***
Я не из тех, кто любит встречать рассвет на ногах. В прошлой, нормальной жизни я обожала понежиться в постели до третьего, а то и четвертого будильника. В новой — предпочитаю спать до тех пор, пока голова не начнет трещать. Компенсирую годы путешествий, где долгий здоровый и крепкий сон был расточительной роскошью. Но сегодня я выползаю из кровати даже задолго до того, как первые золотистые лучи подкрасят темное небо. Сейчас около трех, звезды яркие. Стою, опершись на покосившуюся плеть забора, доходящую мне до пояса. В такое небо можно смотреть бесконечно. Оно успокаивает, ему нет дела до человеческих проблем. Оно существует вечность и просуществует еще столько же. Хотела бы я сказать, что знаю каждое созвездие и помню каждую яркую точку; хотелось бы мне, чтобы этот рисунок заставлял сердце трепещать; радоваться, улыбаться, восхищаться, надеяться, испытывать облегчение… Мне хотелось хоть что-то чувствовать, глядя на небо родного мира. Но я чувствую только холод и дрожь — отголосок ночного кошмара. Надо было слушать Мареша. Сказано по одной таблетке, значит не больше. Холодный воздух немного помогает стряхнуть остатки сна, вспомнить, что все, что я видела — не по-настоящему, всего лишь побочный эффект таблеток; никто из Междумирья не мог навещать меня здесь. Правильнее всего — вернуться в кровать, что я и делаю. Бросаю прощальный взгляд на темное небо — нет, ничего. Никаких эмоций. Звезды и звезды. В доме тихо. Осторожно закрываю дверь на все замки, и сворачиваю в кухню. Все-таки замерзла, и выпить чего-нибудь горячего не помешает. Застываю на пороге с поднятой ногой, когда понимаю, что в комнате не одна. Кто-то сидит за круглым столом. Угловатый, будто бы изломанный, сгорбленный, покачивающийся. Мне отчетливо слышится, что ночной монстр что-то нашептывает. Огромным усилием сдерживаю порыв с криком швырнуть в него первое попавшееся под руку, а потом, когда морок рассеивается, вижу, что монстр всего лишь Мареш. Он сидит на стуле, бережно лелея что-то в своих ладонях. При виде меня вздрагивает, поднимает голову. Лицо у него бледнее обычного, зеленые глаза блестят. Что ж, не всегда только мне чудить в этом доме. Молча сажусь напротив. — Тоже не спится? — я начинаю разговор с какой-то пустой фразы. Ничего особо в нее не вкладываю. — Твои таблетки не очень помогают. Мареш поднимает на меня глаза. Загнанные. Взгляд человека, которому вроде бы и нечего терять, и в то же время есть. Хмурюсь, складываю руки на столе, чуть подаюсь вперед. — Что-то случилось? Нас нашли? — Нет, — он качает головой. — Тогда что? — Я.., — Мареш шумно сглатывает слюну, — боюсь. — Это нормально. Междумирье это как раз то, чего стоит бояться, — пожимаю плечами. Мне подобный страх уже привычен. — Если знать, куда идти и как прятаться, то все обойдется: мы никого не встретим. Снимешь кучу видео, сделаешь тонны фото — хватит на три книги. Все конвенты паранормальщины будут твоими еще много-много лет. Но знаешь что? Если ты передумаешь, никто не назовет тебя трусом. Хочешь, свернем все прямо сейчас? В глубине души я очень не хочу, чтобы он на это согласился. Но когда Мареш отказывается, чувствую, что расстроена. — Я должен с ним встретиться, — тихо, но твердо говорит мужчина. — Должен предполагает какое-то обязательство, — откидываюсь на спинку стула, размеренно постукивая пальцем по столешнице. — Сложно доверять человеку, у которого слишком много тайн. Я-то свои хотя бы не помню, ну а твое оправдание? Мужчина молчит, пристально рассматривая что-то в своих руках. Сквозь пальцы раз-другой пробивается слабый блик. В кухне сумрачно, я могу лишь гадать что это. — Ты права. Пора кому-то еще об этом узнать. Мы меняемся ролями, но на полноценного врачевателя души я точно не