Буря в пустыне

Двигатель лэндспидера дребезжит, взвизгивает, а затем с грохотом умирает, по инерции заставляя Бена удариться об руль. Поднятый ветром песок царапает потрескавшийся металл, и это звучит как смех. Бен, — когда-то он был Оби-Ваном, — когда-то был чем-то большим, чем слегка нетрезвым чудаком, живущим на самом краю цивилизации. Теперь местные жители считают его то ли сумасшедшим, то ли волшебником, а слухи в принципе ставят под сомнение его существование, гадая, живой ли он или давно умерший пустынный дух, такой же, как и многие другие. Сейчас Бен, возможно, чуть больше, чем просто пьян. Он с трудом вытаскивает себя из спидера, покачивается и матерится на тринадцати языках сразу, пока пальцы срывают крышку двигателя. Песок впивается ему в лицо и руки, и Бен натягивает шарф, прикрывая рот и нос. Песчаная буря надвигается на него. Если бы спидер работал, он бы добрался до своей лачуги задолго до начала, но двигатель барахлил всю дорогу из Мос-Эйсли, и теперь буря буквально наступает ему на пятки. Бен откидывает верхнюю панель и вскрывает задыхающийся от пыли воздушный фильтр. Тварь с выпуклыми молочно-голубыми глазами щёлкает бритвенно-острым клювом рядом с его рукой, заставляя отпрянуть. В клюве она держит пучок проводов, а вокруг валяются ещё полдюжины обрывков размером с палец. — Нет, — коротко стонет Бен, — Нет, нет! Пошатываясь, он идёт к задней камере, а когда распахивает её, оттуда с визгом выпрыгивают и разбегаются ещё дюжина мелких паразитов. Бен смахивает двоих со своей одежды и зарывается вглубь отсека, чувствуя мучительную тошноту. Запасные фильтры совершенно испорчены, провода сорваны с рам, и Бен долго смотрит на это печальное зрелище, пока ветер треплет его плащ, а потом впадает в приступ ярости, о котором глубоко пожалеет позже. Он кричит, громко, зло, бессловесно, и бьёт кулаком по машине. Сила взвивается вокруг него, беспокойная; металл громко и подозрительно скрежещет, а потом спидер трещит, детали разлетаются в разные стороны и падают с оглушительным ехидным грохотом. Бен задыхается, всё его тело дрожит. Он поворачивается и блюёт. Тошнота наконец отпускает его, и Бен отшатывается от лужи, вытирая лицо шарфом. Потом он опускается на песок, совершенно истощённый. Издалека песчаная буря выглядит сплошной стеной. Она подбирается равномерно, но вблизи, как только она достигает вас, это не так. Шторм начинается как пыль. Мелкая и лёгкая, она почти незаметна в порывах ветра, желанных в любой другой день. Пыль постепенно становится гуще. Пыль накрывает всё и начинает хрустеть на зубах, а затем отступает, давая передышку. Сильнее становится ветер. Потом приходит песок. Вначале свистящий шёпот превращается в оглушительный рёв, а затем буря вокруг вас, и это отчаянные ярость и хаос, и рык, и треск изо всех сил. Бен ползёт на четвереньках к развалившимся частям спидера. В главном отделении есть брезент как раз для таких случаев. Укрой себя, если ты попал в бурю. У него целых три куска, и ни один из них не был упакован самим Беном. Первый втайне от хозяина дал ему раб из магазина старьевщика, где Бен покупал предметы первой необходимости. Он взглянул на него настороженно, когда Бен сказал, что это ему не нужно. Краснокожий мальчик всё равно завернул брезент, и Бен не стал настаивать. Второй насильно положила ему Беру, когда увидела насколько изодран первый. Она спросила его, действительно ли он настолько глуп или просто хочет умереть. Он не ответил ей. Третий привязала к задней камере старая Нан Джира. Она продавала на рынке фрукты и держала фляги с водой для детей-рабов. — Один для тебя, один для нуждающегося, — сказала она ему, отдав его обычный заказ с маслом джапура. Масло — клейкая паста из мягких внутренних частей коконов джапура, — являлось незаменимым лекарством от болезненного загара, который легко приобретала его светлая кожа. Нан Джира говорила, что однажды он привыкнет к солнцу, а пока ему нужна мазь. Бен выкапывает в песке небольшую траншею рядом с перевёрнутым боком спидера и заползает в неё. Сверху он крепит брезент, натягивает его на себя и создаёт защитный карман. Он шипит, когда горячий металл обжигает его кожу и неловко сдвигается, прислушиваясь к воющему шторму над ним. У Бена есть привычка издалека наблюдать за Ларсами, когда он бредёт вдоль хребта к востоку от их фермы во время его редких визитов в город, или тянуться к ним через Силу, пока он медитирует ночью во дворе своей лачуги. Когда он приходил к ним, обычно потому, что Беру замечала его и звала, — он никогда не знал, что сказать. По правде говоря, потому что он не знал, кем он был. Беру никогда не возражала. Она затягивала его в прохладную полутьму кухни и сажала за стол. Она позволяла ему сидеть в тишине, предлагала ему чай и наполняла его безмолвием, ласково укачивая Люка