Как бы эта голубица у голубя жила Если б эта красна девица со мною б пожила Кладу голубя на руку — не тешится Переложу на другую — не ластится*
Тонкий серп луны хищно скалился с темного небосклона на опустевший сад. Ревнивый мрак лег пологом дремы на двор, хлев, овин и боярский терем. Мягкую тишину развеял лишь ветер, шелестящий пожухлой травой. Куница обвел взглядом богатую вотчину, пытаясь разглядеть в свете сторожевых огней хотя бы одного караульного. Но двор пуст. И это значило одно из двух — либо боярин настолько глуп, что не стал ставить сторожей, либо в тереме была засада. Отец всегда учил волчонка быть осторожным и не доверять ничему. Посему он отправил вперед соглядатая**. Волк с самого утра присматривал за теремом и его хозяевами, а потом принес Кунице хорошие вести — в частоколе есть лаз. — Чего телиться***? Мы могли уже перерезать глотку тому борову да возвращаться за наградой. — не унимался Алий, стоя за спиной Куницы. — Боярин знает, что на него точат зуб его бывшие други. — волчонок напоследок хмуро оглядел двор и повернулся к волку. — Но ни сторожей, ни дружины не выставил. Будто приглашает нас на порог своего дома. — Хочешь отступить, когда пол дела сделано? — усмехнулся волк. — Где твой огонь, Куница? Где молодецкая удаль и жажда крови? — Отстань от него, Алий — покачал головой Дану. Он был старше их и опытнее, посему сразу углядел распаляющуюся ссору. — Не время для таких разговоров. — Сколько у них коней? — Куница поступил верно, не став затевать спор с молодым волком. Но на долго ли хватит его терпения? — У коновязи три. — молвил Дану, чуя скорый бой. — Если втихую успеем перерезать животину — боярину некуда деться. — Тогда нечего ждать. Еле заметная тропа за кустами дикой смородины вела к восточной стене частокола. Здесь, аккурат за овином, Дану заприметил лаз. Отодвинув кол, Куница юркнул в тень и оглядел двор ещё раз. Ни души. И лишь грузное сопение коней. Волчонок поманил соратников к себе, и волки последовали за ним. — Глянь на ставни — прошептал Дану, когда Куница собирался метнуться к крыльцу. Все до одного окна оказались закрыты. Волчонок снял лук и вдел в тетиву стрелу. Нацелившись, он пустил её в одного из коней. Чтобы наверняка, древко ушло глубоко под кожу прямо в шею. Зверь вздрогнул, коротко заржал и навалился на стоящую рядом кобылу. Но и она не успела ничего сделать — стрела Дану выбила из неё весь дух. Но третий вороной не стерпел этого. Похоже, что животина уж больно хотела жить и встала на дыбы, отплясывая вправо от убитых. Конь заржал как сам не свой и осовело стал оглядываться по сторонам. В тот же миг ставни на верхних палатах отворились и терем ощерился десятком лучников. Куница и Дану держали луки наготове, но лезть из тени не спешили. Алий хотел было прыгнуть вперед, но волчонок рукой задержал его. И вояки не спешили идти во двор, будто это место проклято. — Надо выманить их. — Куница убрал за спину лук. — Дану, Алий, дождитесь, когда они всей гурьбой выйдут из терема. И только тогда бейте. Ежели старый волк хотел что-то сказать поперек, то не успел бы. Волчонок юрким зайцем метнулся прямиком на середину двора, привлекая к себе взоры. В тот же миг в его сторону скопом полетели стрелы. Стоило Кунице ступить на землю и пробежать дальше, как на том месте вырастали древки стрел. Он словно танцевал под градом стрел, не позволяя ни одной коснуться его тела. Куница смеялся над глупостью наемных воинов, наперед зная куда придется следующий удар. Дурман распаляющегося боя завлек его думы, и он подумал подразнить врагов. Волчонок одним взмахом обнажил тонкий нож, метнув его в сторону окна. Но Куница даже не глянул на убитого им воина, только расслышав его сдавленный вскрик. И пока вороги озирались на погибшего товарища — он успел