Звезды и бунтари

Просыпаться, сидя на больничном стуле - сомнительное удовольствие, но выбора у Дилан нет. Неприязнь к обители Гиппократа все еще прочно сидит на подкорке, и разбитое когда-то давно правое колено фантомно ноет. Чарминг ворвался в ее жизнь спустя долгие десять лет, устав маячить тенью в толпе за спиной. Пятичасовой перелет из Атланты в Лос-Анджелес, несколько часов за рулем арендованной машины выжали последние силы, но цель была достигнута - больничная палата городской больницы и неудобный жесткий стул. О’Брайан разлепляет тяжелые веки и трет красные от недосыпа глаза. Усмехается, представляя, каким именно образом она сейчас выглядит. Переводит взгляд на больничную койку, где в проводах лежит самый близкий к сердцу человек, не считая несносного голубоглазого бунтаря, оставшегося где-то за поворотом ее прежней жизни. Грудь Грейс мерно поднимается во сне, а аппараты тихо пищат, отслеживая пульс. Кофе, Дилан однозначно нужно кофе. Она выбирается из палаты и бредет по коридору в поисках автомата. По пути улыбается медперсоналу, медсестрам и врачу, с которым уже успела поговорить и обсудить все этапы лечения вплоть до периода реабилитации. Мимоходом успокаивает чудесного светленького малыша в руках молоденькой нянечки, которую попросили приглядеть за малышом. Поет ему одну из многочисленных песенок, что напевала пару лет назад малютке Мие. Ее Мия когда-то тоже была такой малышкой, только теперь любимой племяннице пять лет, она одевается во все розовое, танцует под Нирвану и часами готова говорить о рыжем полуслепом коте, подобранном года два назад на помойке. Улыбается своим мыслям и наконец доходит до пункта назначения. Кофейный аппарат жужжит, отсчитывая сдачу. Горячий напиток льется в картонный стакан, и Дилан уже предвкушает его отвратительный вкус. Больничный кофе, что с него взять. -Тяжелый день? - раздается смутно знакомый голос откуда-то сбоку, и О’Брайан вздрагивает. -Тяжелая жизнь, - хмыкает, не глядя на собеседника. Чарминг, что с него взять. Своих знают в лицо, чужих отслеживают чуть ли не с радаром. - Последний месяц живу исключительно на кофе и энергетиках. Мне кажется, по моим венам уже не кровь течет, а капучино. Забирает стакан, вдыхает запах и разворачивается. Безвольно замирает, сталкиваясь глазами с Джемой Теллер-Морроу. -Дилан? Малышка Дилан? - удивление, узнавание и шок смешиваются в коктейле из эмоций. - Ты так выросла, и так выглядишь. -Ужасно, да? - Дилан улыбается усталой улыбкой. Кривить душой совсем не хочется, хочется спать. - Мне бы поспать, если честно. -Не мешало бы, - Джемма делает шаг и протягивает руки в теплом объятии. - Пару часов. -Пару недель, хочешь сказать? - выдает смешок, ощущая почти забытое чувство объятий, когда встречают старого друга. -С приездом, катастрофа ты наша, - Джемма улыбается одной из своих многочисленных улыбок для своих. Тех, кого она считала близкими, если не членами семьи. - Как Грейс? -Хуже, чем хотелось бы, но лучше, чем я ожидала. Меня она пока не видела, если ты хочешь спросить об этом. Спала, когда я приехала. -Ты надолго к нам? -Пару недель максимум. Больше, к сожалению, не получается. Работа не отпускает. -Что же там за работа такая, что не дает побыть с семьей. -Контракты, обязательства. Много всего, что я не могу игнорировать. -Расскажешь, как живется там, на большой земле? - и улыбается, а Дилан чувствует себя шестнадцатилетней девчонкой, у которой вся жизнь впереди. Они идут