***
Учитывая, что я внимательно считала дни, прошло три недели. Все это время я провела в тесной камере абсолютно одна, лишь утром и вечером видя живого человека, приносящего мне похлебку и кусок черного хлеба. Поскольку времени у меня было навалом, что я только не передумала за этот срок. От отчаяния и ужаса я постепенно перешла к ожиданию. «Суд» не было приговором, это была моя надежда, ведь я невиновна. У меня не было сожалений о гибели капитана, он чуть было не взял меня силой в ту ночь! Лишь какое-то горькое разочарование от сознания своих заблуждений, которые так дорого обошлись мне. Оставался тот черный монах-привидение. Что я такое видела? Он точно был материален, ведь держал нож в руке. У меня не было ответа на этот вопрос, и это вгоняло меня в отчаяние. Я уже поняла, что кроме меня в комнате с капитаном никого больше не нашли и найти не могли. Но ничего, я же всегда могла рассказать суду о том, кто я есть, хоть это и была крайняя мера. Я не допускала даже мыслей о смерти. Вдруг в замке щелкнул ключ. Что это? Не время для тюремщика. — Цыганка, пора. — Куда же? — Не задавай лишних вопросов, судьи уже собрались. Тут я увидела у вошедшего в руках кандалы. Он приблизился ко мне, с явным намерением надеть на меня ЭТО. — Зачем это? — испуганно отшатнулась я, — уберите! Грязно ругаясь, солдат схватил меня за руки, я услышала щелчок, и я почувствовала тяжесть цепей, оттянувших мои руки вниз. — Иди за мной, — бросил солдат и повел меня по уже знакомым коридорам. Сердце у меня заходилось. Всю уверенность как рукой сняло. В данный момент я была лишь маленькой перепуганной девочкой, не более того. Мы вышли в большую залу, меня усадили на скамью, приведшая меня стража встала за мной. Я воззрилась на огромную толпу судей или кто бы это ни был. Их было очень много, большинство было одето в красные или же белые одежды, они восседали на скамьях, стоявших ярусами, прямо передо мной. Я узнавала лишь королевского прокурора духовного суда Жака Шармолю, одетого во все черное. И чрезвычайного королевского прокурора, кажется, его имя было Филипп Лелье, впрочем, я уже ни в чем не уверена. — Девушка-цыганка, — обратился ко мне очень толстый человек, одетый во все красное, сидевший на самом верху, — мы собрались здесь сегодня, дабы обсудить чудовищное преступление, свершившееся в ночь на двадцать девятое марта 1482 года от Рождества Христова. Капитан королевских стрелков Феб де Шатопер был заколот кинжалом в спину. Вам вынесено обвинение в убийстве, ведь кроме Вас с ним на месте преступления не было никого. Если ли Вам, что рассказать суду? Протоколист, записывайте показания обвиняемой. Взгляды всех присутствующих обратились ко мне. Я неуверенно обернулась: целая толпа зрителей собралась, чтобы посмотреть, как меня будут судить. Из тех же самых людей, что кричали мне «Браво», бросая монеты в бубен. — Цыганка! — одернул меня прокурор, — Вы будете говорить? Или мы можем перейти к допросу свидетельницы? Меня тут же подняли чьи-то грубые руки. — Говори, когда королевский прокурор спрашивает, — прошипели мне на ухо. — Я невиновна, — поспешно заговорила я, чувствуя, что голос предательски дрожит, — это был священник. Священник ударил капитана кинжалом. — Священник? — переспросил меня прокурор, приподнимая брови. Было видно, что он не верит мне. — Да, да. Одетый во все черное. У него в руке был кинжал. Он… — Этот? — и прокурор показал мне небольшой нож. — Я не знаю, наверное. Было темно. Пожалуйста, вы должны поверить мне, — окинула я судей растерянным взглядом. — Итак, Вы утверждаете, что некий священник, пробравшись к вам с капитаном в комнату, нанес ему удар кинжалом, а затем, видимо, сбежал, раз его не обнаружили там вместе с Вами? Вы видели его лицо? — Да… но я не помню… он был так бледен и страшен, словно… призрак. — Призрак? Так не просто священник, а священник-привидение? Так? — Так… — нерешительно ответила я, пытаясь отделаться от чувства, что своими руками копаю себе могилу. — Мне все ясно. Протоколист, Вы записали показания обвиняемой? — Записал, Ваша Честь, — ответил лысоватый человек, притаившийся в углу. — Хорошо. Введите свидетельницу. В зал вошла смутно знакомая мне неопрятного вида старуха, завернутая в кучу тряпья. — Свидетельница Фалурдель, — обратился к ней прокурор, — в ночь на двадцать девятое марта в принадлежащем Вам доме произошло убийство. Расскажите суду все, что произошло в тот вечер. И старуха заговорила. Все еще пытаясь унять дрожь в коленях после моего допроса, я в пол уха слушала