тяну. Хотя бы на простого слушателя, которому хватает такта молчать и кивать там, где надо. Мареш говорит спутанно, непоследовательно; чувствуется, что эта история по-настоящему вслух звучит впервые. У Ежи Мареш была семья: жена и пятилетняя дочь; красивые, молодые, полные сил и желания жить. Добавь ещё одного сына и золотистого ретривера, и их фото можно смело продавать в фотобанки. Счастливая молодая семья. Была. Марешу трудно говорить, он постоянно умолкает, вижу, что прокручивает все события в своей голове. Молчу, терпеливо жду, чтобы услышать то, что и так уже знаю. — Был дождь, водитель не справился и вылетел на встречку, — наконец, коротко произносит он. — У них не было шанса. Мареш все-таки доктор, поэтому принять утрату ему поначалу даже вроде бы удаётся. Он не забросил работу, не ушёл в религию, не спился. Разве что, по его же словам, все чаще задумывался о том, что ему незачем больше жить. Даже составил завещание, выписал сам себе соответствующих пилюль и нарядился в лучший костюм, но ничего не случилось. — Что же тебя остановило? — Я возвращался от родных Марии, была годовщина, — доктор вновь смотрит на что-то в свои руках. — Проезжал окраину, когда мне под колеса выскочила женщина. Она была в истерике: её ребёнок подавился косточкой. Бедолага уже посинел. Я его спас. — И после этого решил, что стоит продолжать жить? — Не совсем. Набежала толпа соседей и родственников, и та женщина хотела меня отблагодарить. Я отказался от денег, подарков, и тогда она… она произнесла, что знает, о том, что я потерял. И знает человека, который может мне помочь. Внутренним взором представляю ту картину: галдящая толпа, растерянный и все ещё подавленный Мареш, и промелькнувшая надежда, что размеренный серый кошмар можно как-то отменить. — Не то чтобы я верил — мне просто нечего было терять. Всё равно собирался, — тут он запинается, криво усмехается. Ещё бы, ситуация комичная: психотерапевт признается пациенту, что сам собирался свести счеты с жизнью. — Ты отправился туда и столкнулся с настоящей магией, — помогаю ему продолжить рассказ. — Чем она тебя впечатлила? Подняла в воздух стул? Прочитала мысли? В точности пересказала твоё прошлое? — Она позволила их услышать. Мареш разжимает пальцы, бережно подталкивает ко мне до этого скрытый кусок горного хрусталя. У меня волоски на руках встают дыбом. В недрах осколка мелькают два блика. Я знаю, что это. Я знаю, кто обладает такой магией. — Мою просьбу она выполнить не смогла, но сказала, что существуют более сильные маги, которые смогут помочь. — Мёртвых нельзя воскрешать, — слова, доносящиеся из моего рта, кажутся чужими. Сама не замечаю, как через кофту дотрагиваюсь до бугристого шрама на груди. Мареш несколько скептически приподнимает одну бровь. Можно понять: о таком запрете говорит та, которая должна быть мертвее мёртвых. — Я искал везде, где мог. Хватался за любые зацепки, пока не понял простую истину: в нашем мире такого колдуна нет. А стоило только два года назад копнуть в сторону других миров.., — Мареш забирает камень обратно. Дальше говорить не нужно — уже ясно, что долгие годы доктор потратил на то, чтобы разузнать про Междумирье и найти живого попаданца. Не самый надежный план. — И сколько попаданцев тебе удалось расспросить? — Десятки. Почти все на контакт не шли, от кого-то остались только дневники да рассказы родственников. — И если бы мы не встретились? — Я бы все равно нашел способ. Усмехаюсь, качая головой. Мареш упрямый, а ради мечты вернуть светлое прошлое можно не только горы свернуть. Вот только одно мне не дает покоя. — Почему ты не рассказал мне про ту женщину с самого начала? — Она ведь уже сказала, что не может мне помочь. Да и напоследок она упомянула, что мы больше никогда не встретимся, — Мареш выглядит несколько виноватым. — Вот я и не придал этому значения. Разве она важна? Мне порядком надоели все эти недомолвки. С шумом отодвигаю стул, резко включаю свет. Мужчина щурится. — Да. Это, — показываю на хрусталь в его руках, — магия культов Странников. Твоя ведьма не просто про них слышала. Она знает, как путешествовать между мирами. Надеюсь, ты помнишь где она живёт.***
