Это очень неправильно

Память все спишет. И любовь, и безумие разлуки, и тревоги. Останется забвение. Но, пока он так и не смог взять себя в руки. В прессе все чаще мелькало его имя, связанное с какими-то нелицеприятными вещами, альбом он так и не выпустил. Пока еще держался за счет концертной деятельности: туры, фестивали, и даже корпораты, которыми он раньше брезговал. Эта пауза была болезненной. Он увидел ее в этой чертовой Ламборгини Чернова. А ведь был уверен, что она уехала. Без адреса, без каких- либо координат для связи. Так сказала ее Анька. Она сама ее искала. Или врала? Да нет, не похоже... И он ее искал. Поднял всех знакомых и родственников. Сходил даже в жилконтору. Наводил о ней справки через нового участкового. Глухо. А тут... Подъезжая к заправке на шоссе, ведущем к дому, заприметил эту вульгарную желтую красоту. Чернова он не видел с самого ее новоселья. Да и желания как-то не было. Макс часто вспоминал его слова. ”Ты рано или поздно облажаешься, а я буду рядом”... Они его ранили, но и приводили в чувство, давая ему понять, что он стопроцентный мудак. Он тяжело переживал разрыв, занимаясь самобичеванием в одиночестве, заливая свою боль литрами алкоголя. Все чаще задумывался над тем, чтобы бросить эту музыку и уйти, как того хотел отец, в семейный бизнес. И что его держало, не понятно. Он писал, как одержимый. Весь дом был завален листами с обрывками строчек, память в телефоне была переполнена сотней мелодий, до невозможного депрессивных, от которых он сам впадал в еще большую депрессию. Замкнутый круг. Ему была нужна она. Очень. До зубовного скрежета. И не двухмесячное отсутствие секса было причиной. Он просто хотел ее касаться. Не хватало её легкого дыхания ему в шею, ее нежных пальцев и хриплого смеха, бессмысленной болтовни по вечерам и запаха краски. Он слушал на репите Чижа и подвывал на весь дом: － Он и есть и пить отказывается. А любовь-то есть оказывается. Есть Есть..., － зная, что это то самое, во что он не особо верил, заменяя привязанностью к хорошему сексу и привычкой к человеку, как было в случае с Мартыновой. Два месяца превратили его в дикого, еще более замкнутого, не особо следящего за собой, исхудавшего до впалых щек и провалившихся ключиц, коматозника. Он думал, ему показалось. Она часто мерещилась ему не только в людях, но и в предметах. Его расфокусированный взгляд метнулся назад на той самой заправке, цепляя любимый образ в вычурной Черновской машине. Он затормозил так резко, ударяясь грудиной о руль, причиняя себе боль, мгновенно приводя свои мысли в порядок, что заскрипевшие тормоза заставили и ее оторваться от телефона. Он с минуту, не отрываясь, смотрел на нее, задержав дыхание, по инерции думая, что это видение, но, спустя эту долгую минуту, не разрывая зрительный контакт, вышел из машины и как сумасшедший рванул ей навстречу. Чернов застыл на пол пути, выходя из павильона заправки. Крис сидела парализованной, прибитой его невменяемым видом, худобой и диким взглядом. Шлепнув с яростью ладонями в поднятое стекло, так, что Крис отшатнулась, он еще с минуту стоял без движения. Девушка положила руку на стекло, и он не замедлительно повторил ее жест. И даже через эту преграду они чувствовали тепло друг друга. Они тянулись друг к другу, все так же, не разрывая зрительный контакт. Крис не выдержала первой. Она бросилась ему на шею, зарываясь руками во всклоченных, пропахших табаком, волосах. － Господи! Ты похож на сумасшедшего! － Так и есть... Я без тебя сошел с ума. Чернов разморозился, ступая до ужаса неловко, понимая, что стал свидетелем интимной сцены. － Возвращайся, пожалуйста. Мне плохо без тебя. Он теребил ее пальцы, пока не наткнулся на холод металла, опуская взгляд и замерев, переваривая увиденное. － Это?... － сил вымолвить свою догадку не осталось. Лишь судорожный всхлип. Совершенно непонятно чей. Она роняла горячие крупные капли слез на его худые пальцы, а