Арысь-поле

Обернусь я белой кошкой, Да залезу в колыбель. Я к тебе, мой милый крошка, Буду я твой менестрель.*

      Резвые ласточки юркнули под крышу овина и уселись на жерди. Их пищащие трели, будто перезвон капели по камню, лились по залитому светом двору. Ветер с моря принес запахи сладких апельсинов и пряного тимьяна. Арыся вздрогнула и потянулась. Сон все-таки сморил её этой бессонной ночью. Но ни кошмаров, ни видений не было. Только короткий и опаленный каким-то странным жаром сон, не принесший покоя утром.       — Куница…? — позвала волчонка дева, но ни рядом, ни во дворе его не было. Урусска вскочила с сена, забегая под сени храма. Приятная прохлада обдала её со всех сторон. В тени крыши свет не слепил глаза, но Арыся все равно зашипела, щурясь от неясного для неё огня.       — Ты чего? — услышала она голос Ярославы. Пленница сидела на скамье, опёршись спиной о стену, и перебирала в руке странные деревянные бусы с крестом.       — Где Куница? — дева, перешагнув порог, открыла очи. Боль от созерцания мира исчезла, будто её и не было вовсе.       — Молодец? — переспросила она, от чего-то странно улыбаясь. Арыся кивнула. — Дмитрий пошел на рынок, чтобы купить к утренней лепешек, и взял его с собой. Твой милок просил не будить тебя, вот ты до позднего утра и продремала.       — Он мне не милок… — от чего-то тихо бросила Арыся. Ярослава лишь пожала плечами, продолжая перебирать бусы.       Урусска снова вышла во двор, нашла колодец, набрала воды и сняла с себя опостылевший халат. Ледяной поток по нагому телу прошелся подобно тысячам игл. Вода из здешнего колодца не холодила, а колола неистовым морозом. Арыся, бросив ведро на землю, потрясла головой и стайка мелких капелек полетели в стороны от русых локонов. Силясь унять дрожь в теле, дева быстро юркнула обратно в халат.       — Ты так и не спросила, куда я тебя веду. — молвила Арыся, садясь рядом с Ярославой на скамью. Лучи Хвар, заглядывающие в храм через глазницы окон, грели босые пятки.       — А это главное? — её голос был похож на тихий ветер, что пробрался сквозь стиснутые ставни. — Мне нет разницы, куда ты ведешь меня. Но ежели там будет Байгал, то я без раздумий вырву себе сердце.       Дева вздрогнула. Она ещё никогда не слышала, чтобы в человеческом голосе было столько ледяного спокойствия и опаляющей ненависти. Если слова могли бы превращаться в оружие, то произнесенное Ярославой стало бы острыми тонкими стрелами, чьи наконечники пропитаны ядом болиголова.       — Я сделаю все, чтобы ты и твое дитя жили спокойно.       Пленница хрипло рассмеялась.       — Наивная. Те шрамы на спине от плети ещё не выбили из тебя доброту к людскому роду? Неужто после такого можно ещё уберечь в себе любовь? — она не спрашивала Арысю. Она спрашивала себя.

***

      Куница и Дмитрий вернулись быстро. На утреннюю были лепешки с финиками, парное козье молоко, пара яблок. Мало, но для голодающей так много месяцев Арыси, это показалось целым пиром. Только вот Ярослава не притронулась к своему хлебу. И как бы урусска не уговаривала её поесть, хоть ради дитя, она только отворачивалась. Тогда монах собрал в льняной платок им лепешек и фиников в дорогу, перекрестил пленницу, да отпустил их за порог.       Полное колесо Хвар медленно близилось к полудню. Через пару улиц за крышами домов показались белые паруса кораблей, а с берега доносились крики чаек. Улицы начали полниться людом, что спешил на причал к утреннему базару. Боясь потерять друг друга в толпе, Арыся схватилась одной рукой за Куницу, а другой подхватила Ярославу.       — А что ты Пересвету собираешься про пленницу говорить? — вдруг спросил волчонок. Уже близился нос их ладьи.       — Заплачу ему за неё и дело с концом. — фыркнула урусска. — Какой дурак от златых колец откажется?       — Только молю тебя, Арыся, да хоть Велесом молю, без глупостей. — вздохнул Куница.       У края сходни их уже ждали Дану и Захар. Старый волк сегодня был в дозоре, а ратник как видел вчера на вечерней Куницу, так больше и не встретил.       — Где вас нечистая носит? — проворчал Дану. — А тебя тем паче! — он ткнул острием ножа, которым резал краюху хлеба, в Арысю.       Дева промолчала, утаскивая пленницу за собой к носу ладьи, где была лежанка и кулек с пожитками. Там, в закромах, валялась урусская рубаха с поясом.       — Тебя Пересвет искал. — старик смерил волчонка тяжелым взглядом. — Ночью на ладью воры пробрались, доски греческие хотели украсть. Так мы с Алием их с дозора и порешали. — он с гордостью показал перевязку на руке, чуть выше локтя. Похоже, один из воров смог добраться до него в броске. — Все тихо сделали, да на утро их тела у сходни дружинники и нашли. Спросили что да как, а я им все поведал. Вот посему сотник тебя спозаранку и искал. А Алий твою шкуру таким враньем прикрывал, что ты теперь у него в долгу.       — Тятька тебе о Беловежье хочет рассказать. — улыбнулся Захар. — Понравились вы ему, братцы. Сказал нашим, мол, глядите, хоть звери, а честнее некоторых наших вояк.       От слов дружинного Дану аж приосанился и коротко хекнул.       — Не зря за море тащились, значится.       — Захар — Куница взял вояку под локоть и отвел в сторонку. — Беловежье — это все хорошо. Но ты скажи мне, есть на ладье ещё место?       — Найдем. — он кивнул в сторону девиц. — Так эта теперь с нами?       — Да.       Как говорят уруссы — помяни черта, а он тут как тут. По сходне поднялся сам Пересвет, а за ним семенили мужики, таща огромный ларь с подарками семье сотника. С ними был и Алий, который окатил Куницу таким взором, что впору утопиться. Волчонок уже готовился к нелегким речам что с Пересветом, что с другом. Но пред сотником, как трава из-под земли, выросла Арыся.       — Не судите по нраву, батюшка Пересвет. Привела я на ладью пленницу урусскую. Она в татарском полоне (1) была. Жалко мне её стало, вот и выкупила. — пока мужик в недоумках стоял, она протянула ему длань с пригоршней златых татарских монет, кои ценились в Тмутаракани превыше любой вещи. — За обеих плачу.       — Хех, никто меня доселе «батюшкой» не величал. — оттаял он. Почесал кустистую бороду, смерил взором хрупкий девичий стан, одетый в рубаху поверх лохмотьев халата, а потом молвил. — Где пленница?       Арыся кивнула в сторону лежанки, на которой сидела Ярослава и глядела на них. Она не боялась, не жалась в угол от горя, а просто смотрела, блаженно улыбаясь тихому морскому ветерку. Пленница медленно поднялась на ноги, подошла к сотнику да поклонилась, как смогла.       — Мир Вам. — Ярослава говорила прям как татары в своих ставках. — Могу я речь провести с Вами… Без чужих глаз. — она мягко опустила руку Арыси со златом. — Потом. — тихо шепнула она ей.       — Будь по-твоему. — кивнул Пересвет.       Они отошли под кормило, где их никто даже подслушивать не смел. Дружинники, не сговариваясь, отошли к другому краю ладьи, мужики стали свою работу делать, а Арыся вернулась к лежанке, где решила убрать обратно в кисет все злато да приготовить Ярославе место.       — Алий… — Куница решил все-таки поговорить с другом. Не дело это — без благодарности его оставлять.       — Набегался за ней? — ядовито выплюнул волк.       — Что?       — Набегался? — Алий развернулся, и его очи зажглись обжигающим янтарем. — Ты покуда за урусской бегал, на нас напали. Мы-то всех порезали, да только Пересвет тебя счел главным заговорщиком. Мол коль его на корабле нет, то и его молодцы это были. — он ткнул в грудь Кунице перстом. — Я твою шкуру из огня спас. Наговорил с три короба, что ты вдогонку за разбойниками в град побежал. Он еле поверил.       — Так ты мне теперь в вину это ставить будешь? — ощерился в ответ волчонок. Ох, зря! Надо было на уступки идти, да нет, все надо же свой нрав проявить.       — Да пойми же ты наконец! От этой девки одни беды что в селенье, что на ладье! — его длань опасно переместилась на навершие кописа. Видать поножовщины здесь не избежать.       — Тихо! — гаркнул Дану, разнимая их как маленьких щенят. — Ссора до добра не доводит. Или отцы учили вас как кошкам с собакой грызть друг друга?       — Да ты в своем уме, Дану? Сам видел, как сотник нам чуть голову не снес из-за этого пострела. — не унимался волк.       — Зачем о том говорить, что нельзя воротить? — укоризненно посмотрел старик. — Оба хороши.       Куница исподлобья глянул на Алия. Тот в ответ фыркнул, искривив губы в странном оскале. Его злит вовсе не то, что волчонок бережет Арысю, а то, что она вообще в их жизни есть. Может волк пожил не так много, как тот же Дану, но ему хватило увиденного, чтобы окрестить девку проклятой Богами. Только слепой не увидит, как за ней по пятам бродит сама смерть.       — Брань — это пустое дело. В любом исходе мы оба останемся при своем. — покачал головой Куница, протягивая волку руку. — Мир?       Дану, смотрящий на молодых, утвердительно кивнул. Что не говори, а сын Корсака будет хорошим вожаком. Убрать бы в сторону спеси да гордыни, так он станет лучшей заменой отцу.       — Мир! — Алий пожал длань. — Но ты мне все ровно должен. Пригоршню урусских орехов. — рассмеялся он как ни в чем не бывало.       — Дурак. — добро фыркнул Куница.

