Артур знает о магии Мерлина

Артур никак не может привыкнуть к мысли, что за Мерлина теперь можно не волноваться. Вот уже шесть лет это чувство было постоянным, в его жизни это была константа, абсолют — это неизменное, вечное, упрямое защитить Мерлина, и не дать Мерлина в обиду, и не дать Мерлину умереть, и не оставлять Мерлина одного в сражении, и не подпускать к Мерлину колдунов и бандитов, и не дать принцу-засранцу из соседнего королевства тронуть Мерлина хоть пальцем — это был абсолют, это была константа, неизменно, вечно, упрямо, а теперь — теперь — ну, а теперь Мерлин бессмертен, чтоб его, и если даже с ним что-то и случается — хотя ничего не случается, потому что противники не могут подобраться к нему ближе, чем на десять футов, а не то он легким движением руки отправит их в полет, — но если даже что-то и случается, если его вдруг ранят, то он может просто сам себя вылечить, или позвать своего дракона — драконов, вообще-то, драконов, да, во множественном числе, их двое, и не надо так на меня пялиться, Артур — или свою Озерную Леди, которая еще и его жена вдобавок, и нет, Артур все еще не оправился от этой небольшой новости, да и не должен, потому что я женат — это немного не то, что ожидаешь услышать от человека после шести лет знакомства… Ладно, это все вообще к чему? Во всем... в этом во всем точно был какой-то смысл. А. Точно. Смысл — он, наверное, вот в чем. Смысл в том, что от этих мыслей, бывает, внутри у Артура что-то сжимается — и пусть это делает его эгоистом, но это правда, правда ведь становится как-то неприятно внутри, и хотя так нельзя думать, это неправильные, плохие мысли, все равно как-то немного больно осознавать, что Артур больше не нужен Мерлину; ему больше не нужно, чтобы Артур его защищал, и ограждал от опасностей, и вставал между ним и колдунами, и бандитами, и принцами-засранцами, и еще больнее понимать, что, по-хорошему, он вообще никогда не нужен был Мерлину, хотя об этом он старается не думать, на эту территорию он старается не заходить, потому что это плохо и эгоистично, и вообще он должен быть счастлив, он должен быть просто на седьмом небе, правда, потому что он не нужен Мерлину, и наконец-то можно за него не беспокоиться и не бояться, вот только... Вот только он почему-то совсем не рад. Почему-то нет никакого ощущения победы. Мерлин спасал его жизнь сотни, и сотни, и сотни раз — боги, да он спас Артура в первый же свой день в Камелоте, и Артуру просто хочется думать, — нет, ему нужно знать, он должен знать — что он хоть немного отплатил Мерлину тем же, что есть тут хотя бы какое-то подобие баланса; и если он вообще хоть когда-то на самом деле заградил Мерлина от заклинания колдуна или от меча бандита, если он правда хоть когда-то защитил его от одного из этих напыщенных индюков, которые именуются принцами и любят издеваться над слугами, хотя бы один раз — тогда они будут хоть немного в расчете, тогда он может быть спокоен, и, наверное, тогда он сможет с этим жить. Наверное, дело в его гордости — наверное, Артур просто не любит быть ни перед кем в долгу; именно так сказал бы Мерлин, прознай он об этих его мыслях — вот только, вот только это неважно, потому что на самом деле Мерлин об этом не знает и никогда не узнает, потому что рассказывать Артур ему ничего не собирается. И в любом случае — даже если когда-то он и нужен был Мерлину, если хоть раз или два Мерлин по-настоящему в нем нуждался, то… что ж, это явно осталось в прошлом. Мерлину больше не нужен Артур. Мерлину больше вообще никто не нужен. Артур прекрасно сам это видит: за одну последнюю неделю Мерлин сразил грифона — настоящего, громадного грифона, со всеми его когтями, и крыльями, и стальным клювом, — просто пробормотал свою абракадабру, а потом вспыхнул бело-голубой свет — и все, грифона больше нет, а сразу после этого он разделался с сотней работорговцев, просто крутанув руками и щелкнув пальцами, а на следующий день преспокойненько вылечил Элиана, которого ранили в голову, и крови было столько, что все думали, что он не выживет, а потом он сражался с этим синим летающим Ши (сражался и победил, Артур все еще пытается к этому привыкнуть — Мерлин сказал, что может за себя постоять, а не что может пачками раскидывать крылатых тварей), а потом Мерлин спас целую деревню от чумы, а на следующий день прогнал кучу виверн, а потом был еще гоблин, а потом мантикора, а потом еще тот заколдованный