Крылатый

      Гарри постарался забыть. Внушить себе, будто всё было ужасным сном. Детский разум впечатлителен, но Гарри старался. Через неделю или полторы запах пропал, и никаких следов от содеянного не осталось.       Гарри не знал, как Дурслям удалось оправдать его крики перед соседями. Да он и не задумывался над этим. «Сынок телевизор смотрел», — услышал он смех тётушки, болтавшей по телефону. Но разве телевизор так может..?       Тем не менее ни от кого жалоб не поступало. А все улики уничтожены, за исключением самого Гарри.       Ему так и не объяснили, почему и откуда появились его крылья. «А с чего они должны знать причину твоей ненормальности?»       Спина вскоре перестала болеть. Будто и не было. Гарри украдкой пробирался по ночам в ванную и пытался рассмотреть область лопаток в зеркало. Два уродливых выроста несильно выпирали из спины, отчего казалось, что Гарри горбат. Раны затянулись через месяц; под засохшей в корки кровью, когда Гарри их таки удалось отодрать в ванной, под струёй воды, оказалась белая кожа, вся в рубцах. Всё бы ничего, но «горбы» слегка давили, и мальчик начал сутулиться, изгибаться.       На месте удара дядюшки красовалось огромное лиловое пятно. Обычный синяк с кровоподтёками. Но Гарри ошибся: с каждым днём пятно темнело и несильно вытягивалось; по началу перемены не было видно, но вскоре вся его спина, от основания шеи и до поясницы почернела.       Гарри боялся сказать Дурслям, он вообще старался не подходить к ним. Одно неосторожное слово, и весь тот кошмар может повториться. «Но они хотели как лучше! Куда бы ты с этим подался?» — вещал голос из головы. Гарри этот голос не нравился, но с ним часто приходилось соглашаться.       Через полгода пятно приобрело форму двух крыльев. Уже даже не синяк. Гарри пытался смыть их, однако это оказалось невозможным. «Крылья» не болели, но всякая мысль, что Дурсли сделают, если узнают, приводила мальчика в ужас.       Почти всё время, за исключением каких-то требований от Дурслей по дому, делавших из Гарри самого обычного раба, он прятался в своём убежище. Мальчик не стал менять лампочку, оставшись во мраке. В темноте безопасно, тут никто тебя не увидит, никто не выхватит ножницы, никто не..! Никто. Никого там нет... Покровительница-темнота готова была радушно принять его, утаить от всех...       Глаза быстро привыкли к ней, поэтому всякий выход за пределы чулана Гарри щурился и выставлял руку. Дадли ехидничал по этому поводу и иногда забавлялся, резко включая фонарик и направляя его свет в лицо Гарри.       Дадли ничего не знал, вернее, не знал подробностей. Тётя с дядей, как понял Гарри, рассказали, что избавились от уродства, но не уточнили, что именно оно из себя представляло. Иначе он не мог объяснить участившиеся «урод» и «чудовище» со стороны кузена. «Ну и пусть», — всякий раз говорил сам себе Гарри.       След крыльев на спине был слишком ярок, за несколько лет Гарри всё же нашёл оптимальное тому решение — носить самую тёмную в его жалком гардеробе футболку, а именно старую и серую, она перешла от Дадли. Похожие следы он видел на руках у странного мужчины-курьера, через несколько месяцев после случившегося приехавшего на мотоцикле и доставлявшего новую кофеварку Дурслям. Правда, Гарри ещё не знал, что такое зовётся татуировками.       Гарри свыкся с произошедшим. Подсознание под давлением Дурслей диктовало ему, что они сделали это только ради него-эгоиста. А Гарри соглашался. Что ему оставалось? Он твёрдо верил, что время лечит, и ему казалось, что это работает. Он старался быть нормальным.