***

      Ладью мягко качали теплые волны Босфора. Крики чаек тонули в пушистых облаках. Тонкие руки ветра подхватывали паруса и несли корабль вперед. Златые купала тонули в багровом зареве заката, а колокольный перезвон резал воздух отчаянными всплесками гула. Казалось, будто в Царьграде беда, в звонари пытаются добудиться до спящих душ народа. Но это всего лишь вечерние молитвы.       Смотря на отплывающий город, Арыся невольно поняла, что никогда и ни за что не хотела бы сюда вернуться. С виду красивый и чистый град таил в себе много зла. И кто бы что ни говорил — люди везде одинаковы. Что в пыльной Тмутаракани, что в далеком Киеве, что здесь, под светом куполов, творятся темные дела.       Дева протянула руки вперед, отвязывая ленту с перьев. Длинные и острые, хоть в стрелу вяжи, они быстро поплыли по ветру. Ни одно не утонуло в темных морских водах. Порывом, они понеслись назад, к урусским берегам.       — Что ты делаешь?       Урусска вздрогнула, оборачиваясь к пленнице. Ярослава, проводив взглядом перья Октая, удивленно уставилась на Арысю.       — Это чтобы дорога была счастливой.       — Язычники… — фыркнула про себя пленница. — Вот, это тебе. — она протянула пригоршню того злата, что сама Арыся некогда отдала Пересвету. — Сотник сказал, чтоб ты приберегла его для худших дней.       — А куда ж еще хуже? — невесело усмехнулась про себя Арыся, но монеты приняла. — Так что ты сказала ему?       Урусска обернулась на сотника, который следил за ходом ладьи. Только всегда ледяной взгляд воина выдавал, что что-то да случилось. Он был в глубоких и тяжелых раздумьях. Будто сказанное девой оставило в нем след от огня слов.       — Все-то тебе расскажи — усмехнулась Ярослава. Прям как шаман, ей Богу.       — Ладно, храни свои секреты. — отмахнулась Арыся. — Только тебе надобно отдохнуть и поесть. — она кивнула на две лежанки, отделенных стеной из натянутой на канатах холщовой простыни. — Все, что смогла. Но так будет спокойнее.       Ярослава без слов присела на жесткий лежак. Это не подушки Вэя, но здесь она хоть вздохнуть свободно может. Рядом с ней опустилась Арыся. Так они обе молча глядели на плывущие облака и, кажется, неподвижный на живом небе нос ладьи. Крик чаек смолк, оставшись отголоском далекого берега.       — Твоя родня ещё жива? — вдруг спросила Арыся. Ей нужно было знать, куда вести пленницу после схода на землю.       Ярослава лишь пожала плечами.       — У меня нет отчего дома… Как и у всех, кого угнали в полон. Нет дома, нет имени, нет ничего… — её ровный голос вдруг смолк, а очи опустились, будто она вспомнила о ком-то далеком.       — У тебя есть дитя. — урусска аккуратно сжала девичью длань. — Это больший дар, что могла дать тебе Жизнь.       Пленница смолчала, позволив себе опустить отяжелевшую голову на плечо своей спасительницы. С этой странной язычницей было так тихо и спокойно, будто у берега маленькой реки, где только шелест камыша да стрекот птиц. От неё шло то тепло, которым отогревается человеческая душа. Эта странная дева одним своим взглядом чистых серых очей заставляла мягко улыбнуться, даже если в жизни мрак и беды.       — Не бойся, все будет хорошо. — и голос её, будто шелест летних листьев на раскидистой яблони. Рубаха на плече взмокла от крупных слез, упавших с щек. Ярослава громко и рвано вздохнула. Горячие ручьи капали из глаз, обжигая прохладные ланиты. — Ты плывешь домой. — а руки, будто мягкое покрывало травы, в котором хочется утонуть, забыться в бредовом виденье о вечном тепле.       Пленница позорно спрятала лицо в трясущихся дланях. Мысль о собственном бессилии терзала душу хлеще кнута. Откуда в этой девке столько тепла? Почему получив от судьбы в награду шрамы, она раздает свою любовь чужим людям? Разве зло не должно было выжечь в её душе ту же дыру, что и у Ярославы?       Стоило слезам высохнуть, так Арыся сначала потянула Ярославу к вечерней в общий круг. Но та уперлась, желая остаться здесь. Дева возражать не стала. Они отвечерничали тем, что им положил Дмитрий. Хоть дружинники и звали Арысю к себе, но та только отнекивалась. Ей не хотелось оставлять пленницу одну. Не по-человечески это как-то. Урусска дождалась, когда Ярослава уснет, чтобы со спокойной душой прикрыть полог да лечь самой. По велению самого сотника их трогать никто не смел. Пересвет самолично обещал оторвать руки тому, кто полезет к девам. Не ясно откуда в этом грозном вояке проснулось столько доброты к нахлебницам, но это им было только на руку. Арыся догадывалась, что все пошло с того разговора. Но лезть в чужое дело не стала. Пусть это будет их тайной. Ярослава сладко спит, и это лучшее, что могло произойти за сегодня.

***

      Тмутаракань встретила гостей гомоном прибрежных ярмарок. Настала пора крупного торга в этих краях. Реки больше не скованы льдом, а по дорогам легко летят повозки с купеческим грузом. В этом скопище люда было так же легко потеряться, как на рынке Царьграда.       Ещё на ладье Пересвет велел волкам идти с ним в княжеский терем. Там окончательно должна решиться судьба Беловежья. Девам же сотник ещё на второй день плаванья предложил остаться на его дворе. Мол, жена не против будет таких помощниц по хозяйству. Да и Ярославе ещё одна долгая дорога будет в тягость. Скоро разродиться должна девка, и негоже будет, если случиться это посередь пустыря.       Поехали они к Соколиным грядам вместе с Захаром. Погрузив на повозку ларь с подарками, Ярослава и Арыся взобрались на дно телеги и, свесив ноги, стали разглядывать красоту цветущих берегов Коровьего брода. Ковер из пышного разнотравья пестрил средь пожухлой от жары травы. Резвые стрижи наперегонки с чайками разрезали небо своими острыми крыльями. Стаи бабочек и пчел кружили над землей, ящерицы отбрасывались от колес повозки, как от огня, а небольшая стайка диких безродных собак провожали повозку от самого причала и до Соколиных гряд.       На пол пути обе девы не выдержали, став голосить на разный лад забавные песенки. О таких, вроде, честные девы знать не должны, но кто ж их здесь слышит? — Присушила черны кудри Ко больной голове Да заставила шатать По чужой стороне!!! **       — Во дают… — протянул дружинник. Про себя он взмолился, чтобы боярыня Людмила, жена сотника, не услыхала из терема таких вот распевов. А то она женщина строга да крута на нрав.       Когда они подъехали к высокому частоколу, песни стихли. Безродные шавки сбежали от повозки в степь, позорно прогнанные сторожевыми псами восвояси. Когда Арыся впервые была у ворот вотчины, её стены не казались такими высокими и неприступными. Ревнивый мрак тогда скрыл от глаз урусски и широту двора, и частоту изб, и роскошь терема. Деревянный, он колол пушистые облака своими куполами-луковками. Под сенью широких гульбищ (2) туда-сюда сновали дворовые девки и служки. Мужики ставили новые избы и латали крышу конюшни. Ребятня помладше сидели на крыльце с сестрицами-няньками, пока те плели лукошки. Из-за холма, что был выше в стороне от вотчины стали слышны песни пахарей. Земля уже прогрелась, напилась первыми грозами, да настала пора сеять зерно.       — Мужики, хозяйка дома? — крикнул Захар работягам на крыше.       — Так и есть — ответил ему рослый бородач.       — Слезайте с повозки, девки. Пойдем к матушке Людмиле на поклон. — прокряхтел дружинный, спрыгивая с козел. Он и Арыся помогли Ярославе спуститься наземь.       — А она хоть о нас ведает? — вдруг спросила урусска. Пленница от чего-то ближе прижалась к ней, ухватив крепко за руку.       — Скажем. — молвил Захар и взял из телеги ларь полегче, где лежали бусы для жены сотника. — Да вы не страшитесь так, девки, боярыня не так грозна, как о ней кличут. Может строга, но с таким мужем волей-неволей выправки наберешься. Куры рядком по двору ходить будут! — рассмеялся дружинник.       В большие палаты вела широкая лестница. От дубовых дверей по обе стороны расходились просторные гульбища, под сенями которых замерли, как будто вмерзли в пол, дворовые девки. Их стайка поклонилась дружинному гостю. Но хитрые очи исподлобья с жарким любопытством и непониманием глядели на двух дев позади Захара. Арыся быстро смекнула, что стоит держаться подальше от этих сорок, не то такое о тебе разнесут — ввек не отмоешься.       За крепкими дубовыми дверьми таилась широкая палата со столами да скамьями. Дружинник не стал долго ходить здесь. Он сразу пошел в левую дверь, где была еще одна лестница наверх. Чуть выше лежали женские палаты. Вот, где бабье царство! Вот, где раздолье девичье! У входа в палаты стояли вояки. Захар молвил им, что идет к Людмиле, чтоб отдать дары от мужа да передать наказ благоверного. Те позвали ключницу, старшую после хозяйки женщину в тереме. Бабой она была крупкой, плечистой — такая быку за рога голову открутит. Щеки красные, из-под густых бровей сверкают маленькие черные глазки, губы сжаты, будто она какую пакость узрела. Поправив яркую кичку на черноволосой голове пухлыми дланями, она покладисто поклонилась Захару.       — Доброго здравия. Матушка уже ждет не дождется вестей от вас.       Их провели в широкие и светлые палаты. На устланных домоткаными коврами лавках сидела сама хозяйка терема. Красивая, статная боярыня в длинном темном сарафане, яркой вышиванке (3), усыпанной жемчугом аки гроздьями мелких ягод. Из-под алой сороки (4) виднелась серебристая тугая коса. Тонкие пальцы, убранные большими перстами, словно летали над полотном рушника. Тонкая игла сверкала вместе с кольцами на свете летних лучей.       Стайка девок, что вышивали рядом с «матушкой», тут же взметнулись со своих мест, спеша поклониться дружиннику. Захар склонил голову перед хозяйкой, а Арыся пригнулась. Но вот Ярослава стояла ровно, будто она здесь всех выше и сильнее.       — Доброго здравия, матушка Людмила. — начал дружинник. — Ты уж не серчай на мужа своего, но с дальней дороги у него есть ещё дела в княжьих палатах. Велел он мне к твоим очам явиться да подарки передать. — он поставил перед хозяйкой ларь, открыл его, и пред взором всех девиц предстали жемчуга да злато.       — Да что ж мне на него серчать, Захар? — она мягко закрыла ларь. — Коли такая доля, то не мне судить. Ты лучше скажи, как дорога? Устал небось?       — Не смею жаловаться. — приосанился мужик. — А ладью нашу несло по волнам, будто лист по ветру. Царьград встретил и проводил, как родных.       — Славно. — качнула она головой, да на лице расцвела такая мягкая улыбка. — А что за девицы с тобой? — боярыня встала с места, и девки тут же разом склонили головы. А Ярослава не дрогнула.       — Да вот… — начал дружинник, но пленница перебила его.       — Да хранит Вас Господь, боярыня. Не сочтите за неуважение мой ровный стан, но могу склонить только главу пред Вами. — дева так и сделала. — Моё имя Ярослава. Была я угнана в полон, а потом отдана рабой в Царьград.       Боярыня кивнула, а потом глянула на Арысю.       — А кто ты, дитя? — урусска вздрогнула, когда мягкая и теплая длань Людмилы легла на её плечо. Подняв очи на хозяйку, дева замерла. Теплота её голубых глаз напомнила о матушке. Арыся рвано вздохнула, а потом молвила.       — Я Арыся. Из волчьего племени. — она глубоко выдохнула, все ещё не отрывая взора от лица женщины. Паутина морщин, тени, ямочки на щеках, изгиб губ — все волновало угасшую тоску. — Мои братья пошли на поклон к князю, желая служить в дружине. Сотник взял нас под свое крыло и… вот я здесь.       — На ваших лицах усталость. Дорога сюда утомила. — Людмила отошла так, чтобы видеть обеих дев. — Я велю постелить вам в нижних палатах и накрыть на стол.       — Боярыня, позвольте с вами потолковать. — приглушенно молвил Захар.       — Алена, Забава, отведите наших гостей в палаты да велите поварихе накрыть на стол. — глас Людмилы сделался хладным да строгим.       Девки подхватили под локти гостей и вывели за порог. Следом за ними остальные прислужницы покинули палаты. За закрывающимися дверьми Арыся успела расслышать их тихий разговор.       — Ну? О чем речь?       — Тут вот какое дело, матушка… Ярослава эта дочь…       Но звон дверей оборвал все слова.

