Столп

      «Поверните направо», — любезно проговорил навигатор.       Нива послушно свернула на гравийную дорогу. В нескольких метрах от лохматых обочин, где торчали остовы прошлогодних кустов золотарника, потянулись металлические заборы. Торчавшие из-за них дома выглядели совсем разными: одни капитальные, со спутниковыми тарелками на окнах и наклейками от охранных фирм на толстых стальных дверях, другие когда-то построили и бросили, даже не покрасив.       — И там никто не живёт? — удивилась Полина.       — Нормальное дело, — Сергей подавил зевок и расправил лежавшую на руле ладонь, — Хозяин поднял бабок в девяностые, потом бабки кончились. Или его убили. Всё, дача брошена. Такие хибары только под снос, весь каркас почернел.       Коттеджи, сколоченные из сучковатой вагонки и тонкого бруса, рассохшиеся и тёмно-серые, с разбитыми окнами, вызывали у математика смесь любопытства с опаской. Опыт подсказывал, что там пусто. Даже с улицы было видно: мебели внутри нет. Но почему-то ему нестерпимо захотелось пройти по бороздам, оставшимся от огорода, оглядеть одичавший палисадник и немного привыкнуть к запустению. Ведь люди ещё не покинули эти дачи, а дальше ждёт настоящая старая деревня, в которой в первые часы будет не по себе.       Если, конечно, она и правда мёртвая. Если, конечно, жилища ещё не рассыпались в прах.       Найдя дом, стоявший на отшибе, Сергей заехал между заборов и заглушил двигатель.       — Полазим здесь. Просто посмотрим для разогрева. Не шуметь!       Возле коттеджа когда-то залили бетонную площадку. Возле неё в цветнике оплывала альпийская горка, устроенная на нескольких валунах. Мелкие зелёные суккуленты вцепились в клочки грунта между камней. Они были последними, кто остался в живых из высаженных растений.       Палий задрал голову, рассматривая двухэтажный дом с асимметричной листовой крышей. Ласточки разодрали почерневшую паклю, она свисала колтунами из-под каждого венца бруса, на окнах когда-то стояли решётки, но их, конечно, спилили.       Дверь была открыта настежь, и, поднявшись по крепкому ещё крыльцу, все пятеро мародёров ввалились в тамбур, а оттуда в подобие гостиной. В ней было странно много вещей, даже остались обгоревшие клочки клетчатых занавесок на окнах. Палию они резанули глаз. Этот дом не просто бросили, не достроив, здесь вдоволь пожили. Что же случилось?       Под ногами хрустнули осколки керамической вазы или колбы. По гофрированному шлангу, валявшемуся рядом, инженер догадался, что когда-то это был кальян. Сергей его тоже заметил, но ничего не сказал. Он подошёл к импровизированному столу из кухонной тумбы, на котором среди пивных крышек стояла заполненная с горкой пепельница из алюминиевой банки.       — Здесь молодёжь бухает видимо. А что, комфортно.       — Ребя-я-я-ят! — пропела Полина, — Красота какая!       Она разглядывала закопчёный камин из розоватого кирпича.       — Это, вообще, так странно! — хохотнул вдруг Ник, — Камин, кальян… Вот выезжал человек летом из своей квартиры и хотел себя почувствовать крутым, роскошью окружить. Во дворе умывальник советский, сортир покосившийся, но вот камин есть и кресло-качалка.       Толик явно чувствовал себя как дома. Пока остальные осматривались, он успел обследовать второй этаж, но ничего интересного там не нашёл, меланхолично рухнул в кресло-качалку и стал наблюдать за тем, как Полина двумя пальчиками выдвигает ящики стола, украдкой в них заглядывая.       Болтать она при этом не переставала:       — По ходу, тут пенсионерка жила.       Ширк-ширк.       — … Вон всякие фотки детей. Фенечки из бисера, я такие же делала.       Ширк-ширк.       — Тут кнопки для сеток оконных.       Ширк.       — Твою мать! Фу-у-у! — взвизгнула она.       — Чего, Полин? — подбежал Ник.       — Тут волосы человеческие! Смотри, сколько их! Целый клубок! Блин, откуда? Фу, я рукой их задела! — девушка нервно закрутилась по гостиной.       — Бабки волосы часто хранят, — отозвался Толик, — Снимут с расчёсок и кладут куда-нибудь. Типа выкинешь — голова болеть будет. У меня бабка даже свои камни желчные в коробочке берегла.       — Гадость какая, — скривился Сергей, разглядывая тёмный комок в ящике, — сраные суеверия.       Полина добралась до влажных салфеток у себя в кармане и потратила несколько штук, вытирая руки. Использованные салфетки она выкидывала в камин.       — Ребят, пойдёмте отсюда. Мне тут уже плохо.       Палий уединился в одной из комнат наверху, чтобы переодеться в захваченную из дома «горку», ведь приключение, вроде как, началось. Посмотрел на себя в разбитое зеркало в исцарапанных наклейках, покрутился и даже захотелось расправить плечи.       «Интересно, я сильно старше своих лет выгляжу?», — подумал он, оживая. Поездка бодрила, немного пугала и теперь он вдруг понял, что команда радует его всё меньше. Был бы кто поопытнее него, поинтереснее, вот тогда закрутились бы весёлые разговоры, и он бы точно знал, на кого можно положиться.       Собираясь уходить, Палий обернулся к двери и увидел, что на шкафу с отслоившимся шпоном гвоздями «распят» за рукава и горло грязный белый женский свитер. Зрелище хоть и не содержало ничего биологически гадкого, было неприятным. Под рёбрами скукожился трусливый желудок. Какой идиот и ради чего наваял эту конструкцию, а главное — где он сейчас? Инженер уставился на стену перед собой. За ней была другая комната. Никаких звуков из неё не доносилось.       — Не, нахрен, — сказал он сам себе и пошёл к остальным, не поворачиваясь спиной к приоткрытой двери.       — Ты где там застрял? — Сергей заинтересованно сощурился.       — Я это… переодевался.       Математик окинул друга взглядом и солидарно закивал.       — Горка? Хвалю!       Когда все пятеро двинулись к машине, Палий уже издалека уловил подозрительные звуки: то ли ворчание, то ли скулёж. Он списал это на шаги, шорох курток, потому что вокруг не было ни души, но вскоре об этом крепко пожалел. Ник, который шагал впереди, будто наткнулся на невидимую стену.       — Назад! — крикнул он.       Под днищем машины корчилось какое-то животное, больше похожее на плешивую и линялую детскую игрушку. Когда оно замерло и уставилось на подошедших, Палий понял, что это лиса-огнёвка. Точнее, всё, что осталось от прежнего, здорового зверя. Ник подхватил с обочины длинный сосновый сук и попробовал выгнать лису. На тычки она не реагировала, только стала грызть колесо, замирая время от времени с распахнутой пастью. Изрезанный длинный язык кровоточил, пачкая морду. Видимо она не первый час грызла и облизывала всё подряд, умирающие в пламени бешенства мозг и нервы больше не реагировали на боль.       Полина силилась заснять на телефон тщетную борьбу Ника с агонизирующим животным и Палий рассудил, что её страсть к постоянному документированию — вовсе и не грех. Как иначе они смогут потом вернуться в этот дурацкий момент уже без страха?       — Да она не кинется, смелее тыкай, — сказал математик Нику.       Сам он стоял на почтительном расстоянии и ни на шаг к машине не подошёл. Наконец, в голове у лисы случилось очередное короткое замыкание и она ретировалась, хромая и заваливаясь на бок.       — Как зомби! — сказала Полина, провожая её взглядом, — Это заразно, да?       — Поехали отсюда нафиг, — Ник выкинул палку в кусты.       