сверток, от которого всем в лагере стало плохо — то есть всем, кроме Мерлина, конечно, он просто сверкнул глазами, снова выдал свою колдовскую чепуху и спалил сверток дотла, и нет, Артур вовсе не впечатлен, потому что это Мерлин, черт его дери, но вот честно — он мог бы хотя бы притвориться усталым для приличия! И это все за одну только последнюю неделю. И если говорить начистоту, то Артуру кажется, что это больше, чем просто сила. После всего, что Мерлин сделал, после всех этих побед над грифонами, и работорговцами, всех этих залеченных ран и поверженных Ши, и так далее и тому подобное, Артуру кажется, что это больше, чем просто сила, больше, чем просто магия, чем просто колдовство, то есть чародейство, и бессмертие, и драконы во множественном числе — нет, это что-то большее, потому что Мерлин — потому что Мерлин, он — Мерлин непобедим. Мерлин неуязвим. Когда Артур смотрит на Мерлина, он больше не видит тощего, неловкого идиота, который слишком много улыбается и не может удержать меч в руках, который путается в собственных ногах и падает на ровном месте, и для которого отполировать доспехи — слишком тяжелая задача, потому что потом он целый день будет морщиться и потирать запястья, — нет, Артур больше не видит всего этого, потому что теперь Мерлин настолько непогрешим, что, кажется, ничего от старого Мерлина в нем и не осталось, ничего от его Мерлина не осталось — теперь перед ним только этот странный, непонятный, чужой человек с магией, и драконами, и почитателями, и женой… Остались только эти непобедимость, непогрешимость, неуязвимость, и это все вообще никак не вяжется с Мерлином Артура, и может быть — Артуру не нравится эта мысль, он не хочет так думать, и он правда старается выкинуть ее из головы, честно, вот только мысль никуда не уходит и не оставляет его в покое — может быть, вот почему ты так сильно хочешь, чтобы Мерлин в тебе нуждался, потому что ты был всегда нужен старому Мерлину, потому что старому Мерлину всегда нужно было, чтобы ты спасал его от колдунов, бандитов и всего остального, и ты просто хочешь, чтобы все было как раньше... Но… Но нет, это все глупости. Как уже было сказано, Артур просто не любит быть ни перед кем в долгу. Вот и все. И больше ничего. И когда Артур смотрит на то, как Мерлин в очередной раз вступает в схватку — на этот раз с каким-то темным колдуном, — когда его ослепляют молнии и оглушают выкрики заклинаний, он вынужден признать, что даже не знает, кто их противник, и чего вообще хочет этот старик с белой бородой до пояса и морщинистыми руками, в одной из которых зажат жуткого вида изогнутый посох с красным шаром света на конце, как вдруг — как вдруг он не может пошевельнуться, он вдруг обездвижен каким-то заклинанием старика, как и все остальные его рыцари; колдун просто каркнул какое-то злое, непонятное слово и послал луч красного света своим посохом — и Артур замирает, беспомощный, и его ноги будто врастают в землю, а тело сковывает невидимая сила, и он вынужден стоять перед этим колдуном, неподвижный, и все они — Леон, Гвейн, Персиваль и Элиан — не могут сдвинуться с места, как мухи, попавшие в ловушку жирного паука. О, но Мерлин, конечно же, в порядке, это же Мерлин, у него теперь всегда все прекрасно, и вот тут давайте кое-что проясним — нет, Артур не завидует его магии, нисколько, ни капельки, и это чистая правда — он не хочет и никогда не хотел владеть такой огромной силой, и если честно, то Мерлин — единственный человек на всем свете, которому Артур доверил бы такую власть, но... серьезно? Он теперь не может даже пошевелиться? Не может даже выхватить свой меч и защитить себя? Он, король Камелота, должен стоять на одном месте, как… как какая-то нежная хрупкая барышня, просто стоять в стороне и смотреть, как сражаются другие, и Гвиневра, я никогда, никогда больше не скажу, что женщины не могут воевать наравне с мужчинами, потому что это просто унизительно. — Артур, — говорит Гвейн, и вот честное слово, если и могло во всей этой ситуации быть хоть что-то хорошее, так это Гвейн с закрытым ртом, но нет, видимо, ничего хорошего им сегодня не светит, — Артур, Мерлин проигрывает. — Что? Артур тут же отыскивает Мерлина взглядом — после попытки покрутить головой, которая оказывается бесполезной, конечно же. И Гвейн оказывается прав — Артур не особо много знает про магические схватки и заклинания, он, если честно, вообще не особо много