Мы с Марешем достаточно рассудительны, чтобы не отправляться на другой край страны в шесть утра. Для начала мы подводим итог всему, что знаем; чтобы не получить какой-нибудь полезный сюрприз перед порталом. Затем перепроверяем рюкзаки — у Мареша это занимает чуть ли не час. Мне же по-прежнему нечего с собой брать. Крохотный блокнот и огрызок карандаша отлично помещаются во внутренний карман пальто. Раньше я раздумывала над необходимостью прихватить фляжку; походную, крепкую, цепляющуюся на толстый карабин к поясу. Но пришлось признать, что и она мне не нужна — у доктора таких четыре. Еще два часа уходит на то, чтобы собрать все для ритуала; на самом деле я просто сгребла все в один мешок, а остальные час пятьдесят потратила на телевизор. Мареш, вопреки своему отвратительному характеру, даже не ворчит. Наоборот: садится рядом и смотрит шоу. Не дожидаюсь финальных титров и выключаю сериал. Доктор еще с минуту сидит и продолжает смотреть в темный экран. — Пора, — мне приходится потормошить его. Багажник у форда забит под завязку: Мареш буквально пытается предусмотреть все. Вижу и какие-то брикеты для костра, канистры, еще пару объемных пакетов. Доктор, видя мои поджатые губы только разводит руками. Поначалу мы едем под радио, но где-то километров через сто оно ломается, и приходится ехать под аккомпанемент мыслей. А мысли крутятся вокруг предстоящего перехода; иногда даже проскакивает идейка: а не бросить ли это все?.. — А чем закончился тот сериал, который ты смотрела в больнице? — Мареш сдается первым. Его голос звучит хрипло, надтреснуто. Он прокашливается. — Не знаю, там еще пара серий. Откровенно говоря, у меня нет желания их досматривать. Некоторые вещи следовало закончить намного раньше и никогда не продолжать. Тут действует простое правило: не надо воскрешать то, что умерло. Нужно уметь поставить точку. Очень редко последующее за этой точкой чего-то да стоит. — Жаль. — Вернусь и посмотрю. Что-то внутри моей души знает, что это ложь; то ли то, что я буду досматривать неудачный сезон, то ли то, что я вернусь. — На кухне, вчера, то есть сегодня ночью, ты сказал, что боишься, — смотрю в окно; мы проезжаем мимо однообразных полей. — Чего именно? — Это сложно объяснить. — Нам ехать еще полдня, уж постарайся. Мареш вздыхает, поудобней перехватывает руль. — Я не боюсь Междумирья, не боюсь Странника… — Следовало бы, — резко бросаю пару слов. — … или того, что не вернусь сюда. — Правда? Совсем не боишься никогда больше не увидеть это? — небрежно махаю рукой в сторону окна. — Я готов прийти в любой мир, лишь бы вернуть их. — Но ты боишься, что они на такое не готовы, — догадываюсь я. — Знаешь, все лучше, чем быть запертыми в клетке. — Они страдают? Машина виляет, я шиплю на Мареша и он торопливо выравнивается на дороге. — Они не подозревают, что с ними случилось. У младших духов, как правило, самосознание не перерождается. Я говорю это будничным тоном. Путешествуя пару лет в компании некроманта и не такое выучишь. Разговор затухает. Я успеваю задремать, прежде чем Мареш спрашивает: — Ты сказала «культов» Странников. Насколько они разные? — Все Странники засранцы, если ты об этом, — хмыкаю. — Кто-то чуть побольше, кто-то поменьше, кто-то — сущее зло. Какие-то забавляются с обитателями миров, кто-то посвящает свою бесконечную жизнь «великой