А на праздник Купала́ Девка с парнем пропала́. А скажи ты девица, Чьего Роду Племени? *
Давным-давно на левом берегу Дона лежала Беловежская крепость**. Несколько лет тому назад у хазар её отвоевал ныне покойный Святослав. Ох, и жаркая сеча была тогда. Много народу полегло, что казалось не с первыми дождями сойдет кровь с полей. Но время шло, люди приходили на отвоеванные земли, ставили городища, селились в новых избах. И так, под руку правления сотника Всеволода попали места на Доне, на Ягре, и в далекой степи на юге. Правителем он был неплохим, но вечно занятым не тем, чем хотелось бы народу. То войну с хазарами затеет, то поведет свою дружину на подмогу князю Киевскому (а как тут отказать-то?), то устроит набеги на тюркские приграничные полки. И так война довела до того, что селенья стали беднеть, голодать, а люди пошли на поклон Тмутараканскому владыке, что, судя по молве, слышал глас народа и великодушно брал деревни под свое крыло. Есений, деревенский староста, уже как год ходил туда-сюда от родного селенья на Ягре и до Белой Вежи. Мужик он был не молодой, но та беда, что нависла над их краем, заставила его позабыть о здравии, да продолжать свой нелегкий труд. Деревня на Ягре стояла почти у самых границ Всеволодовой вотчины, и привлекала злой глаз печенегов. Степняки уже совершали набеги на беззащитное поселение, разрушили частокол, пожгли избы, выкрали несколько женщин и мужей, забрали всю пушнину с дубленой кожей, увели коней и коров. Тогда Есению пришлось тяжко — напали-то, проклятые, осенью, и всю зиму людям пришлось искать убежище в соседних деревнях. А уж летом, отстроили заново дома, поставили забор покрепче, да, вот, не спасет это от беды. Тут пару добрых молодцев бы из дружины. И как раз с таким прошением приехал намедни Есений в Белую Вежу. Старик слез со своей верной кобылки, поправил пояс добротного армяка***, и повел животину под уздцы по заснеженным улицам крепости. Белые каменные стены почти сливались с высокими сугробами. Зима нынче лютовала и снега намело так, что ежели староста поехал на телеге, то застрял бы посередь дороги. А так, на молодой лошадке, он наскоро добрался за две ночи до града. Улицы здесь были широкие, что и трое саней проедет. Избы деревянные, терема — каменные. Народу только жило не очень уж много. В крепости осели дружинники с семьями да ремесленники. Купцы сюда захаживать не хотели, ведь торг был не тот, а сотник самолично выгонял степняков из этих мест. Да и неспокойно как-то на здешних дорогах. Главным местом Белой Вежи была каменная башня. На самом её верху заседал Всеволод, решая дела государственные. У входа в башню стояли сторожа. — Доброго дня, служивые — Есений достал из-за ворота армяка берестяную грамоту с дозволением на разговор со Всеволодом. — Откуда к нам старик? — спросил один из сторожей, покуда другой проверял что же написано в грамоте. — Да, вот, с Ягры приехал. Ох, неспокойно у нас там, ребята — вздохнул Есений. — Были бы мои годы, может и дал бы отпор степной погани, а теперь-то что. Стар я стал и немощен. — вояка оглядел пришлого старика. Да, ростом не велик, зато чувствовалась бывалая косая сажень в плечах. У этого «немощного» на поясе меч булатный висел, а к седлу приторочен длинный добрый лук. Седые кудри да морщинистые щеки выдавали сколько в самом деле Есению лет. Но глаза-то! Глаза его до сих пор не утратили молодецкого блеска и задора. — А может вы ко мне на службу пойдете? Я вам избу крепкую выстрою. Будете с женами жить, деток растить да охранять от недругов мою деревню. — Э, не, отец — ответил второй сторож. — Нас и здесь неплохо кормят. А ты проходи. Все с грамотой ладно. Есений зашел под свод башни. Внутри было холодно, как и снаружи. Наверх вела винтовая лестница, освещенная восковыми свечами. Староста дошел до её конца, где ступени упирались в дубовую дверь. Есений взял в руки кольцо, прибитое к створке, и постучал пару раз. Изнутри послышались шаги да голоса. Дверь отворилась, и Есений встретился лицом к лицу с неведомым ему доселе человеком. Высокий, смуглый, рыжий. Глаза у чужака златые аки у зверя какого. Весь он был одет в кожу да меха, а на поясе носил копис. Чужак отшатнулся от Есения, пропуская того внутрь комнаты, а сам пошел вниз. — Заходи, заходи, старик. Как жизнь? — молвил Всеволод, пока деревенский староста провожал взглядом ушедшего гостя. — Да, потихоньку все — Есений оглядел сотника. Тот сидел за дубовым столом и под одной единственной свечой читал грамоты какие-то да книги диковинные. Всеволод был молод. Темные кудри он забирал крепким очельем, носил всегда богатый азям и пушнину. Ни жены, ни детей у сотника не было, но местные поговаривали, что когда-то Всеволод ходил свататься к дочери хазарского кагана. Но служба Киевскому князю заставила молодецкую удаль повернуть силы в русло войны, а не любовных дел. — Я к вам с прошением все тем же хожу. Дайте двух добрых молодцев деревню защитить. Да хотя бы тех, что у дверей башни стоят. Ребята крепкие, обученные. — Я бы рад… — начал сотник. — Да скоро поход на хазар, и мне в дружине все нужны. — Опять — покачал головой мужик. — Сколько ж можно, Всеволод Ростиславович? Только летом мы их прогнали, и все заново начинать. — А что я могу поделать? — не отрываясь от грамоты спросил мужчина. — Враг не дремлет. — И что ж мне делать? — Ты старик опытный да мудрый. Придумай что-нибудь эдакое, чтоб печенегов отвадить — Всеволод поднял взгляд на Есения. — Ступай. — Доброго здравия вам, Всеволод Ростиславович — деревенский староста постоял-постоял, поклонился, развернулся и пошел. Обратно путь по лестнице давался тяжелее. Старик останавливался подышать, обдумать сказанное сотником. Да, не поможет ему Всеволод. Только зря потратил Есений свое драгоценное время. Мужик вышел из башни, взял за поводья свою лошадку, попрощался со служивыми и побрел к воротам