***

      Совет с княжичем Олегом решено было вести в его палатах. На всеобщее счастье, Борис укатил на охоту с ратниками. Меньше ссор да брани будет. Оставив за дверьми речи о новом храме и зодчим, сотник завел разговор о Белой веже.       — Сдержал все-таки хан свое слово? Были уже люди в крепости?       — Нет, друг мой. — задумчиво молвил Олег, подперев дланью голову. — Люди отказались идти по своей воле. Народ боится, что татары нагрянут на те земли и все полягут в неравном бою.       — Народу та крепость как ком в горле. Сколько семей осталось без мужа из-за этого? Сколько полягут дружинных на чужбине? — покачал головой сотник. — Я тоже хотел мира с татарами, но только не ценой же людской крови.       — А что ты хотел? — вдруг поднял взгляд княжич. — Другого мира? Они бы запросили в полон тьму людей. Брали бы без разбора — пахарь али дружинник — нет им дела до того.       — Если ваш народ не хочет возвращаться в крепость, то позвольте волкам занять её. — подал голос стоящий в стороне Куница. — Коли татары на неё нападут, то нарвутся на нас.       — Что ты думаешь, друг мой? — Олег глянул на Пересвета.       — Волки так же хорошо держат данное слово, как меч в руке. — усмехнулся про себя Пересвет. — Я сам хотел предложить вам отправить туда их отряд. Пусть обживут место. Там степи тихие.       Олег молчал. Он долго смотрел на Куницу. Ещё молодой, а уже ведет речи о войне. На его руках явно немало крови и чужих жизней, а под ногами поле из тел. Такие, как волчонок, не ведают жалости, покуда их люди целы да сыты. Они пойдут до конца, ежели хозяйская рука будет отсыпать злато. Но стоит им усомниться в господской воле, как клинок пронзит его грудь. С волками опасно иметь дело — Олег успел разузнать это от ближников. У таких зверей нет вечного хозяина, нет боярина, нет закона, что выше их Богов. «Выкорми ворона, и он выклюет тебе очи» — звенели слова одного из бояр.       — Я слышал, волки на крови клятвы дают. Им княжеские законы не писаны. — Олег вынул из ножен меч и протянул вперед. — Тогда я хочу, чтобы ты взял бремя службы.       Он ожидал, что волк замешкается, будет думать. Только Куница без слов схватил лезвие меча и потянул на себя, пуская алые капли крови. Ни Дану, ни Алий, стоявшие позади, не стали останавливать его.       — Если я нарушу свое обещание, то Арес покарает меня. — в янтаре очей его заплясали искры. Вызов Судьбе брошен. — Клянусь.       — Я рад знать, что в моей дружине теперь есть такие воины. — Олег убрал оружие в ножны. — Я дам тебе два десятка воинов из ратных. Они будут подмогой.       — Рад служить, князь — поклонился волчонок.       — Отслужишь у меня десять лет, и будет у тебя терем в Тмутаракани. — рассмеялся княжич. — Жену пожалую тебе из боярских дочерей.       — Жизнь все рассудит. — губы Куницы тронул еле заметный оскал.

***

      — Ольга ухи наварила. Она ещё теплая, тока на печке подогрели. — маленькая, пухлая дева поставила на стол перед гостьями горшок с едой и ломоть хлеба в рушнике. Кажется, эту служку звали Аленой. Она Арысе сразу понравилась. Улыбчивая да сноровистая, та сразу нашла свободные палаты, а потом и пищу принесла. И пока молчаливая Забава бегала за рубахами для гостей, Алена успела постелить на скамьи домотканых полотен да принести лапти.       — Благодарствую. — мягко улыбнулась ей Арыся. — Ярослава, поднимайся, тебе есть надобно.       — Нет. — отрезала пленница, лежа на скамье лицом к стене.       — Ярослава — позвала её ещё раз урусска.       — Чего тебе не ясно?! — гаркнула она.       — Будь по-твоему — вздохнула Арыся. — Алена, а есть ручей здесь, чтоб рубаху выполоскать.       Девка рассмеялась.       — Мы в ручьях рубахи не полощем. Да и нет у нас здесь ручьев. Только море да волны. Вот там и стираем на камнях.       — А откуда ж воду черпаете? В море же все соленое.       — Мужики колодцев нарыли. Там вода без соли. — Алена присела на скамью рядом с урусской. Она поерзала, будто боялась спросить о чем-то. — А ты правда из волчьего племени?       Дева в непонятках уставилась на служку. И что ей отвечать? Что отец — зверь, а мать — человек? Что в стае волков жила? Что сама в неведомо кого обращается при пурге?       — Что ты тут расселась, тетеря? Тебя ключница ищет! — в палату вошла Забава. Она кинула на скамью ворох рубах да стала отчитывать свою подругу.       — Иду я уже! — отмахнулась от неё Алена и, улыбнувшись на прощание Арысе, выбежала за порог.       Хвар стал клониться к закату. Ярослава переоделась в урусскую одежду и к тому времени задремала. Урусска тоже напялила новую рубаху, подпоясав её старым хомутом от халата. Остальное тряпье надобно было идти полоскать. Да и сидеть в этих хоромах сил просто не было. Потолки низкие, скамьи узкие, а окна повернуты так, что к вечеру становиться темно аки в домовине (5).       На дворе все так же кипела своя жизнь. У всякого люда было свое дело, своя забота. И никто не оборачивался на Арысю как на диковинного зверька. Потому что средь своих она была…своя. Даже далеко позади, в своей деревне, где она родилась, девочка не раз ловила на себе косые взоры и шепотки. Возможно, односельчане знали о том, кто она такая. А может просто сами по себе чувствовали неладное. Как там сказал Алий? «От этой девки одни беды что в селенье, что на ладье»?       От самых ворот две сторожевые псины увязались за девой, будто та несла в руках не ворох грязного тряпья, а сладкую косточку. Зверье весело виляли хвостами, гавкали, будто она могла понять их язык. Но Велес дал ей только облик, но никак не голос зверя.       Усмехнувшись про себя, Арыся спустилась по тропинке к берегу. Золотистые от закатных лучей волны лизали бледный песок и крупные черные камни. Редкие чайки вились средь рукавов ветра. Дева подцепила подол поясом да зашла босиком в холодную гладь воды. Собаки не спешили окунуться в море, сначала опасливо бегая по берегу, а потом, улегшись на разгоряченном от Хвар валуне, стали терпеливо ждать.       Забрав в длани морского песка, Арыся стала оттирать рубахи от спекшейся сукровицы. Соль волн неприятно щипала шрамы и ранки на руках. А иногда, меж пальцев, проплывали стайки меленьких рыбешек. Они вились, будто играя, вокруг урусски да уплывали в далекие глубины. — На море бярёза потопала, Себе дубочка пригукала: «Ох ты, дубочек зелененький, Не дай берёзе загинути»***       Затянула нехитрый мотив дева. Собаки на тихий девичий глас потянули мордами, будто вслушиваясь в людскую речь.       Когда рубахи были разложены по камням сушиться, Арыся смогла присесть к своим клыкастым друзьям. Звери с охотой отвечали на мягкие почесывания за ушком, на тихий шепот, на персты, что расчесывают их пушистый загривок. Урусска блаженно прикрыла очи, опустив ступни в воды Коровьего брода. Ветер перестал казаться таким далеким и безмолвным. Он обнял её хрупкий стан, напевая древнюю, как мир, песню. Волны несли из черной пучины слова о силе Жизни. Шелест сухих трав шептал о её скоротечности.       Ещё до Царьграда Арыся не раз пыталась услышать свой «дух». Тратила ночи и тихие дни на то, чтобы понять своего невольного соседа. Но тот, будто в издевку, забивался в самый дальний угол своей норы и сверкал оттуда хитрыми златыми очами. И ничто не могло оттуда его выманить. Только страх да запах крови. Встреча с Махиром не сулила добро, посему зверь, спеша спасти свою «клетку», пробудился в урусске и помог ей ударить ножом во врага. Это был миг наваждения, но зато какой! Ещё немного и Арыся была готова впиться в своего недруга зубами, порвать шею, окропить все вокруг алым цветом, напиться его боли и страдания. Вот она — другая личина человека! Свирепая и жестокая, напуганная и безумная!       Вот и сейчас дева почувствовала, как зверь, потянув носом морской ветер, высунул морду из темного полога пещеры. Его мягкие лапы ступали бесшумно. Он вытянул свою крепкую шею навстречу человеческой длани. Зверь был готов поднырнуть по руку, позволив приласкать себя, но топот приближающихся копыт спугнул его.       Арыся открыла очи, а по её губам из-под носа потекли струйки крови. Осовело оглядевшись по сторонам, урусска заприметила трех всадников на дороге к Соколиным грядам. Это были Дану, Алий и Куница. Дева быстро стерла рукавом сукровицу да, обернувшись, помахала им. Завидев это, волчонок спешился и отдал уздцы своего коня Дану. Пока его соратники въехали на двор, он спустился к берегу.       — Все хорошо? Где сотник? — взволнованно спросила Арыся.       — Он остался в тереме князя до утра. Сказал, мол, надобно насчет храма все обговорить. — когда Куница приблизился к деве, одна из собак стала рычать и недобро скалиться. Она начала медленно подниматься на лапы. Волчонок хотел было поднять с земли палку, чтоб согнать наглую скотину, но дева мягко погладила псину по спине, приговаривая:       — Тише, тише, он свой.       Собаки, будто внемля её голосу, успокоились, спустились с камня и поковыляли ко двору.       — Ты друзей успела себе найти? — рассмеялся Куница и сел рядом с ней на валун.       — Сами увязались за мной. — махнула она рукой. — Что с Белой Вежей? Что князь сказал?       — Он дал мне наказ обжить крепость да привести туда своих воинов. Из дружинных дал мне только два десятка рук и все. — задумчиво протянул волчонок. С таким раскладом не каждый полководец мог выиграть бой, а тут они не ведают сколько врагов там может таиться. — Я стал сомневаться. Может зря я сказал тебе идти с нами?       — Ничего не зря. — дева схватила его за руку, заглядывая в янтарные очи. — Ты все правильно сделал, Куница. Куда бы я пошла без тебя? Только если на верную погибель.       — Но там будут волки из стаи. Вряд-ли они простили тебя за содеянное. — невесело усмехнулся он.       — Без недруга век не проживешь. Так уж по жизни повелось. — слова так легко слетели с губ, будто минувшей зимой кнут не рубил в мясо её спину. — Была вина да прощена. Я не хочу держать на них зла.       — Только если что-то будет не так, то говори мне сразу, не таи, ладно?       — Так уж и быть, не утаю. — рассмеялась урусска и прильнула к плечу волчонка. — И когда ты в стаю собрался воротиться?       — Завтра с первыми лучами — Куница обнял деву за пояс. — Поедем я и Алий. Дану останется нас дожидаться здесь.       — Зачем это?       — Я наказал ему разведать путь до крепости и найти коней покрепче. Дорога будет не из легких. — вздохнул он. Была ещё причина, но о ней волчонок так и не обмолвился.       — Интересно, а какая она — Беловежская степь? — вдруг протянула Арыся. Ей вспомнились рассказы отца об этом месте. Бескрайние равнины, припорошенные глубокими сугробами и одинокое поселение среди этой пустоши. А на версты во все четыре стороны ни души. И тишина. Глубокая, вязкая, как мед. Только ветер играет с вихрями снега.       — Она так широка, что мало кто смог её перейти на одном коне с одним мечом. Говорят, её земля до сих пор хранит в себе кости древних, как мир, зверей и людей. А её травы кончаются в Мертвой пустыне. (6)       — И там все то же бескрайнее Небо?       — Да.       Арыся прикрыла очи, представляя как под ласками суховея гнуться ковыль и типчак. Степь, что море, без конца и края. По ней бегут свои волны, бывают свои грозы и затишья. А пути рассекают корабли-караваны. Дева ничего из этого в жизни не видела, но с рассказов Байгала и Ярославы её думы все яснее рисовали эти места. Все в них было таким большим и бескрайним, только урусска оставалась такой же маленькой да хрупкой. Почему Боги так несправедливо наделили людской род слабостью? Почему не дали сил преодолеть степи?       — Я так хочу назвать ту крепость домом. — вдруг молвила дева. — Посадить там яблоню, как у нашей старой избы. И чтобы весной с ветвей лились белые цветы.       Ей вдруг вспомнились родные места. Но не с тоскою, а теплом. Арыся взяла в свою длань руку волчонка, сплетя их пальцы. Куница не вздрогнул, не отдернул руку. Он повернул голову, зарываясь носом в её растрепанные ветром локоны. Терпкий запах костра и сушеных трав запутался в русых волосах.       — У тебя же невеста. — невесело рассмеялась дева.       — Больше дураков слушай. Враки все это. — улыбнулся Куница. — Отец все поймет. И мой, и твой.