***

      С того дня прошло четыре года. Десятилетний Гарри смотрел в пол, ожидая рассвета. Он подолгу не спал, сидя на кровати. Зелёные глаза бегали по немытым половицам. Гарри постукивал ногой и по привычке горбился, вслушиваясь в звуки снаружи.       Некто разбавил синь ночи серыми цветами, Гарри видел это сквозь решётку двери, значит утро уже совсем скоро. Мальчик жевал стащенную ещё вечером с кухни гренку. Пресно и безвкусно.       Он не мог уснуть. Да и не было смысла, через пару часов сначала, прямо ему по голове, начнёт топать Дадли. Ну а потом в дверцу постучит тётя Петунья. Ложиться и правда бесполезно.       А снаружи слышалось стрекотание. Гарри лёг на кровать, сложив руки на впалом животе и переведя взгляд в обратную сторону лестницы, служившую потолком. Как хорошо, что наступило лето, и школа кончилась. Теперь можно легче избегать насмешек и издевательств со стороны ровесников.       Гарри перевернулся на бок, поджав ноги и уткнувшись носом в стену. Спина не болела, но всё же лежать на ней было неудобно. Неужели вся его жизнь пройдёт вот так? В темноте и грязи, без права на счастье? А всё из-за того, что он урод... Нечто тёплое и тугое появилось внутри горла, он сглотнул. Нет, глаза сухи. Несмотря на приближающееся утро, белая стенка перед Гарри погружалась во тьму, как и он сам. Гарри почувствовал приятную тяжесть в веках, как только они сомкнулись. Он начал медленно тонуть в пускай жёстком, но привычном матрасе.       — Подъём! Вставай! Поднимайся! — тут же раздался громкий стук в дверь. — Живо! — рявкнула тётушка, застучав каблуками в сторону кухни.       Гарри тяжело вздохнул. Он и не заметил, как прошло три часа в этой сладостной дрёме. Тихо скрипя и щурясь, мальчик сел. По ушам и пульсирующей от недосыпа голове со стуком пробежал кузен. Причём Дадли остановился посередине, решив с силой постучать ногами в ступени. Штукатурка вместе с какой-то крошкой под прыжками этой туши посыпалась. Гарри выставил ладонь, не обращая внимания на громкое «Просыпайся, кузен!», и стал наблюдать, как ладонь в свете коридорной лампы белеет, будто в снегопад.       Гарри надел разбитые круглые очки, проморгавшись и подняв взгляд к до сих пор разбитой лампочке. Он дёрнулся, резко оторвавшись от наблюдений, когда Дадли рывком распахнул дверь чулана, заорав ему чуть ли не в самое ухо «Доброе утро». На него в ответ с некоторым испугом уставились два зелёных глаза, казавшиеся ещё более напряжёнными и болезненными из-за тёмных пятен прямо под ними. Но это продлилось лишь секунду, и не понятно от чего: то ли толстяк слишком быстро убежал в кухню, сопровождая топот глупым хихиканьем, то ли вмиг сузившиеся зрачки, да и глаза в целом, скрылись за болезненно-бледными тощими руками.       Кое-как привыкнув к слепящему свету, Гарри вышел из чулана, поправив мятую серую футболку, и направился в сторону кухни. Горбясь, он опирался на стенку, при этом как-то волоча руку за собой по персиковым в рельефный цветочек обоям.       Весь кухонный стол и всё пространство под ним было завалено яркими подарками. От этой пёстрой бумаги и красочных ленточек в глазах болезненно пульсировало. И где они только такую обёртку купили? Дадли стоял, слегка приоткрыв рот и шевеля пухлым пальцем. Гарри мысленно фыркнул, — перед кузеном стояла непосильная для него задача: узнать количество однотипных предметов, которых явно больше двух.       — Сколько их тут? — ему надоело считать, и он решил обратиться к отцу, сидевшему тут же, за столом. Конечно, никакого пожелания доброго или хотя бы просто очередного утра Гарри в свой адрес не услышал.       Гарри подошёл к плите и разложил завтрак по тарелкам, отложив себе наиболее сгоревший кусок яичницы. Ему даже нравилось это «блюдо», он привык к коркам и в какой-то степени объедкам. Сгоревшие куски яичницы были маленьким празднеством. Даже ему в день рождения кузена досталась вкусность. С трудом он расставил тарелки для всей семьи и приютился у стола, стараясь не задеть ни одну из коробок, предназначенных Дадли.       — Тридцать шесть, я сам считал! — Гордо изъявил дядюшка, будто для него счёт больше чем до двух — такое же достижение, как и для его сынка. Тихий вздох вырвался из его искусанных уст, Гарри испуганно замер.       — Причешись! — рявкнул дядя, гневно обернувшись к Гарри. Но, к счастью, сегодня Вернон был в относительно хорошем расположении духа и не хотел в день рождения сыночка тратить свои нервы на какого-то там племянника-уродца. Гарри кивнул, расслабившись, — обошлось.       — Тридцать шесть?! — взвился кузен, тут же покраснев от злобы, как и отец. — Это на два подарка меньше, чем в прошлом году! — пухлый кулак с треском приземлился на задрожавший стол, ещё чудом не похоронивший под собой ноги Гарри.       — Дорогой, ты забыл посчитать подарок тётушки Мардж! — Петунья поспешно подняла коробку в шафранового цвета обёртке с тошнотворно яркой красной лентой. Гарри тряхнуло, а в спине, словно далёким эхом отдала призрачная боль. — А сегодня в городе мы купим тебе ещё два подарочка, солнышко, ты доволен? — проворковала она, поцеловав сына в щёку.       — Тогда это будет... это будет... — Гарри буквально слышал как напрягается возможно единственная извилина в голове Дадли.       — Тридцать девять, мой сладенький, — Гарри даже не знал, что приторней: торт, который сейчас стоял в холодильнике, дожидаясь вечера, или её тон.       — А-а-а! — уже привставший было Дадли тяжело плюхнулся обратно на стул. — Тогда ладно…       Вернон выдавил из себя смешок, размазывая по усам застрявшие в них кусочки яичницы. Гарри встал и, перешагнув несколько коробок, добрался до раковины. Ему тут же подсунули целую стопку, которой только что не было, Гарри был готов поклясться! Но ему ничего другого не оставалось, как включить воду и взять губку в руку.       Зазвонил телефон, и Петунья метнулась к аппарату. Гарри не смотрел на Дадли, но чувствовал и слышал, как кузен быстро и жадно разрывает обёртку, выворачивая коробки наизнанку.       Мельком обернувшись, Гарри увидел, как кузен распаковывает гоночный велосипед. Зачем никогда не любившему любого рода физическую деятельность, за исключением шпыняния Гарри, Дадли гоночный велосипед — загадка. Поймав на себе злой взгляд дяди, мальчик отвернулся к посуде.       — Плохие новости, Вернон, — в кухню вернулась явно помрачневшая тётя Петунья. Гарри покосился на женщину, сделав напор воды слабее. Возможно, что-то хорошее для него! — Миссис Фиг сломала ногу, она не сможет взять этого, — она, Гарри был абсолютно в этом уверен, показала на племянника жилистым пальцем.       Миссис Фиг — сумасшедшая соседка Дурслей и, возможно, единственный человек со всей Тисовой улицы, с которым Гарри было спокойно. В дни рождения Дадли семейство уезжало развлекаться, а Гарри оставляли ей на попечение. Весь дом миссис Фигг насквозь пропах кабачками, а его хозяйка заставляла Гарри любоваться фотографиями многочисленных кошек, живших у неё в разные годы. Но он не был особо против.       Мальчик даже обернулся. Дадли замер с застывшим на лице выражением ужаса. До чего же он боится уродца, а точнее того, что весь праздник будет испорчен!       — Что будем делать? А ты выйди! — Взвизгнула тётушка, обратив своё раздражение на Гарри. Тот же выключил воду и, вытирая руки о футболку, ушёл в чулан. Глаза, более-менее успевшие привыкнуть к яркому свету, снова погрузились в темноту чулана.       Гарри прислушался. От услышанного зависело, как он проведёт сегодняшний день. Его вряд ли оставят одного, возьмут с собой? Он никогда не был в зоопарке, никогда не ходил в развлекательные места, ему бы хотелось! Но ему стало казаться, что все смотрят на него, все осуждают. «Мальчик, мальчик! Смотрите, идёт! Идёт-к-к-идёт! Прошёл! Прошёл!», — часто он слышал, идя по улице. Но, оборачиваясь на голоса, Гарри не видел никого.       Горбящийся десятилетний мальчик, привыкший к темноте и ставший считать её родной, стоял в чулане, прижимаясь к дверце. Под внимательными зелёными глазами синяки от недосыпа, два шрама, на лбу и на щеке. Вечно будто осуждающие голоса, которые слышал лишь он один, недоверие, нервозность и непонятная ему самому резкая раздражимость, а ещё и странные вещи, которые с ним порой случались. Гарри и сам не мог сказать, что с ним не так. Почему судьба решила так посмеяться именно над ним, несчастным сиротой? «Нам всё же придётся взять его с собой», — сердце вздрогнуло от непонятного мальчику чувства. Может, у него есть шанс на нормальное существование? Хотя бы на поездку в город!