Принцесса-бродяжка

      Уже три недели как я работаю уличной танцовщицей. У меня есть хорошие и плохие новости. Начну с хороших.       Во-первых, козочка, подаренная мне цыганами — это настоящее чудо. Местная ребятня показала мне, как заставить ее пародировать известных в городе людей. Это было так забавно, я смеялась впервые с тех пор как сбежала. Я вообще не представляла, что козу можно дрессировать как собачку. Я сама в свободное время с удовольствием занималась с ней, даже научила стучать копытцем по бубну нужное мне количество раз.       Во-вторых, я неплохо освоилась во Дворе Чудес, оказывается, этот притон назывался так. Я уже перестала плутать по закоулкам, пока кто-нибудь из подопечных Клопена не сжаливался надо мной. Теперь я спокойно могла дойти до Гревской площади и ни разу не сбиться с дороги. Я даже навела порядок в моих комнатушках, впервые в жизни взяв в руки тряпку. Бррр…не хочу вспоминать.       В-третьих, парижане уже отлично знали нас с Джали. Стоило нам появиться на улице, как потенциальные зрители тут же обступали нас. Я танцевала и пела, что хотела, показывала фокусы с козочкой. Денег мне более чем хватало, зрители платили неожиданно щедро. Правда, я скучала по королевской кухне, но жить можно было. Хотя твердо решила, как вернусь, съем огромный хорошо прожаренный кусок мяса. Нет, два куска.       Самым печальным для меня было то, что никаких новостей о пропавшей маркизе или прибывающем в Париж короле Испании не было. Я не боялась, что стража схватит меня, ведь они не знали в лицо маркизу де Кабальеро и тем более не признали бы ее в уличной танцовщице. Да я бы сама себя уже не признала. А вот отсутствие новостей об отце удручало, и не было никакой возможности ничего узнать. Я бы и близко не осмелилась подойти к Лувру.       И вот однажды у меня возникла еще одна непредвиденная проблема. Тогда я жила во Дворе Чудес всего несколько дней. Неприятности начались еще с утра.       — Черт, Джали, я опять, кажется, спалила похлебку, — раздосадовано жаловалась я козочке, неуклюже снимая с огня подозрительного цвета варево. — Вот зачем меня учили латыни, этикету и другим премудростям, научили бы лучше стряпать. Вернусь домой, уговорю отца провести реформу королевского образования. — Я осторожно налила в миску немного супа и предложила козочке, — давай, Джали, если ты съешь, то я тоже съем, обещаю.       Коза посмотрела на меня с выражением глубокой обиды. Тогда я обреченно взяла ложку и зачерпнула немного сероватой жижи. Но взять это в рот так и не осмелилась. Взяв с собою хлеб и яблоко, я снова обратилась к козочке:       — Пошли, Джали. Сегодня зайдем с тобой в трактир, поедим чего-нибудь горяченького. Так жить просто невозможно!       В тот день своей сценой я выбрала Соборную площадь. На площади толпилось довольно много народу, так что меня тут же обступили зрители. Расстелив потрепанный персидский ковер, который я нашла в сундуке в комнате, я пустилась в пляс. Я танцевала, исполняя привычные мне фигуры провансальской сарабанды, легко кружась, подбрасывая бубен вверх, снова ловя его. И тут среди смеха и аплодисментов раздалось:       — Цыганка, колдунья…       Я остановилась, растерянно оглядывая зрителей. Среди улыбающихся лиц мой взгляд зацепился за хмурое лицо священника. Это человек был довольно высок, почти лыс, только на висках сохранились остатки седеющих волос, у него был тонкий прямой нос, высокий лоб, а его взгляд прожигал меня насквозь. Я отвернулась. Если одному человеку не нравиться мое выступление, это не повод убегать с площади.       — Джали, — позвала я, — сколько будет дважды два? — и протянула ей бубен. Коза не подвела меня, ударив по бубну ровно четыре раза. Зрители разразились аплодисментами, а таинственный священник вдруг громко объявил:       — Эта ведьма околдовала вас с помощью дьявольской козы. Это колдовство, чему вы радуетесь, несчастные?       Народ раздраженно зароптал:       — Опять этот чернокнижник…       — К черту священника, пусть не мешает ей.       — Продолжай, малютка, не бойся его.       