Принцесса-бродяжка

      Как отец ни настаивал, я отказалась от большого кортежа. Были только моя карета, Кларисса и стража, без которой никуда. Всю дорогу я просидела как на иголках, думая, что сказать звонарю при встрече. Тогда год назад он отказался увидеть меня, предпочтя вернуться в свой обожаемый собор. А вдруг он меня не примет? К черту все, лишь бы поскорее добраться до него.       Пока мы едем, я расскажу вам, какую истерику закатила отцу. Такого он еще не видал даже от меня. Я плакала, кричала, уговаривала, подлизывалась, давила на совесть, напоминая, что Квазимодо спас меня, пыталась приводить убедительные аргументы вроде:       — Отец! Меня по-настоящему любят лишь два человека: ты и он. У тебя государство, жена, пятеро детей кроме меня, из них один — наследный принц. А у него никого нет! Я нужна ему, позволь вернуться…       Отец был непреклонен. Он на многое был готов пойти ради меня, но позволить мне вернуться в Париж, да еще одной было слишком для него. Наконец, терпение его лопнуло:       — Валерия, довольно! Уже почти месяц ты не даешь мне проходу! Решено, твоей свадьбе с Адрианом быть. Герцогиня уже справлялась о тебе.       В тот момент у меня почва ушла из-под ног. Я судорожно думала, что мне сказать, как предотвратить неизбежное. В другой раз я бы, может, и согласилась, но теперь что-то не давало мне, приводя в ужас.       — Нет! — в панике выкрикнула я, — я…я…я люблю его!       — Что? — я очень редко видела короля таким удивленным.       — Я люблю его, — уже спокойнее повторила я. Это оказалось так просто! Стоило мне произнести эти слова вслух, как я почувствовала, что сердце мое стало биться спокойнее. Я словно бы, наконец, призналась в этом не только отцу, но и самой себе.       — Валерия, что ты такое говоришь? Каких книг ты начиталась, дочка? Как ты себе представляешь жизнь с глухим и уродливым простолюдином? Да он станет всеобщим посмешищем! На него будут показывать пальцем, а заодно и на тебя.       — На меня всю жизнь показывают пальцем, — неожиданно спокойно сказала я, — он не чудовище. Он грамотен, вежлив и тактичен. Конечно, ему придется нанять учителей, чтобы выучить кое-какие вещи, но мы могли бы пока пожить в моем поместье рядом с Марселем. Тем более что после моего замужества, двор сильно утратит интерес к моей персоне.       Отец качал головой, задумчиво глядя на меня.       — Я знаю тебя, Валерия. Ты не успокоишься. Когда я предложил этому горбуну любую награду за твою жизнь, он не взял ничего. Он поставил тебя превыше любых денег и громких титулов. Даже меня это затронуло.       Я почувствовала, он сдается.       — Просто скажи, отец, если все получится, есть ли у меня твое благословение?       — У тебя всегда есть мое благословение… Но имей в виду, ему придется взять себе титул. Он же найденыш? Тем проще. Не нравится мне, что ты задумала… Пожалеешь, ведь… Но я уже не слушала. Крепко обняв его, поскорее выбежала за дверь, пока он не передумал.

