Хорошие девушки в кустах не валяются

      — И запомни, Вика. Ты всегда должна быть сама за себя. В мире уж так заведено — или ты мир, или мир тебя. На гаражный кооператив падали последние лучи вечера. С деревьев, двух одиноких тополей, то и дело летели жёлтые, мясистые листья. Один упал на сухую землю, второй — на алое полотно капота, а третий — прошелестел сквозь призрачное тело, затерявшись ветром. Мадара чувствовал, как сух и полон пыли воздух: он пёк в лёгких и щекотал грудь. Чуть подросшая Вика стояла рядом: рост её достиг его ремня, а волосы потемнели и сальной паклей спадали на плечи неаккуратным каре. Переступая с ноги на ногу, почёсывая периодически разбитую днями ранее коленку, маленькая Шумских смотрела сквозь брата, но мысли её катились отчаянным эхом сквозь сознание мужчины. Ей было страшно. Сходство Николая с Викторией оказалось поразительным, но абсолютно антонимичным: большие зелёные глаза под густыми дугами бровей, курносый нос, родинка слева от губы, шапка шевелюры на тон светлее… Тонкие, но невероятно сильные руки, привыкшие к тяжёлой работе и постоянной сноровке. Вот и сейчас ладони зарабатывали новую мозоль, разбирая старый, советской модели автомобиль, покрытый язвами ржавчины и грязи.       — Я боюсь. Она наконец-то призналась. Вспотевшие пальчики с короткими ногтями в белых пятнах жали ситцевый сарафан, превращая ткань в горе-гофре. Учиха заметил это не в первый раз: одежда самая скромная. Да и порванные и замасленные джинсы её брата — не эталон роскоши. Парень выпрямился. Спина его неприятно ныла, кожа на ней пошла мурашками, но часы усердных трудов не прошли даром — автомобиль покойного дедушки завёлся, чихая старым выхлопом, ревя мотором. Рука Мадары, засунутая доселе в карман штанов, невольно легла на макушку вздрогнувшей девчушки. Вернее, легла бы, не будь всё это иллюзорным видением прошлого.       — Я не смогу… Подойдя ближе, Коля взял ладони сестры, сжав их в тиски своих рук, от которых веяло машинным маслом. В жесте этом было столько любви и трепета, столько понимания и поддержки, что Вика заплакала. Плакала она часто — на то имелась куча недетских поводов, но сейчас слёзы жгли глаза как никогда раньше.       — Ты всё сможешь, потому что я с тобой. Мадара поблагодарил парня глубоко внутри себя, а после переключился на другую линию сознания. Он и без остальных подробностей знал, что Виктория водит отлично. Пускай и на легчайшем «автомате». За время, что мужчина штудировал сознание брюнетки, он пришёл к огорчающему виду — не посмотри он то, что совершенно ненужно — доступ к ценным, более свежим воспоминаниям, окажется для него закрыт. И как бы Учиха не пытался сломать эту туманную завесу абсолютной пустоты, пространство лишь шло извилистой рябью, сбрасывая контроль и возвращая в реальный мир. Другой фишкой являлась его собственное физическое состояние: под действием алкоголя изображение иногда стиралось, как клякса на ясной картине, а посему Мадара поклялся — больше он ни-ни. И Шумских, походу, тоже. А если это происки её взявшего контроль сознания!.. Вот Вика ест мороженое в парке, гладя при этом драную и наверняка блохастую кошку. Вот — плещется с братом в море. Вернее, барахтается на мели серой гальки, пока Николай дрейфует на волнах с неясной фигуркой девушки. Вот они возвращаются домой — в крохотную квартирку на четвёртом этаже, где горит тусклый и тяжёлый свет. Мадара идёт рядом. Настороженно обходит пятна засохшей краски от безалаберного ремонта подъезда, будто бы они ещё липкие, вдыхая спёртый воздух затхлого здания. Слишком мерзкая палитра запахов на сегодня…       — Витя, прошу! Женский визг вводит двоих Шумских и Учиха в ступор. Николай бежит к двери первым. Солёная от морской воды девочка, чуть погодя, несмело крадётся следом.       — Виктор, я не шучу! Я перережу вены! Слышится лязг посуды, глухой раскат то ли борьбы, то ли сопротивления. На лестничную площадку из двери напротив выползает соседка: маленькая, дряхлая, в поношенном халате и с тростью из простой палки в правой руке. Запах кошачьей мочи щекочет нос.       — Викуша, заходи ко мне. — дрожащей рукой она гребёт воздух по направлению к себе, но тельце рядом с фантомом мужчины не двигается. Лишь ладони, сжатые в кулаки, прижимаются к вздымающейся грудке. Девочка трётся разгорячённой от дневного зноя спиной об обшарпанную стену, поднимаясь вверх.       — Мам, прекрати! Опусти нож!!! У Мадары колышутся нервы. В жизни своей, что до сего мира, что в нём же, он видел достаточно дерьма. Кровопролитного, безжалостного. Но этот вид насилия казался ему не менее жёстким. Слом психики. Они входят в квартиру. Вика дрожит. Её красные плечи вздрагивают. Сама она напоминает улитку: жмётся шеей в туловище, будто ища спасение. Учиха же хочется закрыть ей глаза или вовсе очнуться, но приказ сброса контроля не срабатывает.       — Отцепись, сказал же! Коля, скорая сейчас приедет, хватит, убери эту тряпку! Не сдохнет. Впервые он видит его — её отца. Крепкое тело выходит с комнаты, где два силуэта — матери и сына сидят у стены. У Виктора нос в кровавой гуще, кровь на рубашке, кровь на дорожной сумке, которую он держит в неимоверно огромном кулаке. Сам он выше Мадары; на мгновения они оба становятся друг напротив друга. На секунду Учиха вспоминает Таджиму и сердце у него схватывает в чугунные тиски.       — Не будь дурой, как твоя мать, дочка. Проходит мимо. Поправляет держащийся на носке ступни ботинок, хлопает дверью. На мгновение в помещении предметы идут смазанной рябью, будто кто-то ударил по спокойной реке камушком. Слёзное «Витя» катится где-то на уровне пола. Мать вся в крови, на запястье зияет не зажатая более рана, а сама женщина сумасбродно повторяет имя мужа, не замечая ни дочери, ни сына, ни визга сирены скорой помощи, подъезжающей ко двору. Только сейчас Мадара замечает взгляд Николая, устремлённого на сестру со страхом, который бывает только за собственную жизнь.       — Вика… Что с тобой?! Учиха дёргает взгляд и вдруг замирает на месте, проваливаясь в реальность. Игривые огоньки камина пляшут по комнате, звучит живая музыка, а дыхание девушки перед его лицом спокойно и всё также хмельно, как и перед началом их межсознательного общения. Тактильно Мадара чувствует, что расслабленному телу Шумских тяжело под весом его, но он не спешит менять положения. Лицо к лицу. Естество к естеству.       — Всё в порядке. — на фоне её шёпота слышится древесный треск. Пламя медленно иссекает, превращаясь в угли. Кажется, она наконец-то адаптировалась. В голубизне взгляда спокойствие. Никаких слёз, никакой паники, никакого стыда. Виктория смотрит в темноту потолка, где мистические тени танцуют вальс. В темноту его глаз, где, напротив, шквал неосознанной злости очерняет разум. Вике не страшно. Интуитивно она знает, какое воспоминание он увидел. Не знает только, что почувствовал, но ей это и не нужно. Щёки у неё красные, горячие. На ковре тепло, но колени её сводит от дрожи, будто ткань под спиной — снег, а на живот сыплется иглами иней. Лицо к лицу. Естество к естеству. Жар от его ладони оставляет ожог на её лбу и щеке.       — Если нужно… В горле замирает:«То загляни ещё» Он касается её губ своими. Сладко, жадно, будто кожа её — не плоть. Бархат фрукта. Брюнетка зажмуривается. Во рту от страсти языков мокро. Мокро и под нижним бельём. На глазах — влажно. Море плещется в душе неистовыми волнами, ласкает своим шумом, мутит всё происходящее своими брызгами. Мадару не остужают её холодные, но осторожные пальцы на его напряжённой шее. Словно ветер, выдыхаемые стоны бурей орошают его пожарище, и он бесстыдно упирается в тело всем стержнем своей похоти. Вика не противится. Оба они — взрослые люди. Пусть даже страх сотрясает колени, что запрокинуты на его спину. Оба они знают — дальше лечебных ласк дело сегодня не зайдёт. И дело не в приличии. Просто так сошлись звёзды. Учиха отрывается. Смотрит на лицо Шумских (сильной, храброй Шумских), а после зарывается в её чёрные волосы, сжимая прядь, как оружие, в руке. А маленькая Виктория всё стоит перед его глазами, не смея уходить. По ногам её, беря исток у бёдер, стекает кровь.