на руках. Иногда приходил Оуэн, куда более встревоженный нервным молчанием Бена и изодранным опустошением в его глазах, неизменно присутствующим там. Это была Беру Уайтсан, жена Ларса, кто рассказала ему истории, которые знают все дети пустыни. Истории, которые Энакин когда-то должен был знать. Она рассказала ему об Ар-Аму, Матери Всего, которая присматривает за своими детьми с луны. Она рассказала ему об Эккрете Трикстере, не злодее, но спасителе, защитнике рабов и порабощённых. Она рассказала ему о Лее, Великой Крайт-Драконе, которой молились все скованные, потому что Лея была Несокрушимой, она сломала свои оковы и олицетворяла силу и свободу для её народа. Беру не спрашивала, почему он разваливался, слушая эти истории, почему его скрючивало, и почему он прятал лицо в ладонях, но не мог плакать. И она рассказала ему о Лукке Яростном, который был песчаной бурей, одновременно очищающей и разрушающей. Лукка, как верили рабы, был Справедливостью, перекраивающей душу и мир. Буря кричит на него и Оби-Ван Кеноби кричит в ответ. *** Когда буря проходит, Бен чувствует себя… странно умиротворённым. Всё его тело стонет от боли, но вымученный крик гнева, горя, одиночества и вины снял огромный груз тьмы с его души. Непреднамеренная и неуправляемая потеря контроля стала для него, очевидно, своего рода освобождением. Бен выкапывается из-под груды песка, похоронившей и его, и спидер, и всё остальное. Бледный рассвет первого солнца только приближается, окрашивая мир в оттенки фиолетового, голубого и светло-жёлтого, и Бен рассуждает, что он прямо в середине нигде, но, вероятно, всё ещё ближе к Мос-Эйсли, чем к его лачуге, так что будет лучше повернуть на юг и вернуться в город. Он собирает всё, что может найти и унести в руках. Две фляги, одна почти пустая; банка с маслом джапура, блок спрессованного чая, который и был целью его возвращения к цивилизации (вместе с бутылками коррелианского бренди, которые он не может найти), полдюжины обезвоженных пайков, что составляло только треть от того, что он купил в городе, и схемы для неисправного испарителя. Бен сворачивает один из рулонов брезента в котомку, взваливает её на плечи, вздыхает и начинает свой путь сквозь пыль обратно к городу. Если повезёт, найдётся парочка предприимчивых джав, которые подберут его развалившийся спидер, починят и продадут ему обратно, когда он встретит их краулер в следующий раз. Оби-Ван провёл почти четыре года на Татуине в практически полном одиночестве. Долгие прогулки через песок и кустарники больше не пугают его, потому что большую часть рассветов и сумерек он тратит, бесцельно бродя по краю Джундлендских Пустошей. Ему потребовалось меньше месяца, чтобы найти посох для этих прогулок, потому что жизненно необходимо стало отражать хаотичные нападения тускенов. Они узнали, что он был грозным противником, и Бен подозревал, что вызов ему стал своеобразной игрой для молодых воинов из ближайшего племени. Он не привык к такому бою, но он учится, и это заставляет его двигаться. Иногда это помогает ему спать. Но большинство ночей, когда он окончательно изнуряет себя прогулками, он проводит на каменном навесе над его лачугой, плывя в Силе и глядя на пыльное море и такое множество звёзд, которое он едва ли видел на другой планете. У него видения непрекращающихся страданий Галактики, видения о тёмном ужасе, который охотится и убивает последних из его людей. В некоторые ночи он галлюцинирует и может поклясться, что слышит мёртвых. Мельком он видит призраков, теряет ощущение времени и места, пока его насильно не втягивает обратно в тело, заставляя задыхаться от боли и дрожать всем телом. Именно тогда он спускается с карниза, и снова отправляется в путь, хотя идти ему некуда. Бен отделяет себя от физических ощущений и может почувствовать Мос-Эйсли задолго до появления в городе. Он чувствует обожжённый камень, глубокие колодцы, людей, все эти неповторимые формы жизни, каждая из которых яркая и шумная, и поэтому различить их легче, чем когда-либо. Теперь Бен гораздо больше настроен на Силу, хотя он никогда не был таким сильным, как великие мастера или Энакин. Во время войны единения с Силой почти невозможно было достичь, но Татуин и много размышлений научили его тянуться не вовне, как велел Храм, но вовнутрь. Его связь с Силой существовала внутри него, и она не отличалась от той, что он искал снаружи. Это стало откровением для Бена, утонувшего в пьянстве и бредящего от недостатка сна. И галлюцинации вне тела не были тем методом, который он рекомендовал бы падаванам для углубления понимания Силы. Бен наконец достигает окраин и буквально падает в тень. Пот пропитывает его нижние одежды, пока второе солнце медленно поднимается на горизонте. Наступает полдень, заставляя воздух мерцать от жары, а всех живых существ укрываться. Даже