До пункта назначения оставалось совсем немного. Нива кралась по длинным доскам, дверям, остаткам оконных рам, устилавших дорогу. С тех пор, как на Севере стали меньше плавать на лодках, началась борьба с его бескрайними болотами, а точнее «мхами», как их называли в этих местах. Их веками заваливали хламом, плахами, а трясина всё пожирала и пожирала гать. Куда только уходили кубометры строительного мусора?       — Почему все так любят сраную мистику и хорроры? — проговорил Сергей, поглядывая на проплывающие мимо выворотни вековых елей, — достаточно в область приехать. Вот тебе и хоррор. Социальный. Посмотришь, как люди живут — вздрогнешь.       — Там на дверях что-то нарисовано! — отозвалась Полина, — Роспись! Ник, смотри! Кто же их выкинул сюда?       — Ну, а куда их деть? До музея полсотни вёрст волочь?       Под колёсами сердито трещали деревянные полотна, выструганные несколько поколений назад, собранные умелой рукой без гвоздей, без электроинструмента. Теперь они стали мостом через лесной массив.       — Чем дальше едем, тем больше дверей, — пробормотал Палий, — прямо в землю ведут. На тот свет как будто.       Сергей строго посмотрел на приятеля и неразборчиво, чтобы остальные не поняли, спросил:       — Ты таблетки пьёшь?       — Пью.       — Смотри. Нам тут фокусов не нужно.       — Меня из-за них всё бесит. Но я живой хотя бы. Значит, действуют.       Из-за края ельника показались тёмные крыши. Дорога чуть изогнулась по пустырю и раскатилась вперёд светлым полотном песчаной улицы. Только вот проехать по ней мешал вбитый прямо посередине столб. Дорога не раздваивалась возле него, будто никто и не пытался объезжать. Что-то на нём было грубо вырезано, Палий счёл это за утлый декор, Сергей же вовсе внимания не обратил, только заглушил мотор, встав на обочину рядом.       После того, как четыре раза хлопнули двери машины, не осталось никаких звуков.       Май. Вот-вот распустятся яблони. Но старые гармошки на завалинках не запоют о войне и не потянет жареным мясом со дворов. В деревню больше никто не приезжал, песок давно проглотил следы шин и обуви. Теперь здесь жила одна лишь тишина, только над искорками мать-и-мачехи порхали бабочки да ветер качал ветви лип. Даже вездесущий мусор бесследно затягивал дёрн.       — Слушайте, — Сергей почесал висок, оглядываясь — а дома-то почти целы. Я думал, тут всё хуже намного. На кой нам тут палатки? В случае чего даже печку можно растопить. На разведку?       Палий послушно зашагал следом. Математик крутил головой как сокол, примечал разбитые окна, холмики погребов, ямы, оставшиеся от колодцев. На окнах одного из домов он обнаружил задёрнутые белые занавески.       — Тут живут что ли? — пробормотал он.       Инженер тихо приблизился к забору и увидел, что трава поглотила тропинку, ведущую к крыльцу. Дверь подпёрли колом. На ней даже не было «ушек» для замка. Калитка держалась на проволоке, которая почти превратилась в ком из ржавчины. Ещё до того, как мысли приняли форму внятных доводов, Палий уверился в том, что жилище покинули навсегда и случилось это не один год назад.       Калитка открылась не со стороны самодельного запора, а слетела с истлевших петель и обрушилась. Палий поморщился: чужое сломал. Хоть и ветхое совсем, но чужое. Руками сделанное. Сергей равнодушно прошёл по хрупким серым доскам. Грязь во дворе расцвела следами его берц. Перед тем, как открыть дверь, он прильнул к окну, сложил ладони «лодочкой» и оглядел сени.       — Вещей-то сколько! И мебель, и одежда. Я пошёл.       