он только вглядывался в ее любимое лицо, размазывая соль по заострившимся скулам. － Я дура, Максим. Но, так будет лучше. － Кристин! － окликнул Чернов, － мы опаздываем. Максим посмотрел поверх его головы, ясно отдавая себе отчет, что это за кольцо на ее пальце, сжал ее руки до боли, до хруста, опуская губы на ее макушку. Она пахла, как раньше. И его сердце переполнилось болью. Замер на мгновение, а потом резко оторвался от нее, почти силой посадил в машину, захлопнул дверь и рванул к своей, которая нелепо преграждала путь для выезда распахнутой дверью. Повернул ключ, втопил педаль газа до упора, так, что засвистела резина, и сорвался под красный на выезде. Семьдесят, девяносто, девяносто пять, сто... Белые костяшки пальцев как-будто свело судорогой. В голове лихорадочно пронеслась мысль вывернуть руль и закончить весь этот ужас одним мгновением, но перед глазами стояли ее, плачущие, участливые, и, он, не сомневался, любящие, которые как-бы кричали, － ”не торопись! не делай мне больно!”, и он затормозил, съехав с дороги на щебень обочины, пытаясь перевести дыхание. － Сука, сука, сука! － он колотил по баранке, его легкие вздымались спазмами, а на глаза наворачивались слезы. Кто сказал, что мужики не плачут? Кто так сказал, тот не любил и не терял любовь и не познал восторг и не пропускал чужую боль через себя. Он успокоился минут через пять, слушая беспристанную трель телефона, лишь мельком отмечая, что это не она. Закурил прямо в машине, отругал себя за это. Вышел, глубоко вздохнув, задрал голову к небу, как-будто ища ответа на единственный вопрос, ”как жить без нее?” ... И небо ответило дождем. По небритому лицу скользили сентябрьские холодные, остужающие страсть, смывающие наваждение, капли. Холодные, как ее пальцы. Сигарета намокла. Во рту появился вкус горечи. Он отбросил ее, прислонился спиной к машине, подставив дождю расслабленное лицо, выветривая мысли о своей боли, о ней, понимая, что будет любить ее, пока не сдохнет, и что сейчас надо брать себя в руки. Ради нее. Он дал себе слово, что вернет ее, чего бы это не стоило. Что будет ждать, сколько потребуется. Ведь, Чернов тоже ошибется, он был уверен... А небо все плакало сквозь редкие тучи, не будучи уверенным в его мыслях. А в желтой Ламборгини взахлеб плакала Кристина. А Ванька тихонько гладил ее по волосам, понимая, что оказался заложником своих желаний, тем самым третьм лишним, что больно било по его самолюбию. Зато, у него была молодая красивая жена и место в консульском отделе в Великобритании, которое он займет со дня на день. Но, сейчас его глодала совесть, нещадно напоминающая, что он, бесчувственная скотина, скрыл от Свободы, который искал ее все эти недели, месяцы, что Крис у него, хотя он точно знал, что она его любит. Его. Свободу. Но, он был уверен, что растопит ее сердце. Ведь он тоже ее любил. Она попросила затормозить у остановки. － Крис, нам надо успеть подписать документы в посольстве. У нас меньше суток. － Я хочу побыть одна. Я тебе обещаю, что завтра к самолету обязательно вернусь. В ее глазах не было ничего, кроме боли и мольбы. И он, конечно, не мог не уступить ей. － Крис, после посольства, хорошо? － Он поцеловал ее в макушку, а она дернулась, отстраняясь. Ему вспомнилось, как десятью минутами ранее она стояла в объятиях Свободы и его захлестывала ревность. ”Муж, объелся груш... － подумал он. － Быть рядом и не касаться...” Да нахуя ему эта свобода, которую давала ему Кристина, позволяя иметь отдельную от нее личную жизнь, лишь бы он не приближался к ней... Ну, ничего, время есть... И он очень надеялся на взаимность... Она поняла, что совершила ошибку, уже когда надела кольцо на палец. Игоревна организовала роспись моментально. Это было именно то, чего она от Кристины и добивалась. Ей свято верилось, что брак фиктивный. Брак, необходимый для начальной ступени карьеры ее сына. Только вот сын питал другие надежды, тщательно