибытие в Кадис. По сравнению с остальной командой он был подобен стеклу чистому. — Марсель! — боцмана немного повело, но он удержался на ногах. — Мы уж подумали, ты домой умчался… — Ещё чего, — возмутился Валме. — Я вас искал… Он здесь? — Нет, — пьяный Джильди всегда был проницательнее трезвого. За его плечом удалось разглядеть вывеску: «Каса Альберто», ну, сказали же. — Поищи в порту. Хотя, может, он уже уехал… — Как уехал, куда?! — Как — куда? — ответно возмутился боцман. — В Мадрид. Я же говорил… Может, и говорил. На следующей исповеди, буде таковая подвернётся, нужно будет испросить молитву о прочистке ушей. — Лучше выпей с нами, — за спиной Луиджи весьма заманчиво пели, пили и хохотали. Как на палубе! — Марсель, я серьёзно. Уже светает, скорее всего, не догонишь… Может, ещё свидитесь. Дон капитан всегда возвращается сюда… Мысль согласиться не была даже заманчивой. Во-первых, в следующий раз он струсит, во-вторых… мало ли, что может произойти. Здесь тоже есть разбойники на дорогах. Сколько скакать до вашего Мадрида? За это время любая смелость выдохнется! — Спасибо, выпьем ещё… Я всё-таки попробую его поискать. Вскоре стало ясно, что затея провальная. Береговые изгибы напоминали лабиринт под открытым небом, а за каждой насыпью угадывался новый поворот. Хорошо хоть, море видно отовсюду, но с тем же успехом можно было махнуть рукой на поиски и премило провести время на цветочной площади… Что ж, не возвращаться же теперь! Порт не был большим, но даже в такую рань здесь собралось многовато народу. Может, так кажется после месяцев, проведённых на галеоне… Несколько крупных кораблей стояли на рейде, один — свой! — латали, конопатили и подкрашивали. С рыболовного пирса отправлялось в утро бесчисленное множество лодок с крыльями-вёслами: они сами походили на птиц и оставляли после себя клиновидный след. Берег снова изогнулся, и виконт с досадой ругнулся себе под нос. И куда его черти понесли? Непонятно… Чуть южнее людей стало меньше; занятые работой рыбаки, моряки и плотники поглядывали на Марселя косо, и их вполне можно понять — чужеродная физиономия в дворянских тряпках в пейзаж не вписывалась. Ну и пусть смотрят, всё равно только гулять… На пристани Алвы на обнаружилось, что ж, с него станется ускакать с первыми петухами, ни с кем не попрощавшись. Немного печально, но не смертельно. Берег опустел; последний колышек, к которому был привязан оборванный с другого конца канат, служил рубежом между людным портом и диким пляжем, и Марсель с некоторым трепетом этот рубеж пересёк, а потом зачем-то разулся. Влажный песок холодил пятки, мелкие камушки забивались между пальцев, застенчивый прилив заставлял вздрагивать, будто от щекотки. Прелестно, но камушки! Больно, между прочим… так, слегка… Душу заполняла рассветная прохлада, запах моря, привкус соли — и больше ничего. Мой свет, едва коснулась ваша длань Покойного души моей простора, Как утро целовало губы моря… Разоравшаяся чайка напрочь сбила ритм. Когда виконт обнаружил себя в десяти шагах от Рокэ, он не сразу вспомнил, что искал его — настолько отвлёкся. Капитан был не один: старый рыбак, пощипывая седенькую бородку, стоял одной ноге в своей лодке и другой — в воде, оживлённо рассказывая что-то, несомненно, важное. Или нет. Вряд ли он вообще знал, что разговаривает с маркизом, хотя этот маркиз не делал особой разницы между знатью и прочими — чтоб не сказать «ставил первых ниже, чем вторых». К тому моменту, как Марсель до них дошлёпал, Алва старика уже выслушал, что-то посоветовал и отпустил восвояси. — Итак, — Рокэ обернулся так стремительно и вместе с тем