рабов редко заставляли работать на улице в это время: слишком легко было получить тепловой удар и умереть. Его голова раскалывается, что, вероятно, больше связано с похмельем, чем с чем-либо ещё, но чувства странно обостренны, а кожа практически гудит. Это предчувствие заставляет его подняться, хотя все мышцы и даже мысли гудят. В Мос-Эйсли сегодня куда больше народу, чем вчера. Кантины и рынки переполнены, и Бен не может понять внезапного наплыва рабов. Империя негласно попустительствовала рабству, но нынешняя блокада хаттов значительно снизила их количество на Татуине. Возможно, блокада была снята. Бен сознательно интересовался только слухами, потому что если бы он знал, понимал слишком много, он бы не смог не вернуться обратно. Он бы не смог бездействовать, и это больше не было его местом. Его обязанностью теперь было присматривать за Люком. Бен проскальзывает в одну из переполненных кантин, ловя несколько понимающих взглядов на слой песка и пыли на его лице, и заказывает кувшин воды с какой-то едой на несколько вупиупи*, завалявшихся в карманах. Бармен беспокоится, потому что он попал в шторм, но Бен просто пожимает плечами и позволяет разговорам течь вокруг него. Постепенно он становится всё более озадаченным. В одном углу торговцы спайсом обсуждают цены, как будто блокада не подняла их почти вдвое; картёжники спорят о гонках последних недель, а затем он слышит одно имя, и сначала решает, что ошибся, но спустя некоторое время он слышит его снова, а потом снова. Гардулла Хатт, говорят они, прибывает в Мос-Эйсли. За исключением того, что… Гардулла Хатт мертва. Бен знает точно, потому что Энакин выделил это, увидев её имя в одном из множества отчётов, когда они расследовали появление новой криминальной империи Мола и Саважа. Бен хватается за край стола и глубоко вдыхает, пытаясь убедить себя, что не спит и не галлюцинирует. Всё это, конечно, кажется весьма реальным, но, однако, не имеет никакого смысла. Бен заканчивает свой обед, не замечая что он ест, и выскальзывает из кантины, чувствуя, как Сила подталкивает его сюда, сюда. Наконец он оказывается на краю торгового района Мос-Эйсли, где вокруг громоздкого корабля возник лабиринт сложных переносных конструкций. Рабы с эмблемой Гардуллы снуют вокруг, обслуживая картёжников, охотников за головами и контрабандистов. Слева делают ставки на бои, инопланетные животные рычат и плюются на него, а Бена тянет сквозь толпу всё дальше. Внезапно он резко сбивает с ног несчастную рабыню со странным устройством-распылителем, пахнущим болотом. — Простите меня, сэр! — вскрикивает она, опускаясь на колени. — Я должна идти к Госпоже. Её каштановые волосы плотно заплетены, лицо и руки слишком худые от голода и работы, но не от слабости. Её кожа изранена, как и у него, будто она стояла в центре бури; подсохшие царапины и ссадины со временем грозят превратиться в мелкие шрамы. Бен мог укрыться, и его царапины заживут, но её раны хуже, потому что она стояла под бурей дольше и была более беззащитна. Это наказание, которое, он знает, используют некоторые хозяева**. Бен всё ещё пытается понять, почему Сила тянет его к этой женщине, и почему он едва может почувствовать её присутствие, хотя смотрит прямо на неё, когда маленькая яркая звезда привлекает его внимание, и он видит ребёнка, вцепившегося в мать. Постепенно сияние ребёнка уменьшается до едва заметного под приглушённым светом женщины. Под её защитой, понимает Бен, ошеломлённый её навыками. — Аму! — зовёт мальчик, обнимая женщину за руку и с вызовом глядя на Бена ярко-голубыми глазами, давая понять, что это его мама. Одним быстрым движением она укрывает ребёнка своим телом, и, всё ещё не глядя на него, снова умоляет: — Я должна встретиться с моей Госпожой. Бен задыхается, хриплое рыдание истерически рвётся из его груди, и напуганная женщина, наконец, поднимает голову. — Е-его зовут Э… — Бен снова задыхается, — Энакин? — спрашивает он тонким и резким голосом. Её карие глаза становятся жёсткими и жестокими, а потом пустеют. Всё её выражение становится пустым и непроницаемым. — Да, сэр, — отвечает она. Её голос кроток, но так же невыразителен, как и её лицо. Сердце сжимается в груди Бена, и он рассеянно прижимает к ней руку, раздумывая, не слишком ли молод в свои тридцать шесть для инфаркта, или же стресс всё-таки оказался слишком сильным. Или, может, он действительно сошёл с ума, или умер где-то прошлой ночью во время песчаной бури. — О, — вот всё, что может сказать Бен. Маленький мальчик опасливо смотрит на него, всё ещё упрямо цепляясь за мать, но его глаза пристально следят за руками Бена, и тот слишком хорошо осведомлён почему. — Понятно. Отведи меня к своей Госпоже. Она вскакивает на ноги, страх вспыхивает на её лице, но она покорно кивает, поднимает опрыскиватель и идёт вперёд.