Белой Вежи. А там, снова дорога домой, где, может быть, печенеги уже успели сжечь все селенье до угольков. Вот так Есений шел по улицам, смотрел по сторонам. И тут на его глаза попалась лавка кузнеца. Решил мужик зайти да товар посмотреть. Аль что приглянется? У Есения две старшие дочки уже замуж выданы, а младшенькая все нет да нет. Надобно ей обруч венчальный купить, чтоб в приданное пошло. Есений потоптался у порога, стряхнул с валенок снег и вошел в лавку. Жар тут же обдал ледяные щеки мужчины. — А какая-нибудь работа у вас тут есть? — рядом с кузнецом стоял тот самый чужак, которого Есений видел в башне сотника. — Знаешь что, степняк? Иди-ка ты подобру-поздорову. У нас таких в крепости не жалуют — ответил ему кузнец. — А если хочешь меч кому свой продать, то лучше в Переяславль аль в Киев иди. Там такие вояки нужнее. Чужак хотел ещё что-то молвить, но, видя, что слушать его здесь не станут, решил уйти. Он снова кинул свой золотой взгляд на старика, и скрылся снаружи. Есений даже и забыл, что хотел что-то купить в лавке — тут же выскочил за степняком. — Стой! Погоди! — оклик старосты, казалось, услышала вся улица. — Есть мне тебе работа! Степняк остановился, повернулся. — Сажать репу по огородам я не стану — оскалился он. — И коров пасти тоже. Мне для меча работу бы найти. — Есть! Есть такая! — закивал Есений. — Мне такие добрые молодцы как ты нужны. От печенегов будешь мою деревню защищать, а я тебе избу поставлю, конюшню выстрою. Деревня у нас не бедная, но и не богатая. Чем смогу, заплачу. — Зерном не богат, хозяин? — степняк прищурился. — Богат. Еще как богат! Сколько мешков нужно — дам, но что б мои люди не нуждались. — Есений уже видел по улыбке мужчины, что тот согласен на такой уговор. — Ну, по рукам, милок? — По рукам — степняк пожал жилистую ладонь старосты. — А как тебя звать-то? Чьего племени будешь? — Величай меня Тур. Из волков Ареса я. — Да, на волка ты меньше всего похож — Есений смерил взглядом молодого скифа. — Но мне что зверь, что человек — все одно. Главное — ты работай у меня исправно .***
Белая пелена накрыла все поля, леса и берега Ягры. Из невысокой башенки терема виднелись все просторы, что окружали родную деревню Есения. Здесь староста доживал свой век, растил двух старших дочерей, здесь же родилась его младшенькая — Ведана. С детства она была девочкой непослушной, своевольной, и как бы няньки не ругались на неё, а подавить её вольный дух так никто и не смог. Окромя старшей сестры Жданы. «Сестра с сестрою, как река с водою» — говорила про них матушка Любослава. За Жданой младшенькая везде ходила как гусенок за гусыней. Среднюю же сестру, Раду, Ведана терпеть не могла — уж больно скверна на характер да ябеда жуткая. Любослава же всех дочерей поровну любила, хотя из-за своей хвори не могла нянчиться с ними все детство. Есений в детях души не чаял — хотят сарафаны, то тут как тут все будет, хотят кичку**** жемчужную, так пожалуйста. И всегда-то в их тереме все было ладно да складно. Только последнюю зиму тихо совсем стало. Ждана и Рада к мужьям уехали из отчего дома, а без сестер младшая совсем скисла. Сидит у окна и знай себе, вышивает. — Что ты, светик мой, не весел? Что ж ты голову повесил? — в комнату тихонько зашла Любослава, застав дочь сидящей у окна. В руках Веданы лежала нетронутая вышивка, а сама девица глядела сквозь слюдяное оконце на пустую дорогу за частоколом. — Тоскливо мне, матушка. Ох, тоскливо что-то… — вздохнула она, двигаясь на край скамьи. Мать подсела к дочери, смотря на работу в её руках. — Без Жданы не так весело вышивать… — грустно улыбнулась Любослава. — Понимаю. Я тоже тоскую по ним. А скоро и ты покинешь наш дом. И буду я здесь сидеть одна-одинешенька. И буду я смотреть на пустынную околицу да ждать возвращение своих соловушек. — Не говори так, матушка. Никуда я от вас уезжать не собираюсь — Ведана не хотела смотреть на мать, ведь знала, что та увидит её намокшие глаза. Любослава ничего отвечать не собиралась. Она и без того знала, что не хочется её вольной голубушке в новую семью. Но что поделать, ежели сыскался жених и летом будет свадьба. Да и негоже Ведане уже семнадцать лет в девках ходить. К ней кто только не сватался — и из соседних деревень, и из родного селенья. Все молодцы как на подбор — кого хочешь выбирай. А только не по нраву они были молодой красавице. Дева от женихов нос воротила да так ловко отваживала удалых молодцев, что те в тот же день уезжали домой. — Едет!!! — Ведана вскочила со скамьи, и выбежала из комнаты. Мать даже не успела крикнуть ей, чтобы та надела азям. Так и побежала девка в одном сарафане да по белому снегу. — Батюшка! — Ведана кинулась отцу на шею, целуя родного в щеки. Как она боялась за него, когда старик один уезжал куда-то, а тем паче по безлюдной околице. Но он здесь, живехонький. — Ох, соловушка моя! Голубка ты наша! — а старик нарадоваться не мог, что его так встречают дома. Ведана отпрянула от отца, осмотрела его, да только сейчас заметила, что родитель приехал не один. Во дворе стояла чужая лошадь, а её хозяин деве был не знаком. Да и вообще, мужчина не был похож на уруссов. Весь в мехах и коже, с оружием на поясе. В его рыжих волосах были голубиные перья, а на груди висели бусы из клыков какого-то зверя. — Ой, батюшка, а кто это с тобой? — Ведана без стеснения разглядывала гостя. — Работник мой. Тур. Он нас всех от печенегов защитит. — облегченно улыбнулся староста — А что это ты в одном сарафане?! Так и замерзнуть можно! Быстро в терем, проказница! — шутливо пригрозил Есений дочери. Ведана рассмеялась, перебросила свои тугие светлые косы на спину, и побежала на крыльцо. Она, как и отец, была не высока, в меру стройна и круглолица. Молочные щеки алели от мороза, а в больших серых глазах плясали неведомые, дикие огоньки. Тур невольно залюбовался девой, но тут же себя отдернул. Ведана же приметила как хмурый воин глядел на неё, и шире улыбнулась, скрываясь в полумраке дома.***
