Это блюдо было очень… очень… очень вкусным. Матушка захотела бы, чтобы он поблагодарил повара. Наверное. Но отец возразил бы, что это его работа — готовить хорошую еду, так что нечего льстить ему понапрасну. Обязательно нужно говорить кому-то, если он делает что-то не так.
Азула сожгла бы пищу и потребовала новое блюдо только потому, что могла бы это сделать.
Зуко уже покончил с едой, но слишком устал, чтобы снова подняться. Для этого нужно было приложить слишком много
усилий. Может быть, он просто поспит тогда здесь? Это было бы неплохо, правда? Нет, скорее всего, нет — дядя начнет беспокоится, если Зуко не вернется до того, как он проснется.
Его исчезновение расстроит дядю. Наверное. Все же дядюшке он, похоже, нравится, иначе он не последовал бы за ним в изгнание.
Зуко силой воли заставил себя подняться на ноги, но внезапно комната покрылась туманной завесой. Его спина снова начала болеть. Ему нравилось гораздо больше, когда боли не было.
Ему нужно… нужно сейчас же добраться до двери. Наверное. Здесь все такое серое. Кроме людей. Они красные. Но не их лица. Они были такими светлыми, будто здоровая кожа. Но если алый огонь дотянется до них, то они станут такими же красными, как и они сами. Им бы наверняка было больно, но они точно стали бы красными, у них бы появился знак, символ огненной нации, навсегда оставшийся бы с ними. Но все же клеймить человека — не самая приятная вещь, которой можно заниматься. Потому что клеймо горит, горит, горит и продолжает гореть, даже когда огонь отступает.
Наконец он нашел взглядом дверь и направился к ней. Только один шаг за раз. Он обязан успеть вернуться в лазарет и скользнуть в постель, прежде чем дядя поймет, что его нет на своем месте. Но когда Зуко поставил ногу на пол, тот, кажется, не захотел оставаться на своем месте. Он начал приближаться к нему. Стремительно.
Он точно не горел, он ведь не был красным. Или оранжевым. Или даже желтым. Но и его руки сейчас тоже не пылали, хотя могли стать багряными
мгновенно.
Кто-то подхватил его. Зуко не знал, кто именно, но он был достаточно осторожным, чтобы поймать его за живот, не побеспокоив спину. Человек закинул одну его руку себе на плечи, и пол остановился.
— Очень хорошо. — Зуко словил себя на том, что непроизвольно начал бормотать. — Ты сумел заставить его остаться на месте. Он собрался ударить меня, точно тебе говорю. А потом, наверное, начался бы пожар. Потому что вы никогда не можете точно знать, когда восстанет пламя. Сейчас он серый, так что не очень красный. Но руки и лица тоже не должны быть красными. Но иногда это происходит, — убежденно кивнул он.
Человек, который поймал его, что-то ответил, но принц не смог разобрать, что именно. Зуко попытался повернуться, чтобы посмотреть на него, но от этого его спину прострелило болью. Почему у него болит спина? Бессмыслица какая-то.
— Ты не знаешь, почему у меня болит спина? — осторожно шепнул он человеку рядом с ним. Он не должен позволить услышать это другим, иначе об этом могла прознать и Азула. Тогда она точно будет смеяться над ним за то, что он умудрился забыть такое.
На этот раз голос смог пробраться до его сознания.
— Вы действительно не в себе, не так ли?* — Кажется, человеку было весело, но в голосе не было насмешки. Он звучал даже почти покаянно.
Однако Зуко все же кивнул на это. Его действительно мало интересовало происходящее.*
— Как
Вам вообще удалось попасть в ссылку из-за трусости? — пробормотал этот человек.
Зуко попытался остановиться, чтобы суметь подумать об этом, но другой человек продолжал вести его за собой. Принц споткнулся, но не сильнее, чем до этого. Из груди вырвался тяжелый вздох.
— Все вели себя так глупо. Они просто хотели… ну, может быть, они не хотели быть глупыми, но они все равно такими были. А потом я не стал драться, а он продолжал убеждать меня сражаться. Но я этого не сделал. Не драться было
больно. И меня изгнали. Он иногда присылает мне письма, где говорит о пострадавших из 41-й. Осталось только пятеро. Все остальные мертвы. Все умерли. Было очень много людей, которые сначала не были мертвыми, а теперь они умерли.
