А во тьме — во тьме глубокой. Да в тайге — в тайге широкой. Старо дерево стоит, А под древом старым, Старым да усталым, Волчица крепко спит*
Конь задергался, зафырчал, мотая густой гривой. Бубенцы на его сбруе резво затрещали в неровном перезвоне. А осколки инея отпали от замерзшей шерсти. — Тихим будь… — попыталась успокоить зверя Арыся. Но он помнил с какой болью младая хозяйка снимает примерзшую упряжь. Морозы нынче стояли такие лютые, что кованные удила** до крови врезались в мягкие лошадиные губы, покрываясь тонким слоем льда. Зверь вздрогнул всем крупом, когда теплое молоко полилось по саднящей ране и рту. Конь заржал, попытался встать на дыбы, только дева крепче схватила поводья да потянула на себя. — Да стой же ты! — урусска ухватилась за оголовье и плеснула ещё молока. Она ловко ослабила уздцы и сняла их с лошадиной морды. Конь опустил шею ниже, осовелым взором смотря на розовое молоко, что стекало с губ на белый снег. — Вот так, Соколик, все хорошо… — она погладила его сивый бок да накинула на коня шерстяной плат. Арыся гулко выдохнула. Если волки могут прятаться от зимы в кибитках, то вся животина мерзнет и день, и ночь. А Мара нынче лютовала. На озерах нет ни одной полыньи да высокие холмы почти вровень с глубокими сугробами. Ночи темные, трескучие. Иней растет даже на пологе шатра. А вокруг — белый плен из бескрайней снежной долины. Без конца и края тянется сверкающая под солнцем белая степь. Арыся взяла в руки вязанку веток, что насобирала в окрестностях. Этого должно хватить до завтра, а там, может, придется ехать за холмы, к озерам. И пока урусска возвращалась к шатрам, она успела пару раз провалиться ногами под снег. Тогда она щупала рукой, где будет крепче наст, да шла по тому пути. За всю дорогу Арыся успела набрать целый сугроб в свои валенки. Дом встретил урусску сухим жаром и полумраком плотного полога. Незримые клубы пара вспенились от холодного азяма. — Как конь…? — прохрипел Тур, заметив дочь на пороге. Старик нынче совсем захворал. Дышать труднее стал, жаром по ночам томился, говорил, мол, кости ломит. — Будь спокоен, отец — мягко улыбнулась ему Арыся. Она сняла азям и валенки, ставя их у костра. Арга грела в котелке снег, а у неё на коленях спал Атей. Опойя рядом мерила рожь. В каждой горсточке по шесть десятин зернышек. А горсточек пять. Зерно на исходе. — Ты как? — Да помаленьку… Кх… — содрогнулся в кашле волк. С его мокрого лба упали две крупные капли. Арыся села рядышком с отцом и коснулась дланью его лица. Теплый. Жар сошел. Он поднял затуманенный взор и попытался узреть лицо дочери. Но ничего — только жаркое марево пред очами. И Арыся, будто темная рябь по воде. — Вижу, что легче тебе стало — улыбнулась дева. — Как Анагаст и сказал — пару дней потомишься да отпустит. — Лучше натопи ещё снега, нежели языком чесать. — Арга толкнула падчерицу и сунула ей в руки пустую крынку. — Соседи от загрызенной скотины сердце принесли. Надобно на обедню твоему отцу сготовить. Урусска молча взяла посуду и в одном шушуне вышла за порог. Хвар спешил спрятаться за холмы. Острый месяц резал темный лоскут неба. Недалеко от шатра, у границ селенья, стелились глубокие следы. Нынче звери не бояться ходить рядом с волчьими кострами. Страшный голод гонит их ближе к беззащитным стадам скифов. А когда закончатся коровы — на звериные клыки пойдут люди.***
— Кто-то стал резать наш скот — выдохнул Корсак. — Намедни нашли вторую корову. Изодрана, искусана в клочья. А рядом только чужие следы. — А что ты хотел, вожак? Всякий зверь хочет жить. А какая жизнь, ежели живот пуст? — шаман стряхнул с идола пригоршню снега и положил на место подношение из чаши с молоком и сушеными ягодами. — Стае нечего есть. Голод и хворь уж у порога. А без скота нам не пережить зиму. — волк глянул на навершие кописа. — А как же урусское зерно? Ты так нахваливал его, когда оно спасло нас от смерти. — усмехнулся старик. — Тур занемог хворью, и ты сам об этом ведаешь, Анагаст. — Корсак поднял очи на Ареса. — Зерна нам не видать до самой весны. — Это ежели он выживет. — старик поднялся с колен и повернулся к вожаку. — А ежели умрет… — он внимательно вгляделся в волчьи очи, где плясали искры смятения. — Тогда худо будет. Придется идти на охоту и в пургу, и в метель, и в дождь. Настанут