И стало с тех пор в деревне тихо да мирно. Люди перестали бояться выходить ночью на улицу, отпала нужда ставить караул, а в здешние леса повадились охотники. Ко времени последней бури от печенегов не осталось ни слуху, ни духу, будто не было их и вовсе. А все то благодаря искусному воину Туру, который помог избавить несчастных людей от напасти. Поначалу народ не доверял пришлому батраку*****, но мужик он был скрытный да молчаливый, в чужую жизнь не лез, выполнял работу исправно, прося за неё всего-то пару мешков пшена. А жил волк на самой окарине села в недостроенной избе. Есений предлагал ему хороший и добротный дом недалеко от своего терема, но Тур вежливо отказался. И эта избенка была не плоха — стены и пол есть, дверь с печкой имеется. Только вот с приходом холодов рабочие не успели запасти сена для крыши, от чего зимой внутрь дома намело снега. Тур крышу еловыми лапами покрыл, снег вычистил и стал жить. Как волк избавился от печенегов никто в деревне так доселе и не знает. Батрак попросил у старосты побольше стрел железных, коня крепкого, веревок, ножей и, напоследок, выпросил у лодочника пару банок смолы. Уехал Тур с закатом. Всю ночь пропадал он где-то, а к полудню воротился весь в сукровице и с целой охапкой окровавленных палашей******. Местные сторожа поговаривали, что за Ягрой, где обычно вился дым от лагерей печенегов, в ту ночь они видели, как сверкало пламя и слышались далекие крики. Есений диву давался и не мог нарадоваться, смотря на груду палашей у своего крыльца. Сгинула погань, перебили их всех, да больше никто не сунется деревню жечь. В тот же день староста наказал отделить в амбаре для волка три мешка зерна, и столько репы, сколько поместится в корыто. Но работа батрака на том не закончилась. Туру ещё предстояло отстоять свой честный караул и проследить, чтобы степняки не воротились с подмогой. А ежели воротятся, то прогнать их. Волк сказал Есению, что ему надобно бы поехать к родным да отвезти зерно с репой. Но староста был непреклонен, предложив Туру отправится на родную сторону в Масленицу, а после вернуться в деревню и дослужить свой срок да получить ещё сверху зерна, репы и вяленой рыбы. На том и порешили.***
Стояла тихая, безлунная ночь. Дикая пурга металась из стороны в сторону, неся вихри снега меж дворов. Ненастье лютовало и выло многоголосьем ветра, стараясь скрыть что-то в дебрях берега реки. Непроглядный мрак струился меж домов и лился за частокол. Ни в одной избе не горел свет. Все, будто оставили свои дома, узнав о буре. Ведана украдкой, в полной темноте, ступала по ступеням вниз. Дева шла тихо и, чуть заслышав какой-то шорох, останавливалась да прислушивалась — не идет ли кто? Одной рукой она держала подол совей длинной рубахи, в которой несла горсть сушеных яблок и маленькие вязанные рукавички. Дева протянула длань вперед, нащупала маленькую низенькую дверку и толкнула её вперед. То был вход в клеть*******. Ведана зашла под сени кладовой, оставив за порогом свои лапти, да прошептала: — Домовой дедушка, обернись и покажись. Есть у меня угощение да к тебе прошение — она тихо опустилась на пол, устланный сеном, рассыпая свои подарки. Вдруг, в полной тишине, что-то зашуршало, заохало, завертелось в той стороне, где корыто стояло. Дева смирно сидела на месте, будто и вовсе не боялась. Да и чего тут бояться-то? Ведана с детства знала, что не обидит её домовой, ежели она к нему с уважением обратится, ежели сор по дому не будет разводить и исправно свой труд выполнять. Вот и сейчас хозяин их терема был доволен тем, что она пришла, да ещё не с пустыми руками. Во мраке сверкнули два огромных златых глаза как у кошки. Но такого зверя у них отродясь в доме не водилось, да и глаза те уж слишком ярко сверкали, будто две свечи стояли. — Хозяин ты наш, скажи, будет ли беда? Придут ли печенеги ещё по наши головы? — вопрошала дева, смотря как блещут огромные очи во тьме. Под самым потолком клети было маленькое слюдяное окошко, куда в тот же миг постучали. Домовой запричитал да завыл тихо-тихо. Начал из кадок сыпать рожь на пол и тут же сметать её под порог.******** — Ох, как же так? А батрак наш? Неужто он не выполнил поручение отца и обманул нас? — в думах дева уже прокляла тот день, когда родитель доверился этому степняку. Но на то домовой смолчал. Он схватил мохнатой лапкой свои угощения и выпрыгнул за дверь, уронив что-то с грохотом на пол. Ведана обернулась назад, но и за порогом уже никого не было. Дева взяла свои лапти, вышла из клети, да перед тем, как запереть дверь, хотела посмотреть, что же такого домовой уронил на пол. Но тьма будто нарочно укрывала от нее. — Ладно, завтра взгляну — вздохнула опечаленная этим Ведана и затворила дверь. Наутро в клети заглянет Есений, чтобы проверить — что это гремело в ночи. И старик ничего эдакого не увидит, окромя старой зыбки*********, лежащей посреди кладовой.***
Солнце грело сугробы, силясь растопить снег и дать дорогу весне. Уж совсем скоро начнется долгожданный ледоход**********, Ягра задышит полной грудью, она расправит свои берега зеленотравьем. Тогда наступит долгожданная весна. Для Тура пришел срок воротиться на родную сторону. В стае его, наверное, уже заждались. А может уже и нет никакой стаи? Может умерли все до единого в холодную и голодную зиму? Некому будет встречать волка. И останется он тогда один в своем роде, и пойдет по белому свету неприкаянным. Тур нахмурился и протряс головой. Нет, ежели о плохом думать, то оно и случится. Сейчас надобно скорее добраться до дома, привезти зерно, а потом воротится к Есению. Скиф подпер дверь избы бревном, закрыл ставни во всех окнах, чтобы ни зверям, ни люду не было повадно лезть в сруб. Он взял свои два мешка зерна и репы, относя их к лошадке. Своего старого коня волк ни на