цели», кто-то до конца дней сидит в саду и смотрит на камни. В этом плане они разные. Но в одном, самом главном, одинаковые. — А тот Странник, что воскресил тебя… — Правильнее будет воссоздал. Думать забудь, — советую я ему. — Я собираюсь держаться как можно дальше от него и тебе рекомендую. Хочешь все-таки испытать судьбу — найди другого. — Сколько их? Неопределенно пожимаю плечами. Вообще, строго говоря, Странник это что-то вроде общего названия. Все, кто проклят и попадает на Дорогу, становятся ими. Сколько еще скитается по Междумирью? Сколько осело в каких-нибудь спокойных мирках, лишь бы обмануть судьбу? Воспоминание обрушивается внезапно. Я в большом светлом зале, колени затекли — стою на них уже бесконечное количество времени. Я — последняя по списку, кого он сегодня призвал. Это хорошо. Те, кто идут первыми, обычно первыми и умирают. Самых ценных он оставляет на потом. Это в какой-то степени льстит. Приятно быть значимой. — Я вижу сомнения. Ниже опускаю голову, сжимаю кулаки, лишь бы пальцы не дрожали. — Ну же, говори. Этому приказу сложно сопротивляться. Я пытаюсь, но слова уже соскакивают с языка. В них страх. И желание прекратить это служение. И ещё больше страха навлечь на себя гнев. — Ты все ещё мыслишь, как человек, — объявляет Странник. У меня внутри все сжимается, потому что я знаю, что быть человеком на Дороге — быть расходным материалом; от меня избавятся, как от разонравившейся игрушки. — Миры Изиды неправильны. Они должны быть приведены к настоящему порядку, чтобы их жители имели шанс. Мне даже дышать страшно. Все-таки мелко трясусь, а когда странник кладёт руку мне на голову, я, кажется, поскуливаю от ужаса. — Изида отбирает у людей свободу воли, чтобы её игры со временем были удачны. Это не настоящие миры, они противостоят естественному порядку. Почему? — Потому что в них нет хаоса, — шепчу, почти распластываюсь на полу. Не знаю как ещё показать, что сожалею о промелькнувших у меня мыслях. — Верно. А теперь иди и делай то, ради чего я вернул тебя. Тяжесть его руки пропадает. Я кое-как поднимаюсь, пячусь до дверей, согнувшись в три погибели. У порога выпрямляюсь, осторожно бросаю единственный взгляд через плечо, чтобы убедиться, что Странник на месте; сидит на троне, подперев кулаком щеку и разглядывая светящийся кристалл. Лицо божества застывшее, бледное; как восковая маска. Алые блики играют на гранях узора тонкого обруча на его голове. От одного его вида меня переполняет решимость выполнить его приказ во что бы то ни стало… — Элли? Взволнованный голос Мареша звучит как предупреждение. Прогоняю воспоминание до того, как из носа забрызжет фонтан крови. — Задумалась. Что ты спросил? — Расскажи про Корвина. — Мне больше нечего про него рассказать. С момента нашей последней встречи прошло много лет. Тут я несколько кривлю душой — смутно помню, что мы ещё виделись. И встречи эти были, скажем так, не самыми приятными. — Возможно, скорее всего, он уже не тот человек, которого я знала. Может быть, вообще не человек. Мареш бросает на меня быстрый внимательный взгляд. Ещё бы: такую информацию лучше получать заранее, но он сам виноват — не спрашивал раньше. — Странники это не единый народ. Это кочевники, бродяги, все те, кого когда-либо выбрасывало на Дорогу. И чем дольше ты там, тем меньше в тебе человеческого, — я продолжаю рассказывать, хоть Мареш и не просит. — Их культы — собрания фанатиков. Они придумывают себе, что призванный странник будет их покровителем, исполнит их желания, защитит, а врагов уничтожит. Этакий карманный божок, которого можно заманить дешевыми трюками. — Получается? — Если им везёт, то они до конца своих дней остаются просто клубом по интересам. Ну знаешь, как все эти гадалки и магички, которые дают