знает про магию, но Мерлин распластался перед колдуном на спине, корчась и извиваясь на грязной земле и отчаянно хватаясь за горло, и торопливый удар сердца спустя Артур понимает — он душит Мерлина, он душит Мерлина, — и ужас окатывает его ледяной волной, и о, боги, Мерлин не выкарабкается, у него не получится, в этот раз у Мерлина не получится… А затем колдуна отбрасывает, и он летит спиной вперед прямо на деревья, ломая ветки и молодые деревца, как запущенный из катапульты булыжник, и тяжело падает на землю с долгим, низким стоном боли. Мерлин поднимается на ноги, и он стоит спиной к Артуру, спиной ко всем ним, но Артур видит, ясно, как день, как Мерлин поднимает раскрытую ладонь и одним резким движением сжимает ее в кулак. Страшный спазм проходит через все тело старика, он дергается один последний раз — и затихает. Мерлин снова непобедимый, непогрешимый, неуязвимый, и Артур поверить не может, что хоть на секунду в этом усомнился. Чары рассеиваются почти тут же — напряжение, сковывающее все тело Артура, уходит, его руки повисают вдоль тела, а ноги слегка дрожат, когда он нетвердо шагает вперед, чтобы продолжить делать то, что они делали до всей этой небольшой заминки. Со злыми колдунами им приходится сталкиваться каждую неделю, если не чаще, и Артур не собирается бросать патруль на полпути из-за такой ерунды. Гвейн присвистывает. — Мерлин, это было потрясающе! Леон выглядит так, как будто он пережил сразу три тысячи сердечных приступов; Персиваль пошатывается и морщится, потирая затекшие плечи, а Элиан прикладывает руку к голове, как будто та его рана снова решила открыться. Мерлин поворачивается к ним — и Артур понимает, что с ним что-то не так, с ним что-то очень сильно не так, старик что-то с ним сделал, что-то плохое, потому что из его носа и уголков рта течет кровь, а лицо у него бледное до серости, и он не колдует, но его глаза ярко светятся золотом… А потом — а потом он просто падает. И время будто бы замедляется, словно весь мир останавливается, словно все вокруг замирает, когда колени Мерлина подкашиваются и он неловко заваливается вниз, и — и Артур кидается к нему так быстро, что не успевает даже почувствовать, что его собственные ноги все еще немного его не держат, и он хватает Мерлина быстрее, чем тот ударится головой о землю, и он крепко держит Мерлина и слегка встряхивает, потому что, ну же, это ведь — это ведь Мерлин. Это ведь Эмрис. Он ведь сейчас откроет глаза, правда? Он откроет глаза и снимет это странное заклинание, которое наложил колдун, одним щелчком пальцев, как и всегда, потому что для него нет ничего невозможного, или он призовет своего дракона или свою озерную жену, и через десять минут уже снова будет бегать туда-сюда, выкрикивая заклинания, и сражая грифонов и работорговцев, и побеждая крылатых Ши… Вот только Мерлин не открывает глаза. Даже не собирается. Его голова безвольно болтается на руке Артура, рот слегка приоткрыт, а дыхание такое рваное и тяжелое, как будто у него кинжал в легких, и его глаза закрыты, и это все неправильно, все должно быть по-другому, потому что как Мерлин сможет вылечить себя, как он сможет снять заклинание, как он сможет позвать своего дракона или свою Леди Озера, если он без сознания? Давай же, Мерлин, думает Артур, и он никогда, он никогда больше не будет таким эгоистом, он никогда больше не пожелает, чтобы Мерлин снова стал в нем нуждаться, чтобы он был не таким сильным, не таким магическим, чуть меньше Эмрисом и чуть больше Мерлином, он никогда даже не подумает об этом, если только Мерлин сейчас откроет глаза, сядет и вылечит сам себя, как и обычно, как и всегда, потому что он непобедимый, непогрешимый, неуязвимый — но он не открывает глаза. Артур с трудом старается не поддаваться панике, остаться спокойным посреди бушующего в нем страха, потому что с Мерлином все будет хорошо. Это же Мерлин. Он будет в порядке. Можно за него не переживать. И когда Артур уже запомнит, что за Мерлина можно больше не переживать? — Повернем назад, — говорит он наконец. — Надо отвезти его домой, к Гаюсу, а потом... Потом вернемся и закончим патруль. Артуру никогда еще не было так наплевать на патруль, как сейчас, но он говорит себе, что Мерлин будет в порядке, и что ему больше не нужно волноваться за Мерлина, и что вообще Мерлин может сам о себе позаботиться, потому что Мерлин — это Мерлин, и он непобедимый, непогрешимый, неуязвимый.