Разбухший косяк еле-еле выпустил полотно двери. За порог выплеснулась гниловатая сырость, мазнула по ноздрям. Палий внезапно спросил себя: есть ли ещё в мире такой народ, у которого запах древесного тления, пыли, копоти и сена вызывает самые добрые детские воспоминания? То же самое творилось с воспоминаниями о войне. Старики, которым неизменно на лето вверяли малышню, могли целыми вечерами рассказывать о том, как пережили те страшные годы, но от их слов почему-то делалось уютно и тепло. Всё осталось позади. Рассказчики — вот они, живы. Эти истории и деревня были частью долгожданных каникул. И у всех они проходили примерно одинаково, так что Палий будто вернулся в своё детство. Он осторожно ступал по тропинкам длинных половиков и искал на стенах календари. Год бы подсказал ему, когда именно съехали жильцы. Никаких календарей и даже газетных вырезок не обнаружилось.       — Ничего ценного, — проговорил Сергей, — Но зато крыша над головой. Большая семья жила — даже в коридоре кровать есть. Комната вон. На печке место. Короче, заночевать тут будет самое то.       С ночлегом решилось. Палий неспешно шёл за Сергеем обратно к деревянному столбу, оставленному, что называется, «на сладкое» и наблюдал за своей тенью, скользившей по песку. Та заметно удлинилась после отъезда из садового товарищества и собирала макушкой все кусты на обочинах. Начинался вечер. Палий ещё не до такой степени позволил городу себя разбаловать, чтобы бодаться со временем и обстоятельствами. К ночи стоило подготовиться ему и всей команде, только тогда можно будет дать себе отбой и распланировать предстоящие дни, помечтать о находках. Позлиться на молодёжь он тоже хотел уже после того, как расстелет каримат и спальник, но не тут-то было. Вид Толика, Полины и Ника, куролесивших вокруг столба, вернул ему сразу весь багаж раздражения.       — Нет, не так! Голову чуть вбок наклони… нет, нет, не туда! Ник, ну соберись, это же первые странички… так сказать… летописи нашей жизни совместной! Всё должно красиво выглядеть! — Полина нервно крутила объектив своего фоторужья.       — А когда я слева стоял, тебе чем плохо было?       — Когда ты так — я в тени. В твоей высокой и широкоплечей тени…       Палий переступил с ноги на ногу, нащупал сапогом небольшую кочку, поросшую седыми прядями прошлогодней травы — и слегка её пнул, хоть так досаду выместить. Он не ожидал, что утомляющих факторов будет так много.       Вот она — металлка, отличная, не хуже собственной, так некстати сломавшейся. Вот деревня — два ряда покинутых хозяевами домов, словно остолбеневших от людского предательства. Вот поле рядом — весьма интересное, с остатками какой-то кирпичной стены вдалеке. Всё как по заказу, казалось бы!       Но к металлке прилагался Толик, от которого за всю дорогу Палий не услышал ни одного умного слова. К старому верному Сергею прилагались Ник с Полиной, регулярно вставляющей в разговор кучу всего о своих увлечениях и планах на дальнейшую с Ником жизнь. Сам Ник в дороге оставался тих и спокоен, перекричать ни Сергея, ни прочих благоразумно не пытался, но какой-либо серьезной помощи от него Палий не ждал. Подобные люди впрягаются в общее дело лишь в том случае, когда все текущие дамские капризы исполнены, а новые ещё не родились.       «С Серегой придется поговорить. Потом, сильно потом, лучше даже в городе. Умный ведь человек, напарник надежный, руки из нужного места… И такое охвостье приволок на дело, да ещё и спонтанно. Неужели вдвоём бы не справились? Хотел бы я верить, что первое впечатление обманчиво, но опыт не пропьешь: проблем мы с ними выхватим. Ещё повезет, если с кем-то одним, а не со всеми тремя».       Радостная парочка тем временем вспомнила про вещи в машине. Ник заботливо придерживал горловину рюкзака, Полина принялась складывать в него пакеты, лежавшие отдельно. Подошел Толик, что-то негромко сказал, все трое рассмеялись.       А к столбу подошёл Сергей. Видимо, ему тоже не терпелось рассмотреть всё как следует, без Полины с её селфи. Палий молча встал рядом. Деревянное лицо, вырезанное на стволе старой сучковатой ели, видело их обоих — и казалось, запоминало.       