по больничному коридору до двери заветной палаты. Шутят, острят, переговариваются. Дилан допивает отвратительный на вкус больничный кофе. Бодрости отвратный напиток придает на минимум и чудовищно горчит на языке. Грейс О’Брайан уже не спит, лежа на больничной койке. Она держит за руку Пайни и что-то ему говорит. Не обращает внимания на Рыжего, развалившегося на стуле, который еще четверть часа назад служил Дилан весьма неудобной постелью. Грустная улыбка скользит по губам пожилой женщины, на людей в палате и на ее пороге она не смотрит. Сердце Дилан топит грусть. В руках Пайни оказывается старенький допотопный плеер. Тот самый, что несколько лет назад Дилан отправила Грейс в подарок на Рождество. На нем - записи ее первых неуклюжих песен. Старенький аппарат воспроизводит ее голос, палату заполняет мелодия, а потом прерывается. Сбой устройства вызывает дрожь и первые слезы тоски по родному человеку, что далеко. Сердце Дилан режется об эту боль и крошится на куски. Не успевая толком подумать, уже делает первый необдуманный шаг. Слишком эмоциональный, слишком знакомый, просто слишком. -Если в огромной луже найдешь мои крылья, верни их, ну же. Хоть я не просила, мне это нужно, мне так это нужно, - раздается в крохотной палате, продолжая куплет оборвавшейся песни. Концертный зал не представить, если даже закрыть глаза. Но все это не важно. Эти слова единственно важному человеку сейчас. Шаг. Минута безмолвия и большой взрыв маленькой вселенной - от неожиданности Рыжий подрывается в кресле, Пайни вздрагивает, а Грейс О’Брайан в удивлении и шоке распахивает глаза, смотря на любимую внучку. Дилан улыбается своей самой солнечной улыбкой. Проходит мимо Уинстонов, наклоняется к кровати и касается рукой щеки, стирая слезы. -Эй, Ба, у меня столько новых песен красивых, а ты все еще старые записи слушаешь, - целует в щеку и вдыхает до боли родной запах лимонного пирога. - Давай только без диверсии, женщина, хорошо? На том свете не так интересно. -Дилан О’Брайан, я тебя выпорю когда-нибудь за такие фокусы, - звучит в ответ. Ее милая, прекрасная бабушка улыбается и старается не плакать. Смотрит и не может насмотреться, застигнутая врасплох встречей с тем, кого не ждал и кто вроде как находился на другом конце страны. - Я думала, ты в Нью-Йорке. -Не совсем. Была в Атланте. Вчера. Сейчас вот здесь. -Вижу. Совсем не спала, девочка моя. -У меня под глазами мешки. Я кладу в них бездомных котят, - Дилан позвоночником чувствует чужие взгляды, но не спешит оборачиваться. -Дорога вымотала, да? -Последний месяц скорее. Ну и твой инфаркт слегка, самую малость. Дилан хочет продолжить фразу и говорить-говорить-говорить. Обо всем и ни о чем сразу - о песнях, концертах, контрактах, больших городах и больших залах, о запахе кофе и желании съесть половину лимонного пирога за раз, как забыла новенький плеер в машине и разрядился рабочий ноутбук. Она никогда не выбирает, что рассказать любимой бабушке. Ей всегда есть что рассказать. Чтобы потом Грейс О’Брайан ей не ответила, как ни бранилась, как ни отмалчивалась. Грейс говорить совсем не хочется. Просто слушать и наблюдать. Видеть любимое чадо, что последнее десятилетие была так рядом и так далеко одновременно. Письма, звонки, посылки, старенький плеер - крохи ее жизни, что по воле других людей ее девочка проживала вдали. Но их прерывают - молоденькая медсестра приходит на утренний обход и настоятельно просит всех покинуть палату, дабы не