Буря в пустыне

Бен в ужасе, когда обнаруживает, что твилек-помощник квартирмейстера не просто заставил его выбрать одежду более ярких цветов – все его рубашки цветные. И хотя Бен часто восхищался тонкими узорами и яркими одеждами тех немногих сенаторов, кого называл друзьями, он никогда не хотел следовать их примеру. Даже рубашка с высоким воротником, которую он наконец-то выбирает, украшена широкими концентрическими кругами нежных красных и оранжевых оттенков. Они напоминают ему о штормах Татуина, но в основном отлично справляются с тем, чтобы заставить его чувствовать себя неуютно в яркой одежде. Энакину, возможно, и нравились одежды бордовых и пурпурных нубийских цветов, когда он был рыцарем, но он, по крайней мере, выбирал приглушённые сплошные оттенки. К тому же благодаря бледно-кремовым верхним туникам воротник и рукава рубашки кажутся ещё более яркими, и Бен отказался от мантии, потому что ему не понравился ни один крой. К тому времени как он скрупулёзно разглаживает складки своих туник, табарда и пояса, он уже полчаса откладывает встречу со своим отражением. Наконец он всё-таки двигается к фрешеру, рассеянно отмечая присутствие Шми на их маленькой кухне. Образа, которого он боится, нет. Нет генерала, нет провалившегося мастера. Человек в зеркале стар, гораздо старше, чем он должен быть, его лицо скрыто за неопрятной бородой и спутанными волосами, выгоревшими под лучами неумолимых солнц Татуина. Его кожа покрыта песком, его черты огрубели от ветра. Только синий цвет его глаз остался прежним, с серым по краям и вкраплениями зелёного. Человек в зеркале выглядит просто уставшим и сломленным. Бен вздыхает и роется в ящике с туалетными принадлежностями, довольный, когда находит набор ультразвуковых триммеров и расчёску. Оказывается, что четырёх лет недостаточно, чтобы забыть привычные движения по подравниванию бороды. Он оставляет её той удобной длины прямиком из Войн клонов. Это напоминает ему о нежном прикосновении Сатин и её печальном замечании, что он слишком сильно прячет лицо. Да, тот самый момент. Он был слишком молодым рыцарем со слишком взрослым падаваном. Когда у Энакина случился скачок роста, борода стала необходима, чтобы их различать. Прочёсывать колтуны без помощи электростатики сложно и довольно болезненно, но Бен стискивает зубы и продолжает. Он даже не подумал о средствах ухода сверх минимально необходимых. Подстригать волосы - занятие ещё более мучительное, потому что короткая стрижка только напомнит ему слишком много о войне. Вместо этого он оставляет длину до плеч, отрезая большую часть выгоревших волос. Выцветшие, они старят его, и он возвращает им естественный оттенок корицы. Такая причёска была у него до того, как вся галактика развалилась на куски Бен вытирает лицо и шею полотенцем, и, когда он поднимает голову, он наконец может узнать человека в зеркале. Этот человек сбитый с толку, но не настолько отчаявшийся, не настолько ужасно старый и хрупкий для своих лет. Черты его лица острее, чем он помнит, поскольку Татуин и апатия заставили его потерять вес, который он, вероятно, не мог позволить себе потерять, а кожа темнее из-за сражений с ветрами пустыни. Он не похож на Оби-Вана Кеноби, и имя Бен подходит ему лучше. Он готов, решает он, и находит в себе смелость вернуться в их захваченную растениями квартиру. То, что миниатюрные бра вокруг опрятной рамы зеркала украшены цветущим мхом, не ускользает от его внимания. – Бен! Бен дёргается, напуганный пронзительным криком, который впивается ему прямо в мозг, когда он выходит из фрешера. Он опускает голову и видит задранное лицо Энакина, закутавшегося в своё бело-жёлтое одеяло. – Энакин, – отвечает Бен, желая, чтобы сердце перестало колотиться в груди, а пальцы на двери разжались. – Аму сделала чай, – упрямо говорит ребёнок, а потом поднимает руки, прося его понести. Несмотря на то что он улучшил свой Основной, мальчик, похоже, твёрдо решил отказаться от смены "аму" на "мама". – О, – говорит Бен, наклоняясь, чтобы поднять мальчика. – Спасибо, что сказал мне. Даже если он до чёртиков напугал бывшего генерала. Шми вздрагивает, когда он входит на кухню, поднос в её руках дёргается, и всё содержимое сваливается с него. Инстинктивная реакция Бена – взмахнуть рукой, чтобы всё это