«Слезно плакала! Ой, да, мамочка, тошно мне, голова болит! Голова болит! Ай, что болит головушка! Не могу тут быть.»*
Лето в степи пришло с жаром суховея и душным полуденным солнцем. Вода в мелких ручейках пересохла, а дождей волки не видели несколько седмиц подряд. Кадки да бочки стояли почти пустыми. На охоте скифы заходили все дальше и дальше от родных мест в поисках воды. А по возвращению все как один молвили: «Нет ничего, иссохли даже озера. Будто выпил кто до последней капли.» Шаман днями и ночами стоял у идола Ареса, в надежде узнать — может провинились в чем волки, раз их Бог наслал такое проклятие на всю стаю? Но величественный алтарь был безмолвен. Он смотрел на мучения своего народа пустыми глазницами, не внемля словам Анагаста. — Еще немного и солнце выжжет нас, как и эти земли. — Корсак вошел в круг камней, что очертили границы у идола. Шаман уже закончил возлагать подношения Аресу и оттирал ритуальные ножи от заячьей крови. Нынче и жертвы поскуднее были, не то, что раньше. — Ты хотел вести стаю в другие места. Так веди. — бросил вожаку шаман. — Я боюсь, что мы пойдем на верную смерть. Потому хочу собрать повозки, лошадей да мужей из каждого шатра. Наш путь ляжет в земли уруссов — Корсак поднял очи на идола. Тот грозно отбрасывал тень на вожака. А ветер-суховей поднял ленты да понес пыль куда-то на восток, где лежали чужие земли. Корсак поклонился Аресу, сочтя это знаком. — А чем тебе это не верная смерть? — прохрипел шаман, когда вожак ушел собирать людей.***
Арыся сидела на мешках, крутя в руках веретено. Сухая кудель** все норовила рассыпаться в пыль на землю. Нынче лен был тонок да хрупок, простояв под палящим степным солнцем. Лучи пропекали все вокруг аки огонь в печи. И откуда-то по вечерам пахло гарью. Арыся бы спряталась от такой погоды в шатре, да не желала встречаться с сестрой. С тех пор как они повздорили прошло столько времени, что нос девы болеть перестал, а на щеке волчицы от царапин не осталось и следа. Ничто более не напоминало о ссоре, кроме звенящей тишины между сестрами. С того вечера обе и словом не обмолвились. Арыся старалась не попадаться на глаза ни Опойе, ни Кунице. Волчонок пару раз замечал её средь шатров, кликал, но Арыся быстро убегала в дом аль к пересохшему ручью. По началу она хотела остановиться да подойти к Кунице, чтоб хотя бы поздороваться, но вспоминая хищные глаза сестры, дева гнала эту мысль от себя. Ведь если Опойя еще чего неладного заметит, то теперь некому будет спасать несчастную Арысю от разгневанной волчицы. А кто знает, чем бы закончилась их прошлая ссора, если бы «сестриц» не растащили. Арга ушла к соседке, чтоб занять немного воды, но вернулась волчица с пустым кувшином. — В дом. Быстро! — прикрикнула она на Арысю, забегая в шатер. Дева зашла за ней, бросив пряжу прямо у порога. — Собирайте кувшины да кадки! Вожак сказал, что волки поедут за водой. — молвила Арга, открывая кованный сундук. Опойя и Арыся молча стали доставать всю пустую глиняную и деревянную посуду. — А ты куда, матушка? — спросил Атей, заметив, что матушка достала старую хазарскую мужскую сорочицу*** да штаны. — От каждого шатра по мужу. Раз отец наш в разъездах, то пойду я. — молвила волчица. — Но… мааатушка… — испугался волчонок. Атей бросился к матери на руки. Он уткнулся ей в живот, крепче обнимая. — Я ненадолго… Седмицы не пройдет как я домой ворочусь. — волчица погладила сына по темным волосам, подняла его побледневшее лицо, расцеловала в щеки. Атей старался не расплакаться, но глаза его предательски блестели. — И куда вы идете? — спросила Опойя. — Вожак сказал, что в землях уруссов есть вода — волчица взяла на руки сына. — Я вернусь к себе домой… Да возьму тебя на ручки… Мой хороший, мой родной…**** — тихо запела Арга. Арыся вынесла кадки наружу. Когда она услышала, как поет мачеха, что-то кольнуло в сердце девы. Сначала от них уехал Тур, а теперь ещё и Арга. Волчонок точно три луны проплачет, дожидаясь матушку. А тишина в шатре будет все тяжелее и тяжелее, покуда кто-то из сестер не сорвется. И то, что тому быть — Арыся не сомневалась. Тут и до ножа недалеко. Дева сжала в руках край платка, а потом сдернула его с головы да воротилась в дом. — Я за водой поеду. — молвила она с порога. Арга замерла с сыном на руках. Её золотые очи впились огнем недоверия в хрупкий стан падчерицы. — А что ж тебе дома не сидится? — хмыкнула волчица. — Помереть в дороге хочешь? — Ежели так, то какое дело тебе до меня? Я в твоем шатре незваный гость да лишний рот. Но волкам помогу — я дорогу к урусской реке знаю. — слукавила Арыся. — Останься лучше с детьми, а я поеду. — Что ты…? — зашипела Опойя. Но волчица шикнула на дочь, отдавая ей на руки сына. — Будь по-твоему. Но ежели воды не привезешь, то Арес миловать тебя не будет — прорычала мачеха. — Мне Арес не судья. — ответила дева, отходя в сторону.***