И я продолжала. За те несколько дней, что я провела на улице, я стала куда менее чувствительна к различным прозвищам, которыми награждали цыган некоторые парижане. Мне не приходило в голову, что творил с ведьмами в Испании Франсиско Хименес де Сиснерос. Я была слишком далека от подобных мрачных мыслей. Джали складывала и вычитала по просьбе зрителей, танцевала и смешно блеяла. В бубен, весело звеня, сыпались монеты. Священник больше не пытался оскорбить меня, стоя в стороне и сверля нас с козочкой тяжелым взглядом.       Он появлялся почти каждый день. Иногда молча смотрел мое выступление, иногда снова заводил свое: «ведьма», «цыганка», «колдунья», «демон». Последнее относилось к моей хорошенькой Джали.       — Что это за священник? — как-то невзначай спросила я у Клопена, пока он «работал» на паперти.       — А, это архидьякон Жозасский, Клод Фролло, кажется. Мрачный тип. А что?       — Ничего, просто спросила.       — Это, Эсмеральда, не спутывайся ты с ним лучше, черт знает, что у него на уме.       Но я и не собиралась с ним «спутываться». Он же не оставлял меня в покое! Я всегда считала служителей церкви людьми добрыми, мягкими и понимающими, совсем как мой духовный отец Диего Фернандес, также немало вложивший в мое воспитание. Но этот! Я не боялась его, но он уже порядком мне надоел. И один раз после своего выступления я окликнула его.       — Святой отец! — может для цыганки и странно, но другого обращения к священнику я не знала.       Он развернулся так резко, что чуть не сбил с ног проходящую мимо девушку, а я чуть было не налетела на него.       — Это ты мне, цыганка?       — Вам, вам. Зачем Вы ходите на мои выступления, если Вам не нравится? Что я вообще Вам сделала, Вы же не набрасываетесь на других артистов?       — Как смеешь ты, язычница, заговаривать со мной? Как смеешь указывать, что мне делать? — высокомерно выдал он, окидывая меня холодным презрительным взглядом сверху вниз. — Да знаешь ли ты, ведьма, с кем говоришь?       — Клод Фролло, архидьякон Жозасский, — не моргнув глазом, выпалила я.       — Ведьма, — еле слышно прошептал он, изумленно глядя на меня. — Не смей больше подходить ко мне, цыганка, — и, отшатнувшись от меня, как от прокаженной, священник Фролло исчез в соборе. А через два дня…       — Слушайте все! Преподобный Луи де Бомон приказывает: отныне девушкам и женщинам из цыганского племени запрещается выступать в публичных местах, совращая души горожан, ибо это колдовство! Ослушавшиеся будут наказаны по всей строгости закона!       Это был болезненный удар. Опасаясь обещанного наказания, я убежала с площади раньше времени. И не придумала ничего лучше, чем пойти к Клопену. Он же теперь мой король, в конце концов!       — Клопен, Клопен! — подбежала я к нему.       — А, Эсмеральда. Слыхала новость? Что за муха укусила нашего Луи де Бомона?       — В том то и дело, что слышала. Что делать теперь?       — А что делать? — недобро ухмыльнулся «король», — ежели не хочешь обозревать Гревскую площадь с вершины позорного столба, так не нарывайся. Увидишь стражу, лучше уходи, да в одном и том же месте не выступай.       — И все? — не поняла я, — а если схватят?       — Все мы рано или поздно примерим пеньковый галстук, — и он кивнул в сторону Гревской площади, где, как я знала, стояла виселица. — Ты же не хочешь работать как Рыжая Жанна?       При этих словах я покраснела до ушей. Рыжая Жанна была самой известной во Дворе Чудес падшей женщиной, об этом знали все. Когда я уже собиралась ответить Клопену, из собора вышел человек в сутане священника. Опять он! Заметив меня, священник круто сменил направление движения и зашагал в противоположную сторону, не забыв смерить ненавидящим взглядом, который, мне уже стало казаться, он берег специально для меня. Мы с Клопеном проводили его глазами.       — Нда… — протянул он, — везет же тебе, сестра. Но не переживай, этот святоша в принципе женщин недолюбливает, об этом весь Париж знает. А теперь, иди, работай, я что ли за тебя плясать буду? Да не расстраивайся, скоро 6 января, Праздник шутов. Развлечемся. — И, хлопнув меня по плечу, захромал вдоль по улице:       — Подайте на пропитание, люди добрые…