***

      — Я Вас поняла, Нина Павловна. — кажется, фразу эту Вика превратила для себя в мантру, повторяя на любое высказывание старшей по званию именно её. Нина Павловна уже добрый час водила Викторию по скромным водоочистным, где работала аппаратчиком с бородатого года. Поработала бы ещё, не случись с внучкой в городе какая-то не озвученная беда. Водила и наставляла, что делать, если вдруг откроются шлюзы и вытечет вся очищенная вода. Если встанет от перебоя электричества скважина или перестанут подаваться в систему труб реагенты. Едва поспевая за бодрым шагом старушки, Шумских утвердительно кивала. Всё это она знала и без наставлений, только вот предпочла не сообщать.       — Не переживайте, не подведу. Пожилая женщина в пошарпанной каске наконец присела и отдышалась. Слишком уж болела её советская душа за производство, а тут и на смену прислали совсем молодуху. Ей бы о танцах, да парнях думать… Рожать, в конце концов, а не по кустам шастать!..       — Вика, я на тебя очень надеюсь! — в небе над богом забытым клочком земли нефтедобычи послышался гул идущего на посадку вертолёта. Утренним рейсом Виктория прибыла сюда, а теперь очередь пришла и для Нины, успевшей за день показать и рассказать временной преемнице азы тонкой профессии. Уже у самой площадки, где гул железной птицы давил на уши и порыв ветра от пропеллера практически сбивал с ног, Павловна прокричала Шумских на ухо:       — Слушай, не ходи в западные балки! Там идиот один живёт. Зашла я к нему как-то раз, а он медведя в лесу словил и… Что говорила женщина дальше, Виктория не расслышала. Мощный гул стих лишь когда вертолёт превратился в небе в крошечную жёлтую точку, стремившуюся по направлению к городской цивилизации, по которой девушка уже невероятно скучала. Вынув из большого кармана мастерки мобильник, брюнетка многозначительно вздохнула, не увидев на дисплее ни единой палочки связи. Вокруг был дикий лес, болота, синие «домики», где жили пожилые рабочие в числе пары человек, да звуки девственной природы.       — Да-а, Олег, — задумчиво протянула Вика. — И за что ты меня так любишь? Олег — мастер её бригады, часто подкидывал работу сверх вахты. Отношения с ним у Шумских были хорошие: несколько раз вместе пили на корпоративах, а потому нет-нет мужчина просил у неё заменить кого-то на простое. Вика в свою очередь редко когда отказывала. Да и объявлялся начальник, по всей иронии, именно в моменты, когда на жизнь оставались гроши. Например, всего пару дней назад двадцать тысяч улетело маме за коммунальные… «Вот эти двадцать и заплатим!» — пообещал аппаратчице мастер. И, вот, она здесь. На самом отдалённом месторождении «Муген», где ей уготовано провести два многообещающих дня, включая ночи. В удручающих мыслях Виктория продолжила свой путь к скромному жилищу — покосившемуся балку у самых густых кустов акации. Уже довольно стемнело; перевалило за глубокий вечер. Проверив по пути три с половиной квадрата своих новых водоочистных, Шумских, прихватив верный «походный» рюкзак, шлёпая по вязкой глиняной дороге, побрела в сторону невзрачного железного барака, расположившегося практически у самого холмистого обрыва. Вернее, самопальной бани. В ночные часы север не баловал снисходительной температурой. Будь то город, возможно, ощущались бы два десятка градусов намного теплее, но посреди тайги, где освещение работает от генератора, а отопление сугубо электрическое, пар изо рта — нормальное явление. Хорошо, что здешние работники проложили от балка Нины Павловны дорожку из деревянных брусьев. Подсвечивая себе тропинку остатками заряда на телефоне, Вика осторожно брела, дабы поскорее помыться и прилечь. День выдался ужасно тяжёлый. Мысли её были далеко от страшного леса. Далеко от голодных рож нефтяников, выглядывающих из окон отдалённых «домиков на колёсах». Слух не замечал уханья совы и стрекотания сверчков. Прижимая к груди пакет с гигиеническими