Волки впрягли десяток коней да собрали ещё три повозки, куда сложили кадки да кувшины, собранные со стаи. На седла скифы крепили кто бурдюки, а кто просмоленные туесы*****. Волчицы вышли провожать своих мужей, сыновей, братьев в дальний поход. Три вдовы, оставив на соседок своих детей, прощались с ребятней. И лишь Арысю никто не провожал, да никто встречать не будет. Куница вскочил в седло, окидывая взглядом караван. Вороной конь под ним довольно зафырчал, предчувствуя запах свободы и вольного ветра. Скиф потрепал друга по густой гриве, взглянув на отца. Вожак о чем-то говорил с шаманом. Анагасту намедни что-то привиделось, и он с утра пытался отговорить Корсака ехать в дальнюю дорогу. Но стае вода была важнее, чем страхи старого волка. Куница усмехнулся, вспомнив как отец оставил охранять стаю Яра с тремя волками. Воин оскорбился, но, безвольно скрипнув клыками, послушался вожака. За всем остальным обещался следить шаман. Арыся помогала волкам крепить кувшины веревками, чтобы те не попадали, ежели колесо найдет на кочку или камень. Впервые дева ощущала себя частью стаи, а не белой вороной, над которой втихую посмеивались. Завязав последний узелок, она отряхнула одежду от пыли. Хазарский костюм забавно смотрелся на худой, как березка в поле, Арыси. В нем она была похожа на мальчишку, что служит в конюшнях у знатных сотников аль бояр. А для спокойствия дева прихватила ещё и длинный нож, которым они резали шкуры. Он был нетяжелым, тупым, но пырнуть им недруга можно было. А неровные края лезвия даже на лошадиной шкуре оставляли жуткие борозды. Что уж знать как на живой плоти это будет. Дева обернулась, заметив, что всадники стали седлать своих коней. Хор, молодой волк, сказал Арыси, что она поедет с ним на повозке. Но на какой именно? Вдруг её взгляд наткнулся на Куницу. Волчонок тоже заметил её. В его глазах не было ничего — ни радости, ни удивления, ни горечи. Он смотрел на Арысю, будто она была частью телеги с кувшинами. Но смотрел он ровно на неё. — Что встала? Садись давай! — Хор подтолкнул Арысю к козлам. Дева взобралась на повозку, вздрогнув от звонкого свиста кнута.***
Когда дым от костров стал частью дальних облаков, а шатры превратились в точки у горизонта, Арысю будто что-то отпустило. Она не знала, как это объяснить — вот, тебя душит неведомая веревка, а вот и дышится легко. Так было и у неё. Степной ветер стал слаще, небо выше, а просторы шире. Арыся с упоением рассматривала все вокруг себя, иногда возвращаясь к повозке и кувшинам. Когда сосуды слишком громко гремели на ухабах, дева поправляла веревку и смотрела, все ли узелки целы. Хор оказался не охочим на разговоры. А ей они и не нужны были. За столько седмиц один на один с Опоей Арыся привыкла молчать. Куница шел позади каравана, в то время как Корсак вел волков вперед. Волчонок знал, какой долг на нем лежит — следить за всеми в этой веренице. Ежели враг нападет, то Куница будет первым, кто его увидит и первым, кто примет удар сабли. Но волчонок, нет-нет, да отвлекался на свои мысли. Его все гложет совесть. Он ведь знал, чем закончится та их встреча с Арысей у ручья. И он видел, что Опойя все знает. Но не остановил разгневанную волчицу. Теперь Арыся сторонится его при любой встречи, и, даже, слова не молвит. В стае нет с Куницей погодок, потому верных друзей за свои шестнадцать зим он так и не нашел. И после того разговора волчонок захотел, чтобы Арыся стала таким другом для него. А теперь он отвернул её от себя. Вечер пришел так, будто на небо кто-то накинул темный шелковый платок. С востока тускло мерцали звезды, когда над караваном пронеслось заветное «Привал!». Пока волки распрягали лошадей, а вдовы резали хлеб да стелили шкуры, Арыся вместе с Куницей искала хворост в кустах лысого терна. Дева и не заметила, как волчонок стал вместе с ней набирать ветвей для костра. Она старалась идти подальше от него, не оборачиваться, но сама же и повернулась, когда услышала его голос. — Долго будешь ещё убегать? — усмехнулся Куница, подходя поближе. — Мне не велено с тобой говорить. — дева старалась держаться холодно, но голос так и дрогнул. — И кто ж такую глупость сказал? — шире улыбнулся Куница. Ему на душе стало легче, ведь по глазам видно, что не обижается на него урусска. — Опойя, да? — покачал головой волчонок, увидев, как дева поникла. — Твоя невеста мне чуть глаза не выдрала. — буркнула Арыся. — Она мне не