времена, при которых жил я и твой отец, Корсак. — шаман поравнялся с ним. — И будет жить твой сын. Волк молчал. Он чуял, что Анагаст ведет к чему-то, но не ведал к чему. — Говори прямо. — Езжай к уруссам заместо Тура. — глухо ответил старик. — И привези зерна да побольше. — А что с коровами? — повернулся к старику Корсак. — Надобно бы дозор выставить вокруг, чтобы ночью скот сторожили. — Незачем тебе дозор над тупой скотиной — ощерился шаман. — Сам Арес берет плату за жизнь стаи. И не надо ему мешать. Оба глянули на идола. Но тот молчаливой тенью сторожил покой своего народа. Будто сытый зверь, вполглаза глядящий на стаю. Покуда на хладный алтарь будет течь горячая кровь — жизнь в степи продолжится. Таков Закон. Таков Уговор. Таков Мир.***
Рассвет. Яркий и красный, будто руда, он осветил морозное безмолвие степи. Крепкий хлад цеплялся за оголенные руки и алеющие щеки. Арыся шагала по хрупкому насту, проваливаясь по колени в густой снег. Тяжелый топор в руке тянул её вниз. Но маленькая урусска упорно вела тропу к пологому склону, откуда наверх, и она оказалась как на длани пред бескрайнем небом. Там одиноко стоял орешник. Арыся подползла к деревцу и начала откалывать по веточке да складывать в мешок. Этот пучок пойдет на костер, а этот они пожуют на утренней, обедней и вечерней. Тонкий смех раздался со стороны. Урусска крепче схватилась за топор и повернулась на звук. А там, в аршине от неё, стояла тонкая, как тетива, белесая лиса. Её огромный пушистый хвост мотался туда-сюда. Плутовка на цыпочках потанцевала по хрупкому насту, будто вовсе не касалась его. Она снова засмеялась над Арысей да пустилась бежать. Урусска отвела руку с топором назад и со всей силы бросила его вдогонку зверю. Но лезвие только глухо упало в сугроб, даже не долетев до лисьего хвоста. Арыся вздохнула, подняла колун и решила воротиться домой. И покуда она шла, смотрела на пустеющие тропки меж шатров. Ни души. Из-под некоторых пологов слышались тихие разговоры. Тяжкий кашель резал тишину. Иногда редкий волк выглядывал за порог, чтобы набрать на растопку снегу. Селенье медленно умирало. Без еды, ослабленные и уставшие. Это была одна из самых страшных зим в их жизни, когда даже самые сильные воины стали немощными калеками. Ветки орешника пришлось отварить в кипятке, чтобы растаяли да обмякли. Но это не изменило того, что есть было просто невозможно. Горько, противно, пусто. Опойя смогла надоить с коровы крынку молока, и все молча согласились отдать её Атею. Полог взлетел вверх, пуская ветер к костру. Языки пламени взмыли к Арыси, испугавшись зимнего хлада. На пороге стоял вожак. Арга и Опойя тут же вскочили да согнулись в поклоне. Тур попытался подняться, но ноги совсем не держали старика. Арыся помогла отцу, а Корсак молвил. — Не стоит, друг. Не трать силы на ненужные поклоны — волк задернул полог плотнее, чтобы спасительное тепло не выскользнуло наружу. — Как ты? — Скребусь помаленьку — глухо рассмеялся старик, садясь на шкуры. — Ещё седмица и буду как младой жеребец. — Дай Арес тебе сил — вожак похлопал друга по плечу и обвел взглядом скудную утреннюю. Только веточки в воде. — Надобно волков послать к уруссам за зерном. — Хоть знаешь, где их селенье? — За озером есть лес, а за ним и селенье. Помниться, я там неугодного старосту зарезал за шесть медвежьих шкур. — усмехнулся Корсак. — Вот только я не ведаю кто у них зерном торгует. — Демьян да Руслав. Два брата с одного лица. — Тур призадумался, вспоминая ещё что-то. — Ума недалекого, но души широкой. Ежели скажешь, что пришел от Тура, то они тебе и коней напоят, и пир накроют, и спать уложат. — А какое зерно брать-то? — волк прошелся дланью по бороде. — Да пшеницы бери, овса, рожь. Все, что есть — бери. Все сгодиться. — старик махнул рукой и согнулся. Мелкая дрожь в теле стала нарастать.***