ее. Ровно до тех пор, пока моего слуха не достигло слово «священник». Я насторожилась. — Я подбежала к своему окну в нижнем этаже и вижу, пролетает мимо меня что-то темное и бултых в воду. Вроде как привидение в рясе священника. Ночь была лунная. Я очень хорошо его разглядела. Оно поплыло в сторону Сите… Так значит, я не сошла с ума! Священник и правда был… Суд теперь поверит мне, должен поверить, ведь старуха все подтвердила! Растерявшаяся и обрадованная, я, тем не менее, услышала вопрос прокурора, вызвавший у меня крайнее удивление: — Женщина по имени Фалурдель! Вы принесли с собой экю, данное Вам дьяволом, превратившееся впоследствии в сухой лист? — Да, государь мой, принесла, как было велено, — и она передала прокурору обыкновенный лист, который тут же пошел по рядам. Я ничего не понимала, откуда это? Я изо всех сил пыталась сконцентрироваться на том, что происходило в зале, но паника была слишком сильна, к тому же я вконец запуталась. Упоминание имени Феба снова вернуло меня в реальность: — … вы можете обсудить показания Феба де Шатопер… Не помня себя, я вскочила с места: — Умоляю, скажите, неужели капитан жив? — ведь если это правда, как можно судить меня за убийство? — Замолчи, женщина, — грубо оборвали меня, — это к делу не относится. — Я прошу вас, кто-нибудь скажите мне, — просила я, складывая руки, отягощенные цепями. Жизнь Феба — это была соломинка, за которую можно хвататься. — Он при смерти, — бросил прокурор, — довольны? Я снова упала на скамью. Надежда угасла так же, как и загорелась. — Пристав! — громко сказал толстый человек в красном, — введите вторую обвиняемую. — К моему изумлению, в зал ввели Джали. Неужели они всерьез собрались судить козу? Бедное животное бросилось было ко мне, но его грубо отдернули в сторону. Я не вижу смысла подробно описывать происходивший в зале абсурд. Пока Шармолю с бубном с руках весьма успешно доказывал, что Джали — дьявол во плоти, я чувствовала, как исчезает последняя надежда. Как я могу уповать на благоразумие и справедливость людей, которые устроили допрос козе? Только один раз я вздрогнула, когда смутно знакомый голос прокричал: — Она губит себя! Неужели не видите, она сама не понимает, что делает! Я где-то слышала этот голос, а где не помню и вспоминать не хочу. На лицах окружавших меня людей был написан просто суеверный ужас перед козочкой. Я с ужасом чувствовала, что все дальше и дальше от того, чтобы выйти отсюда свободной. В себя я пришла, когда меня несколько раз грубо тряхнули. Толстый человек в красном торжественно заговорил со мной, и с каждым его словом я ощущала, как душа уходит в пятки: — Девушка! Вы принадлежите к цыганскому племени, посвятившему себя чародейству. В сообществе с заколдованной козой, прикосновенной к сему судебному делу, вы в ночь на двадцать девятое число прошлого марта месяца, при содействии адских сил, с помощью чар и тайных способов убили, заколов кинжалом, капитана королевских стрелков Феба де Шатопера. Продолжаете ли вы это отрицать? — Да, — выдохнула я, — все отрицаю! Это священник, вам же сказали! Я не убивала! Поверьте же мне! — Ввиду прискорбного запирательства подсудимой я предлагаю применить пытку, — вдруг поднялся с места Жак Шармолю. При страшном слове «пытка» внутри все словно сжала ледяная рука. — Принято, — отозвался красный человек. Онемевшую от ужаса, меня подняли сильные руки и поволокли из зала. Ноги отказывались повиноваться мне. Больше всего мне хотелось сейчас проснуться и обнаружить, что все это было лишь кошмаром. Я пошла бы даже в монастырь! В большой темной комнате было безумно жарко. Меня толкнули на кожаное ложе, и только тогда я огляделась вокруг. Лучше бы я этого не делала! Меня окружали страшные предметы, казавшиеся еще ужаснее в неровном свете огня: щипцы, тиски, ножи и еще много странных железных устройств было разложено по комнате. Меня затрясло, я зажмурилась, лишь бы не видеть всех этих чудовищных орудий пытки. Ко мне приблизился человек. Я узнала это лицо! Палач! Последний раз я видела его, когда он пытал на площади горбуна. Я шарахнулась от него в сторону, испуганно пискнув. — Мадмуазель, — слащаво обратился ко мне Шармолю, — Вы продолжаете отрицать? — Да, — прошептала я, поражаясь собственной храбрости. — Увы, тогда мы должны исполнить свой долг. Привязать ее. Начнем с испанского сапога. Меня схватили за цепи и подняли мне руки наверх, закрепив их у изголовья кожаной постели, вынуждая меня лечь. Грудь мне перехватил широкий ремень. Приподняв голову, я увидела