***
К концу рабочего дня Виктория осталась без каких-либо сил. Оборудование на этом объекте оказалось ещё более древним, чем на её родном 207-м, а потому безжалостно сквозило, трещало и перегревалось. По анализам тоже не наблюдалось ничего хорошего: космическое превышение показателей марганца, ощущаемое даже на вкус железо, на устранение которого не осталось ни раствора, ни сухой хлорки. Всё, что Шумских смогла сделать — это разобрать и почистить задвижку, забив новенький сальник. Но и это не спасло от зловещего свиста, вылетающего на каждом срабатывании насоса. Уши от такой симфонии к восьми вечера звенели жёстко. Сокрушался и желудок, пустота которого не заполнялась со времён завтрака из пары варёных яиц. Проблема была в следующем — еды на остаток дня не осталось, а убогая столовая закрылась на санитарный (пропиварный) день. Попросить что-либо у соседей-нефтяников Вика побоялась, а потому голодная, вспотевшая и морально разбитая поплелась в злополучную баню, а потом в балок, где шконка из спрессованных опилок показалась ей райским ложем. От мыслей об Учиха хотелось то ли блевать, то ли плакать, но ни то, ни другое предательски не выходило. Вертолётов девушка за весь день так и не услышала, хотя, вполне может быть, что они были, но остались за звуками технического процесса не замеченными. Значит, этот косматый чёрт улетел. И скатертью дорога!.. За долгие двенадцать часов крайней смены брюнетка так и не решила, что ей делать. Перспектива терять прибыльную работу не радовала, да и долгов в свою очередь образовалось, как шелков, спасибо заболевшей матери… Нет, Вика не в коем случае её не винила. Мама оставалось единственным близким и родным ей человеком. С отцом она не общалась, хотя тот периодически звонил, узнав неизвестно от какого доброжелателя её номер. А брат… Настойчивый стук в ненадёжную дверь вытряс Шумских из дрёмы. Заходившее ходуном сердце запрыгало в висках, и Виктория, не понимая первые несколько секунд, что происходит, тихонько поднялась с лежанки, с предательским скрипом половиц подойдя к выходу и заглядывая в приличную для сквозняка щёлочку между косяком и дверью. Пришедший явно не обрадовал её задёргавшийся глаз, но она открыла. Мадара стоял и смотрел на девушку уверенно, настойчиво делал вид, что ничего не произошло. Вика же запомнила события прошедшего вечера досконально. — Что-то нужно? — вопреки уверенной обиде, аппаратчица не смела поднимать с земли взгляд, дабы не дать безвольную и неправильную слабину. Учиха, прибывший к порогу «дома» подчинённой будучи абсолютно готовым к любому реагированию, уверенно заявил: — Приглашаю тебя на природу. К дерганию века присоединилась и бровь. Виктория, скрестив руки на заметно вздымающейся от тревожного дыхания груди, недоверчиво буркнула: — А что — там? Обвинишь в распутстве и утопишь в пруду? — Прудов здесь нет, только озеро. — Сути дела, значит, не меняет… — Вчера я был не прав и признаю свою ошибку. А теперь, пожалуйста, надень энцефалитный костюм и выходи. У Шумских побежали мурашки. Подобной наглости она никак не ожидала, собственно, как и этого визита. По напряжённому лицу мужчины читались эмоции доселе не проявляемые, и Вика задумалась. Мадаре от слова «прости/извини» действительно становилось дурно, но предложение он произнёс твёрдо, будто скороговорку, в которой исповедование и не наблюдалось. Однако, ладони в карманах его спецовочных штанов сжались, пытаясь подавить моральное напряжение. Выжидающим взглядом он смотрел на Вику, не знающую, куда себя деть. На её оголённой шее остались фиолетовые следы его пальцев. Он ведь и правда мог её убить… Надавить чуть сильнее, до хруста. И мысль эта заставила содрогнуться от ужаса. У Виктории сознание боролось с чувствами в эти секунды целую бесконечность. Переступая с одной босой ступни на другую, она то и дело дёргала себя за кончик несчастной пряди, умоляя одуматься и сказать «нет». Во многом в этом оставалась виновата не то что бы гордость, а давно данный самой себе завет — не позволяй мужчине проявлять к себе насилие. Мало было рукоприкладства в свои последние годы в Приморье? Но воспоминания опять