Сказав это, Зуко замолчал. Ему приходилось слишком сосредотачиваться на том, чтобы не запутаться в своих ногах. Он слишком сильно опирался на другого человека. Но он должен был стоять и бороться, потому что опускаться на колени было нельзя. А потом он неожиданно оказался перед дверью в лазарет, и ему пришлось замолкнуть, иначе он разбудит дядю. Он с трудом заставил себя убрать руку с плеч другого мужчины и плавным движением открыть дверь. Ему нужно было очень осторожно сделать один маленький шаг**, а потом как-то придержать дверь до тех пор, пока не окажется у цели, иначе она заскрипит. Он без проблем пересек комнату. Дядя все еще спал — это хорошо. Зуко тихо опустился на кровать — не спиной, спина болела, а вот на животе лежать можно было без опаски.
Но его лицо обязательно заболит, если он положит обожженную сторону на подушку, потому что кожа там была все еще нежной... нет, это слишком уродливо, чтобы быть нежным —
ломкой, она была ломкой, и это плохо, но будет еще хуже, если он по неосторожности сделает с ней что-нибудь.
Зуко закрыл глаза и заснул.
***
Акимо закрыл за ним дверь так тихо, как только смог. Очевидно, принц не лгал про то, что он хорошо умеет скрываться, даже когда находится практически без сознания.
Этот его трюк с дверью был… интересным. Акимо когда-нибудь попробует сделать так же.
***
Генерал вышел из лазарета, где лежал раненый принц, через несколько часов, еще выглядя устало, но все-таки гораздо лучше, чем перед сном. Никто из команды не счел нужным рассказать ему о том, чем занимался Зуко, пока он отдыхал.
Парень все еще спал, лежа на животе, приподняв изуродованную шрамами сторону лица.
— Как он? — спросил Акимо.
Генерал посмотрел на него, словно не ожидал такого вопроса.
— Гораздо лучше, — сказал он, улыбнувшись. — Еще раз спасибо за болеутоляющее. Оно очень пригодилось.
Акимо кивнул, принимая благодарность. И замолчал в ожидании. Генерал тоже молчал, и это молчание слишком затянулось.
— Зачем он это сделал? — прошептал Акимо.
У генерала было очень доброе и наивное лицо. Такое хорошее толстовато-добродушное лицо старика. Прямо сейчас на его лице было то мягкое выражение, которое появлялось в случае, когда Зуко делал что-то, чем он гордился.
— Джао ненавидит Зуко и наслаждается причинением боли другим людям. Когда ты напал на него, то дал ему возможность удовлетворить оба желания. Зуко уже пытался спасти людей в прошлом, но они все равно погибли. Это причиняло ему сильную боль. Джао собирался убить тебя. Он подкупил дежурного лекаря, чтобы тот позволил этому произойти, а потом собирался подстроить все так, чтобы твоя смерть казалась несчастным случаем. Я перекупил доктора, чтобы он оставил тебя в живых. К сожалению, Джао узнал об этом и поменял врачей, угрожал Муши. Муши точно позволил бы тебе умереть. Не уверен, что Зуко знал, что это не тот доктор… но он знал, что Джао не мог убить его в «несчастном случае», как он мог бы сделать это с обычным солдатом. Поэтому он занял твое место.
… он иногда присылает мне письма, где говорит о пострадавших… Осталось только пятеро. Все остальные мертвы. Все умерли. Было очень много людей, которые сначала не были мертвыми, а теперь они умерли.
— Письма, которые он получает, — тихо сказал Акимо, — это вовсе не письма. Это отчеты о пострадавших.
Старый генерал тихо вздохнул, потирая лоб.
— Да, — согласился он, — от 41-й дивизии.
Акимо понял, что в этой истории кроется нечто большее, гораздо большее. Речь принца не была особо связанной, и генерал от него не отставал. Он чувствовал, что лучше не совать нос в это дело. Возможно, кто-то другой в команде знал больше.
Поэтому Акимо кивнул генералу и попятился из лазарета. Ему нужно было работать.