***

Вот только Гаюс реагирует не так, как ожидает Артур. Вообще не так. Страх — вот что он думает увидеть на лице лекаря, пробирающий до глубины души страх, потому что у Мерлина кровь идет изо рта, и его прокляли каким-то ужасным заклинанием, и может быть, он вообще умирает, но Гаюс лишь бросает внимательный взгляд на человека, которого он называет сыном, и поднимает бровь. — Просто положите его на ту койку, — спокойно говорит он и переворачивает страницу своей книги. Артур от шока чуть не выпускает неподвижное тело Мерлина из рук. — Но, Гаюс, — говорит он растерянно, — у него кровь. — Да, это нормально, — отстраненно отвечает Гаюс. — Еще раз: пожалуйста, положите его на койку, сир. — Нормально?! — Артур все-таки опускает Мерлина на кровать для пациентов, но только потому, что теперь он правда боится уронить его на пол. — Кровь… кровь из лица хлещет — это нормально? — Вы же лекарь! — рычит Гвейн. — Когда кровь идет — это плохо! Она должна внутри оставаться! — Он с размаха бьет кулаком по столу, разбивая хрупкую склянку с каким-то лечебным зельем. Кажется, он воспринял слова Гаюса как личное оскорбление. — Как вам такая медицина, а?! Гаюс смахивает рукавом осколки стекла со стола. — Сэр Гвейн, меня ждет пациент, поэтому оставьте при себе ваши лекции по медицине. И вообще — разве Мерлин ничего вам не говорил? — Не говорил..? — растерянно повторяет Артур и переводит взгляд с Мерлина, бледного и окровавленного на узкой койке, на лекаря, убирающего со стола кусочки стекла. — Это… как-то связано с магией, да? Гаюс отрывает взгляд от беспорядка на столе. — Значит, — говорит он и закрывает свою книгу, — значит, не говорил. — Нет, — Артур качает головой, — нет, я никогда… я никогда не видел ничего подобного, Гаюс, что с ним не так? — С ним все в порядке, сир, — спокойно отвечает Гаюс и отставляет книгу в сторону. — Ну, более или менее. — Он хмурится. — Он идиот, и боюсь, что это неизлечимо, он глупый, глупый мальчик, и давно уже должен был усвоить, чего делать не надо, но его жизнь вне опасности. — Что это значит? Что с ним? Гаюс выуживает из-под кипы свитков очередной кусочек стекла, и Гвейн с виноватым видом забирает его. — Магическое истощение, — просто говорит лекарь, как будто это должно все объяснить. — Магическое... истощение, — неуверенно повторяет Артур, изо всех сил стараясь, чтобы фраза не прозвучала, как вопрос. — Это что еще за хрень?! — что ж, Гвейну такие сомнения совести явно незнакомы. Гаюс бросает на него раздраженный взгляд. — Магическое истощение, — произносит он довольно холодно, — это всего лишь результат чрезмерного использования магии. Это не редкость, но обычно такое случается с маленькими детьми, которые еще не знают пределов своих сил. — Чрезмерное... использование? — снова эхом отзывается Артур. — Но это же Мерлин. — Разве это вообще возможно? Мерлин может использовать... слишком много магии? — спрашивает Элиан. Бровь Гаюса поднимается чуть выше. — Конечно, возможно. И он делает это довольно часто, если хотите знать. — Часто? — Артур смотрит на Гаюса во все глаза. — Но... но это Мерлин! — Вы сказали, маленькие дети, — смущенно говорит Элиан, — а Мерлин... он не совсем маленький ребенок, Гаюс. — Спорное заявление, — бормочет Артур, прежде чем успевает себя остановить. — Магические силы Мерлина безграничны, это вечный источник, который никогда не иссякнет, — Гаюс склоняет голову. — Он не может потерять свою магию и не может не использовать ее. Но даже для магии Мерлина есть черта, которую лучше не переступать. Постоянное использование магии без возможности дать телу отдохнуть, или частое выполнение сильных заклинаний... Артур чувствует, что к горлу подступает тошнота. Чрезмерное использование магии, и почти постоянное выполнение сильных заклинаний, и никакой возможности дать телу отдохнуть, и даже для магии Мерлина есть черта, за которую лучше не заходить — Мерлин не неуязвимый. Мерлин не непобедимый. Вовсе нет. — Тот грифон, — говорит он негромко, но в горле у него словно что-то застряло, и ему приходится остановиться и сглотнуть, прежде чем продолжить, — и... и виверны... и те работорговцы... Гаюс снова поднимает бровь. — И гоблин, — добавляет Гвейн, бледный, как страница из книги Гаюса, — мантикора, и... и Ши... — Моя голова! — Элиан прижимает руку к виску, туда, где еще неделю назад зияла рана. — И чума... — И тот заколдованный сверток, — качает головой Персиваль, — и колдун... Бровь Гаюса достигает наивысшей точки. — То есть, вы хотите сказать, — говорит он низким и ровным голосом, который почему-то кажется Артуру страшнее самого яростного