— Отец велел к рассвету уже быть в седле — молвил Куница. Он туже перехватил вязанку сена и оглянулся на Арысю. Дева шла чуть поодаль, еле поспевая за размашистым шагом волчонка. Она несла в руках пустые крынки, чтобы надоить для семьи теплого молока. А то от растопленного снега только живот болит. — Хочешь, давай с нами? Повидаешь родные края. — Мне за отцом ходить надобно — покачала головой урусска. — Он обещался меня по весне с собой взять. — Тоже хочешь купеческому делу учиться? — в его голос скользнула тонкая нить печали. — Незачем бабе лезть в такие дела — отмахнулась она, припоминая слова отца. — Ни к чему хорошему это не приводит. А только худое зря кликать буду. — Вот так худое… — выдохнул волчонок, глядя вперед. У самой коновязи лежала корова. Бок изодран до кости, потроха валяются повсюду, а сукровицы-то сколько…! Несчастную животину будто кто-то притащил сюда волоком за оторванную у загривка шкуру. Вокруг убиенной весь снег до земли был вспахан как плугом. И следы. Везде следы зверя. Но не ясно, откуда зверь пришел и куда пропал. Будто прыгнул и улетел отсюда. Куница положил наземь сено, а сам подошел к корове. Арыся стала оглядывать следы. От увиденного сердце в глотке начало заходится. Прошлой зимой, в её родном селенье, на подворье у кузнеца Колояра за ночь весь скот съели. И бока попортили, и потроха выскребли, и оттащили несчастных как клочки по закоулочкам. Такого крика с тех пор она никогда не слышала. Как убивался тогда Колояр по забитой скотине! А две зимы назад у соседки из курятника вынесли трех кур да петуха. Шеи поломали, крылья оборвали, выпотрошили да на колья забора повесили за груди. Но ни лаза, ни дырки в курятнике так и не нашли. Будто зверь сам засов открыл и внутрь зашел. — Доселе не видал такого. — Куница обвел дланью неведомые ему следы. Они меньше волчьих. Неглубокие, значится зверь легок и проворен. Арыся сглотнула тугой ком. А Велесова печать под рубахой больно кольнула грудь. — Надобно сказать вожаку. — только и молвила она. — А что отец сделает? Шаман запретил ставить караул. Сказал, мол, сам Арес берет плату за спасение стаи. — волчонок глянул на изодранную скотинку. — Но доселе Арес не брал плату…так. — А вдруг это не Арес… — тихо сказала Арыся. — И кто? — глянул на неё Куница. Но урусска молча смотрела на багровое пятно посередь снега. Горькие думы крутились в голове у неё. А опосля того разговора с отцом о матушке, в сердце девы поселились смуты. И в этот миг они сильнее терзали душу. Словно острые когти вонзались под ребра. — Я не знаю…***
Тихий треск костра убаюкивал маленького волчонка. Атей, склонив голову на колени матери, мирно дремал, пока волчица вязала пучки сушеных трав. От взвара над огнем пахло весенней зеленью и летней сладостью. И в этом маленьком тусклом шатре шамана вмиг возродились теплые дни, до которых волкам ещё очень далеко. А ведь даже не пришел солнцеворот***. — Последний взвар на седмицу. Опосля твой муж сам во здравие войдет — молвил Анагаст, заглядывая в бурлящую крынку. — Но тебе надобно принести дар Аресу, раз позволил он Туру жить дальше. Отдай зайца али сокола. Пролей кровь на алтарь и тогда будет в твоей семье счастье. Арга молча кивнула. Она с осторожностью глядела на бусы и куклы, которыми были увешаны стены шатра. Они будто глядели на волчицу своими безликими головами и шептали старику: «Её сердце полно страха». — Пригрелся, волчонок — тепло улыбнулся шаман, кивая на Атея. Женщина, будто защищая сына от взгляда старика, накрыла плечо дитя своей дланью. — А как дочь твоя? — Все ладно. По хозяйству мне помогает, за отцом ходит. — волчица затянула пеньку вокруг пучка душицы. Веревка соскользнула и персты опалил огонь боли. Арга тут же сунула палец в рот, слизывая хлынувшую кровь. Анагаст потянулся к лоскутам на перевязь и, взяв один, отдал волчице. — Как много крови льется на этой земле. От голоса шамана волчица вздрогнула всем телом. Она быстро повязала лоскут на длань да продолжила собирать пучки трав. — Но скоро должны воротиться наши молодцы с зерном. Тогда-то и заживем. — покачал головой старик. Анагаст снял взвар с огня, прошептал в крынку наговор и поставил его остывать. — Ежели хочешь что сказать — не таи. Я любые вести приму. Да рассужу, как это сделал бы Корсак. Шаману надоело ходить вокруг да около. С порога он видел, что неспроста к нему пришла Арга. Обычно она посылала за взваром для мужа Опойю. Но сегодня явилась сама. И в очах её читалось смятение. Да волчица почему-то упорно умалчивала от старика правду. Прятала глаза, отводила разговор. — Нам бы наедине об том поговорить… — Конь! — в шатер вбежал Яр. Его до головы припорошила вьюга. А изо рта валил густой пар. Он бежал сюда со всех ног. — Коня