невеста. — вдруг зарычал Куница. — Надумала себе всякого, а потом рассказывает сказки про белую кобылу. — И что ж тогда она меня поколотила? — Мне почем знать, что в её голове творится. — отмахнулся волчонок. Но он ведал, что Опойя нашла лишь повод, чтобы побить сестру, а корень зла таится где-то глубже. — Ежели ещё она к тебе полезет, то позови меня. Я знаю, как её успокоить. — Свяжешь как степную кобылу? — рассмеялась Арысь. — Пробовал. Не помогает. — улыбнулся Куница. Арыся подняла отпавшую от терна сухую ветку и неловко взмахнула ей по воздуху, будто это нож. — А у вас и волчиц убивать учат? — спросила дева. — С чего ты взяла? — напрягся Куница. Неужто Опойя с ножом на девку пошла? — Откуда тогда сестрица знает как мешком душить? — усмехнулась Арыся, поворачиваясь к Кунице. Золото глаз волчонка в миг потемнело. Он сжал кулаки, и хворост в его руках тихо хрустнул. — Вот дура… -зашипел он. Арыся тут же пожалела о сказанном. Зря это она. Куница ведь может по приезду накричать на Опойю. В семье и так разлад, а «сестры» тогда навеки станут врагами. Хотя дева и тешила думу, что когда-нибудь семья помирятся. — Не бери в голову, Куница. — его имя из её уст звучало странно. Будто какое чужое слово. И волчонок тут же забыл злость, решив, что думать о ссоре сестер будет, когда воротится домой. — Будь по-твоему. — скиф посмотрел на хворост в руках. — На одну ночь нам хватит.***
В вышине, на черном шелке небосвода, мерцала тьма****** звезд, похожих на драгоценные камни. И новорожденный месяц тонким серпом разрезал этот шелк. Рядом весело трещал костер. А средь шепота трав слышались приглушенные голоса сторожевых. Волки говорили что-то по-своему, и этот чуждый для Арыси говор убаюкивал деву. Она в последний раз взглянула вверх, закрывая очи. Тепло. Но вдруг кто-то прошел совсем рядом, подняв морозный воздух. Холодок постоял, будто не двигаясь, а потом осел на лицо Арыси. Дева проснулась, хватаясь за нож на поясе, но никого рядом не увидела. Все так же мерно трещал огонь, шуршала трава, да только стихли разговоры. Арыся завертела головой, замечая, что совершенно одна в чистом поле. Она встала с лежанки, подобрав нож в руки, и пошла ближе к костру. Но огонь совсем не грел. Зато хлад пробирал как в самые лютые морозы. Что-то белое быстро мелькнуло сбоку, потом прошло сзади, и притихло. Арыся медленно обернулась, встречаясь взглядом с Веданой. Матушка стояла в одной белой рубахе, что была изодрана до лохмотьев. Распущенные волосы струились по тонкому женскому стану, укрывая плечи, словно платок. И только старое очелье венчало голову. Ведана была бледна аки снег, а иней покрывал её кожу. В руках она держала густой сноп из стрел и белых, словно пух, цветов на длинной ножке. — Мама…? — Арыся шагнула вперед, но не смогла переступить границу света от костра. Вдруг над полем разнесся вой. Да такой, будто сама тоска да печаль лились сквозь него. Пружиня сквозь мрак, на свет выбежал огромный волк. Из его пасти на сухую траву капала густая кровь, а лапа была разодрана до мяса. Заметив его, Арыся попятилась к костру. Да зверь, похоже, и не за ней пришел. Он, смиренно понурив голову, поковылял к Ведане. Каждый шаг давался волку сквозь муки, и кровавая тропка устилала весь его путь. Знахарка простерла к нему свою руку, зарываясь в густую шерсть на загривке. Зверь прильнул к ноге женщины, на прощанье поворачивая кровавую пасть к Арысе. — Мама… — тихо позвала дева. Ведана подняла на дочь печальны взор да растворилась в утреннем тумане. Арыся распахнула очи. Над головой стелился все тот же густой утренний туман.***
Ещё один день дороги сменился тусклым вечером. Но огонь разгонял липкий мрак, возвращая мысли волков к родному дому, где их ждали жены и дети. После вечерней волки затянули долгий разговор у костра. Их речь лилась на все том же чуждом языке и шла о былинных временах, когда народ скифов держал во власти все эти земли, а их кони рассекали стан недруга аки острые стрелы. Вдовы сидели в этом кругу и иногда затягивали нехитрый, но красивый мотив. В их песнях не было слов, либо протяжные и долгие звуки и были теми речами, что они пытались донести до каждого, кто услышит их. Арысе их пение показалось плачем, который жены затягивают на похоронах мужей. Это было похоже на вой. Печальный и тоскливый. Арыся поежилась, сидя на сухой траве. В мыслях вспомнился недавний сон. Кошмар ли это? Аль предвестие? Дева опустила взгляд на носки своих башмаков, на которых плясали отсветы костра. Сейчас она смогла переступить границу света и тьмы, но тогда, во сне, кто-то не пускал её во мрак. А это значило, что грядет какая-то беда, которая