крика, — вы хотите сказать, что этот безмозглый мальчишка боролся с грифоном, изгнал неизвестно сколько виверн, гоблина, — говоря, он встает со стула, и его голос поднимается вместе с ним, становясь громче и громче, и он оглушает Артура, звеня у него в ушах, — мантикору, Ши, чуму..? — Гаюс, я... — Артур качает головой, потому что, кажется, вот когда он действительно нужен был Мерлину, и он, он — он подвел его. Мерлин нуждался в нем, а он... он не... — Клянусь, Гаюс, я этого не знал, клянусь, если бы я... — он сглатывает. — Я бы никогда этого не допустил. Если бы знал. Взгляд старых глаз лекаря смягчается. — Я это знаю, сир, — говорит он и успокаивающе похлопывает Артура по плечу. — Я знаю. Но Мерлин — всего лишь человек, как бы ни была велика его магия. Он просто человек, и это никогда не изменится. Непобедимый, непогрешимый, неуязвимый. Знакомые слова проносятся в сознании Артура в тысячный раз, и он вдруг не может больше смотреть Гаюсу в глаза и отводит взгляд. Потому что он прав. Мерлин — всего лишь человек, и неважно, насколько сильна его магия, и — и я забыл об этом, думает Артур, и волна горячего стыда проходит через него, заставляя вздрогнуть, я забыл об этом, потому что сказал себе, что Мерлина невозможно победить, что он слишком могущественный для этого, что он слишком могущественный, чтобы вообще быть человеком... — Прости, Гаюс, — говорит он едва слышно. — Мы... — Гвейн оглядывается через плечо на Персиваля и Элиана. — В следующий раз мы будем лучше за ним присматривать. Персиваль с чувством кивает. — Это правда, Гаюс, — серьезно говорит Элиан. — Это больше не повторится. Бровь Гаюса снова взлетает вверх. — Это происходит уже шесть лет, сэр Элиан, несмотря на все мои попытки это предотвратить, — говорит он. — Почему вы думаете, что теперь что-то должно измениться? — Потому что, — говорит Артур быстрее, чем успевает обдумать свои слова — это уже что-то на инстинктивном уровне, это рефлекс, что-то вне его власти, — потому что если он только попробует сделать это еще раз, я отправлю его в колодки. Не стоило этого говорить, тут же думает Артур, не стоило этого говорить, ведь Мерлин теперь король друидов, и повелитель драконов, и бессмертный, и женат на Леди Озера, и он самый сильный маг, что ступал по земле, непобедимый, непогрешимый, неуязвимый, — а затем Гаюс смеется. И впервые за очень долгое время, впервые за недели и месяцы Артур смотрит на Мерлина, и тот выглядит таким — таким хрупким, таким уязвимым, таким человечным на этой узкой, жесткой койке, и его лицо залито кровью, и дышит он прерывисто и так быстро, слишком быстро, и в этом нет никакой магии, нет никакого Эмриса, есть только Мерлин — просто Мерлин, неуклюжий и слишком тощий, Мерлин, который слишком много улыбается и все равно, даже со всей своей силой, не может удержать меч в руках, и да, он может убить кого-то по щелчку пальцев, но меч он в руках держать не умеет, и это так похоже на Мерлина, правда ведь, и вся эта магия, и титул Эмриса, и вся эта сила — все это ведь на самом деле никак его не изменило, все это не могло... все это не могло забрать у него Мерлина. — Конечно, так и сделайте, — мягко говорит Гаюс, и в его голосе все еще слышится тень смеха, а в глазах читается улыбка. — Так и сделайте, сир.

***

Гаюс говорит, что лучше просто дать Мерлину выспаться, и Мерлин спит. — Лучше всего дать его магии отдохнуть, — объясняет лекарь, накрывая Мерлина одеялом, — она лучше всего восстанавливается сама по себе. Если пытаться лечить его другой магией, сделаем только хуже. Он натягивает одеяло на плечи Мерлина и потеплее укутывает его, тощего и съежившегося на кровати; он смотрит на Мерлина с такой любовью, что Артуру кажется, будто он вторгается во что-то личное, не для чужих глаз. — Спасибо, Гаюс, — вдруг говорит Артур, — спасибо тебе. Ты всегда заботился о Мерлине, — добавляет он, когда старик поднимает на него взгляд. — Ты за ним всегда присматривал, а я... а я... — Он очень дорог мне, Артур, — говорит Гаюс тихо, и почему-то Артур понимает, по тому, как легко Гаюс отбросил все титулы и все притворство, как много значит этот момент. — Величайшая радость в моей жизни. Я никогда не видел никого настолько могущественного, и все же... — он убирает темные волосы со лба Мерлина морщинистой рукой, — и все же я боюсь за него. — Как и я, — отвечает Артур, сам поражаясь собственной честности, и еще больше поражаясь тому, сколько он вложил в эти простые слова, здесь и сейчас, просто стоя в тишине и наблюдая, как смягчаются напряженные, усталые черты лица Мерлина от нежного прикосновения руки Гаюса, — как и я.