***

      Люд в Соколиных горах вставал рано, с первыми петухами. В избах поочередно зажигались лучины, скрипели двери, шелестели хлева и трещали печки, шумели всплесками колодцы. Вот в этой утренней суете решили волки отправиться в путь домой. Напоенные и накормленные кони стояли уже впряженные в уздцы да седла. В уплату за работу, Пересвет через Захара передал мешок златых монет и княжескую печать на конской косе, наподобие ханских ярлыков. С таким знаком каждый постоялый двор будет знать, что молодцы дружинными слывут. Им и стол, и кров за даром будут давать. Но волкам людской кров не нужен. Это псам будку подавай. Зверь и на воле отоспится. Только отказываться от такого дара с боярского плеча было грешно — авось где пригодиться.       — Стая встретит тебя как вожака. — Дану похлопал волчонка по плечу. — Это был верный путь.       — Смотри не сглазь, старик. — шутливо пригрозил ему Алий с седла.       — Тебя не спрашивали, окаянного! — шикнул на него волк.       — Кто мне браниться не велел? — рассмеялся Куница. — Благодарствую за напутствие, Дану. — он наклонился к волку. — Ты уж не серчай, что оставляем тебя здесь. И… пригляди за ней, ладно?       — Не страшись. Ежели что, так я её к коновязи привяжу. Уж оттуда-то она никуда не денется. — добро оскалился старик.       — Не переусердствуй. — Куница легонько ткнул под бок друга да вскочил на коня. — Постараюсь скорее воротиться. Не зачахни здесь без нас!       Кони вздрогнули от свиста кнута, встали на дыбы и с одного прыжка вылетели за ворота, оставив столб степной пыли. Дану проводил жеребцов взглядом до соседних холмов. Волк нашептал молитву Аресу на легкую дорогу, уже мечтая о возвращении молодого вожака и начала новой дороги.       Арыся очнулась от стука в дверь. Поначалу она ничего не могла понять. Из-за закрытых ставней в палатах стоял мрак. Но когда стук повторился, дева на ощупь пробралась к дверям.       — Кто?       — Ой, это Алена. Я утреннюю вам принесла. — загремели горшки со съестным. — Вы ведь так и не поднялись ко столу, а солнце ужо давно встало.       Урусска повозилась с засовом, но все-таки отперла. Впустив за порог девку, она тихо прикрыла дверь.       — Как у вас тут темно… — шепотом протянула Алена.       — Погоди, ставни отворю. — Арыся прошлась до окон и толкнула деревянные преграды вперед. Яркие лучи мигом упали на пол, заливая все вокруг ярким светом. Урусска зажмурилась. — Ставь все на стол.       Разомкнув очи, дева посмотрела на скамью у другого края. Ярослава все лежала к стенке коленями и, казалось, не дышала. Рубаха падала густыми волнами по её хрупкому стану. Да упырь толще выглядит, чем она!       — Ярослава… — Арыся легонько погладила её по волосам. — Вставай, Ярослава… Солнце взошло…       Пленница тихо простонала что-то под нос и открыла очи. Она, будто невидящем взглядом, обвела стену, повернулась, глянула на девку, а потом на Арысю. В голубых колодцах скользнуло непонимание, неверие и счастье, а потом все угасло. Кажется, обозналась спросонья.       — Вставай, нам утреннюю принесли. Тебе кушать надо, не то ребеночек худым родиться. — урусска потянула обессиленную деву на себя, усаживая.       — Я не хочу… — одними губами прошептала она.       — Надо, голубка, надо. — Арыся погладила её по плечу и кивнула служке, мол, все хорошо, иди. И девка тихо да послушно вышла за порог. — Зря я тебя вчера одну бросила. Ты, ведь, ничегошеньки с утренней не кушала.       — Пустое… — все так же тихо молвила Ярослава. — Все пустое.       Арыся открыла горшок, где дымилась каша с репой, яблоком и сухими сливами. Такой роскоши урусска в жизни не ела. Они с матушкой по утрам хлебом с водой перебивались, а вечером так вообще частенько голодали.       — Давай, милая, поешь. — дева, как маленькому ребенку, набрала для Ярославы в ложечку каши, подула и поднесла к губам. — Хочешь, я молока попрошу нагреть? Или хлеба поклюешь?       Пленница молчала. Она обвела ясную комнату потускневшим взором, а потом обернулась к Арысе. Ложка выпала из девичьих рук. Эти глаза… Такие вымученные болью и терзаниями. Похожие она видела когда-то у безнадежно хворых, что приходили к Ведане за тихим упокоением. Так смотрят те, кто уже устал жить, желая скорее ступить на Навьи дороги.       — Не смей, слышишь?! — Арыся схватила её за руки, легонько встряхивая. — Это неправильно!       — Мне уже ничего не страшно. — её голос полнился безумной холодностью.       По худым щекам потекли слезы. Нет ничего хуже молчаливых рыданий. Замершее в боли лицо и прозрачные струи горя по холодной коже.       — У меня отняли дом, имя, свободу. — Ярослава вдруг так сильно сжала девичью руку, что урусска подивилась, откуда в ней такая сила. — Так что мне ещё терять? Дитя? — она хрипло рассмеялась. — Я никогда его не буду любить.       — Ненависть тоже нужно заслужить. Что дитя тебе сделало? Что натворить такого успело? — она силилась не выпускать её рук из своих. А то неровен час и начнет чудить.       — Разве нет хуже наказания, чем нелюбящая мать?       Арыся оторопела. Она никогда не видела, чтобы женщины в их селенье желали смерти своему ребенку. Даже те, кто зачал без законного мужа. Рожали, растили, кормили. Даже матушка, оставшись на белом свете сиротой, не отвернулась от дочери.       — Но так нельзя… — только и смогла прошептать Арыся.       Вдруг дверь в палату отворилась, а на пороге стояла ключница. Женщина молча отошла в сторону, пуская вперед боярыню Людмилу. Она показалась урусске ещё прекраснее, чем при первом взгляде. Под светом, залившем все вокруг, лицо будто омолодилось, стало краше.       Арыся тут же подскочила с места, кланяясь хозяйке терема. Ключница за порогом лишь недовольно фыркнула.       — Любы ли вам наши палаты? — спросила Людмила.       Дева глянула не пленницу, которая все ещё молча глядела сквозь бревенчатый пол.       — Любы, матушка — ответила за неё урусска.       — Дитя. — вздохнула боярыня. Арыся подняла взор, встречаясь с её взглядом. — Прошу, оставь нас одних.       Она замешкалась, будто не хотела оставлять Ярославу снова одну. Но короткий взгляд на деву ответил на все терзания — «ты ей не поможешь». В людских руках подлатать тело, но не душу. Это человек должен седлать сам.       — Как пожелаете. — урусска, схватив котомку с одеждой, вылетела за порог. Ключница с грохотом заперла за ней дверь, угрюмо проводив хрупкий девичий стан.       В думах взвились мысли оставить Ярославу здесь. Отдать все злато хозяевам, а там уж о пленнице позаботятся. Пересвет татар на дух не переносит, поэтому нет повода бояться того, что дева когда-либо вернется в ханскую ставку. Нужно будет упросить хозяйку найти служанок и повитух, чтобы те не отходили от пленницы надолго после родов. Не ровен час, и она могла сглупить. А Байгал строго наказал урусске заботиться о матери и её дитятке.       Так Арыся не заметила, как вышла из терема, обогнула стайку девок на гульбище, и спустилась в поселенье. Народу в этот день мало осталось — все на пахотные работы ушли. В сердце давно теплилось желание наведаться в Тмутаракань и обменять старые обноски на сносные одежи. В котомке валялись пара татарских рубах, в которых дева просто по горло тонула, и их можно было сбыть на базаре аль в ткацком доме.       — Куда собралась? — окликнул её почти у ворот Дану. Волк поселился в той самой избе, где в прошлый раз они втроем ждали отбытия в Царьград. Он сидел на крыльце и точил кописы, которые за время походя изрядно притупились.       — В град хочу наведаться. — урусска обернулась к нему и для пущего потрясла мешком с тряпьем. — Я там недолго!       От открытых ворот раздался топот копыт и ржание лошадей. Пятеро всадников на гнедых конях неслись опрометью ко двору. Из-за столба песка и пыли, будто из-за завесы, выпрыгнули звери. И чуть не затоптали Арысю. Дева с писком успела кинуться в сторону, но все-таки шальной кнут всадника успел попасть ей по руке. Она пошатнулась и упала наземь.       — Да чтоб тебя! — чертыхнулся Дану, вскакивая с крыльца. Он в три прыжка оказался рядом с давящейся в пыли дурной девкой.       — Куда прешь, курица?! — взревел первый всадник, который успел попасть кнутом по несчастной. — Аль весь ум от страха растеряла?!       Сквозь оседающий столб песка Арыся узрела высокого статного воина. Он не был из сотниковой дружины — кольчуга не та. Русый, с редкой бородой на загорелом от солнца лике. Статью воин уж больно напоминал ей Пересвета, только глаза его были, как у хозяйки, светлые, будто лед.       — Не серчайте. Утомилась девочка вот, и замешкалась. — проворчал Дану, поднимая за руку урусску.       — Время не ждет. — один из всадников, видимо ближник, подъехал к воину и сунул тому в руку грамоту. Тот принял бересту и, спешившись, зашагал к терему, пока остальные воины вели коней к конюшне.       — Тебя ни на миг одну оставить нельзя. — волк толкнул деву под бок, но, заметив, как она жмуриться от боли в руке, смягчился. — Сильно? Пошли перевяжу.