Математик на всё всегда имел мнение, а вот инженер таким похвастаться не мог.       Переступив низкий ещё порожек снобизма, Палий спросил:       — Нахрена он тут?       — Толчки играли например, — пожал плечами Сергей, — и реквизит свой оставили, чтоб таких как мы впечатлить.       — Советские, что ли, толчки? Дерево старое. Когда же его вырезали? Уже успел весь растрескаться.       — Хотели небось тот идол знаменитый сделать, а сделали от балды, по памяти. Тот, исторический, в шапке был, а этот…       Со стороны поля у идола над половиной глубоко треснувшего лица возвышалось что-то вроде головного убора, другая половина то ли изначально его не предполагала, то ли тонкая лопасть давно отломилась. Со стороны деревни тоже угадывался какой-то рельеф, но его старательно срубили топором. На закат столб смотрел бугристой чёрной обугленной маской, а на восход — выемкой, в которой довольно искусно прорезали глаза, рот и треугольник прямого носа. В эту дыру хотелось сунуть собственное лицо, чтобы проверить, подходит ли.       — Ещё и повандалить его успели, — скривился Сергей, — Ладно, пошли обживаться. ***       Казалось, Полину удивляло абсолютно всё, что она видит, включая окна и двери. Она словно комета носилась из угла в угол, пока Ник раскладывал продукты на столе. Увидев среди банок с килькой и тушёнкой бутылки вина и пакетик специй, Палий медленно поднял лохматые брови.       — Мы сварим глинтвейн за приезд! На печке! — пояснила она.       — А… вот, если бы идти пришлось далеко, вы бы их на себе попёрли?       — Мы же на машине.       — Машина не везде проедет дак.       Изба располагала к тому, чтобы начать тараторить, окать и щёлкать этим сговорчивым «дак» по поводу и без. Несмотря на слой пыли везде в полпальца, дом сохранился прекрасно и под жерлом печки даже хранились наколотые дрова. Сергей к тому времени уже сделал аккуратную закладку, проворно надрал бересты и замер со спичкой в пальцах, поджигая крошечный шалашик растопки. Не час и не два пройдут, прежде чем печка начнёт греть, но наблюдая за дрожащим лисьим хвостом разгорающегося пламени, Сергей незаметно улыбнулся. Сидел бы сейчас в неуютной квартире да лупил в свой планшет, от которого уже натурально тошнило.       Судя по скарбу Ника и Полины, в заботе они не нуждались, а самое главное — вряд ли полезут вместе с ним по чердакам. А вот Палий забился в какой-то тёмный угол и злобно потрошил свой рюкзак, повизгивая молниями. Неужели не присоединится к назревающим посиделкам? Впрочем, многого от него математик не ждал.       Печь выдыхала дым в ясное ночное небо, такое блестящее и чёрное, что на его фоне он казался белёсым. Пах этот дым пряной берестой. Стоя у ветхого забора с сигаретой, Сергей не мог поверить в то, что наконец оторвался от быта, висевшего на его плечах столько лет. Казалось, чем больше он старался, тем меньше получал, вот уже ни любви, ни заботы не осталось, ни перспектив, ни маленьких безумств. Ольга была то больна, то не в духе, то занята ребёнком. Работа тоже больше не радовала так, как раньше, тёплое местечко в НИИ превратилось в топь, где он прочно увяз. Курсируя от одного к другому, математик совсем забыл, какой огромный мир простирался вокруг.       Полина зажгла свечки в фольговых гильзах и расставила их по окнам. Сергей не слышал разговоров, но видел, как Палий смущённо замер в дверном проёме — всё-таки пожаловал на глинтвейн! Вот он присел на самый краешек стула, отрезал себе хлеба, подцепил золотистую шпроту и Полина заботливо налила ему густого горячего вина. В жестяную кружку нырнула звёздочка бадьяна.       Сергею вдруг стало больно и он понял, что щёки саднит от улыбки. От простой минутной улыбки его рот совсем отвык.