***

— Ну наконец-то, — говорит Артур, когда Мерлин открывает глаза, раньше даже, чем этот идиот успевает раскрыть рот, — ты явно решил не торопиться, Мерлин. Мерлин моргает. Хотя крови на его лице больше нет — Гаюс привел его в порядок, когда кровотечение наконец остановилось, — он все еще выглядит отвратительно. В каждом его движении и каждом вздохе сквозит усталость — такая особенная усталость, которая льнет к тебе теснее одежды, теснее собственной кожи, и от которой не избавишься за несколько часов сна. — Чего? — Ты тут целую вечность валяешься, — сообщает ему Артур. — Гвейн уже собирает подписи, чтобы официально переименовать тебя в Спящую Красавицу. Бледные щеки Мерлина розовеют. — Сколько я проспал? — хрипло спрашивает он, кидая взгляд на окно. — Много часов, — отвечает Артур. — Гаюс велел оставить тебя в покое, пока не выспишься. Мерлин хмурится. — Не надо было. — Мерлин, давай серьезно. Раз ты так любишь падать в обморок, как какая-то барышня, разве ты ожидал чего-то другого? Артуру приходится прикусить губу, чтобы не улыбнуться. Ему этого не хватало. Когда он последний раз шутил с Мерлином вот так? Когда он последний раз позволял себе вот так дразнить его и выводить из себя всеми известными способами? Он не должен был позволить магии Мерлина создать между ними такую пропасть, никогда. Мерлин хмурится еще больше. — Мне... Кхм, мне нужно что-то знать? Есть причина, по которой ты ведешь себя, как будто тебя по голове стукнули, или это мне сегодня просто повезло? Улыбка Артура меркнет. Он буквально чувствует, как сами опускаются уголки губ, и как веселье пропадает с его лица. Ведешь себя, как будто тебя по голове стукнули. И это... Это все... Это все вдруг больше не кажется ему смешным. — Мерлин, — говорит он, — прости меня. Мерлин выгибает бровь. — Я не должен был... я... мне не стоило... — выдает он, запинаясь, прости, что я был таким болваном и подумал, что раз у тебя есть магия, то ты больше не полный идиот, или, может быть, прости, что я ошибся, думая, что где-то в твоей тупой голове есть хоть какое-то чувство самосохранения, но нет, нет, он не... он совсем не хочет говорить все это вот так, в этот раз он не хочет его дразнить. Он не хочет, чтобы Мерлин подумал, что все это очередная шутка. — Прости меня, — наконец произносит он и решает на этом и остановиться. — Я знаю, что был сам не свой с тех пор, как... — как ты вдруг превратился во всемогущего мага с почитателями, драконами во множественном числе и женой, но это все тоже не то, потому что так он перекладывает всю вину на Мерлина, и вдруг, первый раз за много недель, первый раз за несколько месяцев Артур понимает, что это не так, что это не вина Мерлина и это никогда и не была вина Мерлина, — с тех пор, как открылась твоя магия. Бровь Мерлина поднимается еще выше. Это он от Гаюса научился. — Ну, — наконец говорит Мерлин и пожимает плечами, — на тебя правда много сразу свалилось. И разве... ну разве это не похоже на Мерлина, разве это не Мерлин, и как Артур мог подумать, даже на секунду, что магия может забрать все это у него?.. — Да уж, — говорит Артур, потому что это Мерлин, и ему надоело притворяться, что это кто-то другой, — представить, что ты действительно на что-то способен? Это заняло какое-то время, признаюсь. Мерлин смотрит на него, и на каких-то пол секунды Артур думает, я перегнул палку, теперь все по-другому, и даже если магия ничего не меняет, теперь все все равно по-другому, — и тут Мерлин улыбается. — Я не удивлен, — говорит он. — До тебя много чего долго доходит. Не выгляди Мерлин сейчас таким жалким, Артур зашвырнул бы одну из книг Гаюса в его ухмыляющуюся физиономию. — Заткнись, Мерлин, — говорит он вместо этого. И Мерлин прямо-таки сияет, глядя на него, и Артур думает, что у этого идиота правда что-то не в порядке с головой, раз просьба заткнуться вызывает у него такую улыбку, но он улыбается, и это... это самое главное. Разве нет? Артур не видел, чтобы Мерлин улыбался — по-настоящему улыбался — уже несколько недель, наверное. Я все испортил, думает он с болью, я правда подвел его и все испортил. — Так, — говорит он серьезно, — магическое истощение, значит. Мерлин корчит гримасу. — Бывает. — Я не знал. — Как и я. Пока... не случилось. — Но это