мешались. -Я буду за дверью. И буду следить за тобой в оба глаза, - Дилан бросает напоследок и выходит вслед за Рыжим, который, ну честное слово, уже дырку ей в затылке просверлил своим взглядом. Она ожидает допроса с пристрастием и кучу упреков, но оказывается стиснутой в суровых медвежьих объятиях Пайни. -Приехала все-таки, маленькая вредина. Я уж думал, послала нас тут всех, - его голос по-отечески излучает тепло и легкую насмешку. -Эй, я, конечно, та еще стерва, но не до такой же степени. Спасибо, что позвонил, - Дилан неловко отстраняется и переводит взгляд на Уинстона младшего. - Давай, говори уже, что хотел. Рыжий хитро прищуривается, замирает в ложном злобном притворстве, а потом кладет одну руку ей на плечи, а второй пятерней зарывается в волосы, теребя итак растрепавшийся пучок на голове. -Смотрите, как подросла. А, Дилан, волосы отрастила, одежду сменила. Где твои вечные шорты и белые конвера, а, метр с кепкой в прыжке с табуретки? - Рыжий светится, как начищенный цент, и радость его видна чуть ли не за километр. - С приездом, мелочь. Давно не виделись, заноза. -Десять лет как. Ну, это если совсем уточнять, - О’Брайан передергивает плечами и не пытается выбраться. Все равно бесполезно, когда объятия больше напоминают тиски. Хоть и дружеские, родом из далёкого, почти забытого сейчас детства. - А ты я смотрю подкачался, раздался в ширь. Между лопаток уже не вмажешь, как раньше. -Есть немного, - руки младшего Уинстона совсем не торопятся покидать ее плечи. - Как ты сама то? Чем живешь? Грейс, конечно, рассказывала, но мельком. Да и я, если честно, так особо и не понял. -Да так, ничем особенным. Музыку пишу, продюсирую, мотаюсь по стране, - врать, хоть и отчасти, Дилан О’Брайан, ой, как не хорошо, но молчать о собственной популярности намного приятнее. Приехать в маленький калифорнийский городок и обнаружить, что его жители узнают в ней дочку одного из членов SOA или внучку учителя и завуча начальных классов местной школы оказывается удивительным. Катастрофа Дилан, малышка Дилан, мелочь, заноза. Не певица Дилан О’Брайан, не музыкант Дилан О’Брайан, исполняющая серьезные венорезательные песни с огромной армией фанатов за спиной и кучей рекламных контрактов. Просто Дилан. Это удивительно. Вот бы подольше так. По крайней мере до тех пор, пока неуемное шило в пятой точке не напомнит о себе, и тоска по сцене не позовет за собой вновь. Дилан излучает искренне тепло на всех вокруг себя, краем глаза следя за происходящим в палате. Обещала же, ну. И натыкается на по-матерински теплый взгляд Джемы. Сердце пропускает удар. Осколки ее прошлой жизни складываются в единый пазл, и страх будущей встречи мурашками кружится по коже. Ее несносный голубоглазый мальчишка-бунтарь. Где ты? Как ты? Выпрыгнешь, как черт из табакерки или пройдешь мимо, не узнав? Чей-то ехидный смех, прибаутки, шум в коридоре и звонкий отклик. Дилан оборачивается, переводит взгляд и фокусируется, рука Рыжего на плече огнем жжет кожу. Разбитое когда-то правое колено ноет фантомной болью. В другом конце коридора у стойки младшего медперсонала с выпавшей из рук сигаретой стоит и смотрит на нее в упор Джекс Теллер. Дилан готова руку дать на отсечение - в его голове крутиться сто и одна идея, как расчленить чей-то труп. Кого именно, ее или стоящего в дружеском объятии Рыжего, пока неизвестно. Сердце Дилан пропускает удар. Снова. Нутро топит липкий страх. И Дилан пасует. Перед кем - непонятно ей самой.