тенью юркнуть за стену терема. Послышались грузные шаги. Хваленые боярские воины высыпали на двор подобно горошинам из ботвы. Они не успели даже глянуть за дом, когда из-за овина на них выбежали волки, один ударом сметая с ног сразу двоих. Куница, обнажив копис, зашел за спину лучника, вонзая острие в его горло. Алая кровь хлынула на лицо и руки. Воин тут же обмяк в руках волчонка и упал наземь. Но Куница не стал долго стоять у ненужного тела. Его верный меч тут же вступил в звонкую песню с лезвием ворога. Танец смерти тут же завлек зверя. Он полностью отдался точеным движениям, быстрым выпадам, ровному дыханию и легкому шагу. И звон лат об острие мечей стал ему песней, чей неровный такт все глубже завлекал Куницу. В бою для него нет ни терема, ни двора, ни овина с коновязью. Нет даже соратников. Есть враги и он. Есть запах крови и звон железа. Есть ровный шаг и хрип убитого. Некое сожаление овладело волчонком, когда он приметил, что почти все воины теперь лежат на земле. Осталось всего трое. — Куница! — крикнул Алий и кивнул в сторону коновязи, чуть не пропуская удар в грудь. Волчонок обернулся. Трусливый боярин, выставив своих воинов на растерзание волкам, решил сбежать. Он каким-то чудом прошмыгнул мимо боя и теперь спешил залезть в седло, чтобы умчаться отсюда подальше. Куница успел снять лук и пустить стрелу в круп коня. Зверь заржал, падая прямиком на всадника. А боярин был слишком пузатый, чтобы успеть извернуться под боком коня. Он, как беспомощный жук, которого положили на спину, размахивал руками, силясь зацепиться за перила и подтянуться. Последний аршин волчонок прошел тихим шагом. Он с улыбкой смотрел на то, как глупый человек жмется при виде зверя. — Сколько он дал вам золота?! — завопил боярин. — Сколько?! Я дам в три раза больше! — но, узрев, что Куница не спешит останавливаться, продолжил кричать. — В четыре! Только не убивайте меня! Зверь рассмеялся, смотря на жалкого жука сверху вниз. Никакое злато не сравниться с этим мигом обреченности и дикого страха в глазах смертного. Его не спасли ни воины, ни злато, ни высокий чин. Он бессилен перед ликом гибели. И какое это упоение знать, что его смерть — это ты! — Как не вертись, а в могилку ложись. — чуть ли не на распев молвил Куница. — Поздно об откупе подумал, боярин. Мужик замер, когда волчонок распахнул его кафтан на груди и занес меч. Лезвие вошло быстро и глубоко. Хруст костей слился с коротким вскриком боярина. Куница замер и провернул копис в груди так, что кровь хлынула из раны подобно ручью из-под земли. Боярин хотел схватить волчонка за ногу да так и обмер, вперив в него свой заплывший взор. Как уруссы говорят — на смерть как на солнце во все глаза не взглянешь? А он смотрел. И последнее, что узрел жалкий трус — это очи, что впитали в себя свет Хвар. Пустой терем не стыдно было и обчистить. Брали все — железо, злато, ткани, зерно. С убитых тел снимали целые кольчуги и уцелевшие стрелы. Покуда Алий и Дану обходили нижние палаты, Куница забрался наверх, где раньше спал боярин. От люда он слышал, что жена и дети боярина уехали в Углич, когда узнали об опале. А этот жук остался. Потому что ещё теплил думы о прощении князя. Только вот крысу и подлеца не стерпели свои же други, наняв за злато волков. Куница бесцельно бродил по палатам, сгребая все, что не так лежало, в холщовые мешки. Открыв очередную дверь, он стал осматривать сундуки. Похоже, раньше здесь жила дева. Все было забито длинными рубахами да сарафанами. А на дне одного сундука отыскался ларь. Простой и деревянный, он бы не привлек чужого глаза. Но только не звериного. Волчонок открыл крышку, затаив дыхание. На дне лежали серьги небывалой красоты — бирюзовые капли струились подобно настоящему дождю, держась на медной струне. А там, где