буднично, как будто ждал его тут часа три с половиной, не меньше, — вы хотите остаться, иначе бы не пришли за мной сюда в такую рань. — Быть может, я хотел попрощаться, — предложил другую версию виконт. Его чудовищно отвлекали снующие вокруг пятки рыбы, а также мысль о том, что «губы моря» звучат слишком пошло. — Вряд ли, для этого вы слишком не любите расставаний. — Будете отговаривать? Скажу сразу, на мели меня утопить не получится. — Спорное утверждение, вам явно не хватает опыта, — капитан улыбнулся, но как-то невесело. Это сбивало с толку, потому что Марсель готовился к злости или отчуждению. Не поймёшь человека… — Меня не интересует, как вы объясняете себе своё желание остаться, но я должен знать, как вы объясните это другим. — Кому, например? — Родным, королю, кого вы там цените. — Я решил воспылать самым праведным гневом на богомерзких еретиков и нашёл себе применение в борьбе с англичанами, — отчитался виконт. — Для того, чтобы резать своих соотечественников, я слишком щепетилен… Эта часть недалека от истины. — Пойдёт, — одобрил Рокэ и побрёл куда-то вдоль берега, держа в руке простые плетёные сандалии. Прямого приказа отцепиться не было, и Марсель пристроился рядом. Вода от их шагов плескалась в такт, а розовеющее небо превращало мелководье в перламутр. — Вы правда не спросите? — Не спрошу. — Премного благодарен. Вообще-то я не против поболтать, но некоторые душевные порывы трудно объяснить сразу, даже если они правильные. — Не обманывайтесь, — Алва остановился и сощурился на огненную полосу рассвета. Солнце пока спало, но его огонь уже передался бликам на курчавых волнах; Марсель отчаянно заморгал, чтобы не ослепнуть от этого зрелища. — Вам не понравится то, что я скажу, но эта сентиментальность может оказаться ложной. Вы привязались, что вполне естественно, а прощаться и в самом деле бывает тяжело… Это пройдёт. — Я не передумаю, — возмутился Валме. Шевельнулась и подняла голову тревога — всё-таки подобная мысль посетила и его, особенно после слов брата Пьетро об огрубевшей любви. — И не надо за меня решать. — Это не решение, а закономерность, — нет, что-то определённо не так: как-то раз за подобное высказывание Рокэ недвусмысленно напомнил ему о корабельной иерархии и засадил читать какой-то невыносимо скучный устав, а теперь даже не съязвил. — Время решает многое, если не всё. Подождите, пока я вернусь из столицы; если не передумаете — значит, я неправ. — Так и будет, — пообещал виконт. Снова выбор! Надоело… — И вы меня наймёте? Так можно? — Почему нет? Не первый и не последний иностранец на службе. Что ж, это было так, хотя на «Сан-Октавии» большинство составляли испанцы. Марсель хотел спросить что-то ещё, но передумал. С языка безотчётно сорвалось другое: — Я шаг шагну и оглянусь назад… — Оглядываться он не собирался, просто чувства требовали выхода. Свои сочинения снова не устраивали, и на ум пришли другие, итальянские. — Коль души влюблены, Им нет пространств; земные перемены Что значат им? Они, как ветр, вольны. Если я правильно помню конец. — Кажется, так. Мне показалось, вам не нравится Петрарка. — В юности нравился сильнее, чем стоило бы. Тогда меня гораздо больше занимали дафны и амуры, — равнодушно заметил Алва. Рассвет уже пылал, и отворачиваться от него не хотелось. Так же, как и уходить. — Огонь огню предела не положит… — Мне тоже нравится, как оно горит… Хотя так можно и ослепнуть. Я надеюсь, вас расстраивают не кривотолки в порту. — Какие? — ладно, он хотя бы удивился! — Ах, вы про это… Ничего нового я не услышал. Чужая удача непривлекательна, когда вынужден ползать сам. — Зависть — это грех, — припомнил Марсель. — Поэтому нужно подниматься и идти, куда хочется, а не куда… послали. — Занимательная трактовка и вполне в вашем стиле. К сожалению, в жизни эта простейшая схема работает не всегда. Кому-то удаётся, кому-то — нет, и не обязательно из-за бездарности или лени, как бы ни хотелось взять их за оправдание. — Вы точно не из вторых, — грубая лесть, но его оправдывает боль в ноге. Проклятые камушки. — Отчасти. Туда, куда я собираюсь, мне не хочется, — меланхолично ответил Рокэ. А то ж — Марсель и сам не спешил бы к королю, который требует с тебя миллион нудных отчётов, пусть те и написаны загодя. — Хуже, чем монарх и родственники, могут быть только родственники при монархе. — Кошмар, — посочувствовал Валме. — А они обязательно соберутся вместе? — Непременно. Грозить чужим родственникам и монархам издалека было бы неприлично, опять пришлось промолчать. Подходящие стихи на ум не шли, только песни, но не всем дано запевать без подготовки. Мысль сбили чайки — стая крикливых птиц, преследовавшая рыбу в воде, вошла в пике. Крылатые тени мельтешили против солнца, разбрызгивая воду и норовя друг друга перебить за самый лакомый кусочек. Почти как люди, хотя почему «почти»? — Хорошо стоим, — пробормотал Марсель и чихнул. Холодно, ещё камушек этот!.. Натёр до крови. К такому нежные придворные пятки жизнь не готовила. — Возвращайтесь, — Рокэ не стал дожидаться его или повторять дважды, первым повернувшись спиной к алеющему солнечному кругу, и виконт с облегчением последовал за ним. Немного хромая, но что такое камушек в сравнении с первым днём уборки такелажа. — Вы тоже возвращайтесь. Мы ещё не сыграли, — напомнил Марсель. — Учтите — там, где я вырос, увиливать от музицирования неприлично, так что с этим я точно не отстану. На этот наглый выпад ему не ответили. Солнце поднялось до такой степени, что на него стало больно смотреть. Идти тоже было больно, но дохромать до «Каса Альберто» жизненно необходимо, и виконт как-то справился. Таверна оправлялась от моряцкого набега: из открытых окон доносился знакомый храп, кто-то из матросов дрых за столом на улице, рокочущие звуки долетали даже из конюшни. Во дворе, правда, кипела жизнь — хозяин суетился с парой конюхов вокруг двух запряжённых лошадей. — Ваше сиятельство!.. — Хозяин — сам Альберто — гостей своих знал не только в лицо, но и по титулу. — Всё готово, но не соблаговолите ли вы задержаться… — Не соблаговолю. У вас слишком хорошо, чтобы я мог себе это позволить, — сиятельство, то есть дон капитан, приняло из рук согнувшегося пополам хозяина какой-то бурдюк и подняло голову на лошадь. Валме с удивлением признал в седоке Хуана, хотя чего удивляться? — Отдыхал? — Да, сеньор. — Тогда едем. — Так и поедете? — растерялся Марсель. — Без сопровождения? — Вы видели Хуана в деле, месье виконт, и меня тоже. Большего не надо, — Рокэ очевидно позабавило такое беспокойство. Ну и пожалуйста, нам не жалко. — Эскорт сильно тормозит в дороге. Альберто, через пару дней выгоняй разгильдяев — обленятся. Они не пропадут, а вы разоритесь. — Как скажете, ваше сиятельство, — с обожанием ответил хозяин и скрылся в доме. Марселю оставалось только зевнуть и проводить взглядом двух всадников, выглядевших почти одинаково в дорожной одежде. Как-то так он и представлял себе горных разбойников, что ж, может, недалёк от истины. Расставания как такового не вышло — никто ничего не сказал и не обернулся, поэтому Валме с чистой совестью отправился спать. Ему ещё предстояло испытывать время, ждать разгромного ответа от батюшки и, похоже, выковыривать из пальцев проклятые камни.