***

Как это с ним произошло Джекс не знает сам. Просто случилось и все. Всю его жизнь, не считая родителей, брата и после отчима, рядом с ним были двое - Рыжий и Дилан. Двое лучших друзей, между которыми не было тайн. Неразлучная троица, которую страшился чуть ли не весь Чарминг. Они были маленькой грозой вечно жаркого города, знакомые друг с другом чуть ли не с пеленок. Нет, Джекс никогда не был дураком и с возрастом догадывался - ничто не длиться вечно. И им троим вряд ли удастся прожить в крепкой дружбе всю жизнь. Что-то произойдет, измениться и ничего не будет, как раньше. Просто они вырастут, выпорхнут из гнезда и в какой-то момент каждый пойдет своей дорогой. Но то, что это произойдет именно так, вызывало искреннее возмущение и легкую ярость. О ревности Джекс Теллер узнает позже, много позже. А пока… Пока он понял лишь то, что Дилан вернулась из летнего лагеря спустя месяц и как-то чудовищно быстро изменилась. Подросла, стала мягче изгибами и перестала напоминать угловатого нескладного пацаненка. Вечные футболки, оголяющие то одно, то другое плечо, шорты до колен, открывающие вид на стройные ноги и белые конвера. Внезапно короткие волосы и куча фенечек на руках. Долгие разговоры, блокноты со стихами, игра на пианино, глаза, что понимали его с полувзгляда. Джекс смотрел и понимал - кажется, вмазался со всей дури. Оставшуюся половину лета он старательно искоренял эту мысль, не переходя границы дозволенной дружбы. Но потихоньку закипал с сентября по февраль, видя далеко не детский интерес со стороны мужской половины их школы к его Дилан. Ей - пятнадцать, напоминал он себе и каждому в их маленьком окружении. Ей - рано, ей даже пить нельзя еще, какие там парни. И мысленно, а иногда словесно, напоминал каждой особи мужского пола - подойдешь к ней, мудак, будешь иметь дело со мной и моими кулаками. Ссорились. Нет, не так. Собачились они тогда друг с другом знатно. Джекс бесился, Дилан упрекала его в глупости и неуважении к ее личной жизни и его вечных победах на любовном фронте, о которых уже слагали легенды. Жаль, тогда ему никто не объяснил что такое ревность, откуда берется и чем чревата. Жаль, тогда ему никто не объяснил, что амурные подвиги с другими в первой и хрупкой любви не помогут. До Джекса доходило крайне долго, как до самого последнего дурака. А потом он наткнулся на нее - убегающую из собственного дома. Растрепанную, в одной тоненькой куртке поверх футболки, с кедами в руках и смешных носках. И это в ебучем холодном феврале. Она убегала от дома прочь, не слыша как он зовет ее. Размазывая по лицу слезы, не разбирала дороги, а потом споткнулась на ровном месте и к чертовой матери разбила правое колено, приземлившись аккурат на него. Догнать и дать волю слезам на собственном плече - сотые доли секунды. Принести в больничный приемный покой - четверть часа спустя. Сидеть на жестких стульях, обнимать за плечи, держать в руке хрупкую ладонь и молчать, уткнувшись губами в висок - ошеломительно, тяжелыми басами по ушным перепонкам. Джекс сидит и понимает - кажется, вмазался всерьез и надолго. Уговорить врача отпустить их домой - раз плюнуть. Все-таки хорошо, что у Дилан мама - медсестра, а его и его семью итак в городе хорошо знают. Джекс старательно запоминает все рекомендации, берет из рук врача больничный лист и рецепт на обезболивающие препараты. Краем глаза следит за его молчаливой Дилан и периодически касается ее ледяных рук. Невесомо целует в висок и забирает к себе домой. В ее собственный дом он ее стопроцентно не пустит, велика вероятность, что отец Дилан опять напился и все произошедшее - его косвенная или прямая вина. Это сейчас тоже не важно. Важна сейчас только его Дилан. Он обустраивает ей место прямо на своей кровати в своей собственной спальне без какого-либо подтекста. Просто хочет, чтобы эту ночь она чувствовала себя в безопасности и комфорте. Притащив кучу подушек, плед и покрывало, наблюдает, как она устраивается поудобнее, так, чтобы не потревожить больную ногу. Улыбается коротко и тепло, собираясь пойти спать на диван, как чувствует холодные пальцы на своей руке. -Останься,- ее голос звучит приглушенно, и в нем столько мольбы и грусти, что сердце в груди совершает опасный кульбит. -Хорошо, - отвечает теплотой и опускается на кровать, притягивая максимально близко, устраивая на своей груди. - Отец опять напился, да? -Угу, - она не поднимает на него глаза, но Джекс чувствует, как мокнет его футболка. -Тише, маленькая моя, тише, birdy, - гладит горячей рукой по спине, зарывается в короткие рыжие волосы, а после снова невесомо целует в висок. - Я рядом, слышишь? Рядом. И внутри - так хорошо, так тепло, так правильно. Они лежат так неизвестно сколько. Возможно, до тех пор, пока Дилан на его груди не успокаивается и потихоньку приходит в себя. Она нежно проводит рукой по его плечам и тянется к подростково-щетинистой скуле Джекса. Невесомо целует в уголок губ. -Спасибо, Джекс, - произносит на выдохе. Сердце Джекса Теллера делает кульбит, а глухая ярость, что топила нутро чертовы полгода растворяется. Джекс Теллер прижимает к груди свою девчонку и отчетливо понимает - кажется, вмазались оба. Всерьез и надолго.

