XII

      Я окончательно не понимаю, куда ведёт эта история. Вроде бы все завязки сыграны, адский клубок распутан, а лебединая песня спета уже дважды, но нет; новые невнятные герои, от старых персонажей остаётся картонная белозубая оболочка, а злодей… об этом даже говорить не хочется. Самый нелепый злодей из всех, что я повидала. Бог. Это так нелогично, что не удивлюсь, если в конце он станет человеком. Но до конца я вряд ли досмотрю, даже у таких психов, как я, есть немного критического мышления.       Вот уже полтора месяца я трачу свободное время, точнее вообще все время, ведь у психов дел не так много, в общей комнате, оккупировав телевизор. Смотрю про дикую природу, мультики и сериал про двух братьев, которые разъезжают на крутой тачке и спасают мир от нечисти. И самое фантастическое в этой истории не то, что в мире есть сверхъестественное, а то, что машина, сошедшая с конвейера пятьдесят три года назад, колесит по дорогам как новенькая.       Я смотрю его по привычке, как напоминание о жизни, которая у меня была. Правда, поймать те же эмоции не получается, но я продолжаю смотреть. Все равно больше делать нечего.       В клинике дела идут не то чтобы очень хорошо. В нашем крыле острая нехватка персонала: добрая часть присоединилась к забастовке, пара новеньких интернов слишком перепуганы поведением психов, чтобы следить ещё и за тихой, не создающей проблем мною; я этим пользуюсь. Ежедневная горсть назначенных пилюль, после ухода медсестры, извлекается из-за щеки и отправляется в туалет. С Вацлавом этот трюк не проходит, но Вацлав дежурит только два раза в неделю, так что пять дней из семи я почти в трезвом уме; насколько он может быть таким, конечно.       От Мареша тоже ни слуху. Как сквозь землю провалился, и Глинский, стоило только упомянуть об этом, просто позеленел и сбежал от меня. Догадываюсь, что ему пришлось выслушать от Джо.       Я просила Ольгу об одолжениях ещё пару раз, и мимо её мужа это незамеченным не прошло. Корсак навестил меня через неделю после последнего сеанса с Марешем. Мне не хотелось с ним видеться, но вот он, очевидный недостаток бытия психом — на моё желание всем плевать. Корсак спонсирует это мероприятие, поэтому к нему меня приводят под самый вечер, когда остальные обитатели больницы вылизывают пластиковые чашечки из-под вечернего пудинга.       Мы встречаемся в моей палате, и у меня плохо получается скрывать раздражение, когда вижу, что мужчина бесцеремонно роется на моем столе. Из личных вещей там пара библиотечных книг в мягкой обложке да исписанный рисунками блокнот. Даже Глинский спрашивал разрешение, прежде чем его открывать. А Джо не спрашивает. Джо не нужно моё разрешение, потому что здесь пленник — я, а Джо — как тюремщик. И тюремщик не спрашивает заключенного, можно ли заглянуть в его записки.       — Привет, — останавливаюсь у порога.       — Привет, — Джо вообще не заботит, что мне может не нравиться его поведение.       — Хорошо выглядишь. Очень удачный цвет. На самом деле ходить день ото дня в одном и том же это своего рода пытка; или терапия? Не могу понять. Больничный костюм мягкий, в меру теплый и приятный телу. Он светлый, как и весь интерьер этой клиники. То ли чтобы мысли чёрные посещали меньше, то ли чтобы грязь была сразу заметна.       — Спасибо. Поздновато для визитов. Положи на место, — покусываю щеку изнутри и добавляю, — пожалуйста. Мужчина небрежно отбрасывает блокнот обратно на стол; шагает ко мне.       — Зачем пришёл? — мне не нравится его присутствие.       — Элли, ты ведь знаешь, что у меня есть чутье, — Джо не доходит до меня каких-то пару шагов; останавливается, оглядывая с головы до пят. Специально посасываю губу — знаю, что так у моего лица появляется по-настоящему дебильное выражение. Это Корсака бесит.       — И?       — И я чувствую, что за моей спиной, здесь, в этой самой клинике, что-то происходит. Кое-как сдерживаюсь, чтобы не разразиться хохотом. Нет, чутье у него действительно есть, вот только он и понятия не имеет насколько буквально звучит его фраза. Нечто прямо за его спиной. Маячит, примериваясь к пульсирующей венке на шее. Мне приходится сделать шаг навстречу Корсаку, чтобы отпугнуть сверхъестественное чудовище обратно в угол.       — За всем не уследишь, Джо.       — Что ты хочешь от Ольги? Зачем ей звонишь?       — Может, хочу снова дружить? — улыбаюсь, покусывая губы. — Быть частью вашей маленькой семьи.       — Не надо…       — У тебя ведь дети? Двое? Как зовут? У них есть крестная?       — Это не имеет отношение к…       — Это перестанет иметь ко мне отношение, когда ты прекратишь вмешиваться в мою жизнь и держать меня здесь. Вижу, как его кулаки то сжимаются, то разжимаются. Догадываюсь, как сильно его раздражение. Корсак любит контролировать всех и вся. И наверное продолжал так делать на протяжении всех лет. Вот только на меня это больше не действует.       Джо делает странный жест, как будто хочет дотронуться, но сдерживается.       — Ты совсем не изменилась, — бормочет он и тут же добавляет, — внешне. Выглядишь также, как восемь лет назад. Как это все-таки возможно?       Для него это загадка, а для меня мелочь, которая даже не заслуживает особого внимания. Я выгляжу так, потому что сначала попала на Дорогу в этом возрасте, а потом и вовсе умерла. Странник просто создал новое тело, сделав его таким же, каким оно и было у меня до этого; слепил из пепла и искр поднимающихся над погребальным костром, щедрой рукой отсыпал горечи и сожалений и забрал кое-что очень важное.       От этих воспоминаний голова немного плывёт. Все, что связано с магией Странника — табу; даже в моих мыслях. Как бы я ни старалась, все равно перед глазами встаёт та картинка: я позади Корвина, мы молча смотрим, как чернеет сгоревшей остов в белом свете луны; мне хочется протянуть руку, дотронуться до некроманта, позвать. Дать знать, что я ещё тут, там, здесь — не знаю где, но рядом. И я почти делаю это, но моё запястье перехватывает, сжимают; человек в сером разворачивается меня лицом к себе и прижимает тонкий бледный палец к губам, наклоняясь. Его тихий безжизненный шепот врезается в самое сердце. Пусть это будет пока секретом.       — У тебя.., — Джо неловко показывает, что у меня из носа кровит. Знаю; так всегда, если я пытаюсь думать о Страннике.       — Я очень устала. Ты закончил? — утираюсь рукавом, на белой ткани останется тонкая красная полоса.       — Да, да, — Джо не выносит вида крови и действительно торопливо идёт к двери.       — Элли, я тебе не враг.       — И не друг. Джозефа эти слова будто бы сильно задевают. Он останавливается, уже взявшись за ручку двери.       — А кто тогда?       — Да так, — я сажусь на кровать, стягиваю через голову кофту и прижимаю её к кровоточащему носу. — Воспоминание.       — И только?       — Да.       С этим я смирилась ещё в первые полгода своего путешествия. Простенькие романтические отношения не выдерживают никаких испытаний; я просто заталкиваю память о них далеко-далеко, чтобы не мешали выживать и приспосабливаться; а когда появилась минутка о них вспомнить — поняла, что совершенно в них не нуждаюсь.       — Ты вообще думала обо мне хоть раз за столько лет? Узнаю уязвленную гордость Джо. Ну, скажи я правду, он бы совсем раскис.       — Знаешь, попаданец только и делает, что вспоминает о доме первое время…       — Кто?       — А потом как-то надоедает. Дом это ведь не крыша и стены, и не список любовников и родственников со стрелками кто кому приходится, — внимательно смотрю на него поверх ткани. — Дом там, где сердце. И случается так, что место, которое считал родным, оказывается чужим.       — Я раньше не замечал у тебя стремления к философским рассуждениям. Почему бы тебе просто не поговорить со мной? Рассказать правду о том, что с тобой произошло происходит сейчас.       Я бы и рада, потому что правда очень простая: мир, который я считала своим, не изменился. Остался прежним. Даже по телевизору идёт любимый сериал.       