не коснется Арыси, но она узрит её своими очами. — Чего нос повесила? — Куница мягко опустился рядом. — Да вот, песен печальных наслушалась и взгрустнулось что-то. — ответила дева. — А других в стае петь не умеют. Слишком много выпало на долю волков Ареса, потому и песни такие. Это наша жизнь. — Моя матушка знала много тоски*******, но и веселых тоже не мало. Чего стоят слова Велесу. — на лице Арыси скользнула улыбка, стоило вспомнить о том, как вечерами матушка затягивала колыбельные маленькой дочке. — А какая она была — твоя матушка? Я от Анагаста слышал о ней только плохое, но не думаю, что все то правда — Куница замер, боясь, что дева не захочет вспоминать о почившей матери. А о том, что Ведана погибла прошлым летом ещё по весне знала вся стая, когда Тур сказал почему привел Арысю к волкам. — Она не была похожа на других матерей. –начала Арыся. — В ней хватало и материнской ласки, и отцовской строгости. Матушка была очень мудрой женщиной, и в селенье до поры её слушались. Не знаю, что такого случилось, но люди в миг оскалились на нас. Все от неё отвернулись, а ведь мама помогала им до самой своей смерти. — В людях много лукавства да злобы. Потому что в них нет единства. Когда ж вам об одном договориться, ежели все верят в разных богов? — Куница был уверен, что дева не найдет чего ответить ему и признает, что в людях поболее зла, чем в волках. — Не в богах дело, а в людях. — молвила Арыся. Волчонок так все слова и проглотил. Он не знал, как понимать сказанное урусской, но чуял, что в речах есть какой-то смыл. Истина была недоступна волку Ареса, но чужачка что-то да знала. — Намедни сон мне приснился. — решила разрушить тишину Арыся. Уж больно долго Куница молчал. — И что же в нем было? — волчонок выбрался из глубоких дум, готовясь слушать рассказ урусски. — Матушка снилась. И кажется мне, что дурную весть она принесла мне. — Арыся понизила голос до шепота. — Кто-то из волков не вернется домой. Куница напрягся. Ровно те же слова говорил Анагаст, когда они ещё не уехали из стаи. Шаман нагадал, что найдут волки в этом пути беду. Волчонок сначала не верил старику, но теперь холодный страх сковал его сердце. А вдруг отец…?***
На второй день равнины сменились крутыми склонами, по которым росли камни и редкие кусты ковыля. А потом у горизонта показались высокие скалы, на вершине которых ввысь тянулись деревья. Это не было похоже не те урусские земли, где некогда жила Арыся. У них такого отродясь никто не видывал. Вокруг стелились только поля, леса да пологие берега Ягры. Когда иссушенная земля превратилась в мелкие камни, телега еле проходила вверх по склону. Копыта лошадей скользили, выбивая чуть ли не искры при ударе о твердый щебень. А тяжесть повозок тянула зверей назад. — Привал! — вскрикнул Корсак, и весь караван остановился. Волки нашли место поровнее под сенью кедра. Дерево одиноко стояло, будто страж, охраняя начало пути в скалистое ущелье. Оттуда тянуло свежестью и … влагой. Арысе даже почудилось, что вверху шумит не ветер, а прохладный ручей. Волки начали разбивать лагерь, хотя до вечера было ещё далеко. — Я пойду и посмотрю на ущелье. Кажется мне, что вода где-то в этих скалах. — сказал Корсак, слезая с седла. Он проверил копис в ножнах и отдал поводья в руки сыну. — Не нравится мне это место, отец. — молвил Куница, кидая взор на крутые скалы. — Здесь слишком тихо. Даже птиц не слышно. — Мне тоже не по нраву все это. Но я чую, что где-то рядом вода. — волк тоже обвел взглядом острые камни. В миг ему почудилось, что тень скользнула где-то наверху. — Ежели что неладное услышишь, то уводи волков как можно дальше. Куница лишь кивнул, отводя отцовскую кобылу поближе к траве. — Почему мы остановились? — услышал он голос урусски. — Отец говорит, что здесь должна быть вода. — Куница повернулся к деве, ловя её потерянный взгляд. Арыся оглядывала ущелье, будто то могло сомкнуться, поглотив их всех в своей каменной пасти. — Но мы скорее найдем здесь врагов. — Может уговорим вожака уехать? Поищем место получше. — поежилась Арыся, отрывая взор от скал. — У нас нет времени, чтобы бродить в поисках воды. Ведь чем дольше и дальше мы идем, тем хуже стае. — покачал головой волчонок. А ведь и правда — где-то там, средь равнин, остались волки. Беззащитные перед врагами и жаждой, они смиренно ждали караван с хорошими вестями и кадками, полными живительной прохлады. — Все равно не по нраву мне здесь… Как бы сон не сбылся… — прошептала Арыся, чтобы услышал только волчонок. Куница содрогнулся. Он дотронулся до навершие клинка и кинул взгляд на тропу, куда ушел отец.«Кто-то из волков не вернется домой.»