***

      Жуя большое сладкое красное яблоко, Арыся глядела на заходящее над морем солнце. В котомке под рукой бережно лежали новые сарафаны, а позади, привязанный к седлу, висел новый азям. С горем и пополам деве удалось найти в городе ткацкий двор. Он стоял на самой бедной и нищей улице, где косые избы отгородились от соседей худыми заборами. Все женщины-ткачихи там были вдовами, чьи мужья либо убиты, либо угнаны в татарски полон. Они с радостью приняли старые одежи Арыси, тут же разорвав их на лоскуты добротной домотканки. Татарские платья приберегли для особых случаев, а взамен предложили красивые алые и темные сарафаны, длинные юбки с узорами по подолу да последний оставшийся азям из собачьей шерсти. Дареному коню в зубы не глядят, поэтому, примерив на себе платья, урусска с радостью забрала все одежи. В это время Дану был с ней рядом. Он отвез деву в город, пред этим обвязав руку лоскутом ткани. Ткачихи и ему хотели впихнуть рубахи да кафтаны, но волк вовремя успел унести ноги, прихватив с собой деву. Они вдвоем ещё немного походили по базару, порасспрашивали приезжих купцов о Беловежье, Дану купил ей три больших яблока, на которые Арыся так долго глядела. И вот сейчас они возвращаются на гряды.       — Дану, а почему ты, как Алий, не брезгуешь ходить со мной? — вдруг задала она вопрос.       Волк помолчал.       — Может, я не видел всех чудес света, но прожил долго, чтобы уметь прощать людей. — вдруг заговорил он. — Да, я был среди тех, кто поднял хлыст. И я ждал того, что ты захочешь мести для всей стаи. Но ты просто ушла. А потом вернулась, будто ничего и не было. — Дану глубоко вздохнул. — Мне достаточно пролитой крови.       Арыся откусила сочный плод и по пальцам потек сок. Капля за каплей, он падал с пальцев вниз, на землю.       — Ты считаешь, что я виновата, раз родилась такой? — бесцветно спросила урусска.       — Ждешь извинений? — усмехнулся волк.       — Нет. — повторила за ним смешок Арыся. — Мне хватает того, что ты говорил со мной.       — Тогда к чему эти слова?       Дева отняла взгляд от заката и посмотрела на дорогу впереди.       — Из-за Куницы боишься? — вдруг подал голос старик.       — Откуда тебе ведомо?       — Да только слепой и глухой не поймет, что мила ты ему. — он обернулся к ней. — А он тебе. Иначе ты бы ни за какие калачи не поплыла с нами в Золотой град. — волк дернул поводья и конь встал на половине пути. — Не страшись, Корсак не так грозен, как кажется. Он все поймет, когда увидит сына рядом с тобой.       Ах, если бы все так было просто и беда была в Косраке. Змея таилась ближе. Опойя. Арыся и в кошмаре не могла представить, что сестрица сотворит, когда узнает обо всем. Уж явно не с ножом полезет.       — Тебе нечего бояться, пока рядом Куница. — Дану пустил коня дальше.

***

      Лето в степи пришло, как и всегда, суховеем, пылью, солнцепеком и духотой. От шатров тянуло потушенными кострами и едой. Маленькие волчата весело резвились у подножия холма, а женщины пряли нити. Волки сидели в кругу у идола и слушали речи Анагаста.       — Смотри, старик опять свои речи ведет. — тихо рассмеялся Алий, кивая на шамана. Он, как и волчонок, не любил его за спесивый нрав.       — Пусть ведет. — отмахнулся Куница и, спешившись, зашагал к отчему шатру.       Корсак сидел у порога да вязал новую веревку заместо порванной коровой, когда та пыталась сбежать.       — Рад видеть тебя, сын. — старик поднялся навстречу волчонку да крепко обнял его. — Ну? Как все было? — он повел Куницу под полог шатра, чтобы расспросить обо всем.       — Я все расскажу тебе, отец. Только обещай, что поможешь в одном деле. — улыбнулся ему волчонок.       Вожак без слов выслушал весь рассказ. Его порадовало то, что сотник будет платить за службу монетами, а сами волки будут тратить их так, как душе угодно. Но насторожил рассказ о Беловежской крепости. Неведомо, что ждет волков в том месте. Хотя, если князь разрешит, то стая может занять её до конца веков. И не будет нужды ходить по степи, гнать стада на новые пастбища, искать пристанище.             — Волки могут не согласиться. — закончил такими словами рассказ Куница. — Они не послушают меня, потому что я ещё волчонок. Так отец, разреши мне стать вожаком. — Нет. — отрезал отец.       — Почему? Я же все сделал для стаи. Я привез им хорошие вести и путь в новые земли. — Куница аж подскочил с места. — Что я ещё должен сделать, отец?       Корсак вздохнул.       — Ты станешь вожаком только после моей смерти. И ни днем раньше.       — Тогда что делать? — оскалился волчонок. — Ни один воин не пойдет за щенком.       — Я с ними поговорю. — успокоил его волк. — Лучше отдохни с дороги, отобедай. — он заглянул в котел с крупой и мясом, что дымился на костре.       — Мне нужно напоить коня. — прошипел волчонок и вышел за порог.       Вороной спокойно ждал хозяина у коновязи. Они оба вымотались в дороге. Куница приволок в ведре холодной воды с озера да стал развязывать горячую от солнца и езды сбрую. Конь благодарно зафырчал, забил копытом.       — Рада тебя видеть, Куница — девичий голос раздался позади. Но Куница не обернулся. — Даже не взглянешь на меня?       — Опойя — выдохнул он. — Я устал с дороги.       — Дай мне развеять твою тяжесть. — она подбежала к нему, хватая под руку, заглядывая в очи. — Это мой долг, как невесты.       Куница вздрогнул. Прикосновения волчицы отдавали жаром, но таким, что хочется отскочить.       — Хватит! — Куница выдернул руку.       — Что такое, солнце мое? — её черные очи широко раскрылись, да так, что можно было увидеть, как в их тьме играется отражение.       — Хватит. — более тише прошипел Куница. — Выбрось эту дурь из головы и про договор, и про свадьбу, и про меня. — он глубоко вздохнул, силясь унять взвившийся вмиг гнев. — Найди себе другого жениха, Опойя, раз так неймется. На твою красоту пойдут не мало молодых волков свататься.       Он отвернулся, собираясь забрать с земли пустое ведро, да уйти обратно в шатер. Но вдруг волчица, что все ещё стояла позади, тихо, но хладно и твердо спросила:       — Кто она?       Голос её был так тих, что Куница не сразу расслышал вопрос. Но поняв суть слов, он медленно обернулся на деву. Она стояла прямо, будто жердь проглотила. Сжатые до бела персты сжимали подол алой юбки. На застывшем в немой холодности лике текла одинокая дорожка слез. А и без того темные глаза потемнели пуще, напоминая бездонные колодцы.       — Кто она? — повторила Опойя.       — Не твое дело — попытался отмахнуться Куница. Он быстрым шагом пошел к шатру, но волчица ловко подхватила его за локоть. Сжав до боли руку, она вцепилась в него взглядом.       В златых очах волчонка метнулась тень страха. Не пред волчицей, нет. В думах проскочила шальная мысль, что Арыся может попасть под удар сестры, если вернется в стаю. И одним ножом да мешком здесь не обойдется.       Этот страх не ускользнул от девы.       — Отец сказал, что она…жива. — не нужно было говорить имени, чтобы оба поняли о ком идет речь. — Почему…? — Опойя вдруг разомкнула хватку. Её длань скользнула до длани волчонка, желая сплести их пальцы, но Куница убрал руку.       «Почему?» Почему Арыся выжила? Почему Куница выбрал именно её? Почему отец так радовался встрече со старшей дочерью, будто позабыв про остальных детей? Почему эта девка вообще родилась на этот свет? Почему именно «она»?       Потерянный взгляд черных глаз метался по земле и шатрам. Волчица гулко задышала, будто кто-то сжал хомут вокруг её шеи.       — Опойя. — Куница попытался привлечь на себя взгляд растерянной девы. Ему вдруг стало совестно, что он накричал тогда на неё. — Опойя, пойми неволя счастья не даст. Ни мне, ни тебе. Не старайся насильно сделать меня своим. Не выйдет…       Но волчица его уже не слушала. Она быстро развернулась, несясь меж шатров к отчему дому. Там сейчас никого нет — мать и брат ушли пасти стадо, а отец сидит с другами у костра. Залетев через порог под полог дома, она замерла. Темнота и тишина скрыла её от чужих глаз. Волчицу всю трясло. Горячий ком давил на грудь, не давая свободно вздохнуть. Опойя медленно села на пол. Её рот раскрылся в немом крике, и она прижала к нему ладонь, силясь заглушить рвущийся наружу рев. Горячие слезы, будто роса из плавленного железа, падали по поледеневшим щекам. Спина согнулась под тяжестью горя и обид. Волчица подобрала к себе ноги, обхватывая их руками. Сжавшись в комок, она легла на пол. Взгляд бездумно метался по сумраку дома.       — Почему…? — сиплый голос сорвался на тихий сдавленный свист, что вырвался из искривленного в боли рта.