надавили на больное, вынуждая во избежание когда-то случившегося смириться и сказать… — Это было в последний раз, Мадара. В последний. — скрывая слёзы, Вика зашла обратно в балок, прикрыв двери. Такая реакция на сугубо душевные моменты у неё сохранилась с детства. Как и многие другие привычки. И всё-таки сволочь этот Учиха… Красивая, хитрая сволочь. Такие обычно играют на чувствах, искусно вешают лапшу, качают выгоду. Но выгоды от Виктории Шумских было по минимуму: бесполезные, но порой до боли знакомые детские воспоминания, да приятная компания. Вопреки корыстным целям, брюнет стал замечать за собой опасную привязанность к этой необычной девушке. Случайности никогда не оказывались случайными, а потому он был уверен — она сможет ему помочь. А это никак не вписывалось в его планы. Собственно, как и всё происходящее последние два года. С невесомым рюкзачком Вика вышла к нему и впервые осмелилась посмотреть в глаза. Мадара ждал не свойственные девушкам пять минут сбора с разными думами, но увидев чуть повеселевшую, хоть и зарёванную брюнетку, вдруг успокоился и позволил двоякому отойти на задний план. — Я сделаю вид, что ничего не случилось и вчерашнего вечера никогда не существовало, но и тебе стоит постараться ничего не натворить. Надеюсь, всё ясно. — выпалив наставления с особой строгостью, порозовевшая Шумских уверенно зашагала по ведущей к озеру примятой траве. Учиха усмехнулся, но возражать не стал, хоть и чесалась рука зарядить напыщенной девчонке по заднице. Романтичными серенадами двоих обречённых проводили к водоёму кровожадные комары и оводы. На спине у Мадары задорно шуршала сложенная в футляр палатка.***
У воды воздух казался тяжелее. Бесформенное озеро тянулось вдоль объекта и леса змеёй, больше напоминало тонкую, бегущую реку, но виной тому оказался родник, бьющий у глиняного оврага с кустистыми зарослями крапивы за самым пунктом входного контроля. Пройдя достаточное расстояние, чтобы обрамлённый колючей проволокой забор организационной территории исчез из виду, Вика остановилась и вдохнула травяной аромат всей грудью. В зелёном сене осоки розовыми бликами возвышались стебли Иван-чая, местами пушился дикий табачок, а в некрутой низине тянулась берегом коса из песка и мелких камушков. По другую сторону к потоку склонились и едва шевелили кронами ивы. Солнце село и дымчатый мрак опустился на лес загадочными тенями, бегущими по тронутой ряской глади. Убедившись, что аппаратчица не отвергнет пейзажа и не отправится вдоль русла дальше, Мадара спустился к воде, прощупал землю на наличие обманчивого ила, и только тогда поманил за собой девушку, помогая ей не скатиться по скользким лопухам кубарем, держа за руку. Спецовочные берцы на массивной резиновой подошве всё же пошли по листве маслом, и Вика с писком полетела вниз, инстинктивно схватившись за одежду Учиха, чтобы не расшибиться. Тот удержал равновесие, прижал брюнетку к себе и благополучно затормозил у сухой дубовой коряги. — А это было близко, Шумских. — с улыбкой иронии, не отпуская её талии и вспотевшей ладони, Мадара пнул некогда дерево ногой, откатывая его на безопасное расстояние. Испуганные зенки девушки посмотрели на него с долгой, томительной паузой, но скромно сменили ракурс, как только удерживающая рука нежно провела по плечу, успокаивая. Виктория с опаской покосилась на острые сучки, деликатно вывернулась, отлынивая от брюнета, и только потом съязвила, подбирая с травы упавший рюкзак: — Не обольщайся. Из меня вышел бы никудышный шашлык. Но Учиха и не думал. С довольной ухмылкой снял со спины ношу, вытряхнул её, принялся собирать. На странное шуршание Вика обернулась, прикинула, что к чему, подошла ближе, осматривая получившуюся палатку. — Только не говори, что мы здесь заночуем! — На ужин рыба. — Мадара, что за дела?! — Ты просто не ела ту, которую я готовлю. — Издеваешься?! — Нет, — поднявшись с корточек, длинноволосый отряхнул руки, оценил сооружение на целостность и ровность, а потом обернулся к недовольному, но очень милому лицу, застегнув на капюшоне антимоскитную сеточку. — Можешь залезть во внутрь и отдохнуть. Пойду поищу хворост. На