Долго ли, коротко ли, но Корсак вернулся живым и здоровым, да ещё и с бурдюком до краев наполненным водой. — В ущелье водопад. На конях не пройдем, потому понесем горшки на руках. — молвил вожак волкам. — Только берите с собой мечи и луки. Кажется мне, что не одни мы здесь. Один из них остался сторожить коней и повозки, а остальные волки, взяв по сосуду в руки, пошли за вожаком. Арыся шла в середине, неся два просмоленных туеса. Узкая тропа то поднималась, то петляла меж высоких скал. Иногда с вершин падали мелкие камешки, разбиваясь об землю. В ущелье гулял тонкий гул от воды, что вырос до настоящего рева. Тропа расширялась, приводя волков к небольшому озеру, куда вода падала с высоты дуба. Прозрачная и холодная, она разбивалась о стеклянную гладь с веселой трелью и звонким пением. Половина озера была на свету, а другая — под сводами пещеры, что уходила вглубь скалы. Здесь не росли ни травы, ни деревья, но на краю обрыва, на высоте, шумело разнотравье и кедровая роща. От трав в повсюду витал сладкий запах аки от молодых яблок. Волки растянулись вокруг берега озера, набирая холодную воду. У кого кувшин был полон — возвращался к повозке и брал пустую посуду. Пока вода лилась в кадки, скифы не отказывались испить прохладной влаги и умыть лицо от степной пыли. Арыся принесла пустой кувшин, опустив его в гладь озера, где виднелось размытое отражение краев обрыва. По ряби скользнула тень и над головой просвистела стрела, попав по воде в стороне на аршин******** от девы. Арыся вскрикнула и отскочила. Волки достали луки да подняли стрелы. Сверху, на краю ущелья, десяток недругов щерились на них наконечниками. Первым стрелу пустил Корсак. Небо было пасмурным, потому врагов видно черными фигурами на сером полотне облаков. Стрелки из них были никудышными, и с первого раза вожак сбил одного из людей. Грузное тело полетело вниз, с громким ударом упав в озеро. — Уходите! — крикнул Корсак волчицам. А вслед за словами послышался короткий вскрик, и очередное тело упало на водную гладь. Озеро окрасилось в алый. Арыся замерла на месте, во все глаза смотря на выплывшие со дна трупы. К горлу резко подкатил ком, а дышать стало ещё труднее. Липкий страх сковывал, словно крепкие пеньковые веревки. Арыся не в первый раз видела смерть. Но то была долгая и тихая кончина, словно угасание свечи. Теперь же жизнь обрывалась в мгновение ока. Как перерезать нить. Раз — и все. — Беги! — голос Куницы оборвал эти путы, что сковывали Арысю. Дева неловко пошатнулась, когда волчонок толкнул её. А потом на то место, где урусска стояла, вонзилась стрела. Арыся тут же подорвалась с места, убегая вслед за вдовами в ущелье. Куница успел уйти от ещё пары стрел, и приметил тонкую тропку, что пряталась за камнями. Она вела наверх, и волчонок чуял, что к врагам. Он кинул взгляд на стаю и отца, а потом начал взбираться вверх. Куница сменил лук на любимый нож. Рукоять легла мягко, как родная. Он перешел на тихую поступь, пригнувшись пониже. Куница старался смотреть себе под ноги да следить внимательно за разбойниками, что стояли у края обрыва. То, что это простые душегубы, волчонок понял, заприметив дым от их лагеря в лесу. Да и люди были разодеты как-то забавно — на худой мятель носили расшитый охабень********* с воротом. Явно купеческий караван ограбили да все добро на свои одежды напялили. Люди были настолько увлечены «охотой» на волков, что не заметили зверя позади себя. А Кунице этого и надо. Настоящий охотник примечает все вокруг, а не только свою жертву. Куница присел и в прыжке накинулся на человека. Лезвие клинка прошло по горлу как по мягкому маслу. Соленая, горячая кровь хлынула резкой струей на руки волчонку. Её запах да тепло опьяняли хлеще вина. Но Куница не стал отпускать свою жертву — он закрылся телом аки щитом, когда разбойники заметили волчонка. Мертвец принял грудью все стрелы, а скиф, бросив ненужную защиту, прокатился по земле и подрезал под коленом сразу двоих врагов. Они присели, волчонок с легкостью вынул у них