нашли…! Убили… — Как убили? — шаман даже поднялся с места. — Где…нашли? — В версте отсюда. У замерзшего озера. — Яр оглядел сестру, но потом снова обратился к Анагасту. — Разодрали, как и скот. Даже хуже. От морды одни клочки, а от брюха только кишки. — А следы? Следы-то остались? — Анагаст взял в руки батог, готовясь идти к убитому зверю. — Все ночной вьюгой замело, будто и не было ничего. — покачал головой Яр. Он пустил вперед шамана да сам вышел за порог, взглянув напоследок на волчицу. Арга в тот же миг положила сына на теплые шкуры, бросаясь следом. Старик с братом шли быстро и проворно, но волчица старалась поспевать за ними. Сердце её заходилось во страхе. Она ведала, что узрит на том озере. Но ей нужно услышать — что молвит на это шаман. Багряное пятно было видно ещё с пригорка. Оно, словно вороньи крылья, распростерлось вокруг лошадиной туши. Сукровица застыла в трещинах на льду, впиталась в снежный пух. От резвого коня целыми остались лишь копыта да узда. А все остальное… изодрано так, что мать родная не узнает. — Что делать будем? — окликнул замершего старика Яр. Это не Арес. Воин-Волк мог взять в дань кровь людскую, скотью, но не лошадиную. Кони для стаи аки братья меньшие. За их убийство можно было поплатиться головой. Они их други и братья. Опора, без которой волку не выжить в безжалостной степи. Если воин ослабнет в бою, то конь вынесет его на себе в мирную сторону, отведет от беды, хоть может и сам сгинуть. Когда-то Арес спустил с облаков первый табун прямо под порог их шатров. И с тех пор завещал беречь зверя как равного себе. — Ставь дозорных. Выдай им луки и стрелы. Да побольше. — хмуро ответил шаман. — Этот зверь хитер и опасен. Он не погнушается явиться в наши дома.***
В далекую ночь, две седмицы назад, над степью высился месяц. Он смотрел на белые просторы и звенящую морозную тишину, резал небосвод острыми краями рогов. Его свет скользнул по лицу волчицы, когда порыв ветра открыл полог кибитки. Арга глянула на порог. Ленты, которыми она перевязала ткань, были развязаны. Волчица подобралась ближе и посмотрела на стоящий в степи караван. Дозорные костры горели на окраинах, кони сонно фырчали у корыта с водой, тихие разговоры волков стелились средь ночной тишины. Намедни ударили первые морозы. Снег запорошил старые тропы, лед схватил берега озер и рек. Зима пришла, а замики**** так и не было видно. На ступенях кибитки, в белом пуху чернели следы. Женщина обернулась. Место мужа и падчерицы пустовало. Атей мирно спал ближе к костру, а Опойя, закутавшись с головой в шкуры, отвернулась к стенке. Арга накинула на себя плат да вышла за порог. Она быстро пошла по тропке из следов. Они уводили за кибитку, потому петляли меж волокуш с дровами и спускались к пологому склону холма, где у подножия стелились каменные гряды. Волчица пугливо обернулась на караван. Ревнивый мрак скрывал от чужих глаз багряные пятна на снегу. Он покрывал и то, что было ниже. Женщина вернулась за ножом да подожгла поленницу. Сердце чуяло неладное. Она наощупь шла вниз. Спотыкалась, чуть ли не падая навзничь. Не ведая, куда идти, Арга заслышала голос мужа. — От черного к белому… От гнилого к спелому… От мертвого к живому… От звериного к людскому… Свет поленницы осветил Тура и Арысю. Волк сидел на земле и держал на руках дочь. Девочка грузно дышала, от чего изо рта валил густой пар. Тонкие руки, по локоть в густой крови, безвольно упали вдоль её стана. Урусска, изогнув шею, уронила голову на грудь отца. Она глядела пустыми очами в небо и не смела моргнуть. С ланит и губ, стекая по подбородку, падала сукровица. — От черного к белому… — волк замолчал да поднял глаза на жену. Он облегченно вздохнул. — Хвала Аресу, ты пришла. — Что она опять натворила?! — зашипела волчица. Тур шикнул на неё и стал качать дочь на руках. — Не буди лихо, дура. — он нежно стер с губ Арыси кровь. — Ежели я бы знал, что тут было. — волк кивнул куда-то в сторону. — Сама погляди. Недалече, почти в аршине от них, лежал теленок с разорванной шеей. Арга сначала отступила назад, но потом все же подошла к убитой животине. -Её рук дело? — волчица скривила уста да пнула носком валенок копыто теленка. — Ведана мне рассказывала, что бывают зимы, когда Арыся как с цепи срывается. Раньше она её обережным