какую урусскую кобылу не стал менять. С этим зверем у него пол жизни прошло, а с новой животиной он даже знаком не будет. Старый друг лучше новых двух, так говорят люди? — Поедем мы с тобой, мой сокол, в родные степи. Побудешь ты на любимом просторе — улыбнулся волк, гладя коня по крутому крупу. Услышав от друга довольное ржание, Тур вскочил в седло и дернул поводьями. Он решил проехать по главной дороге в селенье да посмотреть, как местные готовятся к своему чудному празднику. Мужики снимали со старых телег добротные колеса, бабы пекли что-то в избах да помогали ребятне наряжать огромное соломенное чучело. Волку было не понять, почему люди так радуются весне. Одно дело зверю — первая охота и новая добыча. Но ведь не все уруссы охотники, а других радостей в таянии снегов Тур не видел. — Стой!!! — волк так засмотрелся на толпящихся у чучела детей, что не сразу заметил девку. Эта дуреха выбежала на середину дороги и чуть ли не попала под копыта коня. Благо зверь был умный и спокойный, да на бабьи выходки не стал вставать на дыбы, а лишь возмущенно заржал, попятившись назад. — Да куда же ты?! — закричал на неё скиф. — А если б задавил?! Совсем…?! — когда он увидел, что этой самой дурехой была дочка старосты, то тут же все слова и проглотил. — А ты по-другому не слышишь! — огрызнулась Ведана, сетуя на то, что все это время кричала ему вслед. — Слезай с коня. Никуда ты не поедешь — дева схватила уздцы. — Это ещё почему? — помрачнел Тур. — А потому что обманул ты нас, степняк. Не убил ты печенегов — на слова урусски весь люд, что стоял поодаль стал оборачиваться на скифа. — И кто такие слухи распускает? — волк обвел грозным взглядом всех наблюдателей. — Ох, не отводи мне глаза, степняк — ещё пуще распалилась дева. Аж щеки заалели. — Вернется погань печенежская и спалит наши избы дотла. — Да кто тебе такое сказал? Аль ты белены объелась? — Тур слез с коня, смотря на маленькую урусску как сосна на березку. Ему даже стало смешно, что такая малявка ему ещё такое говорит. От этого взгляд волка сделался мягче, а весь гнев куда-то ушел. — Я знаю и все тут! — Ведана не растерялась. — А ты сейчас же пойдешь к отцу и расскажешь правду! — она схватила воина за руку, но даже сдвинуться с места не смогла. — Есений мне верит. И больше правды, чем груда окровавленных палашей — нет — спокойно ответил волк. Ведана замолкла, смотря прямо в златые очи волка. Они не были большими как у Хозяина дома, не светились огнем свечи, но от них по девичьему телу вмиг разлилось тепло. Урусска поспешила отвести взгляд да призадуматься. Неужто домовой соврал аль она что не так поняла? Нет, быть такого не может! Хозяин дома плакал и стучался в окно, сыпал и мел рожь, значит, быть беде. — Тогда… — Ведана крепче сжала широкое запястье воина. — Ты отведешь меня на место бойни. Мне в твоих палашах правды нет, а вот как я увижу печенежьи тела, так поверю. — А ежели я откажусь? — оскалился Тур. — А ежели не пойдешь, то вовек не узнаешь, как своих людей без меча прокормить.***
— Так откуда ты взяла, что я твоего отца обманул? — спросил волк, ведя коня вдоль берега Ягры. Ещё осенью печенеги сломали старый мост через реку, чтобы отрезать селенье от соседей. Недругов прогнали, а вот новую переправу ставить начнут только после полного ледохода или к Ярилову дню. Потому Туру пришлось искать место, где лед покрепче да потолще, чтоб выдержал коня с наездниками. Ведана будто вовсе его и не услышала. Сидит спереди да вокруг все поглядывает. Скиф про себя усмехнулся. Неужто она, живет в этих краях с самого рождения, и не видела то, как скована льдом река, как лежит снег на её берегах, как на солнце искрится белый платок зимы? — Ежели это тайна какая, то я не выдам. Хоть на мече поклянусь. — решил попытать снова счастье Тур. Урусска опустила голову вниз и горько вздохнула. -Ты всё равно не поверишь. — А вдруг поверю? — волк наклонился к её плечу, заглядывая в лицо. Девичьи губы сомкнуты в тугую нить, ресницы мелко дрожат, а брови то и дело хмурятся. — Мне родители не верят, а ты то уж … — она в сердцах махнула рукой и повернулась, встречаясь с золотом глаз. Но Ведана не растерялась и не зарделась, как подобает девице, а лишь звонко рассмеялась, мягко отталкивая волка по щеке. — Ты же степняк, и тебе наша жизнь неведома. — Зря ты так. — улыбнулся Тур. — Рубаха черненька, да совесть беленька. Так Есений про меня селянам сказал? — Ну, так … — кивнула Ведана. — А правда никому не скажешь? — Клянусь. — Не знаю дар это или несчастье, но дано мне видеть то, что обычному глазу неприметно. Вот, все говорят о Хозяине нашего терема, гостинцы ему за печкой оставляют, варежки под ступеньки кладут, камушки всякие. Да никто его толком и не видел. Может слышали, может примечали, как падают в клети горшки или средь ночи отворяются ставни. А вот я его разглядела. — дева крепче вцепилась в седло, когда волк повернул лошадь на лед, но тут же ощутила его крепкую руку на поясе. — И какой он? — без тени усмешки в голосе спросил Тур. — Ростом невысок, как с лапоток. Борода долга, глаза златые, а руки все время в саже. Но домовой дедушка очень уж любит ходить по терему в шкуре большого черного кота. А таких зверей у нас отродясь не водилось. — урусска замолчала, а потом молвила. — Я и отцу, и матушке о нем когда-то давно говорила. Да только пусто все это. Родители покачали головой и сказали, что не пристало мне о таком думать. Не женское, мол, это дело. Такое видеть могут только великие волхвы или ведуны. А я все только придумываю, наслушавшись нянькиных сказок. — Я тебе верю. Ведана замерла. — Если мой Бог живет средь стаи, то почему же Хозяину дома не жить в вашем тереме? Наш шаман, мудрый волк, всегда говорил, что есть в мире сила неподвластная никому. Именно она ведет человека аль зверя от первого крика к последнему вздоху. Та сила берет себе разную форму, селится