объявления в газеты, — криво улыбаюсь. — А если не повезёт, то привлекут к себе внимание. И если очень не повезёт, то получат в покровители его. В машине будто бы становится холоднее, а за окном — темнее. Очень хочу, чтобы Мареш не продолжал эту тему, но он продолжает. — Что ты о нем помнишь? Сложно сказать; вроде бы ничего, но в то же время все это где-то в моей голове. Помню, что очень его боюсь. Помню, что зависела от него и обожала. Ещё помню, что ненавижу его. — Он злой? — Нет, — мне нужно несколько минут, чтобы выдавить это. — Скорее… другой. У него есть свое представление о том, что есть добро, что есть зло. И оно не совпадает с твоим. — Странники враждуют между собой? — На Дороге нет друзей. У Странников что-то вроде нейтралитета. Не у всех, — у меня начинает чесаться в носу. — Может, сменим тему? Знаешь какие-нибудь дорожные игры? По лицу доктора пробегает тень, и я догадываюсь: знает, еще как, ведь много раз играл в «что это» или «города», когда его семья была жива. Зря я это предложила, теперь ещё несколько часов ехать в тишине. — Давай лучше поговорим о твоём сериале. Он про мистическое, верно? — Вообще, он больше про семью и семейное дело. И про то, на что ты готов ради своих близких. — Звучит неплохо. Жаль не было времени посмотреть. — Если повезёт, то у тебя ещё будет шанс. Звучит намного зловеще, чем мне бы хотелось. Поэтому я тут же начинаю пересказывать историю с первой серии.***
Мы подъезжаем к старому одноэтажному дому в сумерках. К концу нашей поездки Мареш разве что потом не обливается. Он нервничает, ведёт очень медленно, ссылаясь на плохую деревенскую дорогу и разваливающуюся подвеску. Свет фар отражается в темных окнах, на секунду ослепляя. Доктор барабанит пальцами по рулю, и я знаю о чем он думает. Ещё не поздно отказаться. Вообще от всего отказаться; и от собственных обещаний тоже. Меня эти муки совести тревожат мало. Я просто выполняю свою часть уговора. — Идёшь? — выхожу и открываю водительскую дверь. — Она тогда сказала, что мы больше не встретимся, — Мареш отводит взгляд. — Я подожду здесь. Закатываю глаза, фыркаю и оставляю его снаружи. Всё равно там от него толку не будет. Дом крепкий, но чем ближе я подхожу, тем больше создаётся впечатление, что он заброшен. Окна пыльные, растения перед входом разрослись. На стене паутина. Дверь с тихим скрипом поддаётся. За ней — темень. Мареш поначалу радуется, видя, что я иду назад, но быстро сникает, когда я начинаю рыться в его рюкзаке в поисках фонаря. Не выдерживает, выбирается из машины, отыскивает металлическую трубку в одном из многочисленных карманов и отдаёт мне. За порогом — длинная узкая прихожая. Шкаф, десяток пар разношенной старой обуви, на полу палас в полоску. Зеркало мутное. Я даже не могу рассмотреть в нем себя, только силуэт и яркое пятно фонаря. В гостиной чуть просторней: диван, пара поцарапанных кожаных кресел, старый телевизор на вычурной тумбе. Много подшивок газет и дешёвых вокзальных книг в бумажной обложке. Единственная спальня не преподносит сюрпризов: никого здесь нет. На полу пыль и мусор, пахнет затхлостью. В луче света плавают пылинки. Осматриваю комнату, хотя и не знаю, что тут искать. Все вещи будто бы на месте. Словно хозяйка вышла за молоком и не вернулась. В спальне аккуратно заправленная кровать. На кресле рядом — корзинка с вязанием. Я не знаю, кого хотела здесь увидеть, и хотела ли. Сажусь на кровать, нервно Постукиваю пальцем по сгибу локтя. Себе-то можно признаться, что надеялась я на встречу с той, что отправила меня в другой мир в первый раз. Это фантастично даже для моей истории. Что бы я ей сказала? Или о чем спросила? Может быть просто бы помолчала рядом? Краем глаза замечаю, как из корзинки с недовязанным полотном поднимается