этих словах Учиха сноровисто взобрался обратно на холм, где начинался пестрящий звуками природы лес, и в полном игнорировании возражений отправился по заявленным делам, оставив обалдевшую Вику с открытым ртом таращиться в кромешную темноту. От страха аппаратчица ещё раз крикнула в чащу ненавистное, но нужное до чёртиков имя, но услышав в ответ лишь отдаляющиеся шаги и монотонное стрекотание сверчка, с содроганием выдохнула. Вариант плюнуть на всё и как-то дойти до балка с тусклым огоньком телефона через всю пройденную, виляющую между кустами и деревьями тропинку, отбил раздавшийся в глубине писк ондатры. Осев на гальку, Шумских завернулась в прихваченный с собой плед, прижалась спиной к входу палатки и смело начала держать свой пост, превозмогая панику. Заячье сердце билось быстро, но на душе всё равно было тепло и спокойно. Такую скептическую заботу к Вике проявлял только старший брат, и сходство это порождало невообразимое чувство. Жёлтым блинчиком на небе взошла полная луна, тусклым свечением замигали звёзды. Под шипение далёкого факела, жужжание насекомых и обнадёживающее эхо, что отбрасывал в лесу треск, Вика закимарила и даже почти уснула. Сквозь дрёму она ощущала, как ныли ноги и пустой желудок. Как Мадара вернулся, тихонько сложил охапку веток к тому самому бревну, чиркнул спичками. Вскоре послышался запах дыма и всплеск воды. С неохотой, но большим интересом Виктория подняла голову, потёрла мутные глаза, в мгновение прозрев от увиденного. Учиха вылез из приличной мели с барахтающейся щукой, что словил и оглушил руками. Вынул из кармана штанов с принтом армейской экипировки складной нож, вспорол ей брюхо, почистил, насадил на прут, подвесил над получившимися углями. — Можешь ещё поспать, шуметь больше не буду. Вздрогнув от внезапного разоблачения, Шумских поругала себя за плохой шпионаж и с безысходностью поднялась с пятой точки, подойдя к костру. Прохлада ночи окутала всё вокруг, прогнав приставучих мошек, но щиплясь холодной свежестью. С мурашками по коже девушка заметила, что генеральный в одной футболке — без верхнего камуфляжа, в котором был. — Где твоя куртка? — Сушится на дереве. Намочил. — Снять сразу не догадался? — Ты беспокоишься за то, что я замёрзну, или же за будущую пригодность одежды? Румянец на щеках аппаратчицы вспыхнул с новой силой. Видимо, припекло. Она так ничего и не ответила. В чёрной гуще обрамляющих пламя углей оранжевые жилы заставляли дерево издавать треск, разваливаться прахом. Коричневая корка рыбы пустила аппетитный аромат; брюнет повернул тушку боком, вернулся в прежнее положение — полулёжа на тёплой от зноя дня земле. Огненные блики на его спокойном, но всё же устрашающем само по себе лице напомнили Виктории самый первый, самый яркий сон, связанный с ним: поток жара, поле кровавой битвы, взмах наносящего урон клинка… Заведомо отойдя на шаг назад, синеглазая собралась с силами и на последних искрах храбрости задала мучающий долгое время вопрос: — Кто такая Изуна? Учиха даже не дёрнулся. Конечно, он предполагал такой нюанс — симбионирующие игры разума, но чтобы железный занавес его сознания приоткрылся настолько… — Изуна — мой покойный брат. Стыд и страх накрыли Вику с головой. После случившегося в бане она вспомнила ту гнетущую опаску, которая сопровождала её нутро при их встречах. А сейчас шестое чувство буквально изводило, умоляя ретироваться, но было уже поздно. — Шумских, иди сюда. — тихо воззвал он, похлопывая природный настил рядом с собой. От мягкости полушепота Вика напряглась сильнее. Ещё немного, и она бы рванула в куда менее опасную чащу на всех парах… Но что-то во взгляде, полном беспомощного страдания, заставило её пересилить себя и остановиться. Мадара ждал. Когда ватное тело Шумских легло рядом, боязливо прижав к груди кисти, он обнял её, притянул ближе, уткнулся носом в макушку. Ему стало лучше. Вика знала лишь одну спасительную панацею — выговориться. — Что с ним случилось? — Ранили во время сражения. Он умер у меня на руках. — Вот как… — Его последняя воля завещала защитить клан, не позволить его опорочить. Я не смог этого сделать. Цикл воин и сражений в