Хорошие девушки в кустах не валяются

Разговоры с мамой о насущном никогда не заканчивались на полуслове: длились часами, в редких случаях с минутными перерывами, когда сгорали на счету деньги или возникало желание остановиться и всю выложенную информацию переварить, но сегодня выписавшаяся из стационара Лидия Шумских била все поставленные за годы рекорды, перезванивая дочери вот уже четырежды за день. В очередной раз поставив на плиту чайник, Виктория незаметно для экранного взгляда матери зевнула в кулак, возвращаясь за кухонный стол, где всё это время сидела. За окном крапал дождик, плыли дымчатые тучи, шелестели облетающие кроны примеривших желтизну берёз. Вике выслушивать родительницу порядком поднадоело, но она мужественно держалась, не смея её перебивать и тем более обрывать. Не позволяла совесть и весьма печальное — дочь — единственный человек, кому инфантильная Лида могла доверить душевные печали.       — У вас там что, так холодно? Или с батареями опять проблемы? — заболтавшись о будничном, женщина вопросительно вздёрнула подбородок, чтобы оправа очков сместилась к краю носа и позволила ей взглянуть на дисплей. При всём при этом Шумских-старшая продолжила вязать; для этого ей не требовалось смотреть на помнящие монотонные движения пальцы. Будь изображение на ноутбуке чётче, Лидия бы непременно увидела, как порозовело так похожее чертами на неё — лицо девушки. С самого утра аппаратчица забурилась в вязаный свитер, в горловине которого можно было задохнуться, но так и не захотела его снять, хотя температура в квартире к тому располагала.       — Да, прохладительно. — подтвердила брюнетка, поднимаясь, чтобы в очередной раз сделать чай. На шее, плечах и запястьях ещё остались и не спешили сходить жёлтые пятна — засосы и синяки от безжалостных ласк Учиха Мадары, но матери о них совершенно не обязательно было знать.       — Понятно. Сухие чаинки чёрными крапинками покрыли гладь заполненной кипятком кружки. На какой-то момент брюнетке показалось, что заварка сложилась в расплывчатый рисунок, пророчащий по законам гадания ближайшее будущее. В детстве у неё даже была целая книга толкования подобного, и если бы Вика знала, как стыдно ей будет после проведённой на природе ночи, она бы непременно обратилась к помощи засушенных листочков. Но уже всё. Надо было раньше. То утро запомнилось Шумских на роковое «навсегда». Вряд ли мозг позволит когда-то выбросить из хранилища информации такую страсть, которая творилась в душной, неудобной палатке, а после и в вертолёте по пути назад в город. До сих пор при одном лишь срывающем крышу «Поворачивайся» у аппаратчицы слабели ноги, что уж тут говорить про тянущий сладким спазмом живот и краснеющие уши. Так или иначе Вика сто раз пожалела о том, что соблазнилась. Как бы не манил к себе хитрый чёрт, как сказочно бы он не ухаживал и не дурил словами, она вспоминала смену на диком месторождении со стыдом и болезненным ранением гордости. Слишком быстро она сдалась, слишком поторопилась. Бессовестно показала Учиха всю заныканную на крайний случай слабость, хоть и получила взамен невообразимый кайф. Первый раз в жизни…       — Вика, ты долго ещё в партизанку играть будешь? Я что, зря уже в который раз тебе сегодня звоню? От мыслей, греющих и съедающих душу, аппаратчица задумчиво поплыла по пойме бытовых дел, позабыв, что вещание с приморьем ещё не окончено. Застыв вполоборота с кружкой «чёрного» в руке, Вика с подозрением и непониманием спросила:       — В смысле?       — Да у тебя же на лице написано всё, и пропадаешь ты подозрительно часто. Нашла уж, что скрывать! — от всплеска эмоций Лидия Васильевна даже убрала практически довязанный шарф, сняла окуляры и с довольным прищуром уставилась на экран. — Как его зовут хоть? До Виктории дошло и она раздражённо поставила напиток на стол, рядом с собой. Такие разговорчики ещё с бородатых времён её угнетали.       — Мам, давай не будем.       — А где вы познакомились? На работе? — не унималась женщина. Как бы Виктория не желала сохранить всё в конфиденциальности, напор матери и излишне грузные чувства заставили железный занавес вокруг личной жизни девушки надломиться, выводя на вынужденные откровения:       — На работе. Зовут… — воцарилась секундная, но вполне заметная пауза. Вика, подавляя нервный смешок, продолжила: — Михаил. Больше ничего не скажу, даже не спрашивай! Однако и этой информации для любопытной женщины оказалось достаточно. Хитро улыбаясь, Лидия смирилась с непоколебимой замкнутостью дочери и воссияла в торжественном всплёскивании рук:       — Ну, слава Богу! Главное, что не японец. Твоя бабушка всю жизнь от Аркаши намучалась, до такой степени он щепетильным был. Своего отчима, Араду Тива, Лидия никогда не любила ни как отца, ни как мужчину своей покойной матушки, ни как человека, благодаря которому вся семья тогда оставалась наплаву. Возможно, всему виной выступала элементарная зависть, детская ревность, хотя на тот момент у Шумских-старшей уже была своя держащаяся на ниточке семья. Просто не по душе мягкотелой и эгоистичной в некоторой степени Лидочке был нрав строгого и непоколебимого азиата. И даже после его кончины женщина каверзно называла его «Аркаша», теша своё самолюбие.       — Ага… Вике же сидеть на стуле стало совсем неудобно. Мало того, что она не знала, куда себя деть, так ещё и на телефон пришло со звоном колокольчика сообщение: «У тебя сломан звонок, Шумских». Вспомни Мадару, а вот и он. У девушки медленно, но верно началась шебутная паника.       — Ладно, я хотела сегодня прибраться. — отдалённо начала завершать разговор брюнетка.       — Да-да, мне тоже нужно будет навести порядок, — Лидия своим материнским инстинктом ощущала, что у дочки намечается нечто не для её глаз, а потому как можно скорее заключила и поспешила нажать на кнопку сброса видеосвязи: — Целую, ещё свидимся! Под долгожданное пиликанье Виктория подорвалась, напугала резким движением мирно сопящего на коленях Огурчика и помчалась в коридор, где первым делом убрала с видного места лежащий на комоде городской журнал, на обложке которого красовался генеральный директор «Муген», и уже потом остановилась, бесполезно отдышалась и прильнула к глазку входной двери, убеждаясь, что мужчина ещё там. Была не была. Тронула ручку, отворила. И всё же по натуре своей девичьей Вика была настоящей трусихой. Ей хватило в своё время смелости покинуть родной Владивосток, приехать в богатый, но совершенно чужой и скупой на ласки природы город, работать у чёрта на куличиках, но не посмотреть мужчине, трахающему её с недавних пор, в глаза. Дьявольские глаза. Такие же чёрные, как марганец, которым она регенерировала фильтр. Учиха Мадара с предупреждениями о визите не считался, это уже стало ясно, как день, но вот только Шумских шестым чувством предугадывала каждое его появление. Жаль, что с этим талантом не берут в Битву экстрасенсов… Буровя растерянным взглядом его пиджак, брюнетка дёргано кивнула головой в знак приветствия и отступила назад, будто от мужчины веяло опасным огнём. У Мадары при виде аппаратчицы с её выпученными глазищами ёкало в груди и отдавало туда, куда известно, но что-то в её поведении в этот раз заставило эту теплоту охладеть. Изменившись в лице, Учиха, дабы убедиться, что его догадка верна, протянул руку к щеке, но так и не смог до неё дотронуться: Виктория вжалась спиной в стенку, а после, осознав, что пятиться дальше попросту некуда, тихо вставила и торопливо зашагала обратно на кухню:       — Сделаю чай. За секунду поборов в себе желание схватить брюнетку в возвращающем манёвре за руку, мужчина, едва обождав, направился за ней. И что это за клоунада? А Вику колотило, будто бы дом объял злющий мороз. От напряжения она ёжилась так, будто за спиной кралось хоррорное чудовище, а не любовник. Всеми фибрами души ей хотелось кинуться к нему, вновь подчиниться, позволить целовать, да целовать как следует — страстно, горячо, непристойно. Забить на все эти рамки приличия, стыда, воспитания, нравоучений… Но внутренняя Шумских уверенно держала бразды правления и не позволяла сделать лишнего. Не позволял и страх, что всё закончится, когда она позволит ему себя окончательно