Принцесса-бродяжка

      Я медленно брела по темной пустынной улице вдоль по берегу Сены уже с четверть часа. Теперь, когда угроза стать монахиней уже не нависала надо мной, я задумалась о своем теперешнем положении. Я так растерялась и испугалась, что не взяла с собой ни денег ни чего-нибудь ценного, что можно было бы продать. И как я буду теперь жить? Где и на что? Я же ничего не знала о внешнем мире и о людях, которых мое окружение называло «простонародье». Тут я заметила, что прохожу мимо моста. О, так это должно быть остров Сите, а на нем… даже ночью в свете луны было видно огромный собор, величественно возвышавшийся над спящим городом. Не зная, куда мне пойти, я направилась по мосту на остров, решив дойти до собора. Ну, скажу я вам, улицы Парижа — это кошмар! Узенькие и грязные, они представляли собой целый лабиринт! Если бы не огромное строение, служащее мне ориентиром, я бы гарантированно потерялась. Впрочем, пару раз я все равно попала в тупик. Наконец, я дошла! Мое первое достижение!       Соборная площадь была широкой и просторной, и на том спасибо. В темноте архитектуру здания рассмотреть было невозможно, я видела только мощную темную массу, нависшую надо мной. Не зная, что делать, я села на паперть, обхватив колени руками. Уже начинало хотеться кушать и домой. Закралась было мысль о том, чтобы вернуться, но я смело отмела ее, ведь второго шанса на побег у меня уже не будет, ну, а прийти назад с повинной я всегда успею. Так что я сидела на паперти Собора Парижской Богоматери и ждала восхода солнца.       Я проснулась от того, что кто-то настойчиво тряс меня за плечо:       — Девчонка! Эй, девчонка! Жива ли? — надо мной склонилась неопрятного вида женщина.       — А? Что? Вы это мне?       — Тебе, цыганка, кому ж еще. Вставай, давай, нечего народ пугать. — И она ушла, что-то бормоча про нищих и цыган.       Я хотела было сказать ей все, что о ней думаю, но вовремя спохватилась. Я же теперь цыганка, а ее слова подтверждают, что маскарад пока работает. Так что я огляделась по сторонам. Было ранее утро, площадь уже стала заполняться людьми. Как кушать хочется...       Вдруг меня привлек очень аппетитный запах, коих, поверьте, в Париже того времени было мало. Свежеиспеченный хлеб! Может все и не так плохо. Несколько приободренная я пошла на запах и пришла к небольшому строению, на вывеске которого была нарисована булочка. Зайдя внутрь, я огляделась. Здесь было столько хлеба, и стоял такой дивный запах!       — Чего тебе, девочка? — обратился ко мне толстый краснолицый мужчина, которого я сразу и не заметила, увлеченная созерцанием хлеба.       — Извольте, пожалуйста, две белые булочки.       — Один экю.       Я была не настолько бестолковой, как вы могли подумать, и знала, что экю - это французские монеты.       — Но у меня нет денег… А так не дадите, а то мне совсем нечем завтракать? — смело спросила я.       — Что? Убирайся прочь, попрошайка!       — Я не попрошайка! — почему-то стало очень обидно, — я все отдам! Даже больше. Да как Вы вообще смеете так со мной разговаривать! — не выдержала я.       — Что ты сказала, девка? А ну пошла прочь, цыганка, пока ничего не украла! — и он угрожающе двинулся на меня. Пришлось спасаться бегством. Больше я не решалась подойти к торговцам едой, опасаясь такой же реакции. Пусть я никогда ничего сама себе не покупала, но прекрасно понимала, что мне нужны деньги. Где бы их взять? Я знала, что существуют воры-карманники, и что цыгане считаются непревзойденными в этом деле. Но тут же отказалась от рискованной затеи, стоило мне только подумать, что меня, дочь своего отца, поймают за воровством. Кстати о цыганах. Почему-то я пока не видела ни одного. Прячутся что ли?       Я вернулась к собору, где на паперти уже толпилось несколько людей, одетых в лохмотья. Они протягивали руки проходившим мимо них и заунывными голосами просили подать на пропитание. Иногда прохожие останавливались и бросали им монеты, но чаще просто ускоряли шаг. А, значит это и есть «попрошайки». И что же этот человек в булочной сравнивал меня с ними?! Ну уж нет. И я решительно направилась прочь от собора, все еще надеясь найти пропитание. Если у меня не получится, мне не останется ничего, кроме как вернуться назад.       