остановилось. Чашки, блюдца, кастрюля и вылившееся молоко замирают в воздухе, удерживаемые Силой, и Шми спокойно возвращает всё на свои места на подносе, собирая молоко обратно в кувшин. Бен отпускает Силу, и Шми смотрит ему в лицо теперь, когда его больше не скрывают волосы. Медленно она расслабляется, кивает ему и идёт в гостиную, садясь за низкий каменный стол, который идеально вписывается в захваченное растениями пространство. Она позволяет ему сделать первый глоток, прежде чем спросить, что он имел ввиду накануне, говоря о привязанностях. – Джедаи верят, что привязанности ведут к страху, страх к гневу, а гнев к Тёмной стороне, поэтому запрещают их, чтобы избежать искушения. Но истинный урок, который нужно усвоить, и в освоении которого мы так слабы, заключается в том, что привязанности сами по себе не ошибка. Это нормально заботиться. Даже любить нормально. То, где мы терпим неудачу, так это когда мы так сильно заботимся, любим так сильно, что не можем отпустить это, – Бен поднимает руку, останавливая её протест. – Я не говорю, что мы должны перестать чувствовать это, перестать заботиться, но о нашей способности выполнять наш долг прежде всего. Как рыцари-джедаи, мы принимаем обеты и клянёмся в верности самой Галактике, и ничто не должно быть важнее. Ни семья, ни любовник, ни друг. Если нас зовут, мы должны идти. Лицо Шми ничего не выражает, когда она пьёт чай, и Бен тоже смакует его. – Джедай – это прежде всего джедай, и только он. Для джедая разделить своё внимание между волей Силы и волей других – значит вызвать катастрофу. Кроме того, – он колеблется, позволяя сожалению омывать его и уходить. – Любовь – страшная сила, и если мы выбираем любить одного прежде всех остальных, то, что мы делаем для него, с нашей силой, может быть опустошающим. Какой родитель не убил бы за своего ребёнка? И насколько легко это было бы, когда всё, что вам нужно сделать, это поднять руку, сосредоточиться и погасить жизнь с помощью Силы. Кто не станет воровать, кормить своих людей; и кто сможет остановить вора, когда вор может лишить вас способности сопротивляться? А что насчёт войны? Когда один человек может опустошать поля битвы, не задумываясь, кто погибнет в результате? Мы так легко могли бы стать монстрами, Шми Скайуокер, – устало признаётся Бен. – Вот почему мы клянёмся в мире, вот почему так многим жертвуем, вот почему мы отдаём свои сердца всей галактике в целом, которая, кажется, никогда не отдаёт их обратно. Мы должны научить отпускать наши привязанности, иначе мы рискуем уничтожить то, что мы так стараемся сохранить. – Я люблю своего сына, – говорит Шми после некоторого размышления над его словами. – Но если бы вы не нашли способа освободить нас обоих, я бы отпустила его. Это разбило бы моё сердце и разрушило бы мою душу, но я бы его отпустила. Это я могу понять, – она замолкает на мгновение и продолжает. – Я ненавижу их. Тех, кто причиняет нам боль. Депура, который поработил нас. Тех, кто был свободен, и ничего не сделал, чтобы помочь нам. У них было так много всего, а у нас так мало. Я ненавижу их, и это часть того, кто я есть, – медленно объясняет Шми, – но я не учила этому Энакина. Ненависть поддержала бы его, как и меня, как и многих других. Ненависть сильнее, чем надежда для многих наших людей. Но я не учила его ненавидеть. Ненависть – это урок, которому его научит жизнь, но от меня, я хотела, чтобы он знал любовь. Я пыталась научить его состраданию. Делиться тем, что у нас мало, принимать доброту и знать, когда не принимать, потому что иногда за неё приходится платить, и иногда слишком много для одного. Работорговцы имеют власть, – Шми дрожит от воспоминаний. – И Энакин имеет силу. Я знала, что однажды он... не сможет сдержаться, и я не смогу защитить его. Поэтому, если я могу дать ему только что-то одно, я хочу, чтобы это было: мы не работорговцы. Мы не действуем как они. Они жадные и жестокие, и не заботятся о других. – Я боялась, что и он мог бы быть таким, – признаётся Шми, пока Энакин грызёт хлеб и с интересом смотрит на них, не понимая их разговора. – Это... это то, чего боятся джедаи? Ты боишься того, кем ты можешь быть. – Да, – отвечает ей Бен. *** Поскольку чай и оставшиеся походные пайки – единственное, что есть у них в шкафах, они втроём