***

      Утренние лучи еле-еле ласкали бревенчатые стены изб. Первые петухи громко приветствовали новый день. Стоя у окна, Арыся расчесывала длинную косу Алены, вплетая в неё алые ленты. Боярыня забрала Ярославу ближе к себе, велев девкам освободить палаты. Две из них ушли жить к ключнице, а Алене досталась скамья в покоях Арыси. Урусска не была против такого соседства. Даже рада тому, что за пленницей есть кому присмотреть, окромя неё. Да и Ярослава стала веселее выглядеть, после того разговора с хозяйкой терема. Уж не ясно о чем они там толковали, но Людмила велела знакомому ремесленнику выточить из дерева крепкую зыбку. Арыся часто забегала к пленнице, гуляла с ней до моря, делилась алыми яблоками, что Дану приносил ей каждый раз, когда возвращался из города. Но и чтобы не быть нахлебницей дева, наравне с Аленкой стала заниматься хозяйством в тереме — прибраться в голубятне, покормить дворовых кур, вывести скот, вымести сор, проверить крепость ставней. За этим течением жизни, урусска не заметила, как миновала неделя.       — Арыся… — вдруг протянула девка. — Ары-ся. — будто смакуя имя, причмокнула она. — А что это за имя такое? Что значит?       Дева вздохнула. Знать бы самой. Но отец когда-то говорил, что дают его не абы кому, а самым сильным волчицам в стае.       — Оно не людское. Звериное. — пожала плечами дева. — В моем племени его дают тем волчицам, кто сильнее других.       — Это как так? — чуть ли не подпрыгнула на месте Алена.       — Так как-то. — она коротко вздохнула, перевязывая косу лентой. — Вставай, пташка, нам пора работать.       Арыся отошла к подоконнику, кладя на него деревянный гребешок. Под окном уже бегали служки, неся ведра с водой в стряпную (7). Надобно было ещё пойти в курятник и набрать яиц к барской утренней. Посему урусска взяла лукошко и вместе с Аленой спустилась на скотный двор. Девка пошла доить коров, пока Арыся, выгнав с насестов кур, стала шарить по растрепанному сену. Один из петухов напрочь не желал выметаться на улицу с насиженного места. Он возомнил себя хозяином-барином в курятнике, деловито хорохорясь и шаря по земле огромной шпорой. «Такой и живот вспороть можно» — подумалось Арысе. Петух, будто услыхав её думы, стал стремительно приближаться к урусске. Но та не растерялась. Зашипев на птицу, аки кошка на пса, она звонко крикнула «Брысь!». Вся спесь хозяина курятника сошла, и он стрелой вылетел за порог под дружное квохтанье наседок.       Когда лукошко с яйцами уже оттягивало руку, Арыся понесла все это в стряпную. Печка уже дымилась, а из кадок с тестом приятно пахло свежей опарой. Три девки, пока рядом не было кухарки, бездельничали, придаваясь пустым разговорам. Они то тихо-тихо шептались, то заливались звонким, аки ручеек смехом.       Дева поставила лукошко на пустой стол громче положенного. Стряпные девки разом обернулись на неё, сверля по-змеиному сощурившимися очами. Вот-вот и высунут свои тонкие раздвоенные языки.       Арыся, смекнув, что ничего эти клуши делать не собираются, стала сама перебирать яйца — какие на хлеб, какие сварить, а какие пустить в суп на обеднюю.       — А мне вчера боярский сын полевых цветов под окошко принес. — вдруг громко заявила одна из пташек. Да обернулась ещё на Арысю, будто той есть дело до них.       — Лютобор…? — вздохнули остальные две и, получив в ответ кивок, завздыхали.       — Так он же это, до отъезда за Забавкой нашей бегал. — вдруг осенило одну из них. — Поговаривают, что они до утра в овине пробыли.       — А коли пробыли, то Забавка наша давно брюхатой должна была ходить. — фыркнула та самая, которой цветы принесли. — Али ты как дитя зачинается не знаешь? — и залилась громким смехом.       Арыся под стройный хохот девок принялась месить тесто на хлеб. Ярослава почему-то не любила есть за одним столом с хозяевами терема, а те и слова поперек не говорили. Посему пленница просила деву делить еду вместе с ней, чтобы не так скучно было.       Когда поленья в печи прогорели, а угли разгорячили каменные стены, урусска положила в устье тесто и закрыла заслонкой. К тому времени Алена натаскала молока, и они вместе подогрели крынку для пленницы.       — А что ж боярский сын у вас за дворовыми девками таскается? — тихо прошептала Арыся, сидя с Аленой на крыльце. Пусть эти пташки хлопочут над остальной едой. Их с Аленкой работа уже стояла в печи.       — Так и не он один. — в тон ей начала девка. — Его соратники тоже за нашими волочатся, как собака за костью. А, ведь, многие обручены. — её и без того алые щеки стали краснее. — Говорят, сотник ему невесту уже ищет, чтоб отвадила она его за каждой косой бегать.       — И на кой бедняжке такой муж? Вдруг не отвадиться?       — Отвадиться — улыбнулась Алена и махнула рукой. — Любовь все стерпит да исправит.       Когда румяный да крепкий хлеб был готов, Арыся положила его в рушник, схватила крынку теплого молока, пару груш да два вареных яйца. Она быстро поднялась на верх терема, где стояли хозяйские палаты. В самой крайней, где окно шире, сидела Ярослава. Пленница смотрела в окно и гладила себя по большому животу. Одетая в чистую льняную рубаху она, казалось, светилась в лучах взошедшего солнца. Будто милостивый Хвар обнимал её, дарил тепло и свою любовь. А Ярослава улыбалась ему в ответ.       — Ясного утра. — радостно молвила урусска с порога. — Ты как?       — Ясного. — тихо ответила ей дева. — Ты веришь снам?       Арыся, поставив утреннюю на скамью, задумалась. Её сны всегда несли в себе послания о грядущем. Неужто эту бедняжку ждет та же участь?       — Почти все мои сны вещие. — не стала утаивать урусска. — А что ты видела?       — Зыбку — указала она на люльку, подвешенную у другого края скамьи. — На ней сидела ворона. Огромна, черна. И каркала.       По девичьим руками от её слов пошел холод. Такое предвещает только беды и несчастье. И, скорее всего, что-то случиться с ребенком.       — Пустое это все. — махнула Арыся рукой. Нельзя, чтобы Ярослава боялась, иначе дитя раньше положенного родиться может. — Не думай об этом, а лучше ешь.       После утренней Арыся спустилась в стряпную, где уже готовили обеднюю. Из дум не выходили слова Ярославы. Неужто дитя родиться неживое? А вдруг сама пленница погибнет? И почему ей самой никакого сна не привиделось?       Ближе к закату над Соколиными грядами стали виться грозовые тучи. Люд спешил загнать скот под крышу, чтобы те не замерзли да не вымокли. Пахари раньше обычного вернулись с полей, а дворовые девки стали закрывать ставни.       Арыся и Аленка сидели в своих палатах да пряли. Когда совсем стемнело от грозы, а первые раскаты пронеслись над двором, они зажгли лучину.       — Как там хозяин с боярыней? Они ж с сыном в град с утра укатили! — дрожащим голоском спросила Алена. Первый раскат заглушил ответ Арыси, а стены терема аж сотряслись, будто вот-вот рассыпятся.       — Может они на постоялом дворе бурю переждут — повторила слова урусска. За окном сверкнула молния. Алена сжала край скамьи и зажмурилась, готовясь встретить очередной грохот небес. — Не бойся, Перун не тронет.       И будто тьма камней покатились с неба на землю. А за ними полилась вода, застилая непроглядной стеной все за окном. Один за другим чередовались вспышки и гром. Молнии, будто бешеные, метались то тут, то там. Но в очередной такой раскат Арысе почудился истошный крик откуда-то сверху.       — Ты чего…? — прошептала Аленка, но урусска приложила ладонь к её рту.       — Тш!       И вслед за громом из-за стен разнесся вопль. Он был так непохож на человеческий, что впору подумать на зверя. Но кричали из палат Ярославы.       Арыся, хватая под руку Аленку, взметнулась по лестнице наверх. Она без приглашения распахнула дверь в душные палаты. У восточной стены стояла Ярослава. Одной рукой она цеплялась за бревенчатый выступ, а другой держала разрывающийся от боли живот. Вслед за босыми ногами тянулась дорожка из воды и крови, идя от самой скамьи. Пленница умоляющим взором посмотрела на дев и хотела что-то сказать, но из глотки вырвался очередной крик.       Арыся стремглав подбежала к ней, хватая ту под руки. На ощупь вся рубаха взмокла до ниточки, а со лба не сходила испарина.       — Ой, батюшки, её в баню вести надо (8) — воскликнула Алена да собралась уже бежать за порог.       — Стой!!! — Арыся аж сама взревела ей вслед. — Она не дойдет!!! Неси теплой воды и рушников со стряпной! Да ключницу позови! — девка убежала, а урусска медленно повела Ярославу к скамье.       Шаг за шагом, с передышками, но они шли все ближе к лежанке. Только пленница не выдержала. Она упала посередь дороги, привалившись спиной к стене. Её ноги дрожали, а длани вцепились до бела в локти Арыси.       — Я не могу так… Рыся, я не могу… — чуть ли не плача простонала Ярослава. — Больно… Тяжко…       — Все ты можешь, голубка. Все. — успокаивала её урусска. — Отпусти меня, милая. Я за периной сбегаю.       Когда хватка ослабла, дева выскочила за порог. Сначала она хотела сбегать за подушками вниз, где хранились чистые. Но времени искать их не было. Посему пришла шальная дума вынести их из хозяйской опочивальни. Не раздумывая, Арыся открыла дверь в палаты хозяйки. Там, на широких скамьях лежал ворох разной перины. От маленькой до большой в половину роста девы. Без разбору она схватила четыре первых. Ставни в палате от ветра снаружи хлопнули, а им вторил гром. За всеми хлопотами урусска и забыла, что на дворе буря. Будто из ниоткуда послышалось карканье и через окно на скамью упало черное воронье перо. Арыся, спохватившись, выкинула его обратно на двор да плотнее закрыла ставни.       — Потерпи, голубка — шептала урурсска, подсовывая под спину роженицы перину. Та умолкла.       За очередным криком Ярославы на пороге показались Алена и ключница. Обе они несли наперевес корыто с теплой водицей да рушники. Сперва ключница начала ругать Арысю за порченную перину, но очередной раскат грома пресек её ругань. Она перекрестилась и замолчала, склонившись над роженицей.       Выносить дитя — это одно, а вот родить — уже другое. Не зря говорят, что женщины что-то эдакое натворили, за что им такие муки при родах уготовлены. Бедная пленница ужом на углях извивалась в окровавленной перине. Она слепо хватала своих невольных повитух за руки, кричала наперебой с бурей, звала матушку и какую-то Елену. Арыся, силясь успокоить несчастную, еле уговорила её выпить настойку ясноцвета, чтобы боли было меньше. Аленка с рушниками сидела у ног роженницы, да только ключница бегала от порога к порогу, раздавая указы девкам — то ещё воды нагреть, то пеленку найти, то ножи накалить.       Последний раскат был самый сильный. Молния пред ним осветила палаты даже через сомкнутые ставни. Порыв ветра распахнул окна и принес с собой лучи от занимающегося зарева заката. Тучи постепенно рассеивались над морем, и птицы взмывали в свежий от дождя воздух.       Вслед за затишьем последовал крик младенца. Арыся, укутав его в пеленку, поднялась на ноги.       — Мальчик… — радостно прошептала Аленка, что сидела подле роженицы и держала её за плечи.       — Мальчик — с облегчением выдохнула урусска. Малыш угукнул что-то ей в ответ, заулыбался, зашевелился. Он открыл свои ясные голубые глазки, смотря на мир с немым счастьем. Из-под ткани на лбу виднелись темные мокрые пряди волос.       Ярослава молчала. Она силилась отдышаться и осовело смотрела на сверток в руках язычницы. Ничего, кроме горечи, он не вызывал в её душе. Но она нашла в себе волю улыбнуться навстречу сыну и протянуть руки.       — Ну здравствуй — тихо прошептала пленница. Мальчишка в её руках радостно заверещал, чувствую руки матушки. — А мы с тобой вовсе и не похожи…