А вот я изменилась; настолько, что больше не могу назвать это место домом. Я чувствую себя здесь чужой, как выросший ребёнок, который приходит в гости в родительский дом. Вроде все по-старому, да только не так. Нельзя просто так пройти на кухню и порыться в холодильнике, завалиться на большую кровать или включить телевизор. А главное… мой мир пахнет как что-то чужое, враждебное. Я не нужна ему, ну а он, как оказалось, не очень-то нужен и мне.       — Видимо не всем попаданцам удаётся влиться в старую жизнь.       — Попаданцам? Ты произнесла это уже дважды. Что это значит?       — Нелепо звучит, это Мареш придумал на своих сеансах, — закатываю глаза, неожиданно для себя улыбаюсь, вспоминая не сеансы Мареша, а его обещание помочь мне выбраться отсюда. — Он так называет пациентов со схожими историями.       — Мареш? Кто он? Это доктор клиники? Как он тебя нашел? Напряжение в его голосе заставляет меня прикусить язык.       — Кто-то ещё кроме профессора Глинского говорит с тобой?       — Конечно, — покачиваясь на кровати. — Медсестры, другие психики, вот оно… Махаю рукой за спину, чувствую, как Нечто перебирается в другой угол.       — Я же сумасшедшая, помнишь? Джо поджимает губы и уходит, хлопая дверью.       Его визит начал самую тоскливую эпоху в клинике: со мной перестаёт работать даже Глинский; отнекивается, сбегает, обещает зайти позже и не заходит. А ещё — Мареш будто бы сквозь землю провалился. Его нет первую неделю, вторую, третью. С начала я просто подозреваю, что Джо устроил какой-то административный скандал, но затравленный взгляд Глинского, когда я открыто спрашиваю о том, кто же такой Ежи Мареш, подсказывает, что здесь есть кое-что ещё. Намного глубже.

***

      — Новак! Я — самый непопулярный псих в этой больнице. Ко мне не заглядывают родные, друзей у меня нет, лечащий доктор и тот — избегает. Поэтому этот окрик не сулит мне ничего хорошего. Встаю из-за стола, на котором я машинально, просто для того, чтобы изобразить какую-то деятельность раскладывала карты, послушно подхожу к санитару. Вацлав, как всегда, немногословен и груб: пихает в руки тёмные штаны и кофту и бурчит под нос.       За окном август, холоднее, чем обычно. В этом году вообще холодно и много тумана. Хотя, может быть, дело во мне. Туман и холод — отголоски Дороги, они мерещатся повсюду. Как и запах. Гнилостный, сырой. Так воняет застаревшая промокшая губка для посуды.       Вацлав требовательно дёргает за локоть, приказывая переодеться прямо здесь и сейчас. Ну, этим наше сонное отделение не встрепенешь: тут промокшие штаны и облитые супом кофты меняют по три раза на дню.       Послушно выполняю требуемое, мимоходом отмечая, что одежда, хоть и похожа на больничную униформу, все-таки другая. Медбрат жестом приказывает следовать за ним.       — Мне в расписание добавили обязательные прогулки? — я не могу удержаться от вопроса, когда мы проходим пустой сестринский пост, а Вацлав достаёт из-под стойки моё драповое пальто. Проверяю карманы — пустые. Мы выходим на улицу. Время послеобеденное, клиника тихо дремлет, в саду ни души. Мы идём друг за другом: Вацлав впереди, шагает уверенно и быстро; я мелко семеню следом, оглядываясь и не понимая, что происходит. Останавливаемся на парковке.       — Меня выписывают? Вацлав вообще не любит разговаривать. Не только со мной — со всеми. Он просто разворачивается и уходит, оставляя меня в некоторой растерянности стоять среди машин.       — Можно сказать и так. Я договорился о небольшом отгуле. Стекло неприметного старого «форда» опускается, и я узнаю Мареша внутри. Тот заметно нервничает, но улыбается в знакомой располагающей манере.       — Тебя долго не было, — складываю руки на груди, демонстративно разглядывая капот машины. Улыбкой меня больше не проведёшь.       — Я был занят, — кажется, Мареш ожидал другой реакции. Наверное, что я радостью запрыгну на переднее сиденье. — Садись.       — Это новая часть терапии? — фыркаю. — Сегодня на полдник суфле, так что я пас. Доктор выходит из машины; дверь скрипит. Я не успеваю стереть с лица ухмылку, когда мужчина подходит ко мне почти вплотную. Напрягаюсь, потому что от обычной расслабленной доброжелательности Ежи нет и следа.       — Я авансом выполняю часть своей сделки, — шипит он мне в лицо. — Так что заканчивай придуриваться и полезай в машину. Или ты хочешь гнить здесь пока у Корсака есть деньги оплачивать счета? Ну так я тебя расстрою: у него столько биткоинов, что хватит на три твоих жизни.       Я понятия не имею что такое биткоины, но хорошо понимаю и его интонацию и то, какую часть сделки выполняет доктор. А ещё помню простую истину, которую выучила за слишком большую цену: никому нельзя доверять.       Но все же сажусь на переднее сиденье, пристегиваюсь. В салоне пахнет сосной. Мареш заводит мотор, «форд» тарахтит и трогается с места. Машина старая, а мое попаданчество делает нас почти ровесниками.       Понятия не имею где находится клиника; должно быть где-то за городом, потому что мы выезжаем на пустую узкую дорогу, и вокруг — ни души. По радио крутят спектакль.       Зелень за окном постепенно сменяется серым туманом, с едва различимыми за ним домиками. Мы едем уже минут двадцать, меня укачивает и бормотание в салоне убаюкивает. Мареш молчит, сосредоточенно глядя на дорогу.        Машина мерно катится по шоссе, изредка дергаясь, когда меняется передача. Из-под опущенных ресниц машинально слежу за дворниками — моросит дождь, и частые капли нужно стирать со стекла. Дворники у «форда» такие же древние, как и он сам: двигаются с трудом, правый, прямо напротив меня, то и дело застревает, а его щётка износилась настолько, что я слышу глухой скрип пластика по стеклу.       Кажется, я засыпаю. Точно дремлю, потому что пейзаж за окном начинает напоминать Дорогу. Мне чудится тихий треск костра, сухой шелест шагов, тепло чужой ладони на щеке. Даже слышу дыхание и разбираю слова, сказанные шепотом, насквозь пропитанным горечью. Глаза горят от сдерживаемых слез.       Машина останавливается. Подскакиваю на месте, но перекинутый через плечо ремень удерживает. Сонно смотрю через стекло на большую жёлтую вывеску в форме М. Доктор уже открывает дверь «форда»; внимательно, серьёзно смотрит на меня сверху вниз, и я досадливо вытираю глаза. Не хватало только, чтобы он подумал, что я до слез ненавижу макдональдс.       — Перекусить не помешает, — Мареш протягивает мне руку.       Ворочу нос, но все же выхожу из машины. Внутри ресторана играет тихая музыка, перекрываемая гомоном посетителей — на ланч остановилась целая школьная экскурсия.       Мне удаётся занять столик в углу, пока Мареш протискивается к кассе. В зале жарко, закатываю рукава по локоть. За столько месяцев в клинике я совсем отвыкла от людей. Странное это чувство: вокруг толпа, но я не то чтобы одинока, я будто бы от неё в стороне; ну, не так, когда компании делятся по кучкам по интересам, и ты остаёшься один. Скорее, все люди в одной кучке, а я стою рядом. Вроде бы и хочу с ними слиться, и вроде бы понимаю, что мне тут не место.       Словно в тон моим мыслям снова показывается Нечто: растекается серой пылью в углу за вешалкой. Я-то надеялась, что оно останется в клинике. Понять бы ещё, что оно такое…       Краем глаза замечаю, что какая-то школьница откровенно пялится на мои руки. В ярком свете шрамы чуть ли не сияют белой кожей. Честно говоря не знаю, почему иногда они едва заметны, а иногда будто бы подкрашены, лишь бы все увидели. Может быть, это связано с их природой. Они, все-таки, часть магического ритуала, из мира, где магия действительно работала.       — Я взял обычную, — Мареш ставит на стол два пластиковых стакана с колой. Садится напротив и тоже смотрит на мои руки. — Ты не могла бы?..       — Я их не стесняюсь.       — Они приметные. Мне бы не хотелось привлекать внимание. Закатываю глаза, но все же поправлю кофту.       — Зачем мы здесь?       — Решил, что смена обстановки пойдёт на пользу. Уклончивые ответы меня раздражают. Громко фыркаю, собираясь встать из-за стола, но Мареш быстро хватает за руку. Пальцы у него ледяные, сильные.       — Помнишь, я предложил тебе сделку в самом начале? Ты рассказываешь мне все, а я помогаю тебе выбраться из клиники?       — Так это значило буквально сбежать? — в притворном удивлении поднимаю одну бровь, прищуриваюсь, но остаюсь на месте. — У меня что, совсем нет шансов на комиссии?       — Нет, — спокойным, будничным тоном произносит доктор. — Решение комиссии уже подготовлено, а за пару недель до у тебя случится срыв. Фонд слишком важен для Корсака, он не даст подставить его под удар. Ты нужна ему под присмотром. Еще лучше — бессознательным овощем.       — Его вкусы стали весьма специфическими. Хорошо, как я понимаю, ты свою часть сделки уже выполнил. Что нужно от меня? — подпираю подбородок ладонями. — Какие еще подробности ты хочешь узнать?       — Мне не нужны рассказы. Отведи меня туда.       — Куда? — уже знаю ответ, но все равно переспрашиваю.       — В Междумирье, — терпеливо поясняет Мареш.       — Его же не существует?       — Элли, мы не в клинике, ты можешь быть со мной откровенна.       — Откровенность нужно заслужить. Как… Почему мы встретились? Книга, которую ты якобы пишешь, вообще существует? Кто вообще ты такой? Ты хотя бы доктор?       — Да, в какой-то степени. Я больше не занимаюсь медициной. Паранормальные явления были моими хобби, пока я не наткнулся на одну закономерность, повторяющиеся сюжеты в легендах, сказках, преданиях. Я их сопоставил и пришел к… интересным выводам, которые нуждаются в подтверждении практикой.       — И с тех пор пытаешься найти кого-нибудь, кто действительно сумел туда попасть? — догадалась я. — И как успехи?       — Ты не единственная, если тебя это волнует. Но первая, кто сохранил подобие разума. Давлюсь колой, исподлобья глядя на доктора. Посмотрела бы я на то, что осталось бы от его разума, если бы он попал на Дорогу.       — Я знаю, что нужен ритуал прохода, знаю, что Междумирье опасно и предупреждён о... Странниках. Я не питаю иллюзий насчет этого путешествия.       — Тогда твой стартовый набор значительно лучше моего, — бормочу сипло, стираю пальцами капли газировки со столешницы. — Раз ты все знаешь, то зачем тебе я? Мареш медлит с ответом, деловито протыкая крышку стакана трубочкой, ею же помешивая лёд внутри. Я слежу за цифрами на экране — наш заказ уже готовят.       — У меня много информации, которая описывает ритуал, но нет чёткой инструкции, что для него нужно. Ты ведь можешь его провести, верно?       Пожалуй, могу. Корвин заставил выучить все символы, все слова; в былые времена я могла воспроизвести его даже если бы меня разбудили посреди ночи. Да и сейчас, если закрыть глаза, я вижу круг и символы. Не все, не чётко, но если постараться, то линии обретут ясность. Вот только я не уверена, что хочу их вспоминать по чьей-то просьбе.       — Ритуал — всего лишь дырка в пространстве. Пройти в Междумирье просто: ты как будто позвонил на горячую линию. Но робот не приходит и не даёт подсказки, куда идти дальше. А самое главное — назад вернуться гораздо сложнее. Нужен…       — Специальный символ, уникальный для каждого мира, — Мареш роется в сумке, достаёт блокнот.       — Он у тебя есть? — напрягаюсь; когда-то попытка узнать об этих каракулях стоила мне жизни.       — Нет, — мужчина несколько удивлён мои сбившимся нервным тоном, — я как раз надеялся, что ты поможешь мне с этим… Скрещиваю руки на груди, задумчиво покусываю губы. Я догадываюсь, чего хочет Мареш и догадываюсь, что сказать «да» или «нет» одинаково сложно. От одной мысли снова увидеться с Корвином замирает сердце; от предложения опять оказаться в Междумирье — волосы на голове шевелятся. И это не от радости.       — Значит, это твой план: попасть на дорогу, отыскать Корвина и слёзно умолять его дать тебе интервью? Позволь я сразу упрощу тебе жизнь: Корвин не станет с тобой говорить.       — Из твоего рассказа я понял, что Корвин не единственный, с кем я могу там поговорить.       — О чем ты собрался с ними говорить? — горько качаю головой. — Я знаю эти легенды, про бессмертное существо, которое обрадуется гостям и побежит исполнять…       — Я предложил тебе конкретную сделку, нотации в её исполнение не входят. Отведи меня туда и дальше не твоя забота.       — Ты не понимаешь о чем просишь… — шепчу, облизываю пересохшие губы, стараясь отогнать видения.       Странник — не добрый волшебник, который исполнит твое желание. Или исполнит, превратив в настоящий кошмар. Моей последней мыслью, до того, как сознание полностью угасло, было то, что я хочу жить и не хочу больше страдать. Ему это показалось забавным.       У скучающего божества свои представления обо всем на свете. Еще бы: живешь бесконечность лет, есть время поразмышлять над чем угодно, разложить по полочкам и собрать заново. И человеческая природа этой участи не избежала. Во всех страданиях виновата эмпатия. Убери ее, и мимолетная жизнь смертного станет сильно проще. Откроются возможности, о которых раньше и думать было нельзя.       И подумаешь, что после этого ты уже не ты. От божественного дара не отказываются.       — Надо что-то сделать с этими скачками давления, — Мареш протягивает салфетку. Кровь из моего носа хлещет сильнее обычного. — Запрокинь голову.       Не поможет. Потому что мы опять говорим о том, о чем говорить нельзя. Я знаю, что Мареш дальше будет давить на чувства. На желание снова увидеть Корвина, снова ощутить себя нужной, значимой. И я знаю, что за это придётся платить. На кассе объявляют наш заказ, и мы вынуждены прерваться. Разворачиваю шуршащую обертку, откусываю кусок. Вот ещё одна необъяснимая паранормальщина: за восемь лет вкус бургера совсем не изменился. А раз так, то чего удивляться пятидесятилетней машине на ходу?..       Всё это странно. Мареш, желающий попасть на Дорогу. Я, мечтающая никогда туда не попасть опять. Воспоминания, которые у меня вроде бы есть, и в то же время нет. Пресноватый вкус булки не приносит никакого удовольствия. Также, как и осуществившаяся мечта попасть домой.       Что будет, если я откажусь от предложения доктора? Вернусь в клинику, досижу курс, каким-то чудом смогу убедить всех вокруг, что я — нормальная; а дальше? Устроюсь официанткой в бар, буду работать в ночные смены, снимать комнатушку в подвале до конца дней, пока не… пока не что? Потенциально будущее выглядит как кисель: размерный, затягивающий и тошнотворный. По спине пробегают мурашки, когда я понимаю, что рано или поздно, скорее всего «рано», потому что долго так выдержать нельзя, я попаду обратно. Не потому, что мне очень нравится Междумирье; нет, потому что дома мне нравится ещё меньше.       — Так что ты скажешь? — Мареш тщательно вытирает пальцы влажной салфеткой. Его глаза лихорадочно блестят.       Смотрю на Мареша и вижу отголоски самой себя, когда все мои мысли были только о том, чтобы вернуться. Знаю, что в одиночку одержимость не побороть, она приведет к безумию. К очередному несчастному безумцу, который закончит свою жизнь с гнетом неудач за плечами, превратившись в городского сумасшедшего, от которого все отвернутся, потому что никто, кроме него, не будет верить. Доктор мне нравится, хоть он и лгун; а мне бы не хотелось, чтобы люди, которые мне нравятся, заканчивали вот так.       — Мы ведь уже заключили сделку. Я проведу тебя туда, но на этом все. В остальном я участвовать не буду.       Вижу, что доктор едва сдерживается, чтобы не выдать всю ту радость, что сейчас испытывает. Он ещё не понимает, что предстоит совсем не лёгкая прогулка. — Показывай что за чушь ты успел собрать, — говорю ворчливо, пренебрежительно. Еще бы: наверняка все его знания это отрывочные байки да невнятные страшилки-сказки. Но уже с первой страницы блокнота отбрасываю этот тон: символы такие же, как и те, что помню я. Мареш не просто «верит» во все то, что я рассказываю. Он действительно знает, что это правда.