игла вдевалась в ухо, сверкало глубокое, как летнее степное небо, стекло. Волчонок повернулся к окну и завороженно посмотрел на то, как бледный свет луны озарил изнутри самый большой камень. Грани убора создавали небывалой красы узоры на дланях зверя. Он держал серьги и боялся дышать, лишь бы не сломать грубыми руками. Но пара капель сукровицы с перстов замарали благородные камни. Тогда Куница поспешил оттереть их краем рукава да убрать в напоясный кисет. — Ты чего там так долго? — окликнул его Алий, когда Куница вышел на двор. Волки уже успели привести их коней и привязать мешки с награбленным. Багровый рассвет окинул своим взором залитый кровью двор. Будто все вокруг, а не только земля, умылось в сукровице уруссов. — Поезжайте без меня. — Куница кинул мешок Дану, подходя к своему коню. — Куда же ты, Куница? — удивился волк, но останавливать его не спешил. Уж больно хмурый взгляд волчонка насторожил. Куница промолчал, поворачивая коня к воротам. Зверь пустился вскачь и вскоре скрылся в рассветных лучах, где шла дорога вглубь урусских земель.***
Жизнь волка — это дорога, где пройдет только один. Она тонка, как лезвие ножа, и извитая, подобно степной гадюке. Все, кто идут позади — остаются там же. Кто идет навстречу — либо падают с неё, либо проходят мимо, оставаясь мороком прошлого. И нет никого рядом. Волк должен пройти её один. Он никогда и ни к кому не привязывался. Даже к отцу. Куница с самого детства помнил, что Корсак не вечен — настанет время и он уйдет к Аресу. Волчонок любил старика, но мысль о хрупкости их жизни не позволяла любви терзать душу. Да и сам вожак стал отдаляться от сына, стоило тому начать крепко держать в руках меч. Потому что так будет легче. Для обоих. И когда наступит миг разлуки — волчонок не заплачет. Он улыбнется тому, что Арес дал ему такой дар, как любовь отца. Он никогда и ни о чем не жалел. Отвергли друзья — переживет. Огорчил отца — все пустое. Поссорился с шаманом — да этот старик сам нарвался. Куница знал, что все беды и обиды временны. Сердце стерпится, смирится и все пройдет. Он никогда и ни о ком не тосковал. Жизнь в стае научила его не думать о разлуке али смерти как о беде. Это часть них самих. И горевать — пустое дело, которое только делает хуже. Куница с содроганием в сердце помнил тот злой миг, когда пришел на холм к клетке. По взглядам шамана и отца он сразу понял — случилась беда. Растерянность плескались в очах волков. Но Корсак так и не ответил сыну на заданный вопрос. Он уверенным шагом пошел к стае, оставляя волчонка смотреть на развороченные прутья. — Кто здесь сидел? — впервые слова давались ему так тяжело. — Чужачка. — в голосе шамана был холод, а в глазах — жалость. Ещё тогда старик узрел то, что потом не будет давать покоя Кунице. Он слушал о произошедших зверствах, о её превращении и наказании. И волчонок не хотел верить, что это про Арысю. В его глазах дева оставалась все такой же тихой и доброй, любящей степные просторы, хотя они были ей чужды. Волчонок вспомнил её робкую улыбку, кроткий взгляд, звонкий смех, легкий румянец и блеск в серых очах. Куница не мог поверить, что она могла совершить такое. Не верный друг, не сестра, не любимая. И что с ней, что без неё — жизнь в стае шла своим чередом. Ничто не поменялось, никто не поменялся. Небо оставалось все таким же высоким, Хвар все таким же светлым, а степь — бескрайней. У общего костра ни один волк ни разу не произнес её имени. Хотя у самого Куницы оно не раз вертелось на языке юрким воробьем, стремясь вылететь. Жизнь текла подобно реке, в которую бросили камень. Сначала ты видишь круги по течению, но бег воды быстро их съедает, возвращая все на свои места. Она должна была остаться ветхим мороком за его плечами. А он боялся признаться себе, что иногда, стоя