ничтожной реальности так и продолжился, а жажда победы неминуемо сводило всё к повтору. Единственным выходом из замкнутого круга станет Бесконечное Цукуёми. Лёгкими касаниями Учиха гладил голову аппаратчицы, смотря на огонь. Её пульс спешил, сбивая дыхание, а сама она не смела шевелиться, с тяжёлыми мыслями переваривая то, о чём он говорил. Вечный сон, заветный. Гарантия осуществления всеобщих желаний без кровопролития, потерь, скорби. На мгновение Вике представилась неясная вселенная, из которой Мадара прибыл, и далёкие от понимания мотивы призрачно прояснились. — Я не в праве говорить, что ты поступаешь неверно, но утрата родного человека иногда затмевает нам глаза горем, не давая прозреть. — Объясни. Аргументами Шумских совершенно не владела, но отстоять точку зрения требовалось. Поразмыслив, стоит ли ворожить запрятанное далеко-далеко в глубине души, сокровенное и дорогое, девушка с неуверенностью начала, сжав в ладони ласкающие её пальцы: — У меня тоже был человек, которого я потеряла. Поэтому, мне как никому другому известно, как вина наседает тяжёлым камнем, не позволяя дышать и осознавать цену потерянного. Только оставшись наедине сама с собой, я поняла, что жизнь за жизнь — это жертвенная награда. Я — это продолжение его. Его вложение в будущее… — слыша, как Вика мужественно глотает все внутренние переживания, Учиха приподнялся. Позволил ей скрыть слабину, которую она не хотела бы ему показать. — Он живёт в моём сердце и видит мир моими глазами. Вот, что я имею ввиду. Еле уловимое дёрганье не осталось для брюнетки незамеченным, и она посмотрела на собеседника, ожидая каких-либо изменений в его мимике, но такового не произошло. Тут же на неё навалился шквал слабохарактерного настроя — ну что за бессвязную чушь она сморозила? И от этого Шумских вновь устроила себе внутренний нагоняй. Мадара же бесстрастно снял с самодельного вертела равномерно пропечённую рыбу, избавился от хребтовой кости, посолил из припасённой с собой коробочки. Подал аппаратчице, а потом ещё раз посмотрел на её жалобный вид, загнав все думки в стойло трезвого разума. — Мы с тобой прожили разные жизни, Вика. Ты ведь даже не знаешь, сколько мне на самом деле лет. Сколько крови на моих руках. Сколько загубленных судеб. — В любом случае я знаю одно, — приняв ужин и визуально прикинув, насколько выглядит внешне мужчина, Шумских с хитрой улыбкой подняла палец к голове и постукала в висок. — Если ты найдёшь здесь что-то, что поможет тебе вернуться, ты непременно вспомнишь эти слова. Пусть даже и лицо моё позабудешь. После последней фразы, прозвучавшей на фоне наигранного весёлого настроя с нескрываемой грустью, Виктория принялась за щуку, хотя никогда это пресноводное не любила и в некоторой степени брезговала. А ведь Учиха не соврал… Действительно, получилось вполне сносно. Мадаре хотелось бы сказать нечто её достойное, но вместо этого он промолчал, с умилением наблюдая, с каким полезным для её худобы аппетитом Шумских разделяет с ним трапезу. — Тебе не кажется смешным, что каждый раз, как мы с тобой пересекаемся, мы то едим, то пьём? — вдруг с тихим смешком спросила она. — Это даже хорошо, — присоединяясь, ответил Учиха. — Пищу пропускать не стоит, а то не будет сил на детей. — А пить тут причём? — Виктория уже смирилась с болезненными, но стандартными темами про продолжение рода как основной смысл существования женщины, а от него — тем более. — Алкоголь помогает расслабиться во время самого процесса зачатия. В малых дозах. От нервного смеха девушка поперхнулась, а косточка, которую она в этот момент обсасывала, полетела в догорающий костёр с фееричной скоростью. Залившись хохотом пуще прежнего, Виктория и не заметила, как мужчина, державший до сего момента и так незначительную дистанцию, подполз и оказался совсем рядом, украдкой томного взгляда блуждая по её рожице. Только когда до мозга дошла настораживающая тишина, аппаратчица поняла, что Мадара сидит позади, укрывая обоих пледом, обнимая и вороша золу подпалённой тростинкой. — Ты просто пошляк… — Вика прижалась к его туловищу и облокотилась головой на плечо, наслаждаясь уютом. — Неужели