***
Я покорно позволила тюремщику вытащить меня из камеры, оделась в некогда белую рубаху, когда мне приказали, терпеливо ждала, когда мне в очередной раз свяжут руки. Лишь однажды оцепенение покинуло меня, когда я увидела страшную петлю из грубой серой веревки. — Нет! Я не хочу! — закричала я, пытаясь вырваться. Напрасно. Сильные руки тюремщика легко справились со мной, оставляя синяки на нежной коже. Меня затолкали в телегу, где уже лежала Джали. Моя бедная козочка! Однако даже ей не удалось вызвать у меня никаких эмоций. Скользнув по ней невидящим взглядом, я села на доски, заменявшие сидение. Мы тронулись. Несмотря на то, что остатки сил у меня уходили на то, чтобы не дать рваной рубахе соскользнуть с плеч, я успела заметить, какая огромная толпа собралась у Собора Парижской Богоматери. Последнее, что еще не угасло во мне — это моя стыдливость. Все эти люди могли видеть меня полунагой, я ничего не могла поделать, некуда было спрятаться. Уставившись на дно телеги, чтобы не встретиться с кем-нибудь взглядом, я тупо ждала, что будет дальше, доверившись моим палачам. Когда меня вытащили из телеги и развязали руки, я, наконец, подняла голову. Огромный собор раскрыл предо мною двери, из которых выходили священнослужители, становясь по обеим сторонам от входа. А не так давно я мечтала посмотреть на это строение… Казалось, это было в другой жизни. Я взяла огромную желтую свечу, искренне пытаясь внимать визгливому голосу писца, читавшего мне форму публичного покаяния. Губы мои шевелились вслед за ним, повторяя слова молитвы. Вдруг во мне снова вспыхнула искра жизни: ко мне приближался ОН, черный человек из кошмара. Злость и страх снова охватили меня. Кровь вскипела. — Молила ли ты Господа простить твои прегрешения? — громко обратился он ко мне, сверля меня взглядом. — Отойдите от меня, — прошипела я так, чтобы только он мог услышать меня, — не омрачайте мои последние мгновения. — Ты хорошо подумала? Даже здесь и сейчас я мог бы спасти тебя. — Моя кровь останется на твоих руках, поп. Уйди, или я плюну тебе в лицо! — Хорошо. Умри, и никто не будет обладать тобой. — И он простер надо мной руку, что-то громко сказав на латыни. Я знала, что означает эта фраза. Покаяние окончено, виселица ждет. Пока мне снова вязали руки, взор мой поднялся к небу. Мать Пресвятая Богородица, я же сейчас умру! Никогда не увижу отца, солнца, неба, не почувствую ветра. Жажда жизни, внезапно загоревшаяся во мне, чуть не заставила меня забиться в панической истерике на глаза у огромной толпы. Что бы я ни отдала сейчас за возможность спастись! Я глубоко и прерывисто дышала. Вдруг на балконе одного из домов я увидела… — Феб! — неистово дернулась я из рук палача, — Феб, ты жив! Скажи им Феб! Капитан, обняв за талию уже знакомую мне симпатичную девушку, что-то сказал ей и скрылся в глубине дома. Меня приговорили к смерти за убийство этого человека. Я должна была умереть просто так… За чужое преступление, которого не существовало… Перед глазами все поплыло, я перестала понимать, где нахожусь. Последнее, что я увидела, прежде чем провалиться во тьму — стремительно приближающуюся мостовую.Покаяться и умереть.
19 июля 2019 г. в 18:53
Когда я пришла в себя, меня окружала лишь кромешная ледяная тьма, было слышно только, как где-то капает вода. Я попыталась было ощупью определить, где нахожусь, но мне в лодыжку впилось железное кольцо. Наконец, я нашла кучу отсыревшей соломы, опустилась на нее и замерла. На смену ужасу, пережитому мною в зале суда, пришло странное отупение, мозг просто отказывался работать.
Словно сон мелькали передо мной бессвязные образы из прошлого: яркие платья, музыка, зеркала в золоченых рамах, улицы Парижа, пляска, солнце, глупая любовная болтовня, а затем кровь, смерть, суд, пытка и, наконец, виселица. Я даже не отдавала себе отчета, какие воспоминания были реальны, а какие выдуманы моим больным мозгом. Из всех ощущений осталось только полностью овладевшее мною чувство холода. Я на миг приходила в себя, лишь когда что-то быстро пробегало по руке или ноге, заставляя вздрагивать. Затем я снова погружалась в мертвое оцепенение. Я словно бы умерла еще до того, как меня казнили.
Вдруг крышка люка, или что бы это ни было у меня над головой, приоткрылась и в глаза мне ударил яркий свет, заставивший меня подскочить на месте и закрыть слезящиеся глаза руками. Когда я отняла руки от лица, в тусклом свете фонаря увидела завернутую во все черное фигуру. Это явно был человек, я слышала его дыхание.
— Кто Вы? — не выдержала я и поежилась от звука собственного голоса, прозвучавшего как писк котенка.