на этой узкой тропе, хочет обернуться. А потом пришло то, что уруссы называли «тоской». Когда Арыся впервые поведала ему о своей тоске, волчонок принес деве сушеных яблок, надеясь, что она улыбнется. И дева улыбнулась. Но так грустно и вымученно, что Куница оторопел. Тогда он не ведал, как прогнать эту самую «тоску». А сейчас было поздно что-либо выпрашивать об этом у урусски. Арыси не было рядом, а «тоска» была. Куница все чаще стал уезжать на охоту, пасти скот, собирать хворост. Стоило ему уйти из селенья, как легче становилось дышать. Но, как в издевку, Хвар быстрее спешил к земле, ведя за собой ночь. И волчонку приходилось возвращаться к родным шатрам, видеть сородичей, говорить с ними. Сначала он злился на себя, что не может отпустить думы об Арысе. Потом он стал злится на волков, что своими руками сотворили такое с ней. Куница понимал их злость на деву за попорченный скот. Но и волки не праведные! Их стая убивает уруссов за злато, и Арыся за это ни разу никого плетью не побила. Он впервые видел стаю другими. Зверьем, что испугались маленькой девочки. Не в его праве винить их за это, но глубоко в душе злость проедала его сердце подобно червю. Когда-то шаман говорил, что Арес привечает и защищает любого, в ком течет волчья кровь. Тогда почему Великий Волк был так жесток к простой деве? Нет, это не в Его власти. Наконец-то Куница понял, о чем когда-то поведала ему Арыся.«Не в Богах дело, а в людях»
Волчонок не мог говорить об этих думах с отцом. Старик не поймет и посмотрит с укором. А больше Кунице было не к кому пойти. Только, похоже, Арес решил сжалиться над ним и безутешным Туром. Старик, отпуская дочь из клети понимал, что не узнает — дойдет она до селенья или нет. Старик уже не в силах ехать так далеко один, а больше некому подумать об Арысе. Жена в ту же ночь, когда дева сбежала, отреклась от падчерицы. Опойя — только порадовалась исчезновению «сестрицы», а Атей хоть и горевал, но был слишком мал для дальней дороги. Их свела беседа у костра. Старик устал слушать бахвалившегося Яра, посему присел к Кунице. И поначалу они молчали. Смотрели на огонь, но вспоминали о ней. Никто не хотел начинать говорить, будто имя «Арыся» стало табу. Но старик не вытерпел. Он достал из-за ворота азяма кисет с очельем и молвил: — Я слышал ты, Дану и Алий с рассветом к боярину едете. Куница прищурился и медленно кивнул. — Пойми горе отца, Куница. — продолжил Тур. — Я, ведь, один, кто её любит. У Арыси большие никого нет. Одна, как перст… — Я знаю — волчонок удивился тому, как не дрогнул его голос. Хотя внутри сердце тряслось подобно лепестку на ветру. — Прошу тебя. Аресом молю… — он пожал в сухих перстах теплое мягкое очелье. — Проведай Арысю в селенье. Узнай, как она дошла, как живет, как её здоровье. И передай это. — волк протянул очелье ему в руки. — Я когда собирал ей вещи в дорогу, то совсем забыл о нем. Арыся, ведь, так любит его. Очелье — это все, что осталось у дочери от матери. — Тур снял с пояса кисет со златом и хотел было отдать его Кунице, но волчонок покачал головой. — Не страшись так, старик. Я никому не скажу о твоей просьбе. «Волк должен пройти дорогу один. Но я осмелюсь обернуться.»***
Лед ещё не сошел с рек, но Ягра уже спешила бежать и бурлить. Широкие полыньи, подобно норам, чернели посередь талого льда. Земля размякла, и копыта коня изредка скользили по пологому берегу. Куница вел зверя на тихом шаге. Он так желал увидеть её, и так не хотел спешить. Что-то твердило ему страшную думу — Арыся не дошла. Но волчонок тут же отогнал эти непрошенные страхи да погнал коня быстрее. Вдалеке показались избы и струи печного дыма. Шум леса перешел в голоса и звуки селенья. Здесь, средь густых чащ, Ягры и широких полей, ютились уруссы. Когда Арыся рассказывала ему