крохотная белая точка. Корвин называл их светлячками. Слабые духи, обычно пригодные только для освещения да простых поручений. Застрявшая душа, не прошедшая в иной мир. Интересно, кстати, почему. — Ты мертва, — не самая лучшая фраза для начала разговора, но зато самая откровенная, прямая и честная из всех возможных. Светлячок прыгает на моей ладони, облетает вокруг. Дожидаюсь, когда он остановится, и слегка сжимаю пальцы. — Конечно я умерла, — раздается в моих ушах каркающий старушечий голос. — Уже как два года. Зачем явилась? Чуда все-таки не случилось. Марешевская ведьма не та, что когда-то отправила меня в путешествие. В голове всплывает образ: седая старушка, низенькая, утопающая в старом кресле и похихикивющая над скабрезным романом. — Поговорить. — Ты вломилась в мой дом. — Было открыто. — Нахалка. — Почему ты осталась? — Чтобы пугать таких воришек как ты. Мои губы трогает улыбка. При жизни ведьма была несносной. Да и в смерти, похоже, характер лучше не стал. — Я чувствую, кто ты, — брюзжит она. Это заявление неожиданное, потому что я сама уже не до конца понимаю что я такое. — Не тяни время, у меня куча дел! — Я собираюсь на дорогу. Мне нужен символ, чтобы вернуться сюда. Тут бы мне стоит рассказать для чего, уточнить, что на самом деле это не моя идея, и вообще меня в эту историю втянули насильно; что даром мне эта дорога не нужна, никогда бы туда не вернулась. Но моя собеседница перебивает: — А, не удивительно. Дом там, где сердце. Ты принадлежишь Междумирью. Символ тебе не пригодится. — И что это значит? — Что твой дом там, а не здесь. Ты не вернёшься. Будто бы электрический разряд пробегает по телу. Ну, вот она правда, которую наконец-то кто-то произнёс вслух. В этом мире мне места нет. — Мне бы хотелось иметь такую возможность, — говорю холодно, сама не узнаю свой голос. Он жесткий, злой. Сильнее сжимаю пальцы и светлячок на секунду вспыхивает. — Хорошо-хорошо, — торопливо раздаётся в голове. Хоть ведьма и мертва, она может чувствовать боль, а я знаю, как укрощать строптивых духов. Светлячок срывается с ладони и быстро чертит в воздухе линии. Что ж, Мареш раскопал правильно. Символ верен. Большие никаких препятствий не осталось. Разве что кроме наших страхов. — Проводить тебя? — вспоминаю о правилах только в коридоре, когда берусь за ручку двери. Оставшемуся духу отыскать дорогу на ту сторону непросто. Скорее невозможно. Участь старухи — бродить по этому дому сотню лет да язвить самой себе или случайным гостям, пока остатки сознания полностью не деградируют; останется только светящаяся искорка, летающая по одному и тому же маршруту туда-сюда. Светлячок качается из угла в угол и стремительно скрывается в комнате. Я больше не могу слышать её голос, но легко догадываюсь, что в мой адрес отправлен с десяток бранных слов. Умирать насовсем страшно даже ведьмам. Пожимаю плечами и ухожу. Если старухе больше нравится существовать в качестве детской страшилки-призрака — это её выбор. Мареш ходит кругами вокруг машины. Хлопаю его по плечу, открываю багажник. — Пора? — мужчина растерянно оглядывается на тёмный дом, на пустую заброшенную дорогу. Вытаскиваю сумку с ингредиентами на землю и силой захлопываю крышку. — Может.., - на доктора жалко смотреть. Он мнется, заламывает пальцы. — Может… — Без разницы где проводить ритуал. — Я хотел сказать, что может дождёмся, когда твой сериал закончится? Я тут почитал описание сюжета, звучит захватывающе, интересно… разве тебе не хочется узнать чем закончится история? Я понимаю, к чему он клонит. Ищет любую формальную возможность задержаться. Потому что одно дело долго к чему-то готовиться и представлять этот момент, и совсем другое — в нем оказаться. — Открытый финал лучше, чем плохая концовка.