Принцесса-бродяжка

      — Эсмеральда, Эсмеральда, — звал меня какой-то нищий, кажется Хромой Гильом, — ты уже слыхала, что сегодня на площади высекут этого горбатого урода из собора? Говорят, от свои лапы к женщине протянул, представляешь? Вот потеха будет! Поспеши, не то пропустишь самое интересное.       Ага, значит, тот горбун, Квазимодо, кажется, сегодня будет наказан за мое похищение. Что ж, пускай получает по заслугам, приятно, что даже за нападение на простую цыганку по закону предусмотрено наказание. Я не знала, было ли в Испании так же, просто никогда не задумывалась на эту тему, но хотелось бы верить, что да. Зато я знала, что люди любят пойти посмотреть на публичные наказания, и к неприязни к этому уродцу примешивалось самое настоящее любопытство, ведь подобного зрелища я никогда прежде не видела, отец не позволил бы, да и сама я желанием не горела. Но сегодня я решила взглянуть, как мой обидчик получит, что заслужил.       Когда я пришла на площадь, там вокруг позорного столба уже толпился народ. Я примерно представляла себе, как это работает, наверное, его привяжут к колесу и отлупят розгами.       — Простите, — обратилась я к какой-то женщине, — а когда здесь начнется наказание?       — Ты что, цыганка, с луны свалилась? Всем известно, что в полдень, как это всегда бывает. Теперь уж с минуты на минуту.       — Спасибо.       Вдруг на другом конце площади началось какое-то движение. Я поняла, что сквозь толпу ехала телега, запряженная мулами, в окружении городской стражи, которая расталкивала зевак. Прибыл осужденный. Из-за своего невысокого роста, я не могла ничего рассмотреть, я абсолютно не понимала, что там происходит у подножия столба, пока горбуна не выволокли на площадку этого каменного сооружения. С него сорвали камзол и рубаху, обнажив до пояса, еще крепче стянули руки за спиной, тщательно привязав его к колесу.       Мать Пресвятая Богородица, он был чудовищен! У него был огромный горб между лопаток, один глаз, страшные кабаньи клыки и донельзя кривые ноги. При всем при этом, невооруженным глазом было видно, насколько этот урод силен, мне казалось, пожелай он, легко бы разорвал цепи, стянувшие его тело. Меня охватила дрожь ужаса, ведь этот страшный человек вчера тащил меня в темную подворотню, и только чудо спасло меня, видимо, от верной смерти в лапах монстра, для которого сломать мне руку все равно, что простому человеку переломить палку. Но что меня еще поразило — он был совсем молод, ему при всем уродстве нельзя было дать больше 22-23 лет.       Тем временем на помост поднялся какой-то человек. Имя его тут же облетело толпу, судя по всему, его великолепно знали в народе. Пьера Тортерю, палач. Никогда прежде не видела палача. Он поставил на край столба песочные часы, наполненные красным песком, которые медленно сыпался из верхней чаши в нижнюю. Затем под улюлюканье толпы показал нам белую плеть из тонких ремней с крюками на концах. Это было совсем не похоже на розги. Что он собирается делать? Ведь крюки же, наверное, острые, он же сильно поранит горбуна!       — Господа! Дамы! Пожалуйте сюда! Сию минуту начнут стегать Квазимодо, звонаря моего брата, архидьякона Жозасского. Чудный образец восточной архитектуры: спина - как купол, ноги - как витые колонны! — тем временем заливался Жеан Мельник. Толпа хохотала, а вот мне было уже не смешно, я начинала понимать, что сейчас произойдет.       Палач топнул ногой, колесо начало медленно вращаться. Во время одного из поворотов он взмахнул рукой и с видимой силой ударил плетью по горбатой спине.       Я видела, как Квазимодо подскочил от внезапной боли, как завертел головой, но не издал ни единого звука. Когда мне стала видна спина наказуемого, я заметила, что удар оставил раны на ней. Потекла кровь. И тут случилось то, чего я боялась с самого начала, горбун стал рвать ремни и цепи. Чудовищные мускулы напружинились, напряглось все тело, а единственный глаз вспыхнул яростным огнем. Я с трудом поборола желание убежать куда подальше, пока еще не поздно, но только в страхе зажмурилась. Когда я приоткрыла глаза, горбун все еще был накрепко связан, оковы выдержали испытание. Квазимодо опустил голову и замер.       