о своем доме, Куница много раз придумывал как выглядят избы, широкая улица, скотные дворы, кузня, длинная околица. И тогда волчонку этот морок казался самым прекрасным видением на свете. Только в жизни селенье оказалось куда беднее и скуднее, чем он себе представлял. Худые избы и размытая дорога. Они жили не лучше волков, а может, даже, и хуже. Куница не стал ехать напрямки, а, как и сказал ему Тур, объехал селенье по дуге, пробираясь к яблоневому саду. От построенного ещё Есением забора остались лишь прутья — все на дрова растаскали. Но яблони трогать не стали. Волчонок слез с коня у крыльца и потянул воздух. Ни запаха костра, ни готовящейся еды. Даже дым из трубы не вился. А крепкая дверь приоткрыта на мелкую щель. Сердце Куницы замерло. Он заведомо знал, что увидит в избе, но все равно распахнул дверь и перешагнул порог. Тишина и мрак. Изба будто была отрезана от остального селенья этими двумя неподвластными силами. Внутри царила пустота и разруха. Кто-то перевернул все лари да сундуки, заглянул на каждую полку, под каждую скамью, отодрал половицы, разбил ход в печь. «Звери. — подумалось Кунице, и он тут же грустно рассмеялся. — Но её здесь нет» Её нигде нет. Куда бы он не глянул — на пол, где уже лежат комья земли, на окна, где выломаны ставни, на печь, где украдена заслонка — нигде нет. Куница обессиленно сел на бок перевернутого сундука и закрыл лицо дланями. В этот миг его будто самого выкорчевали как гнилую половицу. Сначала вонзили нож в грудь, а затем поддели за живое сердце и вздернули лезвие вверх. Треснули кости, брызнула горячая кровь, все нутро высыпалось на землю. А внутри — пустота. Он был напуган тем, что увиденное им в избе отдавалось такой болью. Арыся, ведь, ему никто. Не верный друг, не сестра, не любимая. «Никто. Никто. Никто.» Куница повторял это как какую-то молитву, наверное, желая, чтобы его услышал хотя бы кто-нибудь. Впервые страх был пред собой. За тоску, за привязанность, за жалость. За слабость. Он посмел обернуться, но оступился и поранился об острие ножа. Куница очнулся от тихого чертыхания и шаркающих шагов у порога. Ему хватило одного быстрого прыжка, чтобы привалить незваного гостя к стене избы да приставить к его жилистой шее лезвие. — Кто такой? — прорычал волчонок. Стоящий перед ним старик сдавленно икнул. Куница оглядел гостя, покуда он собирался со словами. Худ да сух, в старом азяме, пыльных портках, затертых валенках и шапке. — Я Боян, — проблеял старик. — Как увидел вашу лошадку, ну, думаю, никак Марыся приехала. — Куница дернул плечом, услышав, как урусс коверкает девичье имя. — А избу-то наши, сельские, давеча**** разворошили всю. Молва была, что Ведана по ларям жемчужные бусы прятала, а нашим дай повод поживиться — как мухи на мед слетятся. Вот, бабы с мужиками и пошли избу вверх дном переворачивать. — похоже, от страха Баян не спешил замолкать. — А я им говорил — не разевать роток на чужой кусок! Аль хозяева объявиться! И… — он запнулся и опять икнул. — …как в воду глядел. А вы её муж, да? Куница оторопел, услышав такое от урусса. Но Баян поднял вверх руку с очельем Арыси, что выпало из-за ворота волчонка прямо в руки старику. — Нет. — коротко рыкнул скиф и убрал нож. — Я по просьбе её отца приехал. — он понимал, что глупо такое спрашивать, но надежда ещё теплилась. — А хозяйка избы в селенье? Но Баян лишь покачал головой. Тогда волчонок вырвал у него из рук очелье, пряча его глубже, и вскочил на коня. — А как девочка-то? Как живет сиротушка? — будто опомнился Баян. Даже когда Арыся год назад уехала с отцом в степи, старик ещё две седмицы ходил к её избе, стучал в окна, кликал, искал девочку. Но как узнал от соседей, что она с мужиком на телеге по околице уехала, так и загрустил. Он, ведь и её деда, и мать уважал, в силу своих лет навещал их, приглядывал. А тут такое. Но Куница не спешил отвечать Баяну. Волчонок молча погнал коня прочь со двора, чуть ли не зацепившись лицом о ветви яблони. Он спешил убежать из этого места, убежать от своего страха. Дорога под копытами коня стала шире и повернула к родным степям. Вот Куница приедет, что скажет Туру? Врать? Али молвить правду? И то, и то рано али поздно, но убьет старика.***