***

Периодически просыпаться утром с жутким похмельем уже, кажется, вошло в традицию, и от осознания этого Джекса тошнит. Он скидывает лежащую поперек его груди руку очередной девки на ночь, чье имя не отпечатывается даже в кратковременной памяти. Лучше бы проснулся один, запоздало думает он, оглядывая комнату на предмет бурно прошедшей вчера пьянки. Джекс встает с кровати и хмуро бредет в душ, надеясь, что холодная вода смоет ту ледяную пустошь внутри. Но стоя под струями проточной воды, осознает, что нет. Тоска все еще держит горло стальной хваткой. Когда он покидает душевую, девки в комнате нет, как и ее следов. Словно и не было ничего. Только слабый свет из окон, его разбросанная, как обычно, одежда да смятые простыни на кровати. Хорошо, мелькает в голове, девка знает правила этой игры. О Таре и своем скотском поведении по отношению к ней как-то не думается, не пробегает даже тени подобной мысли. Что ж, видимо Рыжий прав, и в их паре действительно проблемы. Если не сказать иначе. Если их пара вообще существует. На автомате Джекс скидывает полотенце куда-то в сторону и одевается. Белье, джинсы, белая футболка, косуха. Рука тянется к привычным уже перстням, лежащим на полке, а взгляд натыкается на старую, пожелтевшую со временем открытку и застывает. Джекс безвольно тянется к клочку картонной бумаги и все еще нежно проводит пальцами по запечатленной когда-то на пленку Таймс-сквер. Буквы, точки и запятые на обороте словно обжигают кожу. “Окей, значит я смелей. Но кто-то должен должен был сделать это первым…” Его маленькая глупая девчонка. Где ты, birdy? Как ты? Помнишь о нем? Помнишь о них? Или живешь, устроив себе амнезию с тотальным запретом на все, что было когда-то с ними? Сердце пропускает удар. Легкие заходятся в глубоком вздохе. Джекс смотрит на карточку в последний раз и выходит из комнаты. Кофе, горячий черный кофе приведет его в норму, взбодрит и поставит на ноги. Однозначно. А еще - улыбка Абеля. Несмотря на все дерьмо, что только могло быть в его жизни, каждая мысль о сыне топит сознание волнами счастья. Джекс часами готов говорить с малышом, играть, кормить, баюкать. Рассказывать ему, еще совсем несмышленному, о мотоциклах, машинах и прочих прелестях механики. Уверен, как только пацан подрастет, он научит его всему, что знает сам. Как ездить на велике, а потом и на байке, как правильно пить и цеплять девчонок, как важно и правильно защищать свою семью и тех, кого любишь. Из вороха мыслей его выдергивает в реальность гомерическим смехом Омлета и запахом омлета с беконом. На столе стоит тарелка с едой и дымиться кофе. Джекс меланхолично окидывает бар взглядом и принимается за завтрак. Под неистовые перешутки собравшихся байкеров жизнь потихоньку входит в свое прежнее русло и ностальгия вкупе с тоской отпускает. Джекс вклинивается удачным стебом в разговор и будто становится собой прежним. Под общий гомон выбирается на улицу и заводит байк, стартуя в больницу. Ветер шумит в ушах и обдает лицо. Скорость окончательно выветривает все лишние мысли из головы и Джекс наконец от души улыбается. Позже, идя по больничным коридорам, вспоминает, что хотел