в разных местах и совершает разные деяния, а все ради того, чтоб человек жил да постигал мудрость — дева слушала волка как завороженная. Вот, вроде простой степняк — ни читать, ни писать не умеет, а знает поболее многих ученых мужей. — Пррр! Тур дернул поводья, и конь встал посреди небольшой лесной опушки. Повсюду здесь высились небольшие сугробы, из которых торчали колья печенежских знамен. — И где…? — спросила дева, но тут же запнулась, увидев, как из-под снега выглядывает черная, покрытая инеем, окровавленная рука, что сжалась на дуге лука. — Вот здесь я их и выследил. Стояли лагерем так, чтобы идти в набег не по сломанному мосту, а через крепкий лед — Тур слез с коня, а потом помог и Ведане спуститься. — И сколько их здесь лежит? — урусска опасливо взглянула себе под ноги. Вдруг она стоит на ком-то? — Сорок. А может и больше — пожал плечами степняк и вынул из ножен копис. — Ежели не веришь, что это печенеги, то могу достать одного из-под снега. Полюбуешься. — Нет! — вскрикнула дева. Она тут же прыгнула ближе к Туру, хватая его за руку с оружием. — Верю! Теперь верю! — То-то же — усмехнулся волк. Он спрятал клинок и был готов уже уезжать отсюда, как вдруг почуял запах гари. Скиф вскинул голову вверх, принюхиваясь к воздуху аки зверь. И правда, костром тянет. — Что такое? — Ведана завертела головой. — Где-то что-то горит — прищурился Тур. — Недалеко. — Там! Смотри! — дева дернула воина за руку и указала ему на тот берег реки, где шла дорога на их поселение. На том месте, где река делала свой поворот, обрезая землю крутым обрывом, далеко за грядой леса, вились столбы дыма. Их было несколько, как будто от нескольких костров разом. Но, матерь Макошь, дым шел по лесу! Как живой! И без огня! Да и какой пожар зимой?! — На коня, живо! — крикнул волк, хватая деву.***
Они мчались быстрее ветра. Конь бежал сквозь снег, словно ладья по волнам. Его копыта вздымали сугробы, из носа валил пар, а он все бежал и бежал. Тур старался не загнать друга до смерти, но и успеть вовремя вернуться в селенье. Хоть печенеги далеко, да они запросто могут налететь подобно буре. Ведана старалась не выпасть из седла. Сердце девы заходилось в бешенной пляске. А ведь Хозяин знал, что так и будет! Не зря дева тогда его послушалась. Иначе случилась бы беда. Вот уже близко селенье. Они на всех парах влетели за крепкий частокол, чуть не сбив мужиков, что катили колеса по дороге. — Закрывайте ворота!!! — взревел Тур. — Печенеги идут!!! Мужичье так и бросило это колесо на околице. Они кинулись к дубовым створкам и начали тянуть их на себя за крепкие веревки. Женщины похватали детей, уводя малышню в избы. Старики тоже стали пятиться ближе к домам, не желая встречаться с гневом степняков. Тур увидел, что он здесь один, кто хоть раз в жизни держал меч в руках. Да что с этих уруссов взять? Одни оратаи********** да пастухи. Волк повел коня к терему старосты. Уж он-то рассудит, как им теперь ворога отвадить. — Спрячься с матерью в подполе терема и не выходите — молвил волк, прыгая на землю. Ведана ничего не успела ему возразить, когда степняк скрылся в сенях дома Есения. Старик сидел на лавке и привязывал к деревянным дугам бубенцы, чтоб веселее было катать ребятню на повозке. Услышав тяжелые шаги батрака, Есений удивился — он же уехал ещё утром? — Беда, старик! — начал с порога Тур. — Вороги ваши вернулись. И, похоже, жечь будут они вас дотла. Колышек на колышке не оставят. Есений сначала вскочил со скамьи, а, услышав слова волка, обессиленно осел. — Ну, так, это… — запричитал он. — Да как же так…? — Кто в селенье меч держать умеет? — Все здесь отродясь поля пахали, а не в сечах рубились. Я только во Всеволодовом полку два десятка лет служил — старик встал, подошел к сундуку у стены и вынул оттуда свой верный булатный меч. — А как же ты их тогда один порубил? — Их было не так много, да и ночь на дворе стояла — покачал головой волк. — Я почти всех во сне перебил. А кого не смог — огнем на масле спалил. Сейчас мне подмога нужна. — Дааа, вдвоем нам не выстоять — староста почесал свою седую бороду. — Будем народ на защиту ставить. Негоже нам больше по домам в страхе сидеть.***
— Доченька, Велесом молю, не подходи к окнам — просила Любослава. Они с Веданой, другими женщинами, детьми да стариками спрятались в тереме. Дубовые двери на засов закрыли, а черный ход оставили открытым, чтобы если печенеги сюда придут, то у людей была возможность бежать в лес. Ведана себе места не находила. Она то и дело глядела в слюдяные окна, откуда виднелись дорога и частокол. Ворота в селенье были открыты, будто приглашая ворогов зайти сюда. Так было надо. Мужики спрятались по избам, держа наготове вилы, смоленые бочки, наточенные ножи и колья. Есений с деревенскими сняли настил с высохшего колодца да укрыли его сеном со снегом, чтобы неприметно было. Тур протянул меж нескольких изб веревки. И ежели печенеги попадут в его силки, то не заметят ловушки. Староста с волком притаились за амбаром. — Ну что? Идут? — Есений хотел выглянуть из-за стены, но голос батрака его остановил. — Уже близко. Кажись, у берега — Тур отнял ухо от земли и взобрался на скакуна. — Готовь меч, старик, нынче будет добрый бой. В голосе волка клокотал звериный рык. Хищный оскал и блеск в очах делали его похожим на зверя. Раздался шум десятков копыт и чужое наречие. Печенеги въехали в деревню как к себе в дом. Они довольно скалились и смеялись, уже вкушая сладость легкой победы над беззащитными уруссами. Селенье пустовало и все здешнее добро их — неужели не прекрасно? Степняки только решили спешиться, как из-за амбара вылетели два всадника, а за ними из изб выскочили мужики с копьями наголо. Один из всадников быстрой стрелой разрезал стан врага, отрубив на скаку двоим головы. Первая кровь окропила снег. Тур, не сбавляя бег, развернул коня и понесся прямиком на других