клинки из ножен, вгоняя их же оружие им в шею. Скрипнули кости, и мужчины повалились на землю, хрипя густой кровью. Куница двигался быстро, рывками переходил с места на место, и простым разбойникам было трудно поймать его да пустить стрелу. Скиф старался дышать ровно, не поддаваться сладости крови и жару звериного голода, держать всех врагов на виду. Но лихая все же есть. И один из людей был близок к тому, чтобы ранить волчонка, ежели бы не подоспел Корсак с воинами. Пока Куница навел шума в стане врага, вожак успел незаметно провести стаю наверх. Первым делом волк пустил стрелу в того, кто так силился попасть в его сына. Для волков глухой вскрик умирающего стал, как команда для пса — они ринулись в бой, обнажая клинки. Сталь пела хвалебные оды рекам крови, что лились на холодный камень. Люди один за другим падали, не успев даже рассмотреть свою смерть. И лишь золото глаз стало последним, что видели жалкие смерды. Волки будто играли с врагами — позволяли им подходить поближе, сделать выпад или взмах, но в ту же секунду оборачивали удар человека против него же. Нет хуже смерти, чем от собственного клинка. Теперь «охотники» стали жертвами. Людей было меньше, чем волков. И они попытались сбежать, укрыться в родном лесу. Но скифы оказались ловчее и быстрее, да в военном деле тягаться с ними бесполезно. Волк один на один мог выстоять против витязя. А тут простые смерды. По трупам и крови поле боя можно было спутать со скотным двором во время бойни. Алое пятно мерно, но верно растекалось вокруг тел, и в вышине начали реять хищные птицы, радуясь прекрасному пиру. Сладость крови перерастала в смрад, который влек к себе ещё больше зверей, что хотели поживиться мясом поверженных «охотников». — Добрый бой! — рассмеялся Корсак, стряхивая с лезвия плоть. — Арес будет доволен.***
Арысе казалось, что высокие стены ущелья готовы были сомкнуться и раздавить несчастную. Но дева продолжала бежать вперед. А средь камней плясал лязг стали да эхо предсмертных криков. Урусска потеряла из виду волчиц, и к ужасу смерти пришел страх потеряться на этой узкой тропе. Ей казалось, что она не туда свернула. Поворот, ещё один, и скалы распахнулись. Вот повозка под темным станом кедра, и рядом волчицы. Арыся облегченно вздохнула, хватаясь за козлы телеги. Сердце птичкой трепетало в груди, а ноги свело от легкой боли. На душе у девы было неспокойно, а когда крики и лязг стал слышны даже отсюда, Арыся ужасе сжала кисет под рубахой. Острый край Велесовой печати ткнулся её в руку. Но все так же быстро стихло, как и началось. Ни пение стали, на крики умирающих, ни глухие удары больше не разносились над высокими скалами. Волчицы замерли и попятились к волку, что сторожил повозки. Скиф обнажил клинок, когда с тропы раздались шаги. — Назад — шикнул Арысе волк. Дева сделала шаг. — Свои! — раздался голос вожака как гром средь затишья. Воины сошли с тропы, неся в руках оставленные в озере горшки с водой. С одежды воинов капала кровь, оставляя собой цепь на их пути. Но скифы шли бодро — не скажешь, что их сильно ранили, хотя, нет-нет, да у кого-то на щеке виднелся порез, кто-то держался за руку. Бой вроде бы закончился хорошо, покуда с тропы не сошел Хор. В плечо волка попала стрела, прочно войдя наконечником в живую плоть. Кровь тонкой струей стекала ему на рубаху. — Разожжем костер и переждем ночь. — молвил Корсак, смотря на раненного волка. Скифы натаскали хворост, развели кресалом огонь и начали стелить шкуры. До вечера было ещё далеко, но прохлада уже спустилась к подножьям скал. Хор двинулся поближе к костру и опустил в языки пламени свой клинок. Сталь постепенно начала краснеть да пускать струю дыма. Волк морщился, часто моргал. Перед его очами будто встало жаркое марево, а рука, где торчала стрела, ныла тупой болью. — Давай я помогу — Хор вздрогнул от голоса урусски, роняя клинок в костер. Воин сдавленно зашипел и оскалился на девчонку. — Не нужна мне помощь. — Один ты рану не излечишь. — спокойно ответила дева, садясь