проведать Грейс и узнать у ее лечащего врача точную сумму, необходимую для лечения. Страховка милой бабули О’Брайан, к сожалению, покрывала лишь малую часть нужной суммы. Своим нужно помогать, даже если ее сын знатный долбаеб, проебавший свою семью, свою жену и дочь. Врач, как ни странно, находится почти сразу. Джекс выруливает из-за угла очередного больничного коридора и первым делом находит глазами счастливого сына, что-то лепечущего на своем детском миленькой нянечке. Он делает шаг к ребенку и улыбается, мягко щелкнув сына по маленькому носу под звонкий детский гогот. -Как он? Не сильно тут всех донимал? - обращается к слегка смущенной девице. -Нет, что ты, Джекс. Твоя мама привезла его на осмотр утром и попросила немного приглядеть, пока она говорит с врачом о состоянии миссис О’Брайан. Абель немного покапризничал, все никак не хотел успокаиваться, но мне с этим помогли. Милая девушка, не смогла пройти мимо плачущего ребенка, - румянец заливает ее щеки, и Джекс давит на губах ухмылку. -Значит надо ее поблагодарить. Да, здоровяк? - обращается к сыну. - Если увидишь ее снова, передай от меня спасибо, хорошо? И как, кстати, там Грейс? -Передам, а миссис О’Брайан сегодня намного лучше. Док говорит, что показатели стабильные, и реанимация скорее всего не понадобится. Если все будет хорошо, лечение начнут уже сегодня. -Сегодня? А как же деньги за лечение? С ее страховкой не потянуть. -А, вопрос решили сегодня рано утром. Весь курс, включая реабилитацию, оплачен. -Оплачен? Кем? Кто-то пришел и просто выложил почти пятьдесят штук на стол? -Странно звучит, но да. Док общался сегодня с родственницей миссис О’Брайан. То ли с дочкой, то ли с внучкой, я толком не поняла. -Общался? По телефону? -Зачем? Нет, лично. Я ее, конечно, не видела, но точно знаю. Сердце пропускает удар. Маленькие пальчики Абеля уходят на другой план, а Джекс вперивается взглядом в стоящую рядом девушку. Недоумение и липкий страх топят нутро. Не может быть. Неправда. Из ступора выводит насмешливый голос подошедшего Омлета и его глупые высказывания. Джекс отвлекается от разговора и переводит взгляд на парнишку, сигарета, зажатая в одной руке, рискует сломаться под напором напряженных пальцев. -О, глядите, Рыжий с какой-то девкой милуется. Кажется, все, отпустила нашего байкера тоска по Донне, - голос Омлета свербит у Джекса в ушах. Внутри начинает зреть ярость. Джекс отворачивается от новичка, и ловит глазами сначала взволнованно-теплый взгляд своей матери, а после - макушку лучшего друга. Его рука лежит на плече молодой рыжеволосой женщины. Черные кроссовки, голубые потертые джинсы и черная худи. Помятая сигарета падает на пол, когда она оборачивается. И смотрит прямо ему в глаза. Сердце пропускает удар. В другом конце коридора рядом с Джеммой, Рыжим и Пайни стоит и смотрит на него Дилан О’Брайан. Стоит и смотрит, стоя напротив в этом чертовом больничном коридоре. Самый близкий чужой человек. Они смотрят друг на друга, и Джекс руку готов отдать на отсечение, они узнают и не узнают друг друга одновременно. Между ними - один коридор и десяток шагов. Между ними - пропасть длиной в десять лет и другие люди.