принадлежностями, Шумских, закутавшаяся в бушлат спецодежды, шла и думала о том, как прошли дни в компании генерального. Узнай он, что она тут — что было бы? Вот только откуда Учиха узнает. У них свободные… Отношения. Отношения?!.. С эхом печали Вика всё же признала — она скучает. Скучает по этому неотёсанному чёрту, что штудирует её мысли, а после кусает губы, смотря задумчиво и столь пугающе, что хочется выть (или стонать). Кстати, говоря о чертях… Остановившись у железной двери банника, девушка вдруг вспомнила примету, что мыться после полуночи нельзя — в это время бесы парятся. Но время только подходило к десяти, а потому Виктория поднялась на вспомогательную ступеньку и дёрнула за ручку. Пар повалил ей в глаза, вдарив в нос запахом старой смолы и обилия грибков. От испуга она замерла, не веря взору. Он сидел перед ней, изморенный жаром парильни. Красная кожа покрылась каплями влаги, что укротила ниспадающие на изогнутую в дуге спину. Облокотившись руками о колени, прикрытый лишь лоскутом махровой ткани, Учиха сбито дышал, приходя в себя после добротной сауны. Скрип не запертой двери (а зачем?) и холодок впускаемого воздуха заставил его открыть прикрытые от расслабления глаза и повернуться. Виктория, отлипнув от потрясающего пресса брюнета, стыдливо потупила взгляд в дощатый пол и дёргано закрыла дверь, поспешив уйти, пока жар окончательно её не загубил. Она явно сошла с ума. У неё галлюцинации… А если нет — то всё равно пиши пропало. Позади раздался характерный звук, и голос, который мурлыкал в её голове повсеместно, прозвучал наяву:       — Стоять, Шумских. Вика остановилась и вжалась в бушлат, шурша никчёмным пакетиком. Зря она не надела под тунику и фуфайку хотя бы колготки, ох, зря!..       — Зашла. Бегом. От повелительного тона с нотами гнева ей стало совсем не по себе.       — Нет, — а зубы начали предательски стучать. — Ты голый.       — На мне полотенце. — бас смягчился. Уже хорошо.       — Тогда обещай, что бить не будешь. Кроме глупостей в головку несчастной больше ничего не лезло.       — Обещаю. Мысленно перекрестившись, аппаратчица обречённо побрела к бане, где приятное тепло обволокло её озябшее тело. Убранство было скромным: стол, застеленный грязным куском линолеума, на котором лежали карты и пепельница из банки кофе, два неказистых стула, стиральная машинка. На потолке — закопчённая лампочка, на которую Вика и смотрела… Дверь Мадара предусмотрительно закрыл. По спине брюнетки побежали мурашки. — Объясни мне, ты это специально делаешь? Практически нагое тело мужчины напротив неё выбивало из самосохранения напрочь. Шумских жадно глазела на крепкие руки, на великолепный торс с сексуальными тазовыми косточками, на крепкие и длинные ноги…       — Делаю… Что?       — Какой идиот направил тебя сюда?! От всплеска непонятно откуда взявшихся эмоций Вика вздрогнула и в момент пришла в себя. Учиха, увидев в её зачарованных секунду назад глазах страх, вдруг осёкся и сжал ладонь в кулак. Так, чтобы она этого не видела.       — Я заменяю аппаратчика. Договорилась с мастером… — начала было она, но мужчина снова вспылил:       — Тебе больше делать нечего? Или нравится тешить бесстрашием самолюбие? Мадара сам уже не почувствовал облегчения, что выплюнул этот яд ей в лицо. Взгляд девушки как-то быстро потух, придав настолько увядающий вид, что стало жалко. В груди сердце колотилось от горькой обиды и едва зародившегося гнева. И как она могла думать о нём всё это время? Дура. Однако, говорить что-то в своё оправдание она не стала. Он и сам обо всём догадался.       — Если не хватало денег, могла попросить у меня. Но Вика — дура не простая. Упёртая. А посему предпочла упорно молчать. Но по обиженному выражению моськи было всё ясно. Учиха, не ожидая от себя такого глупого чувства, как стыд, забегал взглядом. Что за невыносимая женщина!.. Поднявшись, он бросил ей бесстрастное «как разденешься — зайдёшь» и скрылся за не замеченной доселе дверью в парилку. Шумских покатала челюстью губу, несколько раз за мгновение порываясь выйти прочь и лечь спать грязной, но неизвестные силы настойчиво не позволяли этого сделать. Послышался звук поддаваемого жара. Виктория сняла с себя всё, кроме нижнего белья. Без адреналина от ярости она никогда не сделала бы того, что делала сейчас. Надела чистую белую майку, сняла лифчик. Обула одноразовые чешки и, под скрип половиц, вошла внутрь, где жарился мужчина. Дабы не остудить столь уверенный порыв, Вика не стала смотреть ему в глаза. Просто постелила на ближайшее перила полотенце и села, вдыхая тёплый и влажный воздух с ароматом травяного навара. Одежда на ней моментально стала мокрой, как и волосы, неприятно налипшие на лоб и плечи. Жаль, что не взяла резинку. Жаль, что здесь так мало места. Мадара сидел всего в паре метров от неё — слишком мало. И вполне достаточно, чтобы увидеть, как напряглись от релаксирующего наслаждения её маленькие грудки и вздёрнутые соски. Напряжение не спадало. Юркие капельки пота заскользили по её лбу, щекам, затем — шее, а после ложбинке груди, животу, скрытому под бестолковой тканью белого цвета. От неги Шумских облокотилась спиной о горячее деревянное покрытие стен, гребнем пальцев зачесала взмокшую чёлку назад, закрыла глаза. Рот её красным устьем застыл на истомленном лице. Учиха держался. Махровая ткань, что прикрывала нижнюю часть туловища, натянулась и неприятно давила. Собратья-черти били по лопаткам сухим веником, нашёптывая непристойности, но он держался. Держался… Вопреки взявшемуся из неоткуда самомнению, Виктория не умела соблазнять, а до этого даже не пыталась. Желание как следует проучить брюнета взялось из неоткуда, пропав также быстро, как и появилось. Что делать дальше аппаратчица не знала. Множество нелепых вариантов закрутилось у неё в голове, но ни один не подходил так, как самый наглый — продолжить эту игру. И она сняла с себя майку. Сердце успело стукнуть шесть раз. Столько же шагов Мадара сделал, прежде чем схватить её за горло. Раз. Он хватает её, перекрывая кислород. Два. Игнорируя хрипы, поднимает над собой. Три. Роняет на полог, где осталось ненужное более полотенце. Четыре. Раздвигает полюбившиеся ноги. Пять. Прижимается членом к заветному месту. Шесть. Сжимает кисти над ушибленной головой, не позволяя вырваться. На затылке наверняка выскочит шишка, а на запястьях останутся ссадины. Вика пинается. Всхлипывает, когда рука Мадары сжимает грудь, обводит туловище, щипает задницу. На потолке ржавчина. Много ржавчины. Необыкновенным завитком коррозия уходит под стену, наверняка, продолжаясь под мягким слоем гнили. От того, что волосы подмялись, голова пульсирует ещё сильнее. И жарко. Как в аду. Учиха хочется войти в неё. Разорвать остаток одежды, под которой скрываются нежные губки. Поиграть головкой со стыдливым клитором. Трахнуть Шумских жёстко, безжалостно, отчаянно. Целовать её шею, пока пятна засосов не превратятся в сплошной алый воротник. Целовать её саму. Гладить спутанные волосы, наматывать их на кулак, выдирая пряди. Подчинить себе. Пожалеть. Подчинить снова. Но Виктория не разделяет его возбуждения. Нутром она чувствует, как головка упирается в ткань её трусиков. Как давит этот непреклонный напор на её нежную плоть, так зудящую при одном его виде… Только не сейчас. Несмело девушка смотрит в чёрные глаза предателя, которого так любит. Которого так ненавидит. Мадара вздрагивает: на мгновение ему чудится та маленькая, бесформенная, охваченная страхом Вика.       — Не играй в потаскуху. И он отстраняется. Выходит из душного помещения, а после наспех одевается и удаляется прочь, оставляя брюнетку одну. На улице свежо и прохладно. Этого достаточно, чтобы освободить разум от всего дерьма, что влезло в голову. Достаточно и для того, чтобы ощутить жалость к самому себе. Помутнение. Бесовщина какая-то.