***

      Я запрещала все остановки, кроме самых необходимых, так что до Парижа мы добрались в рекордные две с половиной недели. Анна де Боже, регент при малолетнем Карле VIII, любезно предоставила мне одни из лучших апартаментов в Лувре, видимо, все еще чувствуя за собою вину передо мной. Ох, была б моя воля, я и в Лувр бы не заезжала, сразу направив карету к Собору Парижской Богоматери, несмотря на смертельную усталость.       И вот я в волнении стою перед громадным зеркалом в своих поистине шикарных покоях и оглядываю свой наряд. Почему-то хотелось, чтобы Квазимодо увидел меня особенно красивой. На мне было нежное небесно-голубое платье, волосы собраны в искусную прическу, украшенную белой мантильей из тончайшего кружева. Я была готова хотя бы с виду.       — Кларисса, как тебе? — обернулась я к служанке.       — Вы прекрасны, Ваше Сиятельство, — абсолютно искреннее отозвалась она.       — Я поеду в собор одна, — сообщила я, нарушая негласное правило, по которому леди, тем более такого высокого положения, не ходит одна даже в церковь. Но Кларисса не посмела спорить, лишь кивнула.       Я хочу вспоминать, как я ехала эти двадцать минут от Лувра до собора. В голове у меня возникло несколько вариантов речей, которые я могла бы сказать горбуну при встрече. Но ни один из них мне не нравился. Ах, будет что будет! Лишь бы поскорее увидеть его.       Войдя в собор, я в нерешительности остановилась. Куда теперь? Где в огромном храме найти звонаря, который здесь знает каждую щелочку?       — Простите, пожалуйста, — обратилась я, судя по всему, к органисту, — а где я могу найти звонаря этого собора?       — Вы имеете в виду горбуна Квазимодо, мадмуазель? — удивленно переспросил меня мужчина, окидывая взглядом с головы до ног.       — Да, именно его.       — Он должен быть на колокольне, он почти не выходит оттуда. Да оно и к лучшему. А могу я узнать…       — Нет, не можете. Спасибо за помощь, — отрезала я, и пошла вглубь храма, сопровождаемая ошарашенным взглядом органиста.       Я кое-как забралась по шаткой лестнице на верхний настил колокольни, чудом не свалившись оттуда и даже не порвав юбку. Но Квазимодо нигде не было. Я постоянно оглядывалась, ожидая, что вот-вот он покажется из-за какого-нибудь угла, но меня окружали лишь его любимые колокола. Вскоре я поняла, что горбуна здесь нет. А где он тогда?       Не собираясь сдаваться так легко, я пошла в единственное место в соборе, которое мне было так знакомо, маленькую келейку, служившую мне убежищем на протяжении двух месяцев. Подойдя к двери, я замерла: в углу кельи я увидела до боли знакомую фигуру, являвшуюся мне во снах с тех пор, как я вернулась в Испанию. Словно что-то почувствовав, Квазимодо поднял голову. При виде меня он вскочил на ноги и замер. Но лицо его не отразило ни радости, ни даже удивления. Он смотрел будто бы сквозь меня так, точно пред ним предстала сама Мадонна.       — Валерия… — хрипло произнес он, — ты пришла…       — Да, я пришла, я здесь. Ты не рад? — быстро заговорила я.       — Прошу тебя, только не уходи, — жалобно прошептал звонарь, все еще глядя куда-то сквозь меня, — пусть я спятил, лишь бы видеть тебя… Я так тосковал по тебе…       — Квазимодо, ты что? — испуганно вскричала я, забыв все свое волнение, — это я, я правда вернулась! Я не кажусь тебе! — с этими словами я подбежала к нему, мысленно проклиная дурацкую идею надеть все эти неудобные юбки. Я схватила его руку. — Видишь, я настоящая.       Я видела, как его взгляд постепенно проясняется. Вдруг он упал на колени, обнял меня за ноги.       — Вы… это правда Вы… — бормотал он, уткнувшись лицом мне в юбку, вздрагивая всем телом.       — Ну что ты, — растерялась я, гладя его по голове, — я тоже рада тебя видеть. Успокойся, пожалуйста. Я не уйду никуда, обещаю, — я понимала, что он не слышит ни слова, но не могла остановиться. Почувствовав мои прикосновения, он отпустил подол платья и взял мои ручки в свои ладони, по очереди прижимаясь к ним губами. Наконец, я смогла заставить его встать на ноги. Он глубоко вздохнул, беря себя в руки, затем поднял на меня глаза. Они были абсолютно сухими.       — Вы стали еще прекраснее, — проговорил горбун, не отрывая взгляда от моего лица.       — Спасибо, — ответила я, не зная, что еще сказать. Это вообще было крайне сомнительно, учитывая, что я приехала в собор, едва успев сменить платье после долгой дороги. Но в искренности Квазимодо мне сомневаться не приходилось.       — По крайней мере, я понял, почему Вы дали мне воды, — вдруг задумчиво проговорил он.       — Почему же? — не поняла я.       — Потому что Вы отличались от окружившей столб толпы как небо и земля. Вы никогда не были обычным человеком. Теперь я и сам вижу. — Удивительно, но он говорил не с укором, в его голосе звучало плохо скрытое обожание.       — Мы можем поговорить? — спросила я. Квазимодо лишь кивнул и повел меня куда-то по направлению к колокольне. Вскоре мы стояли в небольшой комнатке, видимо, его каморке. Здесь был тюфяк, небольшой стол, один табурет и сундук. В углу висела лампадка. Горбун молча помог мне присесть на тюфяк, предварительно стряхнув с него невидимые пылинки, сам, однако, оставшись стоять. Расправив свои многочисленные юбки, я непонимающе посмотрела на звонаря.       — Садись, что же ты. Так и будешь стоять?       — А можно ли? Вы ведь маркиза…       Сначала я думала, что он издевается, но лицо его было серьезно. Я настойчиво показала на место рядом с собой.       — Не говори глупостей, садись. Уж если кто пред кем и должен здесь раскланиваться, так я перед тобой, за все, что ты сделал для меня. Я бы сказала тебе «спасибо» еще год назад, если бы ты не отказался увидеться со мной, — против моей воли в голосе звучала обида.       — Простите, если огорчил Вас тогда, — отозвался звонарь, покорно садясь рядом со мной.       — Опять это «Вы»! Я же тебя просила! — в нетерпении воскликнула я.       — Простите, — снова повторил звонарь, отводя глаза.       — За что ты вечно извиняешься? Я это же всего лишь я. Эсмеральда, Валерия, зови, как тебе угодно! Это меня ты на руках принес в собор, когда спас, из-за меня не спал ночей, когда я болела, это я рассказывала тебе смешные и, кстати, абсолютно правдивые истории из своего детства. Это меня ты защищал от архидьякона, несмотря на то, что он твой господин. Это ради меня ты в одиночку выстроил оборону собора от огромной толпы нищих, меня был готов защищать ценой своей жизни от вооруженных солдат… — я почувствовала, что сейчас расплачусь, — а теперь ты ведешь себя, будто чужой! Я всегда думала, что ты единственный человек, который никогда не бросит меня! Что вообще изменилось? Я была маркизой все то время, но ты же не рассыпался в прах от прикосновений ко мне! — я не выдержала и отвернулась, всхлипывая.       — Я заставил Вас плакать, — услышала я его тяжелый вздох. Я вдруг почувствовала его большую руку на своем плече, он осторожно потянул меня к себе, видимо, желая приласкать.       — Не трогай меня! — стукнула я кулачком по твердой груди. Однако, несмотря на мое слабое сопротивление, его ладонь продолжала нежно поглаживать меня по спине, успокаивая и расслабляя. Сдавшись, я сама прижалась к его плечу, вспоминая обо всех тех днях моего заточения, когда он точно так же утешал меня. Судя по его до крайности осторожным движениям, он очень старался не испортить мне прическу. Какой же он все-таки милый!       — Не плачьте, пожалуйста, — ласково просил он, — Ваши слезы…мне это очень больно.       Почувствовав, что я перестала вздрагивать от всхлипов, он заговорил:       — Когда меня привезли во дворец, мне сказали, что меня желает видеть сам король Испании. Я не знал зачем, мне вообще было все равно, я только хотел знать, куда Вас… тебя увезли. Сам король объяснил мне, что я спас его дочь, маркизу Валерию де Кабальеро. Кажется, он спрашивал, что я хотел бы за это получить, но я плохо помню, что тогда происходило. Затем он сказал, что ты хотела увидеть меня.       — И ты отказался? — подняла я к нему голову.       — Тогда ты казалась мне как никогда недосягаемой. Наверное, дальше, чем звезды в небе. Ты вернулась домой, нашла отца, у тебя все было хорошо. Я чувствовал, что больше я тебе не нужен, ведь о тебе было кому позаботиться. Все, что я еще мог сделать для тебя — это избавить от необходимости видеть меня. К тому же я успел сказать слова, которых не воротишь. Да и зачем мне было приходить? Попрощаться с тобой? Я и так помнил бы тебя до конца жизни своей.       — Я заметила, — пробормотала я, вернув голову к нему на плечо, чтобы он не прочитал по губам.       — Не нужно тебе было приезжать, — тяжело вздохнул он, — этот город принес тебе слишком много горя. Мое сердце было спокойно за тебя, когда ты была в Испании.       — Я знаю, ты любил меня, — подняла я на него глаза, — мне кажется, даже слишком сильно. Я очень хотела бы извиниться перед тобой, потому что знаю, ничего и никого не видела, кроме собственных переживаний. Вообщем, прости.       — Ты просишь прощения за лучшее, что случалось со мной, — покачал он головой. — Как можно не любить тебя? Ты точно весеннее солнышко освещаешь каждый закоулок моей души, стоит мне лишь увидеть тебя. Для меня нет и не было большей радости, чем увидеть твою улыбку. Я дышу ради тебя, если вдруг когда-нибудь тебе снова понадобится моя жизнь, — хриплый голос его звучал необыкновенно нежно, но спокойно, он смотрел мне прямо в глаза.       — И ты до сих пор…       — Навсегда.       — Поедем со мной в Лувр, пожалуйста. Весь этот год я тоже не забывала тебя ни на миг, так, что даже отец разрешил мне поехать к тебе в Париж. И еще кое-что разрешил… если, конечно, ты согласишься. А сейчас поедем в Лувр? — протараторила я на одном дыхании, иначе смелости бы мне не хватило. — Имей в виду, если не поедешь со мной, я останусь с тобой в соборе. Из убежища ты не сможешь выгнать меня и с голоду тоже не дашь умереть, я же знаю.       — Ты приехала в Париж ради меня? — подозрительно упавшим голосом спросил Квазимодо. Я кивнула. Он прикрыл глаза, явно пытаясь осознать смысл моего сбивчивого признания. Почему-то у него дрожали губы. Я долго не раздумывала, подалась вперед и прижалась своими губами к его, крепко обняв за шею. Сначала он пытался осторожно отстранить меня, но, постепенно его страх и сопротивление сошли на нет, и мою талию сжали сильные руки. Губы у него были слегка шершавые, он целовал меня робко и неумело, но при этом заставляя бешено колотиться сердце. Мои пальчики как-то сами запутались в рыжих волосах, еще сильнее их ероша.       Когда, наконец, мы оторвались друг от друга, на горбуна было страшно смотреть: весь пунцовый, он не знал, куда девать взгляд. Мне и самой было неловко. Придя в себя, я выдохнула:       — Ну, так ты поедешь сейчас со мной? Карета ждет.       — Куда бы ты ни приказала, — еле выдавил он.       — Да, помнишь, ты принес мне два сосуда? Глиняный горшок у тебя еще остался? Квазимодо кивнул.       — Можно мне его?       Он улыбнулся, откидывая крышку сундука. Достал оттуда уже знакомый горшок и осторожно протянул мне.       — Я поставлю в спальне. Никогда прежде не видела такого дивного сосуда.       Звонарь смотрел на меня неверящим взглядом, на лице его было написано такое замешательство! — Это невозможно, — едва слышно прошептал он, отрицательно мотая головой.       — Все в мире возможно, — так же тихо ответила я, протягивая ему руку, — Кому как не мне знать. Пойдем?       Он лишь кивнул, помогая мне встать с тюфяка. Всю дорогу до кареты он не произносил ни слова. Зато кучер, постоянно извиняясь, сообщил, что, обнаружил какие-то неполадки с упряжью одной из лошадей. Он клятвенно заверял меня, что починка займет не больше получаса, но я почти не слушала. Господи, когда я уже доберусь до постели! Но в присутствии Квазимодо я не дала прорваться раздражению, молча забираясь в карету. Оказавшись внутри, звонарь безразлично оглядел шикарное убранство, мягкие кожаные сидения, бледно-розовую обивку. Я ждала его реакции, затаив дыхание, но он как всегда умудрился меня удивить:       — Ты устала, — это звучало как утверждение, — поспи, я разбужу, когда приедем.       Боже мой, как я соскучилась по нему! Я совсем забыла, каким внимательным он мог быть, казалось, он всегда чувствовал, что мне нужно. Дважды меня просить было не надо, я с готовностью прильнула к большому теплому телу. Он бережно устроил мою головку на своей груди, точно на подушке, снова с нежностью проводя грубой ладонью мне по спине, точно убаюкивая. Я уже не слышала, как мы, наконец, тронулись, не слышала, как приехали. Очнулась я в своих покоях в Лувре, лежа на постели прямо в платье, но заботливо накрытая одеялом. Квазимодо рядом не было.