уже не первый раз, — говорит Артур, это происходит уже шесть лет, несмотря на все мои попытки это предотвратить, — правда ведь, Мерлин? — Не первый. Мерлин не пытается лгать, он не пытается ничего отрицать, и Артур считает, что это победа — небольшая, но победа. — Гаюс думает, что такое обычно случается с маленькими детьми. — Это правда, — говорит Мерлин. Артур вскидывает брови. — Ну, — говорит он, — видимо, не только с детьми. — Видимо, не только. Артур считает про себя до десяти, прежде чем понимает, что Мерлин не собирается больше ничего говорить; а еще он решает, что его слуга-идиот намеренно все усложняет. — Кажется, Гаюс думает, что это молодые и неопытные колдуны доводят себя до такого состояния, потому что не знают предела собственных сил. Мерлин кивает. — Так думает Гаюс. Терпение Артура подходит к концу. — Почему тогда ты это сделал? Мы оба прекрасно понимаем, что ты знаешь, когда нужно остановиться! Мерлин морщится. — Я должен был сделать хоть что-то, — говорит он, как будто это что-то очевидное, как будто Артур какой-то идиот, — там был грифон, если ты не забыл! Как ты собирался убивать грифона без магии?! Хорошо. Ладно. Хорошо. В этом... в этом есть смысл. Признаваться в этом Артур не будет, но... Да. Смысл есть. — А что на счет всего остального? — Он хмыкает. — Тех работорговцев прекрасно можно было победить без магии. — Мы были в меньшинстве, — нетерпеливо говорит Мерлин. — Без магии у нас не было против них шансов. Опять все логично, но говорить об этом вслух вовсе необязательно. — А голова Элиана? — Ему было больно. Он кровью истекал! Мы даже не знаем, дожил бы он до возвращения в Камелот, или нет! И не вздумай, — почти рычит Мерлин, когда Артур открывает рот, чтобы продолжить, — не вздумай даже начинать про Ши! Расскажешь мне, что будет, когда в следующий раз попробуешь победить Ши оружием смертного. А, хотя нет, погоди — кажется, ты умрешь. Артур пропускает это мимо ушей. — Хорошо, но чума? Вот тебе правда, тебе правда нужно было?.. — Люди умирали, Артур, — говорит Мерлин. — И пока Гаюс доехал бы до той деревни и нашел лекарство, они все были бы мертвы. — Ты же мог просто замедлить болезнь, или... что-нибудь в этом духе? Разве нет? — Артур не очень уверен в том, что сейчас говорит — он все еще не понимает, как работает магия, хотя пора бы уже начать разбираться, но это вроде как неплохой аргумент. — Разве нужно было идти и вылечивать каждого больного в этой..! — Да! — кричит Мерлин ему в лицо. — Да! Нужно было! — Ты мог бы просто сделать так, чтобы они не умерли, и... — Хватит с меня делать то, что я «просто могу»! — Мерлин выплевывает последние слова, словно это что-то непристойное, слово это что-то грязное, — хватит с меня просто... просто «делать так, чтобы они не умерли», просто... просто помогать тут и там, по чуть-чуть, по капле в море, хватит... хватит с меня! Надоело закрывать на это все глаза, и отворачиваться, и притворяться, что я не могу им помочь! Так вот я могу им всем помочь! Могу! — Я знаю, — машинально отвечает Артур, потому что конечно же, Мерлин может помочь, конечно, Мерлин может спасти всех этих людей, он вроде как всю жизнь только этим и занимается, да? Спасает людей. Из того, что Артур видел, Мерлин вообще всех спасает — от самых богатых членов королевской семьи до самых бедных нищих, и, кажется, теперь все встает на свои места — — Хватит с меня смотреть, как люди умирают, когда я могу им помочь! — Я знаю, — снова тяжело говорит Артур, — знаю. — Он устало проводит рукой по лицу, чувствуя, как царапают по коже мозоли. — Но ты не можешь спасти всех, Мерлин. Просто не можешь. — Я это знаю, — тут же отвечает Мерлин. — Думаешь, я не знаю? Я знаю, что не могу спасти всех, я знаю это, знаю, что не могу просто щелкнуть пальцами и все наладить, но я должен... — он делает глубокий неровный вдох. — Я должен хотя бы попытаться. — Даже если будешь грохаться в обморок каждую неделю? Артур удивляется сам себе, поняв, что в его словах нет, на самом деле, издевки. Мерлин немного краснеет. — Я наконец-то в состоянии помочь, Артур. Я наконец-то могу не... не притворяться, что это не в моих силах, наконец-то могу помочь кому угодно, и где угодно, и от чего угодно, и ты не можешь... — он качает головой. — Ты не можешь просить меня этого не делать. Просто не можешь. Я не остановлюсь. Ни ради тебя, ни ради кого-либо другого. — Нет, — устало говорит Артур. — Нет, Мерлин. Я не собираюсь просить тебя останавливаться. Мерлин кивает, резко и коротко. — Но учти, — добавляет Артур, — что я не позволю тебе больше доводить себя до такого состояния. Что бы ни случилось. — Не позволишь? — Мерлин суживает глаза. — Я серьезно, Мерлин, — резко говорит Артур. — Ты не можешь выгорать вот так, заботясь только о других. И если это снова случится, если еще хоть раз такое случится, если я услышу хоть намек на то, что ты опять себя довел, я... ...