рядом. — Кто-то прижечь железо должен, а ты потащишь стрелу. Хор выпрямился, но чуть не завалился назад. Земля пошла кругом, скиф ощутил жар. Воин тут же подобрался, нехотя кивая урусске. Арыся, накинув на длань край рушника, легко вынула из огня клинок. Рукоять его не успела нагреться. Дева нашла в хворосте ветку покрепче и дала её волку, чтобы зажал во рту. Но молодой храбрец отмахнулся от неё, прорычав: «Ещё чего». Он сжал рукой древко, чувствуя, как здоровая рука дрожит и теряет силы. Ничего, подумалось ему, как отоспится, так все пройдет. И рванул стрелу. Кровь сдавленно захлюпала, желая хлынуть с новой силой. Арыся тут же приложила горячее железо. Рана вспенилась, задымилась, пустила пар. Кожа под ножом вспыхнула алым. Волк сдавленно замычал, впиваясь пальцами в ногу. Пред его очами мир покрылся мраком. Дева тут же положила на плечо рушник, перевязывая его потуже. Ткань окрасилась пятнами, и от плоти пошел запах паленого. - Глянь, что девка умеет. — усмехнулся один из волков, кивая вожаку на урусску. Арыся подняла с земли стрелу. Её древко треснуло под рукой воина, а кровь с наконечника все капала. От него пахло морковью да редькой. Арыся замерла, поднося стрелу к носу — вдруг почудилось? Но нет. Сладкий, чуть приторный запах витал от крови. Хор захрипел, содрогаясь от невидимого мороза. На его широком лбу выступил пот, а от лица вмиг отхлынула кровь. Дева тут же вскочила с места, хватая кувшин и заливая один из костров. — Ты что творишь?! — взревела волчица. — Стрела отравлена! — Арыся откинула пустой сосуд в сторону и начала собирать вымокший пепел. Раненный воин попытался отвернуться, когда урусска начала кормить его горькой золой. Он мычал, воротил нос. Арыся не понимала, почему волк сторонится её помощи. Хор повалился на бок и его вывернуло наизнанку. Вся еда, что он съел за день вылилась на землю. Теперь уже все волки подскочили со своих мест. Но никто не мог и шелохнуться, видя, как их друг бледнеет да чернеет на глазах. Первыми отмерли Корсак с сыном. — Хор, миленький, открой рот. — молила Арыся, пытаясь хоть немного накормить волка. Её руки дрожали, но дева старалась не рассыпать ни крохи драгоценного пепла. Ежели он сейчас не съест золу, то потом ещё хуже будет. — Чем намазаны стрелы? — спросил вожак, обнюхивая наконечник. Этот запах был знаком волку. Но он не помнил, где мог чуять его. — То гориголов**********. — ответила Арыся, ощупывая шею волка. Хор стал горячим аки печка. — Ежели эту гадость из него не извести — до рассвета ему не дожить. — Воды… — захрипел Хор. Он дернулся пару раз да притих. Арыся прильнула к его груди, где тихо билось сердце, и облегченно вздохнула — жив ещё. Она похлопала его по щекам, но Хор, кажется, и этого не чуял. Лежал, будто уже помер. Арыся знала, что так безнадежно хворые и умирали в избе Веданы. Они долгими ночами метались по скамье, кричали, звали родичей, а потом в один миг замирали, испуская последний дух. Куница принес с седла бурдюк и передал Арыси. Волчонок сел рядом со скифом, уложив того себе на ноги, да так, чтобы он не захлебнулся пока его поят. Арыся осторожно вливала воду, но струи текли мимо рта, проливаясь на шею и грудь. Хор вздрогнул, закашлялся, повалился в сторону да его опять вывернуло. Волк начал дрожать, как от мороза, и хвататься за края рубахи. — Держись, друг. Из скольких бед выбирались, и из этой выйдем. — Корсак снял с коня попону, укрывая ею волка. Но Хор и не слышал его совсем. Он безвольно мотал головой, будто пугало на ветру, и мычал что-то неясное. Иногда волк коротко вскрикивал, хватал Арысю за руки, но вожак успевал угомонить его. Дева все пыталась скормить ему золу. Скиф проглотил пару горсточек, и тут же выплюнул их. Хор метался в муках до самой ночи. Вожак, Куница и урусска не отходили от него. Остальные молча сидели у костра да ждали исхода этого боя за жизнь. Но как один знали — с рассветом их друг отойдет к Аресу. Он уже был бледен как мертвец, а из пустого живота выплевывал только кровь. Хор то часто