кругом очерчивала на ночь, чтоб из избы не вышла. Но я-то в этом не сведаю ничего. — Тур гулко вздохнул. — Помню только этот чудной урусский наговор и то он не помогает. Может я, дурак, что не так делаю, а, может, уже не поможет ей ничего. — И что теперь? Нам всю зиму с ней так мучится? — Как полная луна на небе встанет — все должно сойти. — волк поднял голову ввысь. Тонкий бледный серп нагло смеялся над надеждами отца. — Ты знал об этом. И пустил её в наш дом. — с укором молвила волчица. — Где спят наши дети. — Она тоже мое дитя. — твердо сказал Тур. Урусска вздрогнула в его руках, извергая глухой рык. — Можешь идти во вдовий шатер, ежели хочешь, но Арысю я так не оставлю. — А ежели она на волков начнет бросаться? Ежели на тебя полезет? — Арга села на колени пред мужем, глядя тому в очи. — Тебе придется убить её. Али это сделает вожак. Волк крепче прижал к себе девочку. Маленькая, беззащитная. Арыся льнула к нему, даже не ведая сама того. Она искала у отца защиты, как когда-то делала это у матушки. Звериная суть не давала покоя, пугала урусску, топила душу во мраке ворожбы. Без помощи отца она норовит застрять в шкуре зверя до скончания веков. — Покуда я могу стоять крепко на ногах, могу совладать со зверем, могу защитить её… Я буду рядом. — твердо молвил волк. — Арес не дал мне сберечь одно дитя, и я до смерти боюсь потерять ещё одно. Посему буду бороться. А, ведь, без борьбы жизнь волка и вовсе не жизнь. Арга молча глядела на мужа. Была бы её воля — вогнала бы нож в урусское сердце, да и дело с концом. Арыся не их племени, не их веры. Она им чужая. Эта девка принесла в их семью смуту и раздор, распалила старые обиды, встала между родным отцом и мачехой. Кость в горле. — Твоя любовь к ней ослепила тебя. — горько молвила Арга. — Ты слеп и глуп. Из-за неё ты потерял Кир. Наш ребенок был бы жив, не бегай ты на два двора, как собака бесхозная. — её слова полнились горем. — Нынче твоя любовь убьет сына и дочь. Да ты и чужачку не спасешь. — Я даю тебе волю идти во вдовью кибитку. И забрать детей. — волк опустил голову. — Ты слеп и глуп. — покачала головой она. — И я такая же. — усмехнулась волчица. — Могла уйти от тебя уже давно. Но не могу. Люблю дурака. — сняла плат и накрыла им Тура и Арысю. — Муж и жена — из одного кресала искры. Посему я помогу тебе. Тур, не веря в услышанное, взял длань волчицы и нежно сжал в своих перстах. Покуда он грезил об одной, другая была всегда рядом с ним. Она не бросила его ни горе, ни в радости. Скрывала колючие думы, прятала горькие слезы, говорила прямо да честно, ждала от другой. Арга не требовала ласки, не молила обернуться к ней лицом, не кричала вслед проклятья, зная, что он едет к другой. Она любила его. Тихо, мирно, но горячо. И молча стояла подле. Им пришлось просидеть до рассвета, покуда Арыся не затихнет да не заснет. Арга принесла шкуры, чтобы теплее было. И пока Тур качал на руках дочь, волчица в потемках плела крепкие путы. Такими узлами вязали диких коней для объезда. А теперь им придется перед сном связывать Арысю. Вернулись в кибитку с утренним сумраком. А к обеденной Тур захворал. Сидеть на морозе оказалось для старика непосильной ношей. Он слег в бреду и горячке. Дрожал, задыхался, хрипел. Но пред закатом тихо молвил жене. — Сбереги её…***
Пополневшая луна скрылась за снеговыми тучами и степь опустилась во мрак. Огни небольших костерков горели вокруг поселенья. Скот согнали с окраины поближе к шатрам. Коней не стали привязывать — может сбежать успеют. Пятеро волков, кто мог ещё стоять на ногах и держать в руке меч, глядели во все стороны, силясь разглядеть тень ворога, что бьет их животину. Но душегуб не решался приблизиться к вооруженным воинам. Будто в эту ночь он почуял облаву и решил переждать. — Заховался***** где-то, поганец — усмехнулся Яр, отрезая ломоть старой черствой краюхи. Шрам на его ланите изогнулся, продолжая линию оскала. — Но как появиться, так мы его на ножи посадим. — Рано радуешься. — отвечал ему Аян, один из старших волков. — Тебя вон как на охоте медведь подрал. А этот зверь посильнее того будет. Не всякая тварь коня версту протащит. — А сам того же не боишься? — ощерился он. — Смотри, чтобы тебя за версту потом не искали. Аян лишь коротко рыкнул и обернулся на вечернюю сторону. Мороз