страшную конструкцию в виде сапога, которую Тортерю подтаскивал ко мне. Я знала, что это такое. Я слышала когда-то. От страха у меня пошли круги перед глазами. — Нет! — взвизгнула я, — послушайте, я не цыганка! Я не язычница! Я маркиза, я сбежала из Лувра! Я должна увидеть Людовика! — в дикой панике кричала я Шармолю. — Что ты сказала? — спросил он, вмиг забыв о слащавой манере речи. — Откуда, ты, девка, узнала о маркизе де Кабальеро? Неужели в народе уже слух пошел? — И совсем другим голосом добавил, — изобретательны же Вы, мадмуазель, видите, как хорошо говорить умеете. Из одного человеколюбия я закрою глаза на то, что Вы сейчас сказали, чтобы Вы не получили плетьми по Вашей изящной спинке за одно упоминание Его Величества, а Вы сознайтесь нам. Вы убили Феба де Шатопера? — Нет… — Начинайте. И моя ножка полностью исчезла в адском устройстве. Я молча плакала. Вдруг ногу пронзила такая боль, что я выгнулась на своем ложе, не сдержав страшный вопль. Сквозь туман боли я услышала: — Признаетесь? — Да…да, я признаюсь в чем угодно! Так больно! — с трудом выдавила я из себя. Тут же тиски перестали давить на мою ногу. Шармолю довольным голосом стал перечислять обвинения, которые я не слушала, я просто говорила «да» всякий раз, как он делал паузу. Какой-то человек, которого я прежде не заметила, приблизился ко мне и взял мою онемевшую от боли ножку. — Здесь большой беды нет. Вы могли бы еще плясать, — сообщил он мне. — Вы должны отдать нам должное, мадмуазель, мы отнеслись к Вам со всей доступной нам мягкостью, — поддержал его Шармолю. Когда я доковыляла до зала, с трудом наступая на больную ногу, меня снова толкнули на скамью. — Цыганка! Сознаетесь ли Вы в колдовстве, разврате и убийстве Феба де Шатопера? Я не могла удержать слез, сквозь судорожные всхлипы я никак не могла сказать роковое «да», лишь кивая головой. — Будем считать это признанием. Я не помню, что дальше происходило. Я находилась где-то на границе между сном и явью. Говорили что-то про голосование. Я бы потеряла сознание еще тогда, если бы меня рывком не подняли на ноги, и я не пришла в себя от внезапной боли, оставшейся от пытки. — Девушка-цыганка! В тот день, который угодно будет назначить нашему всемилостивейшему королю, Вы будете доставлены на телеге, в рубахе, босая, с веревкой на шее, к главному порталу Собора Парижской Богоматери и тут всенародно принесете покаяние, держа в руке двухфунтовую восковую свечу; оттуда вас доставят на Гревскую площадь, где вы будете повешены и удушены на городской виселице; а также ваша коза; кроме того, Вы уплатите духовному суду три лиондора в уплату за совершенные Вами преступления, в которых Вы сознались: за колдовство, магию, распутство и убийство сэра Феба де Шатопера. Да примет господь Вашу душу! — Это сон… — шептала я, когда меня подхватили две грубые руки и потащили из зала суда.Экю, превратившееся в сухой лист.
19 июля 2019 г. в 10:02
Меня грубо подняли с сундука, и я почувствовала, как тонкая шершавая веревка больно впилась в запястья. Все еще ничего не понимая, я с отчаянием заглядывала в лица окруживших меня солдат.
— Что происходит? Что вы делаете? Капитан жив?
— Молчи, цыганка, — и меня грубо встряхнули. Охваченная страхом, больше вопросов я задавать не решилась. Меня вытащили на улицу и перебросили поперек конского седла. Сквозь черные пряди волос я могла видеть, что прохожие показывают на меня пальцами, о чем-то шепчась. Я уткнулась покрасневшим от стыда лицом в конский бок, лишь бы не видеть никого.
Вдруг лошадь остановилась, меня стащили вниз, и я поняла, что передо мной возвышается Дворец Правосудия.
— Пошли, — бросили мне и потащили внутрь. Я покорно следовала за державшим меня солдатом. Чем дальше мы шли, тем темнее и мрачнее становились коридоры.
— Скажите, куда меня ведут? Что со мной сделают? — предприняла я вторую попытку, чувствуя, что я на грани истерики.
— Будешь ждать суда, ведьма.
— Суда? За что? — воскликнула я.
— Убийца, — прошипел державший меня солдат, с силой стискивая мое предплечье.
— Но я не убивала его! Не убивала! — закричала я, забившись в грубых руках солдата, не осознавая, как по лицу потекли слезы.
— Замолчи, девка, иначе и на меня проклятье навлечешь, — и он затолкал меня в тесную комнатушку с зарешеченными окнами, — если хочешь, чтобы развязал тебе руки, уймись.
Оказавшись в одиночестве в полной тишине, я растеряно терла покрасневшие запястья, невидящим взглядом уставившись в одну точку. До меня стало постепенно доходить, в какую беду я угодила.