Медленно, невозможно медленно сыпался песок, а палач все стегал и стегал звонаря. На нем уже не было живого места, вся спина казалась мне одной сплошной кровавой раной. Я искренне надеялась, что несчастный потерял сознание и не чувствует этой страшной боли. Обида на горбуна ушла, я вообще забыла, что злилась на него, мне было невозможно жаль несчастного. Публичное наказание оказалось совсем не тем, что я ожидала, я была поражена жестокостью и кровавостью приговора. Я мечтала только о том, чтобы зверская пытка кончилась.       Наконец, верхняя чаша песочных часов оказалась пуста. Колесо остановилось. Горбун медленно поднял голову. Так он все это время был в сознании?! И не кричал? Ему же, наверное, очень больно…       Между тем, ему промыли раны каким-то раствором, и я могла видеть, что кровь остановилась, накрыли исполосованную спину ядовито желтым куском ткани. И оставили его привязанным к колесу. Зачем? Разве наказание не окончено?       Что тут началось… Вся эта огромная толпа как один набросилась на звонаря.       — Чертов наездник на помеле!       — Антихристова харя!       — Горбун кривоглазый! Чудовище!       Люди швыряли в него камни и все, что под руку подвернется! Сказать, что я оторопела, не сказать ничего. Обретя дар речи, я обратилась к стоящему рядом парню, решив, что я что-то не поняла, и преступление горбуна было намного серьезнее, чем похищение цыганки:       — А скажите, в чем вина этого человека?       — Он пытался похитить какую-то девчонку.       — И все? А в чем его вина перед всеми этими людьми? За что они швыряют в него камни?       — Ты что, блаженная? Или вчера родилась? Народ развлекается, неужели тебе не весело? — и он с силой запустил в звонаря черепком.       Теперь страшная истина дошла до меня. Люди издевались над беззащитным израненным человеком забавы ради. С накрепко стянутыми за спиной руками у него не было ни малейшего шанса защититься от летевших со всех сторон камней, которые метко били его в голову, грудь и даже в лицо. Некоторые специально метились в больную спину горбуна. Я видела, как он начал неистово дергаться, тщетно пытаясь вырваться, на лице его явственно читались ненависть, боль и отчаяние. Больше всего на свете мне хотелось помочь ему, но я не знала, что я могла сделать. Здесь и сейчас я была лишь уличной танцовщицей, мое слово не значило абсолютно ничего. Эх, была бы у меня прежняя власть, весь этот жестокий сброд получил бы по заслугам.       Вдруг народ притих. Я обернулась и увидела, как через толпу верхом на лошади ехал хорошо знакомый мне священник. На измученном лице звонаря неожиданно появилась улыбка, исполненная нежности, поклонения и немого обожания. Он смотрел только на священника. А, значит, этот архидьякон и есть его господин, о котором мне говорил Гренгуар. Впервые я была рада видеть его, ведь сейчас он спасет горбуна! Но тут всадник резко развернул коня и скрылся в толпе. Что это было? Почему он не вступился?       На лицо злосчастного звонаря снова набежала туча, он поник головою. Народ, поняв, что горбун снова отдан им на растерзание, начал бесноваться пуще прежнего, но Квазимодо, казалось, уже не замечал этого. Он не отрывал взгляда от измазанного собственной кровью колеса, и на лице его застыло выражение такой горечи! Несложно было понять, что кроме священника у него не было близкого человека, не от кого больше было ждать помощи. Вдруг он снова задергался в своих путах, да так отчаянно, что колесо покачнулось. Но прежнего страха у меня уже почему-то не было.       — Пить! — хрипло закричал он. Если честно, мне уже начало казаться, что он немой. Ведь какой человек снес бы все, что вынес на моих глазах звонарь, и не издал при этом ни единого звука. Я вдруг ощутила невольное уважение к его силе…       Собственно, я не сомневалась, что кто-нибудь да поможет. Такой жестокости ведь не существует, у всего есть свои границы. Не могло не найтись человека, который бы не поленился поднести ему воды.       — Пить! — снова закричал горбун. Он отчаянно оглядывал толпу, словно выискивая взглядом человека, который пожалел бы его. Ну, нет, нет, нет. Кто-нибудь же должен отозваться из этой огромной толпы. Хотя умом я уже понимала, горбун только давал им новый повод для насмешки.       — На вот! — крикнул какой-то парень, швыряя ему в лицо мокрую тряпку, — оближи-ка ее!       Какая-то бедно одетая женщина поставила перед ним полную до краев кружку. Меня буквально затопила жалость, когда я увидела, как горбун пытался дотянуться до нее, как натянулись цепи, еще сильнее впиваясь в его и без того стертые запястья. С веселым смехом женщина разбила кружку палкой.       — Вот тебе чашка для питья, — орал какой-то человек, швыряя в него разбитой посудиной, — стоило тебе пройти мимо моей жены, когда она была брюхата, и она родила ребенка о двух головах!       — А моя кошка — котенка о шести лапках! — проверещала какая-то старуха, бросая в него черепком.       — Пить… — на это раз у горбуна вырвался только хрип.       Это было невыносимо. Ноги сами понесли меня к позорному столбу, прежде чем я осознала, что делаю. От страха колени слегка подрагивали, но я решительно стала подниматься по крутой лестнице к звонарю. И вот я уже стою перед ним. Вблизи картина была еще ужаснее: по пылающему уродливому лицу струился грязный пот, на губах выступила пена бешенства, он тяжело и хрипло дышал. Я видела, как он весь подрагивает от боли в израненной спине и затекших мышцах. Не отрывая от него взгляда, я нащупала на поясе флягу, трясущимися руками отвязала ее и поднесла к губам страдальца. Но горбун, отвернувшись от меня, тщетно пытался увернуться от моих рук, зажмурившись, точно ожидая удара.       — Не бойся, я не сделаю тебе больно, — в полголоса проговорила я, пытаясь прижать горлышко бутылки к его губам.       Тут он резко повернул ко мне голову и застыл. Лицо его отражало неверие, что я подошла к нему не для того, чтобы посмеяться над его болью. Он переводил взгляд с меня на фляжку и обратно, словно спрашивая моего разрешения. Я кивнула и снова прижала горлышко к торчащим клыкам звонаря. Тогда я увидела, как в его глазу блеснула слеза и покатилась по щеке. Мы смотрели друг другу в глаза в течение нескольких бесконечных секунд, пока вдруг он не стал пить, жадно глотая, так, что я всерьез боялась, что он захлебнется. Напившись, он в порыве благодарности прижался искусанными губами к моей руке. Не в силах более вынести этого, я отняла у Квазимодо свою руку, круто развернулась и быстро спустилась по ступенькам вниз. Только тут я поняла, что народ орет «Слава!» и громко хлопает мне. Вот уроды, простите мне мой неподобающий высокой особе жаргон! В тот момент я ненавидела их всей душой. В себя я пришла, только оказавшись в выделенной мне комнатке во Дворе чудес.       — Эсмеральда? Ты сегодня рано. Случилось что-нибудь? — озадаченно спросил меня поэт. Но я только покачала головой и ушла в свою комнату, заперев за собою дверь. Я без сил упала на постель. Только теперь до меня дошло, насколько мир жесток. И я в нем одна, всего лишь цыганка и бродяжка. Я как никогда чувствовала свою беспомощность. До этого все казалось мне веселой игрой, забавой, даже этот священник, выкрикивающий мне оскорбления. Я просто не воспринимала ничего всерьез. Но то, что сегодня сделали со звонарем, который провинился передо мной и только передо мной, повергло меня в ужас. И кстати о Клоде Фролло. Я точно помнила, как поэт сказал, что у звонаря есть господин, которому тот беспрекословно покоряется. Как сегодня выяснилось, мой старый знакомый и оказался его хозяином. Страшная правда буквально обрушилась на меня: а что если горбун выполнял приказ своего господина? Священник пытался похитить меня его руками, я вспомнила тень, ускользнувшую от стражи. Мало того, что звонарь мог оказаться невиновным, так еще я поняла, в какой опасности оказалась. «О, папа, где же ты?» — плакала я.