***

      У идола Ареса стояли все мужи племени. Волки наперебой спорили о том, зачем вожак позвал их сюда. Один говорили, что грядет война, другие — перемирие. Но ни те, ни другие не были правы. Шли перемены. И это чувствовал мудрый Анагаст. Не зря щенок Куница вернулся из Тмутаракани так рано.       Все смолкло, когда в круг вошли Корсак и его сын. Даже Яр, который не привык отмалчиваться в стороне, решил послушать речи.       — Наш мир рушится! Старые устои и законы готовы кануть во тьму времен! — начал громко вожак. — Да, может наши деды жили ими. Но для нас такой путь ведет в обрыв. Волчье племя угасает, будто лучина. — он оглядел люд. Почти ни одного отрока. — Когда последний раз рожали волчицы? Когда вы слышали ребячий голос?       По толпе прошелся тихий гул.       — Да, это не путь Зверя. И не путь Ареса. Но ежели мы не сделаем этого, то погибнем. Все! — о голоса Корсака, казалось, содрогнулась земля. — Мой сын заключил договор с урусскими князьями ради спасения стаи. Владыки чужих земель обещали нам золото и защиту в обмен на наши мечи. Нам не надо больше будет убивать из ночи. Мы будем проливать кровь во имя нашего князя!       — Когда волк находит себе хозяина — это уже не волк, а дворовая псина. — подал голос Яр. Все расступились, пуская его вперед. — А старых аль неугодных псов принято убивать.       Куница подался вперед, но отец осадил его одним лишь взглядом.       — Звериную кровь водицей на разведешь. — спокойно продолжил вожак.       — Так что делать-то? — раздалось из толпы.       — Князь велел собрать волчьи мечи и идти в Беловежскую крепость. С нами два десятка дружинников. Место хорошее, необжитое. Только на татар можно разве что наткнуться. — разъяснил Куница. — Злата нам отдадут много. Хватит пережить хоть три зимы кряду.       — А в чем вера в них, в уруссов? — раздался голос из толпы.       — Я дал клятву князю! — твердо ответил волчонок. И средь волков пошел гул. Немыслимо! Будущий вожак стал цепной собакой!       — Это не наш путь — оскалился Яр.       — А что ваш путь?! — взревел на стаю вожак. — Голод?! Холод?! Нищета?! — он обвел всех холодным взором. — Когда в последний раз мы ели вдоволь? Когда дичь сама шла к нам на стрелы? Не припомните… — укоризненно покачал он головой. — Уж лучше преклонить раз колено пред уруссами, чем сдохнуть.       — Не верим мы им! — ответила ему стая.       — Тогда пусть скажет Арес. — голос Анагаста прошел средь всех, будто от грома. Он приблизился к идолу и спросил. — В чем правда, Волк?       Но Арес молчал. И только сокол реял над ним. Птица обронила одно перо прямо под ноги Кунице. Волчонок поднял его и протянул шаману.       — Что это?       — Твоя правда — кивнул старик, стукнув посохом о землю.       Тут же из толпы вышла два десятка волков. Среди них был и Алий, который и без этого был готов идти за волчонком хоть к последнему морю.

***

      Хозяева терема воротились в ночи. Прошедший дождь размыл дорогу так, что колесный возок увяз на половине пути. Извозчику пришлось откреплять коней, а боярам садиться и ехать к грядам верхом.       Уставшие с дороги, промокшие под послегрозовой моросью, сотник с семьей въехал на двор. Конюхи тут же повели лошадей в стойло, а запыхавшаяся ключница бросилась в ноги хозяину.       — Смилуйся, батюшка-кормилец! Смилуйся, матушка-кормилица! — запричитала баба. — Родила…дева…родила.       Людмила тут же бросилась к терему. Пересвет, что не ждал такой прыти от жены, пошел вслед за ней, хотя хотел обо всем расспросить ключницу. Лютобор, отдав приказ растопить баню и налить меда, пошел менять промокшую до нити рубаху. Эта пришлая девка его меньше всего волновала. Он краем уха слыхал что-то от отца о ней, только вот близившийся поход был важнее.       У порога боярыня замерла, глядя, как Арыся оттирает пол тряпкой от разводов крови, а Аленка собирает перепачканную перину. Обе девы замерли, завидев хозяйку. Они поднялись, поклонились и украдкой посмотрели на молодку (9), что сидела у окна. Ярослава кое-как умастившись на скамье, прикрывалась с головы до пят принесенным одеялом из овечьей шерсти. Рядом еле-еле качалась зыбка, а там, в пеленке, сопел малыш.       — Как ты…? — прошептала Людмила, подходя к пленнице. Она смотрела то на неё, то на колыбельку.       — Все Слава Богу — ответила ей Ярослава. — Вот, мальчика родила. — а голос ослабел. Конечно, так орать.       — Дай хоть на дитя поглядеть — недовольно молвил Пересвет. Из-за спины жены он видел только темненькую макушку малыша. — Богатырь! — весело усмехнулся сотник, наклоняясь к зыбке.       Пока Аленка уносила перепачканную перину подальше от греха, Арыся смотрела на спину хозяев. А так и не скажешь, что Ярослава им не родня. Радуются чужому дитяте, как своему внуку. Дева давно приметила, что сотник и боярыня как-то тепло относятся к пленнице. Будто знают не один год, будто берут под крыло несчастную сироту, будто силятся, чтобы она забыла полон.       — Вот надо, чтоб у сына твоего такой же в следующий год был. — женщина толкнула мужа под бок, мол говоря, «что медлишь?».       — Так это… — вдруг смутился всегда строгий воевода. — Есть невеста в Чернигове. Только за ней ехать надобно.       — Пусть едет! — притопнула ножкой хозяйка.       — Этот баран собрался сначала с Олеговым сыном за невестой ехать, а потом о себе только печься — нашел ответ мужчина.       Людмила ещё что-то ему говорила, но Арыся не слушала. Она глядела на Ярославу. По лицу молодки расплывалась нежная и теплая улыбка. Будто та вспомнила о каких-то давно минувших временах, когда она была счастлива. «Детство…» — подумалось урусске.

***

      Свежий ветер принес запах прошедшего дождя сквозь открытое окно. Стайка сверчков пела свои ночные трели. Арыся, утомленная вечерними родами, дремала на своей скамье. В ушах все ещё стояли грозные раскаты грома да крик младенца в миг тишины. Говорят, что люди, рожденные в грозу отмечены Небом. Их судьба терниста и тяжела, но в конце они получают желаемое сторицей. Такой человек непременно совершит много дел. А хороших или дурных — это уж как жизнь повернет.       Мысли упали в омут сна. И перед глазами девы появилась родная изба. Залитая полуденным светом, она манила войти открытой дверью. Арыся смело переступила порог и оказалась в душном полумраке. Только одинокая лучина над зыбкой освещала все вокруг. Тихий плачь ребенка развеял гробовую тишину в доме. Урусска уже хотела подойти к нему, взять на руки, успокоить, как вдруг из темноты выплыла черная тень. Мрачная женщина, сгорбленная старуха, приблизилась к зыбке и подняла полог.       — Тише, тише, дитя. — её скрипучий голос пробирал до дрожи. Арыся хотела пошевельнуться, но кто-то невидимый держал ноги. — Я помогу упокоиться тебе, дитя.       Старуха, обойдя колыбель, вынула из рукава нож. Лезвие блеснуло в свете лучины. Костлявая рука взмыла над ребенком. Полы платка открыли лик незнакомки, и Арыся вскрикнула.       Проснувшись в поту, дева села на скамье. Осовело глядя вперед, она наткнулась на златые очи-блюдца. Урусска тут же замотала головой, чтобы отогнать виденье. Тонкий серп луны покрыл палаты, и в его свете Арыся узрела, что все это время глядела в неровное дно начищенной тарелки. Её ещё утром повесила Аленка, чтоб смотреться в свое отражение. И правда — на неровной, начищенной до блеска посуде отражалась темная худая фигура, но горящий взор пропал куда-то.       Утро не принесло спокойствия. Арысю что-то терзало. От странных дум о кошмаре ныла голова. Наскоро проглотив краюху хлеба, урусска собрала в корзину окровавленную перину и пошла к дальнему берегу моря. Там, где глубже в воду уходила старая пристань. Отсюда до Соколиных гряд было далеко. Песни пахарей долетали тихим эхом, а крепкий частокол двора виднелся пиками из-за крон деревьев. У моря рос лес. Его шум перебивали волны, но листва дарили прохладную густую тень. Мелкая галька шуршала под ногами, оставляя на берегу глубокие следы. И, похоже, кто-то из местных здесь тоже был. Вон, лошадиные копыта и след от большого сапога ещё не стерлись в белой россыпи песка.       Дева огляделась, будто боясь увидеть пришлого всадника, но берег молчал. И только стайки чаек реяли над водой. Арыся поднялась на пристань, поставила корзину с периной и стала одну за другой полоскать в морской воде. Засохшая сукровица хорошо пропитала ткань и перья, посему отходила плохо. Приходилось макать вещь долго да держать в воде.       А думы все равно скользили сквозь пальцы змеями. Сначала о сне Ярославы, потом о перышке, что залетело в окно по грозе, а потом и о своем видении. Будто кто-то все силился предупредить Арысю, сказать, что беда великая грядет. Ведь этот ребенок так мал и слаб. А, ведь мать ему ещё даже имени не дала. Имя! Точно, имя! Дева замерла. Почему молодка так и не назвала ребенка? Ведь это была бы самая крепкая защита от лихого. Но Ярослава вела себя с дитём так, будто не печется о его судьбе. Будто он ей не нужен…       Позади раздались шаги. Скрипнула половица пристани и Арыся подскочила на ноги. Пред ней стоял витязь, а его конь терпеливо ждал хозяина на берегу. Это был тот самый всадник, что чуть не зашиб урусску тогда у ворот. Его-то сложно после такого забыть.       — Ты чего здесь? Не страшно? — в его голосе она так и не учуяла беспокойства. Только едкая насмешка. Молодец улыбнулся и протянул к Арысе руку.- Вся дрожишь, голубка. Заблудилась? Кто ж так далеко белье ходит полоскать?       Дева попятилась. Былой страх пред такими людьми куда-то исчез, уступая место шутливости. Охотничий пыл взвинтился в душе, будто она — сова, а перед ней — глупая мышь. Но пусть сначала вояка подумает, будто он здесь хищник.       — Я тебя на нашем дворе не видел доселе. Откуда ты? — он был уже близко. Арыся могла в море сигануть да по мели пройтись. Но она стояла и ждала. — Я таких красавиц не видал. — врет как дышит. Ему бы приласкать её да уехать. О большем и не думает.       — Правда? — вырвалось из уст девы.       Молодец подошел ближе, касаясь её ланит. Пальцы спустились ниже, к тонкой шее, где билась жилка. Он наклонился ниже, желая вкусить её губы. Только вот дева не так проста оказалась. Схватив его за руки, урусска с размаху повалила воина в воду. Он и опомниться не успел, как хладные волны окатили его пылкие думы. Благо, брод был неглубокий. Он в воде по пояс не провалился.       — Лгунишка! — захохотала дева, глядя как всадник бултыхается. — А кто ж тогда меня чуть конем своим не задавил?       Она подхватила лукошко с периной и выбежала на берег. Конь спокойно щипал траву, глядя, как хозяин выбирается из воды.       — Блудливой кошке не поймать мышей! — все ещё хохотала урусска. Удивленный вид молодца забавлял её до смеха. Ой, как он не ожидал такого от неё подвоха!       — Чтоб тебя… — отплевывался он. — Зараза…       — Жениться вам надобно, батюшка. Тогда по девкам тянуть меньше будет. — улыбнулась ему Арыся.       — Тебя, мышь, не спрашивали. — буркнул молодец. — Как звать-то? — усмехнулся он и снял с ноги хлюпающий сапог. Оттуда сразу же вылилось с полведра воды, да и малек в придачу выкатился.       — Арыся. А ты…?       — Лютобор.       Услыхав имя сына сотника дева разом побледнела.       — Ой…       В думах сразу вспыли образы того, как её за такие проделки кнутом секут или того хуже.       — Не бойся, я отцу ничего не скажу… — Лютобор надел второй сапог. — Арыся… Откуда ж взялась такая?       — Простите — вдруг тихо молвила она.       — Да сказал же, что не буду на тебя никому наговаривать. Можешь ходить спокойно. — он взял под уздцы коня. — Поедешь со мной? А то смотри, до гряд путь не близкий. — но глядя на то, как урусска мнется, схватил её да усадил позади себя. — Странная ты какая-то.       — А чего странного? — вдруг оживилась Арыся. Конь начал свой ход и она вцепилась в плечи Лютобора. Да, это не с Куницей ездить. Этот молодец что каланча — ещё дотянуться надо.       — То в воду меня с размаху кидаешь, хоть не каждая баба так сможет. А то пищишь, аки мышка. — он глянул на неё через плечо. — Чьих будешь?       — Про волков не слыхал?       — Нет…       — Племя такое есть степное. Я с отцом в его семье жила, пока… — она замолчала.       — Что? — молвил Лютобор.       — Пока я не ушла оттуда. — соврала урусска. — Жить там тошно стало.       — Дома все споро, а вчуже житье хуже. — вздохнул вояка. — Я б все отдал, чтоб в глаза этих походов не видеть. Надоело хуже горькой редьки.       — Брось тогда       — Хех, хитрая. — рассмеялся он. — Брось. На этом наше хозяйство держится. Спозаранку опять в путь.       Лютобор пустил коня по бегу. Так они вмиг добрались до боярского двора. Стоял ещё полдень, и народу средь изб было мало. Только Дану собирал кобылу в дорогу до града.       — Благодарствую. — Арыся слезла с коня.       — Мне твои слова, что пятое копыто для коровы. — Лютобор наклонился к ней, подставив щеку.       Но дева лишь расхохоталась, мягко отталкивая его от себя.       — У меня жених, дурак.       Урусска быстро побежала по лестнице на гульбище, а там к терему. У самой двери она обернулась назад, чтобы глянуть на воина, но встретилась взглядом с Дану. Волк лишь покачал головой, мол говоря «С огнем играешь».