снова отправляются в Храм. Бен пытается найти ближайший Обеденный зал, потому что всю свою жизнь он жил в другой части Храма, и новая квартира путает его. На Энакине надета та же самая мягкая белая одежда, что и на всех яслицах, а Шми накинула зелёную шаль на ещё одно бесцветное серое платье. Бен хочет отвести их в Зал Тысячи Фонтанов после завтрака, потому что однообразность мегаполиса, такого как Корусант, не слишком отличается от однообразности пустыни, и Бен хочет показать им, что в галактике есть нечто большее. Он хочет дать им возможность увидеть пруды и сады, увидеть водопады в первый раз. Бен поглощён этой довольно приятной мыслью, поэтому не видит, что происходит перед ним, когда он ведёт своих подопечных к Обеденной зале. – Я не хочу прощаться, Оби-Ван! – всхлипывает розовокожая Бант своим низким мон-каламарским голосом. – Ты не должен уезжать! Это нечестно! – Ни один рыцарь не хочет учить меня, – бормочет Оби-Ван. – Мастер Йода говорит, что это всё воля Силы, и что мои таланты лежат в другой области. Я знаю, что он имеет ввиду. Я бесполезен. – Никто не бесполезен, – быстро и твёрдо говорит Шми, отходя в сторону и положив руку на плечо юноши. Она выглядит молодо, когда не прячется (но она всегда прячется), однако она – мать-рабыня, а матери-рабыни следовали за Ар-Аму. Все дети были их детьми. – Вы человек, и у вас есть ценность, как и у всех людей. Посвящённые вздрагивают, испуганные и раскаивающиеся, что их разговор услышали. – Извините, – бормочет Оби-Ван, глядя в пол. – Я не это имел ввиду. Он лжёт, и Бен знает, что он лжёт. В свои тринадцать Оби-Ван невысок для своего возраста. У него густые растрёпанные насыщенно-рыжие волосы и яркие, океанского цвета, глаза, кажущиеся большеватыми на его бледном лице. Его эмоции не отражаются на его лице, но гнев и отчаяние струятся от него. Мастера полагали, что это означает близость к Тёмной стороне, и не могли понять, что эти эмоции не выбрасывались, а переваривались, что Оби-Ван уничтожит себя прежде, чем кого-либо ещё. – Вас отсылают? – спрашивает Шми своим текучим голосом с акцентом, которого в Храме никогда не слышали. – Да, мэм, – печально кивает Оби-Ван, – у меня нет учителя. Шми смотрит недоверчиво, её острый тёмный взгляд скользит по множеству джедаев в комнате. Мастера и рыцари спокойно смешиваются с падаванами и посвящёнными. – Рыцарь или мастер может учить только одного падавана за раз, – объясняет Бен, всё ещё обеспокоенный наблюдением за молодым собой, и поминает неласковым словом свой опыт галлюцинаций вне тела. Брови Шми изгибаются, и она бросает на него неопределённый, но определённо осуждающий взгляд, и кивает, быстро, как птица, меняющая направление. – У тебя нет ученика, – указывает она, и Оби-Ван смотрит сквозь ресницы, слишком опустошённый предыдущим опытом, чтобы всерьёз надеяться. – Оби-Ван – хороший посвящённый! – заступается Бант. – И он действительно добрый! – добавляет Рифт из её тени, где прячется от взрослых. – Делай или не делай, – горько бормочет Оби-Ван. – Не пытайся. Шми по-особому склоняет голову. – Нет нужды. Нет необходимости, – говорит она. – Есть только то, что должно быть. У Бена падает челюсть, как и у посвящённых. Это урок рабов, но с точки зрения понимания Силы, это куда более ясный путь, чем присказка Йоды. Медленное осознание появляется на скептическом лице Оби-Вана, и он склоняет голову в благодарность за урок. – Посвящённые, вы завтракали? – Оби-Ван не хотел есть, – отвечает Бант, а потом краснеет от того, что сболтнула. Она бросает извиняющийся взгляд на друга. – Потеря аппетита в неприятной ситуации не редкость, – говорит Бен нейтрально, – но это может быть вредно для здоровья. Вы не против, если мы с леди Скайуокер и её сыном присоединимся к вам, когда возьмём еду? Все посвящённые кивают, кроме Оби-Вана, смотрящего на него с подозрением. Бен мягко улыбается ему, но в ответ получает слишком знакомый хмурый взгляд. Он спешит за своими друзьями, а Шми и Бен неторопливо следуют за ним. – Почему рыцарь не может учить больше одного падавана? – спрашивает Шми. – Считается, что несколько учеников не смогут получить полное внимание их мастера, и их воспитание пострадает от этого. – Как одинокие родители всегда отдают все силы единственному ребёнку, а многодетные