не найдёшь ту, кто укротит твой пыл? — А ты — жуткая собственница, Шумских. — Только не такая отчаянная, как твоя Мадлен. — Она не моя, — брюнет отозвался резко, но тут же хитро парировал: — Но подобных ей в моём окружении много. — И что только они в тебе нашли? — подыгрывая, задалась риторикой девушка. — Ты ведь совершенно не романтичный! У Мадары взыграло неукротимое самолюбие и он с укором посмотрел на светящиеся от забавы синие глаза. Вот же зараза!.. — Хочешь сказать, этот вечер не считается? — рукой он сильнее обвил Вику за скрытую под бесформенной спецовкой талию, прижавшись прохладной щекой к горячему уху. — Конечно. — Виктория не собиралась сдаваться, завороженно смотря на дорожку лунного света, отражённого в озере, продумывая дальнейшую подколку. На ум неожиданно пришёл детский мультик про волчка и существо с нарицательным именем — Большой Ух. Брюнетке представилась эта картина: Учиха в окружении танцующих космических медуз… — Что же для тебя «романтика»? — с неподдельным интересом спросил он. — Ну, хотя бы самое банальное — букет цветов. — Каких? Повернувшись, Вика осеклась, едва не коснувшись его губ своими. Близость манила поддаться, и почти совершив поцелуй, Шумских легонько боднула его подбородок лбом, расторгая взаимное желание. С пониманием абсолютной абсурдности и наглости, она бесстыдно прошептала: — Речных… лилий. — Что ж, — Мадара в миг поднялся, стянул с себя футболку и направился к водоёму, бурча с усмешкой: — Будут тебе лилии. — Да я же пошутила! Стой! — Виктория подскочила вслед за ним, намереваясь остановить, но сильный всплеск воды остановил на первом же шаге. В ночных потёмках, хоть глаз выколи, не было видно ничего. Лишь по удаляющимся ныркам и выныриваниям брюнетка с тревогой предположила — Учиха поплыл достаточно далеко, чтобы скрыться из виду, и исчезнувшая со временем рябь это подтверждала. В минуты благодатной тишины, разбавляемой лишь шелестом сонного леса, Вика вдыхала чистый воздух, понимая, что впервые за долгое время по-настоящему счастлива. Пусть счастье это сомнительно и ненадёжно, а она — просто дурочка, ждущая свою любовь на берегу, не зная, вернётся ли она, или всё происходящее — слишком хороший сон. С неба сорвалась звезда. Ещё одна, и ещё… Степенно наступал август, на горизонте светлел первый брызг алого рассвета. Мадара подошёл к ней со спины. Подкрался, словно голодный хищник, лишая жертву жизни укусом — поцелуем в изувеченную шею. Охапка жёлтых кубышек упала наземь, и лишь единственная в озере белая кувшинка осталась в его руке, найдя покой в волосах Шумских. От него веяло холодом, речным душком и лесной растительностью, от которой кружилась голова и тянуло чрево. — Пойдём, ты замёрз… — Вика скромно, но настойчиво настолько, насколько могла, поманила Учиха в палатку. И там её горячие пальцы дотронулись до рельефа мышц, приласкали лицо, зарылись во влажные путы волос и сдались, когда губы его дотронулись до её губ, целуя страстно, настойчиво и необратимо, будто бы эта ночь — последняя. И она — единственное, чего он хочет в этом дрянном мире перед тем, как начало предстанет вечным сном. Сначала он разгорячил её: ласкал языком бледную кожу, зализывал свои же метки, оставлял новые. Гладил вздымающуюся грудь, игнорируя мешающую одежду, которую, впрочем, не постеснялся вскоре стянуть. Страсть кипела, бурлила крутым кипятком, остужающим любой позыв прекратить, и Виктория, тихая Виктория, отдалась ему вся, без остатка. Перешагнула черту, поставила точку невозврата. Дотронулась до напора, упирающегося в живот, сжала. Впервые услышала хриплый стон, убедившись, что всё делает правильно, не спешит. Расценив это как сигнал к готовности, Мадара приподнял за поясницу, избавляя сводимые в волнительной судороге ноги от покрова штанов, нижнего белья. Никогда такая гуманная черта, как терпение, не контролировала его в интиме, но с Шумских всё было по-другому. Её нутро вожделело нежности, и он сдержался, кусая её острые плечи, ключицы, дабы не изменять самому себе. Боль — это сладко. И ему нравились глухое мычание девушки, когда старые гематомы надрывно ныли под его безжалостной