всадников. Те натянули луки и целились в волка, но тут же получили по ножу в грудь. Скиф достал ещё один нож из сапога да метнул его в того печенега, который крался к Есению, с намерением огреть старосту палашом. Подрезав очередного воина, Тур выхватил у него из седла лук и колчан. Теперь-то им никуда не деться. Волк буквально налету всаживал стрелы по самое древко в головы врагам. Деревенские мужики тоже не отставали от бывалых воинов. Они теснили печенегов к ловушкам, насмерть закалывали степных коней, всаживали им их же стрелы, палаши, выходили с ножами лоб в лоб. — Матушка, они пришли… — молвила Ведана, стоя у окна. Отсюда не было видно всей бойни, но дева приметила, когда степняки ступили к воротам. — Доченька, отойди, прошу — чуть ли не плача оттаскивала ей Любослава. — Но там же отец! Там же…! — сопротивлялась дева. — Нет! Она увидела, как лошадь Тура упала у частокола, прочертив собой сквозь снег борозду из крови и земли. Волк не приметил того наглеца, который успел подрезать под коленями его коня. Гнедой взвыл и со всей силы подался вперед. Скиф успел выпрыгнуть из седла, когда конь на всех парах упал наземь. Ещё большая волна ярости и дикого гнева захлестнула Тура. Он мигом нашел печенега в толпе, в два шага добравшись до врага. Волк с размаху всадил тому в шею копис, разворачивая оружие внутри плоти. Кровь захлюпала и хлестнула на лицо скифу, окропляя его наподобие боевого рисунка. Несколько капель попали на язык. Соленый, тугой вкус чужой жизни разливался словно накатившая на берег волна. Но не та, что охлаждает твои думы, а такая, которая окатит тебя нестерпимым жаром своего гнева. Зверь внутри Тура разошелся на славу. Ярость клокотала в зобу, затмевая собой любые другие мысли. Клинок, будто приросший, стал продолжением руки воина. Сталь пела свои песни во славу пролитой крови чужих ворогов. Волк был доволен. Тяжелый клинок старосты взмыл вверх и одни точным ударом рассек голову печенега. «Последний» — облегченно подумал старик, глядя на то, как снег под его ногами жадно пьет степную кровь. Есений оглядел селенье — одна изба горит, а внутри догорают треклятые душегубы; из колодца доносятся стоны и крики на чужом языке; несколько печенегов с перерезанным горлом висят над землей, попавшись в силки. Из трех десятков мужчин не дожили шестеро, упав под градом стрел аль от острого палаша. — Поделом вам, псы ханские — сплюнул староста на груду тел степняков. Старик опустился на колени, переводя дух. Грудь сжало огнем так, что казалось внутри поломались все кости. Пред очами поплыло марево, а в ушах стоял колокольный звон. Есений оперся на верный меч и понял, что это был его последний бой.***
Прошел ледоход, Ягра вскрылась из-под льда и задышала первыми весенними травами по крутым и пологим берегам. Птицы стали возвращаться в родные края. А Тур, следя за стаей перелетных пташек с крыльца избы, вспоминал о доме. Седмицу назад он воротился из степей. Волк так спешил и боялся, что не успеет приехать вовремя. Его гнал дикий страх за свою стаю, за свою семью. Голод и смерть могли прийти к ним раньше, чем он с добытым зерном и репой. Но стоило волку выехать к белым барханам, как встретил на пути Корсака с охотниками. Волки возвращались после первой весенней вылазки. Добыча была скудна — тушки зайцев да дичь мелкая. И как сказал тогда ему молодой вожак: — Ты вовремя приехал, друг, ещё немного и мне пришлось бы вести стаю на другое место. Дома Тур пробыл недолго — всего два рассвета, но за то время успел понять как стая относится к чуждой для них еде. Волки не знали, что делать с привезенным зерном. А Анагаст и вовсе отказался есть «урусскую отраву», гордо вкушая свои сухие корешки. Вожак украдкой бросил шаману, что тот волк, а не коза, чтоб только траву днями жевать. Туру пришлось объяснять волкам, как готовить кашу или парить в казане репу. Он с Корсаком за день смогли собрать простой на вид жернов. Без оси, без веревок или коней — только два камня. Волки с одного мешка зерна намолотили муку, из которой к вечеру волчицы наготовили пресных, но до одури вкусных горячих лепешек. Все были сыты и довольны «урусской отравой», а Корсак, прочитав молитву Аресу, благословил Тура в дорогу. Теперь волк вернется домой только летом. К тому времени степи расцветут и будут полниться живностью, которая сама придет на стрелы охотников. Скиф глубоко вздохнул, зажмурив глаза. Он пытался представить горький запах сухой степи в полуденный зной. Но учуял лишь сладость цветущей неподалеку яблони и что-то отдаленно знакомое, да временно забытое. — Отчего на полях нет оратая? Ходит лишь печенежья рать распроклятая. Ой ты степь да степь, без конца, без меж Отчего ты, степь, ковылем цвете́шь? *********** — пела Ведана, идя с лукошком в руках к дому Тура. На её устах играла теплая улыбка, что делала деву только краше. Глаза урусски искрились небывалым светом, и казалось, что они сами собой излучают свет. — О чем задумался, добрый молодец? — Дом вспоминаю — очнулся от дум волк. Не пристало ему так смотреть на дочку старосты. — А ты чего пришла? — Отец тебе гостинцы велел передать — она села рядом с ним на ступени и сняла с лукошка рушник. Внутри лежали медные пояса и серьги. — Вот те и гостинцы! — озадачился Тур. — Что ж я с ними делать буду? Кашу варить? — Балда ты! — рассмеялась Ведана. — Понеси их на Беловежский рынок и обменяй на зерно. — А отец твой мне пшена больше не даст? — волк осторожно принял из рук девы лукошко, рассматривая уборы. — Даст. А ежели это продашь, то у тебя ещё будет. И телегу себе купи, иначе своего нового коня изведешь — улыбнулась она, кивая на гнедую кобылу, что паслась у калитки. Её степняку подарил сам Есений в благодарность за все труды батрака. — Да не бойся ты их, не кусаются. — ещё звонче засмеялась Ведана, смотря как воин с опаской рассматривает подарок. — Помнишь, я обещала тебе