крепчал. В такое время ни волк, ни лиса, ни мышь носу не покажет. А они сидят здесь да мерзнут как псы подзаборные. Раздался хруст тонкого наста. Волки обернулись, обнажая мечи. Меж шатров плыла две девичьи фигуры. Арга и Арыся. Женщина без оглядки тянула девочку к опустевшей кибитке, где хранили зерно. Её плотные пологи уже какую ночь служили им укрытием от чужих глаз. Там Арга могла спокойно привязать урусску к жерди, оставив так до утра, а самой вернуться к семье. Она надеялась, что Арыся не сбежит. Но тщетно все. Путы дрогнули, девка сорвалась и напала на их верного коня. Теперь Соколик, как ласково его величала урусска, стал вечерней для изголодавшейся стаи. Арга отодвинула полог и пустила падчерицу во мрак кибитки. Дева покорно, наощупь, дошла до жерди и села на хладное, колючее сено. — Вяжи крепче — её тихий голос дрогнул. Арыся не боялась оставаться здесь одной, не боялась боли от пут, что с силой впивались в кожу, не боялась ненароком удушиться али сломать шею о вязь. Она боялась себя. Когда на третью ночь звериных мучений Арга притащила полуживую Арысю сюда в скотьей крови, дева впервые пришла в себя до рассвета. Урусска дрожала и извергала из себя съеденное с такой силой, будто пыталась подавиться насмерть. И пока Арыся силилась отдышаться, Арга оттирала её от сукровицы да рассказывала обо всем. О просьбе Тура, о бесполезном наговоре, о деяниях урусски. И впервые дева ощутила себя зверем. Загнанным зверем. Посаженная с рождения в клети нечеловечья душа никуда от неё не ушла. Она росла вместе с девочкой, полнилась силами, питалась страхами и сомнениями. Была рядом всегда. И брала свое. «Ночь — не людское время» — говорила матушка, когда Арыся упрямилась и не хотела спать. Теперь эти слова полнились иным смыслом. Это было не наставление, а остережение. Ведана знала больше, чем маленькая дочка. Но не успела передать ей эти знания, оставив жить с тяжестью в сердце. — Наутро все кончится. — в тишине раздался потеплевший голос Арги. — До следующей зимы. Волчица напоследок проверила крепкость веревок и вышла за порог. Свет от костров в последний раз лизнул подол урусской юбки да исчез. Арыся хотела крикнуть ей вслед, попросить остаться. Но прекрасно ведала, что мачеха помогает не от большой любви, а по просьбе Тура. Ей никто не поможет просто так. Никто, кроме отца. Но он болен да слаб. А зверь все ещё пышет в груди. Он все ещё там, где бьется под Велесовой печатью сердце. И вспомнив об обереге, Арыся снова решила попытать удачу. Чтобы коротать бессонные ночи пред колдовским забвением, она молилась Велесу. Не ведая, слышит он её али нет. Но веря, что это хоть как-то, но облегчит участь. — Милостивый Властитель…даруй покой душе той…что ты дал мне от рождения… — её шепот прерывался. Голос перебивал хрип. Тупая боль сдавила руки от персов до плеч. — Прошу…будь милостив к своей слуге…будь добр к непровинившейся… Так, за молитвами, Арысю склонил сон. Спокойный. Ей снился яблоневый сад. Такой густой и полноплодный, что урусска не ведала, где такая красота растет. Мягкая тень стелилась по зеленой траве, искры лучей падали сквозь изумрудную листву. Арыся подняла взгляд на ветви, где сидели два сизых голубя. Птицы взмахнули крылами да взлетели в далекую высь. На восток. Где золотились купала белых каменных теремов. — Далече ходила? — Яр крепко сжал волчицу за локоть. Арга постаралась вывернуться, но он держал крепко. — Не твоего ума дело. — зашипела она аки змея. — Ежели мне не привиделось, с тобой чужачка плелась. — волк глянул на кибитку. Он без слов потянул сестру за собой, намереваясь заглянуть за полог. — Тебе на карауле стоять надобно, а не в бабьи дела лезть. — она начала упираться ногами, тащить его назад. — Анагасту это не по нраву будет. Но Яр не слушал. Он поднялся по ступеням к порогу и прислушался. Тихо. Слишком тихо. Ни вдоха, ни выдоха. Будто и нет там никого. Тогда куда подевалась девка? Волк одним рывком задернул полог. Арга успела отшатнуться, когда Яр повалился наземь. Золотая шкурка блеснула на свете огня. Изогнутые когти впились волку в спину. Яр не смог дотянуться до меча, но Аян успел подбежать и спугнуть зверя лезвием плашмя. Не волк и не кот. Большой. Глаза как золотые блюдца. Уши — что беличьи. Яр вскочил на ноги и обнажил