Cześć, drogi bracie Izaaku!
Вот и все, что я могу сказать. Я пишу это уже в пятый раз, понимая, что совсем позабыл польский язык. Прости, напишу по-русски. В этом письме нет ничего секретного - можешь попросить перевести его тетю Аду или Нору. Надеюсь, ей не тяжело будет читать. Итак, я жив. И знаешь, чрезвычайно этому удивлен, потому что раз пять собирался умирать точно. Проклятое кольцо блокады почти задушило нас зимой сорок первого (наверняка ты слышал об этом), и как будто давит до сих пор. Возможно, я так говорю из-за слабости нервов - снова жду беды... Я никогда не подумал бы, что буду голодать, что буду спорить с бывшим другом, что проживу дольше, чем он, что брошу семью... А вот война. И все можно, и все случилось. После того, как отца и Владимира призвали в самом начале войны на фронт, я, мама и Маша остались в городе ждать. Как оказалось, мы ждали кошмар. Немцы продвинулись быстро, как по щелчку, кольцо блокады вокруг Ленинграда смыкалось, как удавка... Бомбили город, все рушилось, гибли люди… Теперь я все помню урывками, половина кошмара вообще вылетела из памяти, и, наверное, к счастью. Мой бывший друг К. сказал мне, что я из-за своей «родовитой трусости» не смогу сбежать на фронт. И он был прав. Меня не взяли. Да и сколько мне было лет? Тогда каждый еще думал, что дети не должны видеть войну и погибать на ней. Потом выяснилось, что самой меньшей трусостью будет остаться в Ленинграде, в момент начинающегося голода и нападков смерти. Я считал себя не самым храбрым, каким и считаю сейчас, но меня ничуть не испугала перспектива переждать все в городе, среди улиц, в родной квартире, хоть и без родителей, брата и сестры. Мы с К. пожали руки. И вот эвакуация. Первая волна... Помню толпу, грузовики и шум. Я усаживаю Машу на скамеечке в огромной машине, говорю: «Меня с вами не будет» - и выпрыгиваю. Зачем тогда я сказал именно так ужасно, ведь хотел иначе, это вопрос сложный. Мама до сих пор со слезами вспоминает мой побег, как и Маша. О, лучше бы я забыл, как они кричали вслед мое имя тогда! Но на тот момент я думал, что сказал сносно, и делаю все правильно, ведь я выполнил главное условие спора - остался в городе. Но получилось так, что в Ленинграде стало убийственно страшно. Мою одноклассницу Тоню бомба и голод оставили без семьи, и однажды она пришла ко мне с просьбой отвезти два трупа на кладбище. Голод уносит быстро, Исаак. Затем она пришла в гости… и насовсем. Мы боялись вместе, ждали вместе, читали, смеялись, голодали и умирали тоже вместе. Я носил домой хлеб, она варила то, что мы называли едой, и твердила о победе и жизни. И, знаешь, только в минуты ее рассказов я верил. Правда, я верил в счастливый исход. Но вот выхожу в парадную, в глазах темнеет, я не слышу ее тихого голоса и думаю: «Я умираю. Я могу не вернуться. Но я… должен держаться». Наверное, каждый хоть раз говорил себе это «должен». Возможно, именно из-за этих «должен», из-за таких Тонь город и не пал… Нет, сейчас я уверен в этом! Мой спор с К. затянулся, и мы, понимая это, следили друг за другом. Спор получил новый оборот: в городе остались мы оба, но кто из нас дольше сможет прожить в нем - это уже был другой вопрос. Мы спорили с ним не на что-то, лишь из-за гордыни и желания утереть нос. Как бы посмотреть на труп другого и расхохотаться: «А я ведь говорил, что выиграю». Дурацкий спор, но я не отказывался от него. Теперь у меня была Тоня, что, как оказалось, было моим преимуществом. У К. же оставалась семья. Родители, тетка и два брата. Большее преимущество, если подумать, но и больше ртов, как ни ужасно это звучит сейчас. В свой семнадцатый день рождения я решил, что выживет только Тоня и К. Я жесток, но сейчас мне достаточно жизни одной лишь Тони. К. украл мои карточки на хлеб, зная, что вместе со мной умирает и Тоня. Но он умер от голода, видимо, отдав их другому. А смерть ради кого-то оправдывает любую трусость. Итак, результаты спора: 1:1, потому что Тоня моя семья. 2:1, потому что я выжил. Никогда, мой дорогой брат Исаак, не радуйся сомнительным выигрышам, но и не сожалей о сделанном. Война - это судьба. Это проверка на человечность. Это везение. Это невезение. Я писал все время дневник, как доказательство своей жизни, обращаясь почему-то «дорогой Друг», подразумевая сначала под ним К. Думал, прочтет. После того случая с карточками я обращался уже к кому-то, некоему человеку, который прочитает мои записи, вспомнит обо мне или представит, как, чем и кем я жил. Потом я перестал вообще обращаться к дневнику. Не было сил и желания писать. Теперь я понимаю, что все это время я писал в Кенцав, тебе, брат Исаак. Во время войны со мной что-то произошло, и помимо болезни, мне пришло осознание, что все эфемерно. Даже смерть, разруха и страдание. Они имеют значение лишь до твоей собственной смерти. В сравнении с тем, что мы все пережили, они становится только испытанием, воспоминанием. Большим черным пятном в жизни, которая, к счастью, теперь точно будет продолжаться, и продолжаться бесконечно. Я рад, что все закончилось и буду рад еще больше, если ты мне отпишешь, как вы. Родители, Маша, Владимир и я очень ждем письма от вас и надеемся, что у вас все хорошо и вы все в сборе. Возможно, когда-то я не верил, что город выстоит. А он выстоял. И я люблю его, и с радостью смотрю, как он, точно Феникс, восстает из руин и пепла. Приезжайте к нам при первой возможности, мы всех вас очень ждем. Ответь как можно скорее. Поздравляю с мирным небом, Исаак! Костя. Р.S: Отправляю тебе остаток моего дневника, можешь дать прочитать его Норе, она хорошо разбиралась в русском и всегда по-доброму ко мне относилась. Крепко обними ее от меня (плотно зачеркнуто)».Глава 3. Письмо Ленинград-Кенцав
27 июля 2019 г. в 11:44
«От 10 сентября 1945 года.