матери не могут воспитывать двух или больше детей? – криво усмехается Шми, а потом съёживается, но через мгновение снова расслабляется, напоминая себе, что здесь она в безопасности. – Я не говорю, что полностью согласен, но есть ещё и вопрос безопасности, и даже в большей степени, чем пренебрежения. В поле может быть сложно отслеживать и защищать одного падавана, который менее опытен и более уязвим. Просьба пытаться защитить нескольких студентов и любого, чья безопасность может быть вашей ответственностью, – слишком большая, чтобы просить, – объясняет Бен, нисколько не сомневаясь, что, если бы у Квай-Гона был ещё один ученик одновременно с ним, вряд ли бы они оба дожили до рыцарства. – И это не учитывая, что конкуренция между падаванами одного мастера может плохо закончиться для всех трёх сторон. Соперничество студентов может иметь катастрофические последствия, даже тогда, когда в комнате нет мастера, – Ксанатос не был учеником Квай-Гона более десяти лет, когда Квай-Гон стал учителем Бена, но его тень постоянно нависала над Беном. – Тогда почему бы не разрешить брать юного ученика тем, чей падаван уже почти рыцарь? – размышляет Шми. – Или тем, чьи обязанности не такие опасные? – Это вопрос для обсуждений, – отвечает Бен нейтрально. Они подходят к столам с едой и прерывают разговор, чтобы взять что-то съедобное на обед. Бен никак не комментирует выбор жареных личинок Шми, а она не осуждает его за три чашки кофе, поставленные на поднос, хотя сегодня он выпил уже две чашки чая. Они присоединяются к посвящённым, и Энакин вырывается из хватки матери, чтобы добраться до скамьи. Он осторожно вытаскивает ягоды из миски на подносе матери и по одной ест их. – Вы посол, леди Шми? – вежливо спрашивает Гарен. На его тарелке в основном лежит пудинг. – Нет, – отвечает Шми наконец. Рифт в ужасающем благоговении смотрит, как она аккуратно поднимает палочками личинку и подносит её ко рту. Раздаётся тихий хруст, когда она откусывает половину, и дресселец немного зеленеет. – Ваш сын присоединится к яслям? – спрашивает Бант. – Поэтому вы здесь? – Я ещё не решила, – отвечает Шми, хотя она выглядит обеспокоенной своим ответом. – Мы здесь, потому что джедай Наасаде помог нам. – У вас были проблемы? – оживляется Гарен. – Это были пираты? Энакину наконец удаётся сдвинуться по скамье так, чтобы оказаться ровно напротив Оби-Вана, упрямо гипнотизирующего единственный маффин на своей тарелке. Медленно, в том, что по-видимому считает подлым, Энакин протягивает руку через стол, вытаскивает из маффина одну из зелёных ягод, и торопливо засовывает её в рот. Оби-Ван морщится, а потом его губы слегка дёргаются в маленькой улыбке. И Энакин делает это снова. Медленно, всё время глядя на Оби-Вана широко раскрытыми, абсолютно невинными глазами. – Мы были рабами, и джедай Наасаде освободил нас, – отвечает им Шми, никак не выдавая своих чувств голосом. – О, – Гарен сглатывает, сконфуженно ёрзая в попытке придумать, что можно сказать на это. – Рабство – это зло, – заявляет Бант. – И я рада, что вы сейчас с нами. Шми улыбается девушке. – Как и я. Бен знает, это ирония судьбы – напоминание о том, что ждёт Оби-Вана, если его отошлют. Категоричный отказ Квай-Гона признать его своим учеником, то, с чем он столкнулся в эти короткие несколько недель – эмоционально и физически – было его первым и худшим испытанием. Это оставило его с неуверенностью и сомнениями, которые никогда не исчезали, с непреодолимой склонностью к самопожертвованию и саморазрушению, которые разрушили и его отношения – с Квай-Гоном, Энакином, Асокой, с Сатин – не единожды. – Посвящённый Кеноби, – тихо говорит Бен, заставляя юношу вздрогнуть, – нет лёгкого пути к рыцарству, нет гарантии успеха, и я буду честен, когда скажу, что я едва ли смогу быть тем, кого вы хотели бы видеть мастером, джедаем и человеком. Но я могу поклясться дать вам уроки, которые будут необходимы вам в дальнейшем – если вы сможете их услышать и сможете выдержать. Рот юноши открывается и тут же захлопывается, когда он сосредотачивается на Бене. За столом повисает тишина, поэтому всем хорошо слышно, как Оби-Ван втягивает носом воздух и выдыхает его, опуская плечи. – Для меня это было бы честью, – с благодарностью говорит Оби-Ван, вставая, чтобы поклониться.