копис. Зверь утробно рыкнул, сбрасывая со спины ошметки веревок, да прыгнул в спасительный сумрак. Волк схватил ветку из костра, отправляясь следом. — Оставь его! Пусть уходит! — услышал он крик сестры. Но нет. Этот зверь и его поимка станут ещё одним делом на путь к месту вожака. Он докажет стае, что способен защитить их и их скот. Он силен, ловок, умен. Он достоин вести за собой волков к лучшей жизни. — Где ты? Покажись, тварь! — крикнул он во мрак. Кольцо света стало сужаться, будто боялось того, кого скрывает ночь. — Трус! Одним ударом его сбили с ног. Ветка упала в снег, и тьма поглотила волка. Но ему не впервой. Воина учили охотиться в ночи. И он знает, как зверь сможет выдать себя. Яр достал ещё и нож. Ежели копис выбьет, то он просто вспорет ему брюхо лезвием. Но тварь не спешила нападать. Она ходила где-то рядом. Глядела на него своими большими очами. Скалилась. Короткий рык. Волк сам нападает, наваливаясь всем телом на ворога. Острые зубы впиваются ему в руку с ножом, норовя достать до кости. От боли персты разжимают рукоять. Но Яр тоже не остается в долгу. Он с размаху бьет зверя по морде навершием кописа. Тот валится наземь. На длани остается тягучая сукровица. — На ремни пущу! — Яр хватает тварь. Но та оказывается легче, чем он думал. И не брыкается. Весит аки мешок пустой. Волк встряхивает зверя, но тот, кажется, обмер. Он бросил его в снег и отошел, чувствуя, как голова идет кругом, а в ушах стоит звон. На шум борьбы прибежали остальные дозорные во главе с шаманом. Они бежали с мечами наголо и с огнем. На свету Яр узрел лежащую в снегу урусску. Сукровица покрывала всю рубаху и лицо. Персты сжимались, будто она пыталась найти опору, но той не было. Она одна. Её поймали. — Жив? — спросил шаман у Яра. Тот только кивнул, глядя на дрожащую чужачку. — Что делать будем, Анагаст? — Вяжите. — он кинул остатки хомута, который урусска не смогла оборвать.***
Тугие веревки сжимали запястья. Хомут душил тонкую шею. А мороз пробирал до костей. Тонкая рубаха не спасала деву от зимы. Арыся очнулась от тяжелого удара под дых. Она хотела согнуться, но волки, что держали её за веревки, не дали ей этого сделать. Дева открыла очи. Пред ней высился Анагаст. — Скалишься, звереныш? — грозно спросил старик. В одной руке он до хруста сжимал посох, а в другой — плеть. Густая тень идола падала на неё. А за кругом камней стояла стая. Арыся обвела их взглядом, боясь увидеть среди них отца. Но ни Тура, ни Арги с детьми не было. — Зачем скотину убивала? — Не в мой воле то было — прохрипела дева. Хомут будто кто-то сильнее натянул, не давая и слова молвить. — А в чьей же тогда? — он опустил руку в складки своего плаща и достал Велесову печать. — Может в его? Арыся сглотнула. Сердце пропустило удар и зашлось в бешенном танце. Она не знала, что ответить. — Тебя ждет равное по цене наказание. — старик кинул печать наземь и повернулся к стае. — На нашей земле нет чужой Воли! Есть только Воля Ареса! И это Закон степи! Но эта чужачка нарушила его! Она поклонялась чужим Богам, рядилась в звериную шкуру и вырезала наш скот! — Анагаст бросил плеть перед волками. — За свои деяния она ответит перед каждым! Волки поклонились и первый из них вышел вперед. Он поднял плеть. Арыся не видела его лица, но запомнила с каким свистом острая боль разразилась на её спине. Из глаз летели искры. Хлесткой, звонкой трелью пел хлыст над её головой. А волки все подходили и подходили. Они обессилили от хвори и голода, от страха пред неведомым душителем скота. Но силу им давал гнев. Она это чуяла. Один. Ещё один. Невыносимы были передышки, когда хлыст шел из рук в руки. Тогда спина наливалась острой болью, что застилала разум. Она звенела в голове. Арыся мечтала провалится во тьму, но свист давал опомниться за миг до нового удара. Что-то капнуло с плети на её лицо. Это кровь. Её кровь. К тому мигу она не чувствовала своей спины. Она не чувствовала даже холода. Ничего. Только свист. Арыся не видела их лиц. Но на Яра дева все же взглянула. Потому что он бил последним. И опосля первого удара не отошел. Волк оскалился, завидев, что дева подняла на его взгляд. Второй и третий. Он дает ей передышку. Яр хочет, чтобы она испила эту боль сполна. Арыся видит окровавленную перевязь на его руке. Эта не равная цена за содеянное. Он хочет больше. Четвертый и пятый. Анагаст не спешит его останавливать. Шестой и седьмой. Шаман молчит. Все молчат. Восьмой и девятый. Арыся не выдерживает. Дева подается вперед, пытаясь выбраться, но веревки сильнее тянут её назад. Она кричит, будто её глас разорвет путы. Десять! Плеть рассекла переносицу и губу. Теперь Яр доволен. Хлыст упал ей под ноги. Из-за марева перед очами дева не видела ничего, окромя белой пелены снега. — Рано или поздно… Арес исполнит свою волю… И твоя кровь теперь на алтаре… — гулким громом разнесся глас шамана в девичьей голове.***