***

      Ей снился все тот же сон. Плачущий младенец и старуха с ножом. Она скрипела свои слова над зыбкой, а нож предательски блестел в её руках. Младенец заливался плачем.       — Тише, дитя, я тебя упокою…упокою…       Урусска вскочила со скамьи. Крик ребенка доносился сверху. Она стремглав побежала за порог, а там наверх, в палаты Ярославы. Распахнув двери, дева узрела все ту же картину — пленница стоит над зыбкой с ножом в руках. Арыся не раздумывая кинулась на молодую мать. Сбив её с ног, она подбежала к колыбельке, закрывая её своим телом. Из глотки невольно вырвался звериный рык.       Ярослава оторопела. Перед ней стояла вовсе не тихая и светлая язычница, коей та была днем. Это был настоящий зверь в человечьей шкуре. Глаза горят расплавленным золотом, изо рта валит пар, будто вокруг холод, а длани сжимают поднятый с пола нож. Пленница попятилась к стене и стала молиться.       — Отче наш… — шептала она и крестилась.       А ребенок тем временем перестал голосить. Малыш начал тянуться ручками к своей защитнице, будто чувствовал её силу.       — Что ты наделала?! — взревела Арыся и подняла пленницу над землей за плечо. Нет, не Арыся. Хрупкая дева не могла с такой силой схватить Ярославу. — Отвечай!       — Отпусти… — зашипела молодка. — Я все равно не люблю его… Не люблю, слышишь? Что бы там не блеяла Людмила, а мне этот ребенок к чертям не сдался. Он мне не нужен!       — Тогда зачем убивать? — не унималась урурсска.       — Хочешь — забирай! Хоть воспитай, хоть съешь! — закричала она.       Дальше пленница не расслышала, потому что Арыся начала рычать. Прямо как зверь. Гортанно, глубоко, сипло. Она сильнее сжала плечо молодки, но та выхватила из-под рубахи крест с серебряной ласточкой на цепи. Ярослава с силой приложила оба оберега ко лбу урусски.       — Нет! — многоголосьем заверещал перевертыш. Она отпустила деву и попятилась назад, к зыбке. Закрыв ладонями очи, Арыся трясла головой, будто ей в лицо плеснули кипятком. Нож выпал из рук. И Ярослава успела схватить его, приставив к урусске.       За порогом раздался грохот сапогов. Дверь отворилась и в палаты забежали Пересвет с Людмилой, вояки да ключница.       — Что за шум? — взревел сотник. Он оглядел все вокруг, но никого, кроме жавшейся к стене девки, не узрел.       — Ярослава, кто тебя напугал? Почему ты кричала? — боярыня со страхом оглядела колыбельку и мать ребенка.       — Она… Она… — не своим голосом хрипела пленница. Страх сковал горло. — Оборотень…!       — Что? — Пересвет быстро подлетел к Арысе и дернул за руки. Отняв длани от лица, дева явила свету окровавленный лоб. Все смотрелось так, будто Ярослава приложила несчастную чем-то тяжелым.       — Милая, ты напугана. Это все дурной сон. — Людмила обняла трясущуюся молодку. — Здесь нет оборотней.       — Нет… Нет! — не унималась она. — Она перевертыш! Я видела! Я все видела!       Теперь пленница стала биться в руках хозяйки так, словно сама сейчас обернется зверем.       — Выведи её за порог. — помахала женщина мужу на «перевертыша». — Принеси воды. — велела она ключнице.       От случившегося Арыся еле ногами шевелила. Кое-как сама дойдя до палаты, она упала на скамью, забываясь глубоким и непроглядным сном.

***

      — Чего надобно? — недовольно протянула ключница, завидев Арысю у себя на пороге. Стояло раннее утро. Терем уже гудел во всю, готовясь провожать боярского сына в дольний поход. А потом, ближе к полудню, должны вернуться отряды волков, чтобы вместе с княжескими ратниками отправиться в путь. Об этом урусска услышала от сотника ещё вчера вечером. Значит, сегодня её последний день в Соколниых грядах.       — Мне к боярыне надо. На разговор. — молвила ей дева.       Женщина устало вздохнула, но все же повела её к палатам хозяйки. За дубовым дверьми Арыся слышала тихий разговор.       — Стой здесь и не входи, покуда сын боярыни не выйдет. И поклониться ему не забудь. — шикнула ключница на неё.       Ждать долго не пришлось. Выйдя за порог, Лютобор прям налетел на маленькую деву.       — Опять ты? — устало протянул он.       — Я к боярыне, а не к тебе. — шикнула дева. Но, заметив кольчугу и меч на поясе воина, уже мягче сказала. — Доброго похода тебе.       Лютобор буркунул себе то-то под нос, обходя урусску. А она ему вдогонку шутливо так сказала:       — Да без невесты не возвращайся!       И кто ж знал, что слова эти сбудутся?       Людмила сидела у окна и смотрела на двор, где для сына впрягали коня. Каждый бой, каждый поход для её сердца был сродни игле. Нет, даже спустя года она не перестанет плакать и молиться о его здравии.       — Матушка… — тихо позвала боярыню Арыся. Людмила обернулась к гостье, мягко улыбаясь ей.       — Что, дитя?       — У меня есть к вам прошение. — она достала кисет и высыпала все золото на крышку ларца. — Не отказывайтесь от моей платы. Я хочу, чтобы Ярослава жила в тереме с вами.       Боярыня подцепила пальцами колечко и повертела перед собой. Её мягкое лицо вдруг исказилось глубокой думой.       — Откуда ты узнала о ней?       Арыся оторопела. Она сначала не поняла вопрос.       — Мне… Мне рассказал один человек.       — Кто он? — взор боярыни сделался колючим.       Дева молчала. Сказать ей о Байгале? Но откуда она знает о нем? Али здесь таиться то, о чем Арысе неведомо?       — Мне неведомо его истинное имя. — солгала урусска.       Людмила вздохнула. Вся холодность и строгость слетела с её лица.       — Я позабочусь о Ярославе, как о своей дочери. — боярыня мягко взяла длань девы. — Не бойся за неё, дитя.       После разговора с Людмилой, Арыся пошла в свои палаты. Аленка уже давно проснулась и спешила в курятник. Встретив урусску по дороге, дева отшатнулась от неё, как от огня и поспешила убраться подальше. На такой чудной выпад Арыся махнула рукой.       — Я отоспаться пойду. Ты разбуди меня, как волки приедут! — крикнула она Аленке вслед.

***

      Соколиные гряды встретили волков солнцем и криком прибрежных чаек. Хвар уже близился к полудню. Неровной вереницей, они въехали на двор. Куница спешился, оглядывая урусских воинов, что прибыли сюда ещё утром по приказу княжича Олега.       — Кто тут главный? — гаркнул волчонок. Из толпы вышел Захар.       — Ну я. — усмехнулся он. Волки замерли и ощерились, ожидая чего угодно.       — Как тебя занесло, друг? — рассмеялся Куница и пожал ему руку.       — Скука на войне заела. Да и места там хорошие. — Захар оглядел воинов-зверей. — Добрую братию ты привел. Уж теперь татарам житья не будет.       — А где Дану? Старик мне коней обещал найти.       — Уж думал ты обо мне забыл. — с оскалом молвил волк, стоя на крыльце избы. Новая одежа на нем смотрелась как влитая. Все-таки не зря Арыся уговорила его купить те рубахи. — Кони почти готовы. Осталось пару телег привязать и пора трогаться в путь.       Куница кивнул. Приказав пока спешиться волкам, он бросил конюху приказ накормить и напоить их коней. Дорога предстояла дальняя.       — Где Арыся? — волчонок дернул Дану за рукав.       Волк осмотрелся и, не найдя деву, прошептал.       — Ох, не зря я ночью шум из терема слышал. Поищи её в нижних палатах.       Пришлось просить Захара, чтоб отвел его к урусске. Ломиться в терем одному было совестно. Все-таки они пришлые на этой земле. Вояка без лишних слов помог Кунице найти и нужный терем, и двери. На самом гульбище им повстречалась дворовая девка. Вид у неё был, как упокойника — вся бледная да испуганная.       — Аленка, куда так бежишь? — подхватил её под локоть Захар. — Волчица с тобой живет?       Та ему кивнула.       — А где она сейчас?       — С…спит… — еле проговорила Алена. Она опасливо покосилась на Куницу и, когда двое мужчин ушли в сторону палат, медленно оперлась о стену. Неужто у них все племя так обращается? О Господи! От увиденного из-за двери ночью на душе холодом все занимается. И зачем, дуреха, пошла за Арысей? Зачем подглядела в щель? Ничего же хорошего не вышло! Да только спать с перевертышем до утра и трястись от страха — не дело.       Захар тихо отворил дверь, пуская волчонка за порог. Арыся лежала на скамье, уткнувшись коленями в стену. От раны на лбу не осталось и следа. Дева еле дышала и нервно дергала плечами, будто кто-то во сне хватал её за руки.       — Арыся… — Куница мягко коснулся её щеки. — Вставай, Арыся…       Но та его даже не слышала. Тогда он наклонился ближе и невесомо коснулся губами её ланит. Лева вздрогнула. Она распахнула свои испуганные серые глаза, кажется, не узнавая волчонка.       — Арыся, это я…       — Куница! — радостно воскликнула урусска, бросаясь на ему шею.       Волчонок подхватил на руки девичий стан и сел на скамью, не размыкая объятий. Арыся ближе жалась к нему. Непрошеные слезы потекли из её глаз. Она не знала чему больше радоваться — тому, что весь кошмар кончился, аль тому, что волчонок теперь рядом. О, Арес, как ей не хватало его!       — Тише, тише… — шептал Куница и гладил её по спине. — Нас ждет Беловежская крепость… Мы едем домой…