— Священник, — послышалось из-под капюшона, — Вы готовы к смерти?
— Вы пришли отпустить мои грехи? — тихо спросила я.
— Язычнице? — и я услышала какой-то нервный смех. Он снял с головы капюшон, и на меня словно вылили ушат ледяной воды: я узнала его. Один его вид мгновенно пробудил мое умирающее сознание, я вспомнила все так четко, словно это произошло вчера.
— Вы! — вскричала я, и мой голос эхом прокатился по подземелью.
— Ты спросила, пришел ли я отпустить тебе твои грехи, ты ошиблась. Я пришел покаяться в своих, — голос его звучал убийственно спокойно, на лице горели лишь глаза. Тот самый горящий взгляд, которым он сопровождал все мои выступления на площади.
Я вскочила на ноги, отбегая от него, насколько позволяла цепь.
— Убирайтесь отсюда! Я не знаю, за что Вы ненавидите меня, но сейчас мне все равно. Вы пугаете меня…
— Ненависть? К тебе, девушка? Как можно ненавидеть столь нежное ослепительное создание… Знай же, цыганка, я люблю тебя, люблю настолько сильно, как только мужчина может любить женщину, — голос его сорвался на хрип, он опустил голову, словно узник, ожидающий приговора.
Если я чего-то и ожидала, то явно не этого. Священники всегда были существами бесполыми, как он мог воспылать страстью? Тем более к плясунье? Одно с другим просто не вязалось у меня в голове.
— Любите? — тупо переспросила я, — Вы же священник, как такое возможно?
— Священник! — вскричал он, снова поднимая голову, — священник, любящий женщину! О, девушка, это пытка! Каждый раз, видя тебя в танце, видя, как солнце играет в твоих волосах, как блестят твои колдовские глаза, я чувствовал, как меня пожирает пламя ада. Меня, который прослыл своей добродетелью!
Он говорил с таким страшным выражением, что я отшатнулась от него, чувствуя, как меня охватила дрожь, с холодом не связанная. А он все не останавливался:
— Я пытался избавиться. Я запретил тебе приходить на площадь, но ты не послушала, упрямая! Ты сама приближала себя к гибели… Я донес на тебя в духовный суд, сгустил тучи над твоей головой, тебя так или иначе повесили бы. Мне нужно было обрести покой, исцелиться. А потом появился этот офицер, этот Феб. Я видел, как ты смотрела на него, как никогда бы не взглянула на меня. О, девушка, я бы умер за один такой взгляд! Я был в соседней комнате, я видел, как его руки прикасались к тебе, неземному существу, не созданному для похоти капитана. И я не выдержал… любой бы не выдержал, разверзнись перед ним геенна огненная.
— Это были Вы! Вы призрак, убивший Феба! — я хотела закричать, но вырвался лишь стон.
— Не прерывай меня, девушка…
— Я не желаю более слушать Вас! Идите Вы к дьяволу вместе со своей страстью, пусть она сожжет Вас! — в тот момент меня охватила такая бешеная ярость, какой я в жизни не испытывала. Я прошла через немыслимые страдания и должна была умереть только из-за прихоти стоящего предо мною человека.
— Дослушай же меня. Только я могу спасти тебя от гибели! Пойдем, я выведу тебя к свету, — и он протянул мне бледную худую руку.
— Вы? К свету? — у меня вырвался истеричный смех.
Внезапно священник рухнул на пол и принялся биться головою о ступени с пугающей равномерностью.
— Ты умрешь, — шипел он в перерывах между ударами, — завтра на Гревской площади. Спаси же себя и меня, сжалься! Я сделаю все, что ты захочешь, положу мир к твоим прекрасным ножкам, заставлю забыть боль, которую причинил тебе. Только одно слово, — он поднял ко мне голову, и я рассмотрела слезы, льющиеся по его лицу, — одно слово… И мы уйдем отсюда в тот же миг, я буду любить тебя, а тебе даже не придется отвечать мне любовью. Позволь только любить тебя! — и он пополз ко мне на коленях.
— Нет, — неожиданно твердым ледяным голосом сказала я, подбирая юбку, словно священник мог испачкать ее. Как бы ни был силен страх смерти, у каждого человека есть грань, которую он не перейдет даже для спасения жизни. Для меня этот гранью был бившийся в истерике священник. Кроме ярости, он вызывал во мне суеверный ужас! Монах-привидение, сошедшее с ума от страсти ко мне! Он пугал меня куда больше предстоящей казни. — Прочь, дайте мне спокойно умереть!
— Ты мнишь себя несчастной, но ты не знаешь, что значит несчастье! Что ж, если таково твое желание, да будет так! — и он поднялся на ноги, беря в руку фонарь. — Завтра наши души обретут покой, твоя на небесах, а моя на земле… И кончится это невыносимая пытка, — и он покинул мою камеру.
Я сидела, обхватив колени руками, уткнувшись в них лбом. Они придумывали немыслимые обвинения, а все оказалось так просто! Я стала объектом вожделения для безумца. Я не могла сдержать горький нервный смех… Оставалось лишь дождаться завтрашнего дня.