и глубоко дышал, устремив стеклянный взор в темную высь, то глухо хрипел, проваливаясь в забытие. — Корсак… — тихо позвал вожака хворый волк. Дрожащей дланью он нащупал яркий пояс, которым обвязывал рубаху. — Передай моей матушке… что я так и не выполнил… о чем она меня просила… — Не думай о худом. Ещё не рассвет. Поправишься. — молвил Корсак, сжимая его ледяную руку. Хор печально вздохнул, улыбнулся и волку отдал пояс. — Она ведь ждет меня живым. Арыся отвернулась к костру. Слова Хора пробудили в ней утихшую грусть. Ведь когда-то она так же ждала с лучами солнца матушку, и в тот же день потеряла её навсегда. Нет ничего страшнее, чем смерть вдали от дома. Не сильнее горя, чем не успеть проститься с родным. Но хуже было то, что дева не знала, как ещё помочь волку. От матушки она ведала, что против яда помогает зола. Да только гориголов может убить целую рать, и мало что от него спасет. Арысе не было ведомо какие травы растут на скалах. А даже если бы она и знала, то не могла сказать, что поможет Хору. Дева, ведь, кроме матушкиных засушек более и не знала ничего. — Не забирай его… — прошептала она, прикасаясь к кисету, где лежало холодное, как лед, очелье.***
Меж скал уже золотился рассвет. Густой туман спустился к догорающим кострам, покрывая, словно пуховый платок, все вокруг. Ни птицы, ни звери не смели нарушить эту тишину. — Он не дышит. — молвила Арыся, убирая руки с груди Хора. Они с вожаком и Куницей просидели не смыкая глаз до утренних сумерек, и, как от колдовства какого, разом закрыли очи, проваливаясь в дремоту. А когда очнулись, Хор уже отошел к Аресу. — Пусть будет легка твоя дорога… — молвил вожак, кутая тело волка в попону. — Арес ждет тебя, друг мой. Куница снял с телеги веревку, обвязывая мертвеца. Так они его здесь и оставят. В повозках уже нет места, да и по обычаю — где волк умер, там его тело и надобно оставить. Скифы не забирали погибших с полей брани и не возвращались за ними в леса да степи. Тело теперь не нужно вольному зверю. Он сам найдет дорогу в родные края, идя по тропам войны. Хор пробудет средь стаи седмицу, а потом Арес позволит ему уйти в бескрайний небосклон. — Мне очень жаль. — голос Арыси дрожал, а по щеке покатилась слеза. — Я не смогла ему ничем помочь. — Тут нет твоей вины. — глухо молвил вожак, отходя к спящим волкам. — Нужно поднять всех в дорогу. — Не кори себя. — волчонок сел рядом с Арысей. — Я столько лет училась у матушки врачевать… Так хотела возвращать людей из Нави… — она утерла лицо от слез. — Но теперь он не вернется домой… а ведь его ждут… — дева протянула руку к лицу Хора. Его щека была холодная, как ключевая вода, и белая, как снег. — Такова жизнь волка. Мы отпускаем родных в дорогу и даже не знаем — воротятся ли они. — вздохнул Куница. Так же прошлым летом Арыся отпустила матушку. Но она и не думала, что Ведана может не вернуться. Дева закрыла лицо руками, позволяя себе расплакаться. Ей было и жалко Хора, и страшно от того, что Мара все ходит за Арысей по пятам да забирает в свои объятия живые души. Неужели она так злится на маленькую урусску за то, что не смогла забрать её к себе той замой? Тогда почему же стрела не попала в Арысю? Мара смогла бы взять девочку и успокоиться, а Хор вернуться к матери. — В том нет твоей вины. — теплая рука Куницы легла на плечо Арысе.***
Дева сиротливо села на козлы телеги. Куница взял поводья в руки, взмахивая кнутом над головами лошадей. Звери послушно тронулись с места, прокладывая путь обратно домой. Ветер звенел над головой, гоня по небу свинцовые тучи. Они шли стороной от степей, разливаясь дождем над землями, что лежали за версты от скал, и где жили неведомые племена уруссов. Шум небесной воды сливался с шепотом трав, а средь них Арыся услышала тихий, протяжный вой. Грустный и тоскливый, он был похож на скифские песни, которые вдовы тянули у костра. Плач слышался из-за каменной гряды, и в то же время из пустоты. Дева повернула голову назад, видя, как на вершине скал пляшут под ветром белые цветы.