подчинить. Осторожно, эфемерно и успокаивающе Мадара прижался к ней сзади. Волевая копна его жёстких волос рассыпалась по плечам, прилипла от статики к одежде. В теле Виктории вспыхнул жар и сердечный трепет, от которого заложило звоном уши. Хвойный шлейф парфюма окутал её рассудок, успокоив отчаянную тревогу аурой ностальгически родного. Горячими пальцами Учиха оттянул давящий ворот, дотронулся до болезненно-жёлтой шеи. Под линией вены клокотала ускоренная пульсация, и так остро захотелось вдруг попробовать на вкус эту солоноватую, пьянящую кровь, но мужчина сдержался. Крепко сжал бедро, поцеловал кожу. Ткнулся в самое здоровое по цвету место носом, привлекая тем самым внимание. Что в «Древе», что сейчас Шумских поняла, что значит быть «как за каменной стеной».       — Значит, теперь ты меня боишься. У Мадары голос всегда звучал низкими нотами, харизматической хрипотой, а сейчас — ещё сексуальнее и ещё ниже, будто на последнем вздохе. Ещё немного и — всё пропало…       — А стоит? — как и во всех критических ситуациях Виктория включила «дурочку». — Ты же и мухи не обидишь. Балансируя на канате, на тончайшем весеннем льду, синеглазая продолжила искренне надеяться, что насмешливая язвительность не уложит её на лопатки, как это было в прошлый раз. Ситуацию спас чайник, завопивший носиком предупреждающую сирену. Как от самой мягкой и тёплой постели, Вика оторвалась от Учиха и, всё ещё не оборачиваясь, заварила обоим по кружке. Себе — с совушками. Ему — однотонную, кофейного цвета. Пить этот химозный Тэсс ни в какую уже не хотелось, но для разряда обстановки требовалось. Пришлось всё же подать на стол и чай, и залежавшееся в шкафу печенье. Мадара закипал похлеще воды, а потому как только с сервировкой стало покончено, он мягко дёрнул несносную Шумских за плечо, прижимаясь настолько вплотную, что бедняжка от страха упёрлась до неприличного на заставленный стол. Такой десерт мужчина уважал больше.       — Тогда давай расставим всё по местам. Хочешь вернуться к нейтралитету? — наконец-то он увидел её глаза. Снова напуганные и, кажется, не только из-за ситуации, но и вопроса. — Хочешь или нет, Виктория? Двести милиллитров крутого кипятка по обе стороны бёдер показались брюнетке куда более устрашающими, нежели какой-то там тренированный и больной на голову Учиха, и она легонько, как можно более осторожно слезла, стараясь не задеть коленками «собеседника». Поставленный выбор действительно ставил в тупик, вынуждая многозначительно молчать и думать, чего же душа желает больше. И пока здравый смысл одерживал несущественную победу, Вика честно призналась:       — Не знаю. Мадара хмыкнул. Именно такой реакции он и ожидал, как и всё остальное после первой ночи. Шумских — не Мадлен и не прочие, чтобы преследовать или гордиться фактом соития с иностранным дядечкой, у которого член такой же толстый, как и кошелёк. У Вики от малого достатка тоже прослеживались алчные помыслы и жадные привычки, но ей за это хотя бы было стыдно… А за секс спустя три месяца знакомства — куда более совестно, но Учиха на честь брюнетки бросать тень и не помышлял: в его менталитете всё складывалось куда проще. Присвоив себе ближайшую кружку, Мадара попробовал на вкус абсолютно пустой в сравнении с традиционным японским напиток, глядя без отрыва на брюнетку тяжёлым взглядом не сокрытого под чёлкой глаза. Хотела было Виктория сказать, что с рисунком под детский лад — это её кружка, но поборов истеричный хохот кривым смыканием губ, промолчала. Села за стол и повернулась к Учиха боком. Тот остался стоять у неказистого кухонного гарнитура, облокотившись и всё ещё бесстыдно таращась с выводящей из себя ухмылкой. Дурдом.       — Будем расценивать это как отрицательный ответ.       — Я ещё ничего не утверждала.       — Оно видно. От злобы, с которой Шумских посмотрела на него, Мадара удивился, но не подал виду: терпеливо проглотил горячий навар, продолжив игру в «гляделки». Назревало нечто интересное, ибо такой энергетики Виктория не источала при нём никогда. Видимо, дошла до точки кипения.       — А как мне себя вести? Мы с тобой как случайные знакомые! — прежде спокойный и приятный слуху тембр аппаратчицы съехал на насыщенный эмоциями тон. — Все наши встречи основываются на твоём изучении меня. А интим…       — Интим — вполне взрослый исход взаимных притяжений у взрослых, Шумских. Все здоровые отношения строились, строятся и будут строиться на этом. Девушка попыталась дать ответ, но вдруг замолчала. До её раскалённого обидой пыла дошёл контекст тщательно завуалированных брюнетом слов… И щёки зардели пуще прежнего, пусть бдительный разум и твердил, что наверняка он наплёл ей сладкие враки, чтобы та успокоилась. Сейчас брюнетка выглядела намного лучше, чем в день возращения с вахты и при их первой встрече, как подметил для себя Учиха. В обстановке дома веяло простотой, уютом, и Виктория чудесным образом вписывалась во весь интерьер и аурой, и обликом: крупная вязка зелёного свитера заканчивалась на уровне колен, а по ногам струились скромным кружевом чёрные колготки. Определённого стиля Вика и правда не придерживалась: любила женственную обувь, классические платья, акцентные серьги, но темп жизни безжалостно сносил её к спортивным штанам и мастерке. К безразмерным рубашкам и кофтам, чтобы скрыть изрядную худобу и временами покатый от сбитых гормонов живот. Ко всему прочему от зоркого глаза Мадары не скрылись отросшие пряди чёлки, распавшиеся по обе стороны лба. Значит, решила отращивать… Что вкус, что восприятие мира у аппаратчицы колебались где-то далеко от моды и изыска, но что-то в этой несуразности всё же играло роль изюминки, вызывающей интерес. Взять даже неизменную привычку ковырять один палец другим — до мяса, до незаживающей ранки, вдавив голову в горловину одеяния. Изуна тоже так делал.       — Давай договоримся, — пустой стакан с глухим стуком опустился на стол. — Помимо того, что ты раскрываешь моей воле все потайные ячейки своего разума, так ещё и умудряешься неплохо расшифровывать в это время мои. Хотя, признаюсь честно, я не ожидал подобного поворота. Не смотря на сильное желание высказаться, Вика молчала, продолжая тыкать изувеченный указательный. От погоды и беспричинного недосыпа её нудно клонило в сон, и дрожь в конечностях и груди ничего с этим не могла поделать. Учиха сел рядом, спокойно оттащил руку от монотонного занятия, сжал её ладонь в своей. У Виктории при каждом зрительном контакте с мужчиной пробирало всё тело так, что ни одна рюмка настойки и рядом не стояла. В черноте взгляда едва уловимой рябью действовал риннеган.       — Мы с тобой крепко связаны. Полагаю, притяжение между нами — и ментальное, и физическое — это ключ к выходу в мой мир. Чем сильнее оно будет, тем быстрее я смогу разгадать загадку и уйти, продолжив свою миссию. Неслучайно я вылавливаю в омуте твоего сознания отголоски своего прошлого, будто бы ты — моя проекция. Аппаратчица занервничала. От разговоров на пока что единственную общую для них тему у неё холодели пальцы, просачивался пот, отрезвлялся разум. С самого сознательного возраста Вика опасалась психически неуравновешенных людей, пагубных привычек, сопутствующих им, собственно, как и любой другой адекватный человек, но в случае с Учиха она сама от себя не ожидала, что поведётся на его манипуляции, как малое дитя. После гипноза и душещипательных речей у Шумских не оставалось сомнения — мужчина не врёт, даже не приукрашивает свою некогда реальность, вот только кто другой давно бы уже покрутил пальцем у виска, а ей это сделать что-то да мешало. Из доказательств — неоспоримый факт того, что она видит во снах и в момент, когда глаза уводят в бессознательную спираль. Почему только она? Только ли? Проголодавшийся Огурчик со скрипучими воплями пожаловал на кухню, запрыгнул Мадаре на штаны, изваляв качественную ткань в шёрстке. Пушистый предатель облюбовал длинноволосого ещё при первой встрече, хотя никого кроме своей хозяйки и смотрительницы в котоотеле не признавал. Устроился на ногах, помял белыми лапками плоть, замурлыкал. Подобным жестом он сбавил гнёт напряжения, опустившегося на Вику.       — Позволь мне решить твои проблемы, а сама помоги решить мою. Так мы продвинемся намного дальше. От касаний Учиха брюнетка отогрелась. Вечно ледяные руки приняли спасительное тепло, распространяясь по всему одеревенелому организму, и Виктория пожелала сделать, о чём шептала природная женственность — сплела свои пальцы с его, прижав к лицу.       — Куда уж ещё, Мадара… В словах тихой полуулыбкой послышалась печаль. У Мадары внутри всё переворачивалось, когда она проявляла такую несвойственную ей слабость, до робости трепетную нежность. Её хотелось защитить, но спугнуть призрачный момент он попросту не решался. Упоительно смотрел, как она закрывает глаза, как ласкают в кратком миге его же кожу её нерешительные губы. И это неимоверно раздражало. Подобная ласка заставляла утопшие в черни мрака чувства всплывать на поверхность. А Учиха не мог позволить им вдохнуть живительный кислород.       — Как давно у тебя проблемы с кульминацией? — каверзная улыбка с горьким осознанием того, что это не те слова, которые хотелось бы сказать. — Были. Виктория вздрогнула, вновь ощутила в груди опустошающую обиду, но не стала противиться. Чем быстрее она сделает шаг навстречу — тем быстрее станет свободна и будет принадлежать сама себе.       — С самого начала.       — До меня — ни с кем?       — Ни с кем.       — А что насчёт репродуктивного здоровья? Окончательное разочарование. Шумских, отпустив его конечность, отвернулась и посмотрела на настенные часы, совершенно не нуждаясь в значимости времени. В голове вертелось отчаянное «дура» за случившуюся ночь, за самую первую с ним встречу. Сладкая боль пульсировала в лоне: мышцы помнили, как бестолково с ними поступила их хозяйка. А Мадара себя ненавидел так, как никогда.       — За это можешь не переживать. Не забеременею.       — Я не про это, — каким-то странным взглядом он покосился на её живот, прикрыл глаза, задумался. — Какой тебе ставят диагноз и чем лечат.       — Всё у меня нормально.       — Тогда покажи, будь добра, график своих менструаций. Со скрипом ножек стула по кафелю Виктория подорвалась с места. Шквал безмерного стыда и возмущения обрушился на неё со страшной силой. «Защитная реакция» — продолжал додумывать и заключать для себя Мадара. И, судя по выражению ошарашенного лица аппаратчицы, Мадлен действительно не врала.       — Ты в своём вообще уме?! Не смей спрашивать такое! — казалось, что Вика вот-вот разрыдается, но не желая показаться размазнёй, она лишь грубо бросила: — Это не та тема, которая что-то тебе да даст! Плакать действительно хотелось, но не при мужчине, и уж тем более не от житейской проблемы, а от невыносимой наглости, которую Учиха себе позволял. В восемь брюнетке поставили целый список заболеваний женского профиля, и всю свою недолгую на данный момент жизнь она сидела на таблетках, лечилась в стационарах, пила горькие аптечные травы в надежде привести цикл и гормональный фон в норму, а последние пару лет — особенно настойчиво, ибо события в родном Владивостоке перечеркнули всё лечение жирной красной линией… «Позволь мне решить твои проблемы, а сама помоги решить мою. Так мы продвинемся намного дальше». Виктория схватила пустую посуду, со звоном отправила её в раковину, с напором включив воду, бьющую из крана коричневым потоком. На севере водоснабжение такого цвета было привычным, но драить после душа ванную и всё прочее — надоедало. Надоедало абсолютно всё. Хотелось заорать.       — С марта они пришли только сейчас. Через два дня после той вылазки… — откровения по поводу давнего недуга дались Шумских также тяжело, как и всё общение с генеральным. Мадара видел напряжение в хрупком теле, слышал едва ли уловимое дыхание, сбившееся со здорового темпа, но идти к цели привык при любых препятствиях, а потому продолжил:       — Выходит, уже закончились. В тишине слышался только приятный шум дождя, шелест увядающих деревьев, переменное шипение шин с дороги, на которую входили окна. Середина августа наступила омерзительной погодой — другой и не ожидалось в болотистой северной местности, где даже летом летит и оседает на зыбкую землю снег. За стеной