Её посадили в клетку аки медведя. Не дали ни еды, ни воды. Даже азям не кинули. Бросили. Но она ведь такая же как они. Зверь… да, зверь. Как горько и тошно принимать это. Столько лет жить в сладком неведении и прозреть в один миг. Уж лучше бы её ослепила эта правда. Лучше так, чем жить в звериной шкуре…среди зверей? Но она такая же как они. Почему волки не помогли ей? Да, она убивала их скот. Только они же убивали её сородичей. Арыся повернулась на бок. Рубаха примерзла к спине и тугие раны загорелись болью. Дева зашипела. Из глаз хлынули слезы. Тот, что хуже видел из-за удара, стал терзаться. Дева обвила дланями плечи и ощутила тяжесть на груди. Велесова печать ярлыком раба висела на тонкой шее. Арыся рывком сорвала её с себя, глядя на узор медвежьей лапы. Он обещал её оберегать и защищать. Но стоило показаться стае ощерившихся волков, как грозный зверь убежал, поджав хвост. Он просто бросил ненужную сироту на произвол судьбы. Он дал ей две души, забыв примирить одну с другой. Она молилась Ему, а Он…похоже, что не слышал. Урусска с размаху бросила печать в прутья, но та отскочила да вернулась ей под руки. Дева взревела. В голос. Громко и горько. Боль разлилась по душе горячим потомком. Нет хуже на свете казни, как терять веру. В родного человека, в Закон, в правду, в себя. Осколки спокойной и мирной жизни смел бесчеловечный ветер жестокой степи. Он иссушил её. И теперь она осталась одна. Маленькая девочка. Без рода, без племени, без Бога. Она потеряла все. Она отказалась от всего. Потому что так будет легче. Меньше боли и потерь, ежели не привязываться к кому-то или к чему-то. Легче просто не любить. — Ни ты мне не нужен, ни я тебе не нужна — шептала она. — Отпусти меня. Я просто хочу покоя… — Будет тебе покой. — молвила Арга. Волчица опустилась у клетки и простерла руки через прутья. Она держала азям. — Хладно нынче. Арыся молча взяла вещь и накрылась ею. Стало теплее. — Отец знает? — Да. И ему стало ещё хуже. — А ты чего не пришла? Могла бы вызвериться за все мучения. — Арыся шмыгнула носом. Впору разреветься. Но с сего дня дева решила не казать миру своих мучений. Нужно запереть слезы на семь засовов и жить дальше. Как бы жестока да страшна не была эта жизнь. Арга покачала головой и протянула следом кусок зажаренной конины. — Я обещала твоему отцу сберечь тебя. — волчица отломила кусочек мяса, дав его Арысе. Дева послушно стала жевать тугую жилку. — Почем со мной мучиться? Бросила бы меня — прохрипела урусска. Есть было невмоготу. Лицо саднило. — Кому станет легче от твоей смерти? — спокойно вопрошала волчица. Она покачала головой, смотря на потускневший серый взор. Так ломается крепкая воля. Тихо и мирно. Но от этого лишь сильнее рвется душа человеческая. Сокрытая от других, она истекает последними силами и человек погибает от тоски. Арыся молчала. Ей не хотелось думать об этом. Просто уснуть. Закрыть глаза и провалиться в спасительный сон. Попасть в тот теплый, прекрасный сад. — Важно знать не то, каким ты родился, а каким ты умрешь — молвила Арга. Её теплая длань упала на спутавшиеся волосы урусски и нежно погладила их. Но золото её глаз оставалось таким же холодным и сухим. — Живи, пока живется. А дороги сами приведут тебя к нужному порогу. — Теперь моя судьба в воле Ареса. Он всегда добивается того, чего хочет. Здесь его власть. — прошептала урусска. Слова шамана и жертва, которую должна была когда-то заплатить её мать, не выходили из дум Арыси. Круг замкнулся. Её кровь пролилась на алтарь. — Боги дают нам лишь свет, чтобы увидеть землю. Тропу же мы прокладываем сами. — волчица глянула на медвежий оберег. — Вожак может все ещё изменить. — Не в Богах дело… — …а в нас самих.