я поставлю тебя в колодки, вот чем должна закончиться фраза, ну, по крайней мере так Артур хотел закончить, вот только я могу спасти людей, я могу помочь им и ты не можешь просить меня остановиться... — Мерлин, — внезапно говорит он, — кажется, пришло время Камелоту нанять еще несколько колдунов. — Что? — Только подумай! — Артуру хочется дать ему подзатыльник, вот только этот идиот все еще выглядит так, будто готов опять рухнуть в обморок, если сейчас хоть ветерок подует. — Так же будет лучше! Все хотят, чтобы ты им помог со всякими магическими проблемами, правильно? Грифоны, виверны, Ши, гоблины, и я не говорю, — быстро добавляет он и поднимает руку, когда Мерлин собирается возразить, — я не говорю, что ты сам не можешь со всем этим справиться, но это как-то многовато для одного человека, не находишь? Мерлин задумчиво жует губу. — Мне это не нравится, — говорит он. — Как мы узнаем, что эти новые колдуны не захотят тебя убить? — Ну, — говорит Артур, — ты вроде как можешь с этим справиться. Ты же можешь отличить доброго колдуна от злого, да? — О, — сухо говорит Мерлин, — точно. Конечно. Как я мог забыть? Нас же различают по цветам, плохие — они носят красное, а хорошие... Артур сваливает Мерлина с кровати.

***

Артур никак не может привыкнуть к мысли, что ему все еще нужно волноваться за Мерлина. Это в его жизни константа, абсолют, это неизменное, вечное, упрямое защитить Мерлина, и не дать Мерлина в обиду, и не дать Мерлину умереть, и не давать Мерлину использовать слишком много магии, и не оставлять Мерлина одного в сражении, и прийти Мерлину на помощь, если колдун или бандит подошли слишком близко, и никогда-никогда-никогда больше не совершать ошибку, думая, что Мерлин непобедим, непогрешим и неуязвим — Потому что Мерлин бессмертен, и он может сам себя исцелить, и у него драконы во множественном числе, которые тоже могут его исцелить, и у него Озерная Леди, которая тоже может его исцелить, а еще его зовут Эмрис, и друиды ему поклоняются, и он владеет такой громадной силой, о какой Артур больше никогда и ни у кого не слышал, но он все еще Мерлин, а Мерлин — он немного идиот, который не может удержать меч в руках, и путается в собственных ногах, и спотыкается на ровном месте, и Артур ни капли не хотел бы, чтобы хоть что-то из этого поменялось. — Так что там с этой друидкой, — говорит Артур, пока Мерлин за локоть тащит его по коридору, — думаешь, у нее нет никаких злых намерений? — Да если она в жизни хоть раз подумала о чем-то нехорошем, то я кролик, — говорит Мерлин и закатывает глаза. — Вижу сходство, — говорит Артур. И спотыкается на пустом месте. — Мерлин! Мерлин резко останавливается перед запертой на засов дверью. — Ладно, смотри, она капельку странная, и уже немного в возрасте, но она правда очень милая, очень, такая, знаешь, добрая... — говоря это, он отпирает дверь и входит внутрь. Внутри, в центре комнаты, обхватив себя руками, стоит пожилая женщина в длинном темном одеянии; откинутый капюшон открывает ее полное лицо, изрезанное морщинами, и заколотые на затылке, немного всклокоченные седые волосы. — Милорд! — восклицает она, только завидев Мерлина, и тут же падает на одно колено в глубоком поклоне. — Ой, — Мерлин заливается краской, — нет, Финна, ну пожалуйста, не надо, мы ведь уже говорили об этом... — Мне кажется, они с Гвейном найдут общий язык, — говорит Артур. А потом смеется, просто думая об этом. Лицо Мерлина горит так, что на нем, наверное, можно жарить яичницу. — Заткнись, Артур, — шипит он. Так что да. Мерлин — все еще Мерлин. И Артур ни за что не хотел бы, чтобы это хоть как-то поменялось.