— Я не нашел Арысю. Так мало сказано, а так много разрушено. Вышедший встречать волчонка Тур был так весел, что не сразу заметил, как Куница достал из-за ворота злополучное очелье. И когда услышал слова — опустил взгляд на убор. — Благодарствую. — только и смог выдавить из себя старик, беря в руки теплое очелье. Это было его наказание за то, что посмел украсть Ведану у родителей, что оставил их доживать старость в полном одиночестве и горе. Судьба наказала его, отобрав старшего и самого любимого ребенка. С того самого дня её имя больше не звучало из их уст. Будто это могло помочь забыть обо всем. Но боль — это раны. Нужно только время, чтобы все затянулось, улеглось, забылось. И с приходом зеленой весны, когда голую степь покрыл ковер разнотравья, все будто само собой улеглось. Душа смирилась и успокоилась. В это утро была очередь Куницы вести скот на дальнее пастбище, но отец отдал батог другому волку, а сам попросил сына остаться дома. К обедней к ним в шатер пришли Тур и Анагаст. Шаман был хмур и ворчлив как никогда, похоже, зная о чем будут вести речи. Тур оставался все таким же тихим. Зимняя хворь и пропажа дочери скосили волка окончательно. Он впервые не поехал за зерном, перестал вести на луга скот, отдав всю работу младшим детям, а сам стал ходить, опираясь на старый батог. — Кто бы что не смел мне говорить… — начал Корсак, зыркнув на Анагаста. — … а я от дум о договоре с уруссами не откажусь. Тур рассказал мне о том, что их старый князь уже на смертном одре, а молодой княжич нуждается в верной дружине. Я хочу продать ему наши мечи. — он повернулся к Кунице. — И я хочу, чтобы это сделал ты. Волчонок оторопел. Это значило только одно — совсем скоро ему придется занять место вожака. — Отец… — но слова встали поперек горла. Куница не мог понять, как ему относиться к этой вести. — Ты и Тур поедете в стольный град на княжий двор. — Тур, который, кажется, вовсе не слушал их, медленно кивнул. — А что же мне делать, вожак? — усмехнулся шаман. — С ними ехать? Пред немытыми уруссами в колени кланяться? — Набери для Тура трав и настоек, чтобы он смог доехать до града. — волк чуть понизил глас, кивая на старика. — Сам все видишь. Анагаст лишь поклонился и поспешил за порог. Куница и Тур остались обговаривать разговоры с княжичем: как обратятся, о чем попросят, за сколько будут продавать свое племя. Волчонок слушал и понимал — с этих пор отец будет лишь указывать ему путь, а идти по нему Кунице придется самому. Корсак теперь твердо решил уйти на покой. А Тур думал, как бы отказаться, но не смел это сделать. Он не хотел ехать в Тмутаракань. Ему были постылы уруссы, их Боги и князья. После разговора Куница вызвался довести старика до шатра. Тур противится не стал. Они вышли за порог, когда у горизонта уже розовел закат. Первые ласточки плясали в небе, ловя налету вечернюю мошку. Ветер приносил прохладу. Волчонок шел медленно, чтобы уставший старик не запыхался и не устал. Нынче ему казалось, что вечер стал ярче и свежее. Старая рана заныла, но не в боли, а в приятных терзания. В отличие от безутешного Тура, Куница видел слабую, но надежду. Если Арес будет милостив, то в этом походе они найдут, то, что оба искали. — Не горюй ты так, старик. — вдруг улыбнулся Куница. — Может дочь твоя в стольном граде живет. Как уруссы говорят? Не знаешь, где потеряешь, а где найдешь?