рассказать, как получить зерно без меча? Ну, когда ты ещё заартачился и не хотел со мной идти — скиф кивнул. — Воооот, я тебе все и поведала. Теперь ты не только воин, а еще и купец. — Чудно — усмехнулся Тур. — Может и чудно, но так ты сможешь привезти домой все, что захочешь. Поедешь в конце весны с моим отцом в крепость. Ярмарка там, конечно, скудная, но ячмень и просо найдется. — А Есению зачем туда надо? — от вопроса волка дева вдруг погрустнела. — Летом за мной жених приедет, а у меня приданное ещё не собрано. Отец сказал, что нужно ещё колец железных купить и упряжь хорошую, чтобы все мои сундуки выдержала — она наклонила голову, от чего тугая коса упала на грудь. — Ещё ткани всякие и… — А жених кто? — его голос звучал глухо и тяжело, будто горло сдавил хомут. — Да я его и в глаза-то не видела. — махнула рукой Ведана. — Мать говорит, что он бывший вояка из дружины Всеволода, а теперь староста деревни далеко на вечерней стороне. Там только дремучие леса и горы. Нет полей и мерного хода реки, а лишь камни да шум скалистых ручьев. Тур собирался что-то молвить, но дева вдруг прильнула к нему, кладя свою голову ему на плечо. Она положила свою маленькую длань на грубую мужскую руку и легонько сжала её. — А ты ко мне пойти батраком не хочешь? — спросила урусска. — Я тебе зерном платить буду. — Зачем я тебе? — тихо ответил воин. — Поможешь сбежать от мужа, а потом будешь защищать, покуда мы до куда-нибудь не дойдем. — дева рвано вздохнула. — Он сказал моему отцу, что ежели я буду плохой женой, то не вернусь в отчий дом, а стану слугой для его второй голубки. А родитель перечить ему не смеет. У того старосты злата немерено и воины есть. Отцу его воины, ой, как нужны — она замолчала. — Нужнее дочери. — Не говори так про своего отца. Он хороший и мудрый человек. Лучше пойми его и прими то, что это твой долг перед ним — Тур говорил, а сам не верил. Но лучше уж убедить в этом деву сейчас, нежели потом она захочет сбежать от мужа. Пусть эти мысли тешат её в минуты горя. Волк и не заметил, как сжал хрупкую длань урусски в своей шершавой ладони. Сердце отдалось тупой болью, стоило подумать о том, что ждет эту хрупкую душу на чужбине. Её крепкую волю и мудрость не по годам будут ломать как ветви дерева, иссушивать, вырывать с корнем. — Как хорошо быть птицей… — прошептала она и устремила глаза ввысь, где по небосклону плыл ястреб. — Ты волен делать то, что захочешь и лететь, куда душе угодно… Я буду молить Велеса, чтобы сделал он меня после смерти маленькой пташкой. Птичкой-невеличкой, которая порхает меж деревьев, не зная горя. — дева мягко улыбнулась, ощутив руку волка на поясе. — Как прекрасно быть свободной…***
— Ну вот, дочка, и твое приданное — улыбнулся Есений, ставя последний кованный сундук вдоль стены. Ряд из железных ларцов тянулся от самого окна и до печки. — Наконец-то мы тебя замуж собрали. Ведана сидела на лавке и смотрела на все это убранство совершенно пустыми очами. Может какая дева была бы рада шелкам да медным серьгам, но не она. Ей казалось, что все ларцы разом навалились своей тяжестью на неё, приковывая к месту. Ни сдвинуться, ни подняться. — А если я ему не понравлюсь, то все достанется второй жене? — тихо спросила она. — Полно тебе о худом думать — нахмурился старик. — Ты станешь достойной женой. Есений, прихрамывая, добрался до скамьи и подсел к дочери. Да, ноги уже не те, и сила не та. Как уедет Ведана к мужу в дом, так место старосты займет племянник. А Есений с женой уйдут в избу поскромнее и будут жить там до конца своих дней. — Пойми, дочка, нам, ведь защита нужна. Дружинники хорошие. От Всеволода и кости не дождешься, а селенье у всех как на ладони — староста взял в свою жилистую длань руку девы. — А почему ты Тура не оставишь? — холодным тоном молвила Ведана. — Он вольный зверь — горестно усмехнулся старик. — Это то же, что и орла держать на привязи. Рано или поздно он либо зачахнет, либо перекусит веревку да улетит. — И я так же буду — дева вырвала руку из длани отца и отвернулась от него. Вдруг внутри старика вскипела неведома доселе ярость. Ему вмиг стало обидно, что все старания и труды отвергаются с таким рвением. Ах, Велес, сколько седин ему стоило найти такого жениха, что и на смотрины не приедет, и согласиться взять под крыло их деревню! — Так вот как мы теперь заговорили! — голос Есения сделался грубым, стальным. — Я приводил к нам сотню женихов и дал волю выбирать тебе самой! Но ты отказалась! — староста, опираясь на стену, встал. — С меня довольно! Я не молодой жеребец, чтобы кормить тебя до ста лет, а потом ещё и за женихами твоими по всему княжеству бегать! — он быстро отвернулся от притихшей дочери и зашаркал к двери. — Ты выйдешь за него замуж! И хоть Велеса моли, но я своего решения не изменю! — Тогда я в стремнину************* пойду бросаться! — крикнула ему вслед дева, пред тем, как дубовая дверь громко закрылась за отцом. Ведана закрыла лицо дланями, горько плача. Тяжесть в груди сдавила так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. От каждого всхлипа душа рвалась по частям, словно кто-то взял и порезал цельное, красивое полотно на ненужные никому лоскуты. — Он убьет… меня… убьет… — как в бреду шептала она. — Не видеть мне бела света… Не видеть мне бела света… Ох, Великий Властитель… Дверь тихо отворилась и по мелким шагам Ведана узнала матушку. Любослава молча села рядом с дитятком, обнимая её за плечи. Мать не знала, что и сказать дочери. Её сердце и так разрывалось, терзаемое теми же мыслями, что сейчас на уме у Веданы. Любослава, кажется, больше девы боялась этой свадьбы. Но супротив воли мужа и отца не пойдешь. Таков был закон этого жестокого мира. — Тише, моя соловушка, тише… Все будет хорошо… Матушка всегда будет с тобой… Ты ж моя голубушка … Ох, Великий Властитель….***