хваткой. Вика помнила свой первый раз: небрежный, быстрый, пресный. Помнила и все другие, связанные с одним и тем же человеком, разбившим её сердце. Но сейчас над ней было не то ненавистное лицо, не те зелёные глаза и не раздражительно кудрявые волосы. Порочный чёрт мял её груди, щекоча нагое тело жёсткой копной. Такой же жёсткой и потрясающей, как и он сам. Между ног намокло и болезненно тянуло, однако тело всё ещё сотрясала дрожь сомнения и подсознательного страха перед предрешённым. — Мадара… — Да? — от его нетерпеливого воздыхания ей срывало крышу, и Шумских на секунду растеряла все тревожные мысли. — Я не испытываю… М-м-м-… — пальцами Учиха зажал склизкий клитор, массируя его и проникая чуть ниже. — У меня с этим проблемы, я не… Долгожданный шлепок по вожделенным бёдрам раздразнил мужчину ещё больше. Её тайные комплексы всё это время плавали на поверхности фраз и сознания, а он только сейчас познал, что и к чему относилось, и от этого попробовать аппаратчицу захотелось не просто для своей похоти, а с бешеной яростью, чтобы кайф ощутила и она. — Поворачивайся. — слюна подошла к нёбу, когда Виктория покорно встала на четвереньки, картинно подставляясь легчайшим преткновением промежности к его налитому паху. С треском Мадара разделался с тканевым ремнём спецовки, неторопливо размазал по стволу смазку, обнажил крепкую, пульсирующую головку. На тонком настиле ссадило и жгло колени, ладони колола не примятая местами трава, но Вике нравилось неудобство. Нравилось его повеление, изводящая плоть, дразнимо водимая по гладким губам… Языком мужчина очертил изгиб спины, дошёл до шеи, укусил за загривок, вынуждая прогнуться ещё — Скажи мне, что я должен с тобой сделать? И сдавленный страстью голос, не раздумывая, подписал себе приговор: — Отымейте, — жадный поцелуй скрепил печатью. — Мадара-сама. Свет утреннего зарева проник в палатку, упал на на линию позвоночника, на лопатки, на родимое пятно на правой доле бедра. С рыком дикого зверя Учиха толкнулся вовнутрь, игнорируя тесноту, чей долгий покой прошёлся поперёк пупка сухой болью, отдающей в подреберья. У Шумских был узкий, но сочный таз, выразительно торчащий лобок и кости, за которые он держался, контролируя глубину, чтобы задеть нужную точку… Но и без неё игривое блаженство единения осело в животе, стоило вернуться в игру теребящим естество пальцам. Такт в такт, желаемое к желаемому. Мадара не внимал ей больше — трахал с жестокостью, хлестал рьяно, будто пытал, а не приносил удовольствие, от которого Вика заливисто стонала — сначала от рези, а после — от оргазма. Первого в жизни, неизмеримого. Врезавшегося в память сладким потоком незабываемого спазма и елейной истомы, сводящей тело в беззащитный комок. Провалившись в нирвану, Виктория ослабла и позволила Учиха драть себя спереди, пока ноги приятно дрожали на его плечах, а сам он прожигал любовницу довольным взглядом, пока нега не подошла к пику, заставив закрыть глаза. Когда рывки сорвались на вколачивающий темп, а дыхание Учиха гортанным рёвом разразило мускусный воздух, Виктория из последних сил подтянулась и сжалась, обрамив лицо мужчины нежными ладонями. — Можешь в меня… Исступление было неминуемо близко, и перед тем, как щедро кончить, упираясь в бархатную шейку, Мадара скомкал спутанные волосы аппаратчицы, натянул, заставив прогнуться, захныкать, и с упоением прошептал: — Мне не требуется разрешение. Солнечные лучи пробивались сквозь деревья, пускали водяные блики, проникали в укромное место через сетчатое окошко на верхней тканевой стенке, усыпали бронзой пряди, рассыпавшиеся по руке, как трофей и как самая ценная награда. Вика засыпала недолго: сопела под боком, стараясь не проронить всхлипывание от перенесенных в экстазе мук, сжимала бёдра, когда фантомная пульсация прогоняла из внутренностей терпкое семя. Весь трепет усох в жаре похоти, и удовлетворение смыкалось в тишине и спокойствии без бредового тактильного контакта. Мадаре грезилось, что он умер и попал в рай, где никогда не был и уже никогда не будет. Ангел с траурной лилией лежал рядом и оплакивал чёрта, взывая к Господу, чтобы тот отпустил все его грехи.