бушевали соседи: молодая пара с новорождённым ребёнком. Опять ссорились, били посуду, посылали друг друга благими матами, пока результат их любви истошно орал в кроватке. Щекотал ноздри ядрёный смрад крепких сигарет, что приговаривал буквально живущий на балконе пенсионер из смежной квартиры. Вика находилась в эпицентре, и всё окружающее её дерьмо крутилось по узкой оси, вынуждая внимать, подстраиваться, терпеть. В этом городе у неё не оказалось никого, кому она была бы нужна. Кому нужны были бы её мысли, переживания, раны, проблемы. Иногда, ночью, когда свет заменяли уличные фонари, а в жилище становилось настолько тихо, что грохотом казался каждый шорох, Шумских плакала. Вспоминала всё то, что натворила и потеряла, позволяя слезам, соплям и надрывным стонам выходить из души и тела бесконечным потоком, а после — тревожно засыпала, проклиная таких эгоистов, таких самодовольных любимчиков судьбы, как он. И как Учиха Мадара. Не стоило тогда переезжать. Влезать в долги, заводить кота, строить новую жизнь, будто на то есть смысл. Её никто не гнал из оставленной отцом двушки, никто не заставлял отчисляться со второго курса, прерывать все связи, которых, впрочем, особо и не имелось. Одно сплошное «никто» и «никак». Бежать от самой себя не вышло. Блёклые будни закрутились в извечной проблеме, что сидела перед ней настолько раскрепощённо и бесстрашно, что разжигала ненависть. И этого монстра она полюбила. Этому монстру она отдалась без остатка, как и предыдущему, и что в замен?       — Как же ты меня раздражаешь… Почему ты не можешь просто заткнуться?.. На улице буйствовал ливень, стемнело: в полумраке помещения всё превратилось в серую массу. Стоило включить свет, хотя бы спасительное бра, но Виктория не хотела. Рыдания катились по её лицу жгучим, солёным потоком, и она опустила голову, бесшумно проглотила ком, давящий горло, лишь бы Учиха, что подошёл ближе, не увидел этот позор. Но он увидел. Со смелостью воина девушка смотрела, как плавно, как опасно он ступает к ней, с застывшей на губах улыбкой, которая казалась для его суровости нелепой. У Шумских страх перерос в панику, заставил скукожиться. Медленно мотая головой, она ждала, что он задавит её. Всекёт со всей силы. Обругает, уничтожив любую уверенность. Мадара же ничего из надуманного аппаратчицей делать не собирался. Он хоть и запамятовал неприятное эмоциональное возмущение в свой адрес, но не желал причинять Вике боль. Кому как не ему было знать — брюнетка достаточно настрадалась. Когда объятия приятным вакуумом охватили её, сомкнувшись у спины, Виктория задержала дыхание, не в силах совладать с собой. Её омрачённое слезами лицо уткнулось в рубашку, и размеренный пульс мужчины зазвучал в голове, укрощая весь пожар в глубине души, от которого тлела надежда. Вопреки скупому отношению к проявлению чуткости, Учиха вложил всё усердие, чтобы укротить внутренних чертей и стать до чужеродности мягким, дабы Шумских, ставшая для него чем-то ценным, чем-то спасительным, наконец-то пришла в себя. Внутри хрупкого тела кишели страхи ему неизвестные, но в то же время прочувственно знакомые. У самого Мадары в недрах души бушевал чёрным пламенем целый ад. Он сам был Сатаной, но ему вдруг захотелось проявить баснословную святость, позволяя реке с именем «Победа» заливать свои раскалённые чертоги. Послышался всхлип, ещё один, и вскоре омерзительно-приятные слуху рыдания, длившиеся бесконечность, сменились тишиной. Перестал идти дождь, заткнулись соседи. С упоением длинноволосый наблюдал, как изморенная Вика перебарывает сама себя, как возрождается в её покрасневших глазах непоколебимая сила, свойственная закалённому духу, как взгляд жалом впивается в его, взывая к необходимому настолько уверенно, что слов больше не требовалось. На ничтожный миг из густых облаков пробилось зарево заката. Всё небо охватило алое свечение, его лучи залили квартиру, и лишь их угасающие отголоски застали тот безжалостный, сравнимый с укусом поцелуй, что аппаратчица подарила мужчине, прежде чем выпалить в излюбленные губы:       — Я принимаю твои условия.