Тихий шелест деревьев убаюкивал. Пузатая луна освещала все селенье, реку и долину, но не смела заглянуть под сень леса, где прятались зверь и человек. Они сидели у корней огромного векового дуба да болтали обо всем на свете. Ведана, лежа на плече воина, плела венок из мышиной травы и колокольчиков. Её ловкие руки сплетали тонкий стебель в кольцо. Тур просто смотрел ввысь и, кажется, уже дремал, но на грани сна и яви его держал чудный голос любимой. Дева пела ему забавную детскую колыбельную про волка, который зачем-то кусает за бочок и утаскивает в лес непослушных детей. Может сначала скиф бы и обиделся на такие песенки, но потом счёл это забавным. — Скоро Ярилов день и ты просто обязан поймать мой венок — Ведана надела кольцо трав себе на голову. — Это и сейчас не так уж сложно — рассмеялся волк, срывая венок с урусски. — Нет! — она засмеялась, пихая его под бок. — Ты должен именно выйти к реке и достать его из воды. Иначе никак. Тогда ты станешь моим суженным навек — дева потянулась к его лицу, желая вкусить уста. — Ведана — хладный голос скифа умерил её пыл. — Ты же знаешь, что не суждено нам быть вместе. — Молчи! — крикнула она. — Я не хочу ничего слышать! — Ведана поднялась и села. — Не серчай, голубка. — волк подался вперед, прижимаясь к любимой. Он обвил её тело в кольцо рук и прильнул губами к щеке. — Такова наша судьба. — Тогда после свадьбы я пойду на реку топиться — в её голосе было столько решимости, что Тур испугался. — Мне нет жизни без тебя — дева повернула лицо к любимому и оставила невесомый поцелуй на его устах. — Давай сбежим? В твою стаю, а? Ты же сам говорил, что волки каждую осень переходят в другие места. Нас так днем с огнем не сыщут. — Ведана, нет — покачал головой воин. — Стая чужаков не любит. Они могут убить тебя. — А ежели не убьют? — на глаза наплыла пелена слез. Отчаяние захлестнуло урусску с головой, что даже смерть ей была не страшна. — Я стану волчицей. Я буду хорошей женой. Прошу… Тур ничего не ответил. Он поднялся с земли, потянув за собой любимую. — Скоро рассвет. Тебе нужно воротиться домой до первых лучей.***
Костры полыхали по берегу реки. Песни лились вместе с медом, даруя людям легкость и радость. Девки в длинных рубахах плели венки, звали парней прыгать через огонь. Кто был похмелее — соглашался сразу. Мальчишки играли на дудочках и звенели колокольчиками. Ярилов день разгонял купальную ночь. Ведана одна ничего не пила и через костер не прыгала. Она смирно сидела у камышей, плетя свой самый прекрасный в жизни венок. Он вобрал в себе все те травы, что росли в её родных краях. Дева старалась запомнить их такими да вплести в каждый стежок свои воспоминания об этом месте. — Чего сидишь как водяница в болоте? — рассмеялась Млада, хватая Ведану за руки. — Пошли плясать! — Отстань! — вырвалась дева и отошла с венком подальше. Урусска не стала донимать дочку старосты расспросами, уходя в общий хоровод. Мало ли, может жених ей намедни пред свадьбой отказал? Вдруг Ведана ощутила, как на её спину легла чья-то хладная мокрая рука. Кто-то легонько толкнул деву, и в камышах послышался всплеск да шелест травы. — Что, сестрица, так грустна? — раздался тоненький голосок из-под воды, по спокойной глади прошла озорная рябь. — Неужто к нам надумала идти? — Мавка? — радостно охнула урусска и полезла в заросли камыша. — Росава, мавушка ты моя, помоги мне. А я тебе гребень отдам. — Ведана отвязала оберег от своего пояса и опустила его в темную воду. Сквозь мелкую рябь мелькнули тонкие бледные пальцы, что сразу утащили вещь на дно. — Ну? Чего тебе нужно? — из-под тьмы реки белым светом отразились два глаза, как у кошки во тьме, и блеснули маленькие острые зубки. — Как венки по воде пойду, так уведи их вооон туда — Ведана махнула рукой на то место, где река делала крутой поворот. — Далеко, моя хорошая. Но я поведу, ежели отдашь мне все свои гребешки. — Бери все. Мне не жалко — дева сняла весь пояс с обережными гребешками и опустила его в воду. Девы пошли в реку пускать венки. Сначала они выстроились вдоль берега и под песни зашли в воду. Холодная Ягра подхватила подол рубахи, облизывая волнами босые ноги. — А на праздник Купала Девка с парнем пропала… — тянули молодые с берега, пока одинокие девы пускали по воде цветы. — А Сварог меня сберёг, Что с сястрою спать не лёг. А Мать Лада сберегла, Что с братом спать не легла. Когда Ягра резво подхватила и понесла вперед венки, все гурьбой бросились вдогонку. Меж темных волн сверкнули белые колени мавки, а один венок ушел под воду, когда неугомонная Росава потянула цветы к себе. Люди с берега не отставали и побежали вслед девками. Кто в надеже поймать цветы, а кто — полюбоваться на забаву. И только Ведана осталась стоять у камышей, не отпуская своего венка. Она дождалась, когда люди скроются за поворотом реки и одним рывком порвала кольцо цветов. — Прости, отец… Дева выбежала из воды да бросилась к лесу, где её уже ждал суженный. Ведана чуть ли не летела над землей, стараясь скорее добраться до Тура. Она не оборачивалась и до одури боялась, что кто-то из молодых или стариков её заметит. Ещё больше её страшил отец. Он мог узреть позорный побег кровинушки со зверем. Тогда-то не простит старик свою дочь вовек. — Тур! — вскрикнула дева, падая к нему в объятия. — Все хорошо… Будь спокойна… Они нас не догонят… — волк крепче сжал её дрожащее тельце в мокрой рубахе и поднял на руках в повозку. — Укройся шкурами. А лучше лежи и не шевелись, покуда не скроемся с чужих глаз. Ведана покорно легла меж мешков с репой. Теплая шкура грела продрогшее тело, но подол рубахи все ещё лип к ногам. Ничего, скоро она сможет скинуть это тряпье и надеть то, что припасла в дорожном мешке. Ведана ощутила, как телега дрогнула, трогаясь с места. Небо и кроны деревьев над головой поплыли подобно течению реки. Большой и спокойной реки. Как Ягра с её бескрайними берегами, изумрудными лугами и сладким разнотравьем.