Поняв, что на Сите мне делать нечего, я вернулась в Город. Может здесь люди окажутся посговорчивее. Первое, что я увидела, выйдя на какую-то площадь — позорный столб и виселица. По спине пробежал холодок: интересно, как часто «добрые» парижане пользуются этими жуткими приспособлениями? Фи, не хочу знать. У нас в Испании было, конечно же, также, тем более что кардинал был убежденным сторонником инквизиции. Но одно дело — слышать истории, и совсем другое — увидеть реальные свидетельства творящейся жестокости. Самое главное было не нарваться на сцену казни, моя детская психика этого не переживет.       Я заметила, что какая-то женщина торговала яблоками на углу дома, я хотела было подойти, но что-то остановило меня. Не хочу, что мне снова бросили что-нибудь обидное. Тут я увидела, как какой-то мальчишка, пробегая мимо, схватил у нее яблоко. Женщина подняла крик, а проходящий мимо человек поймал ребенка за ухо, крича что-то про воров. Парнишка плакал. Ну это было уже слишком, и я подбежала к вопящей торговке.       — Отпустите мальчика, это же всего лишь яблоко.       — А тебе чего надо цыганка? Тоже, небось, украсть хочешь? Пошла прочь отсюда и оборвыша этого забирай, иначе в следующий раз обоих сдам городской страже.       Мальчишка, получив свободу, тут же убежал, а я снова пошла куда глаза глядят. Второй раз меня обвиняли в воровстве, притом, что у меня даже в мыслях не было украсть. Почему все эти люди были такими обозленными? Я же ничего не сделала им… И вдруг я услышала странные звуки. На другом конце площади, которую, как я узнала, называют Гревской, слышалось рокотание тамбурина, я не могла ошибиться. Я пошла на звук и увидела небольшое скопление людей. Они окружали черноволосую женщину в пестрой юбке, танцевавшую с бубном в руках. Она была неважной танцовщицей, я успела подметить очень много ошибок в ее движениях, но люди смотрели с интересом. Вот женщина закончила свой танец и стала протягивать бубен своим зрителям, которые бросали в него монеты. Вот оно! Эта женщина же не попрошайка, она заработала. Это так просто. Все, что мне нужно это что-нибудь, куда собирать монеты, потому что бубна у меня еще не было.       Я почти сразу нашла выброшенную кем-то слегка надколотую миску и на всякий случай вымыла ее водой из колодца. Затем поторопилась обратно на обширную Соборную площадь, там было, где развернуться. Остановилась посреди площади, огляделась и, несколько раз хлопнув в ладоши, закружилась в танце. Я мгновенно позабыла все свои беды, ведь я была в своей стихии! Танец всегда приносил мне радость, это была так легко и так же естественно для меня, как дышать. Вокруг меня столпился народ и много! Они хлопали мне точно так же, как еще вчера герцоги, маркизы и графы при дворе Людовика, и на их лицах читалось такое же восхищение. Когда я остановилась, толпа разразилась аплодисментами, хотя слышались и разочарованные голоса, просящие меня продолжать. Но для меня настал самый волнительный момент: я взяла миску и стала обходить зрителей, собирая свой первый в жизни заработок. И в миску посыпались монеты! Незабываемое ощущение, скажу я вам.       А через десять минут я снова сидела на паперти, жуя кусок хлеба и пересчитывая оставшиеся у меня деньги. Конечно, у меня все еще не было места для ночлега, да и хлеб сильно уступал тому, к которому я привыкла, но это не уменьшало охватившей меня эйфории. Ведь понемногу у меня стало получаться, да еще и в первый же день!       Вдруг меня тронули за плечо. Я обернулась. Передо мной стояла та самая женщина, у которой я позаимствовала идею с танцами.       — Откуда ты здесь? Я тебя прежде не видела.       — Я…. нездешняя. Только сегодня пришла в Париж.       — С кем ты?       — Одна.       — Цыганка и одна? — женщина рассмеялась. — Ну, а живешь ты где?       Я опустила глаза.       — Понятно. А зовут тебя как?       Вот к этому вопросу я не подготовилась. Что мне было ответить?       — Ну что, имя свое забыла? Или у тебя его нет так же, как и племени?       — Эээээ… Эсмеральда, — вдруг выдала я свое детское прозвище.       — Красиво, — оценила женщина, — и танцуешь ты здорово, я прежде такого не видала. Вот что, малютка, пойдем-ка со мной. Нечего цыганке одной шляться по Парижу.       — Куда?       — Увидишь. Там тебя примут, как свою.       Заинтригованная неожиданным предложением, я пошла за странной женщиной.