скрывая от матери истину. При ней он был с Кристиной сух и даже холоден. Зато, когда они оставались один на один, Иван не мог держать себя в руках. И однажды, когда в очередной раз она сказала ”нет”, его нервы сдали и он разразился истерикой, упрекая ее в манипулировании его чувствами, черствости, равнодушии, корысти и еще бог знает в чем. Причем, он орал так, что разбудил бабушку, живущую в отдельном флигиле на территории. Та пришла и забрала опешившую девушку, которую прошибала крупная дрожь и которая на каждое, выплюнутое им обвинение, шептала ”дура”, кусая губы и ломая пальцы. Она чувствовала себя предательницей. Рассказывая Люсе, бабушке Ивана, той самой, по словам Татьяны, полоумной старухе, матери ее мужа, историю ее замужества с самого начала, она понимала, что переоценила свои силы. Что Макса она, не смотря ни на что, любила. Что разрушила идиллию сама, понимая объективность обид Макса, человека не художественного круга, а влюбленного собственника. Люся неожиданно грязно выматерилась, что в ее устах звучало очень угрожающе. Спихнула всю вину на ”безмозглую” Таньку, погладила всхлипывающую Кристину по голове и обещала утрясти все проблемы с внуком. － Дура не ты, － сказала она. － Тут и без тебя дураков хватает. Кристина ушла гулять по поселку, чего не делала с самого первого дня пребывания в доме Черновых, боясь встречи с Максом. Пытаясь успокоиться, закурила. А потом внезапно, затушив сигарету, развернулась и пошла в сторону дома Макса. Ноги несли ее так быстро, почти бегом. Пять минут спустя она прижимала разгоряченное лицо к прохладному металлу калитки, успокаивая стук сердца. А еще спустя пару минут через большое окно смотрела на спящего в освещенной гостиной Максима. Он спал в наушниках, вздрагивая телом и своими худыми пальцами. Крис стояла как завороженная, с сухими глазами и искусанными губами, цвета красного коралла. Она осторожно прошла через кухню в дом. Остановилась на пороге гостиной, морщась от запаха перегара и табака, распахнула окно, заметив как он поежился. Принесла плед, под которым они обычно сидели по вечерам в саду, раскинула его над парнем, укрывая, сняла с него наушники, приложив один к своему уху: музыка была настолько тревожной и пронизывающей, как та, которая нагнетает страх в каком-нибудь хорроре, что девушка невольно покрылась мурашками и откинула наушники в сторону. Услышав шум, Макс приподнял голову и открыв глаза и вытянув руку в ее сторону, тихо позвал: － Крис... Глаза его тут же закрылись, голова откинулась на подушку. Он был невменяемо пьян. Она сделала несколько шагов по дому, собирая исчерканные листы, читая несвязные строчки про километры стекла и про то, что все отравлено ядом, сложила листочки вчетверо и положила в карман. Потом опустилась перед ним на колени, поймала его руку, провела по выступающим венам тонкими пальцами, сдерживая готовые вот-вот вырваться рыдания и приложилась к раскрытой ладони губами. Он открыл пьяные мутные глаза. － Крис... Ты мне снишься... Ты мне всегда снишься... Уходи! Уходи! Дай мне жить! Она, напугавшись, что разбудила его, бросила его руку и побежала к выходу. А Макс пьяно что-то пробормотал, помахал у себя перед лицом руками и перевернувшись на другой бок, затих. Эмоционально опустошенная девушка сползла по стене за дверью кухни и дала волю слезам. Поздно. Теперь было поздно. Ненавистная обручалка не столько сдавливала палец, сколько выворачивала наизнанку душу... С тех пор она приходила к дому каждый день. Только, внутрь больше не заходила ни разу, сидя на ступенях в саду, в обнимку с мурлыкающим Блейзом, наблюдая за Максом из темноты ночи. А за ней, от самой калитки, из плющевых зарослей, наблюдала другая пара глаз, о чем она даже не подозревала. Она шла к Аньке. Она должна была рассказать все хоть кому-то. Два с лишним месяца... Неведение обозлило подругу и первые пол часа та цедила сквозь зубы. Постепенно, оттаяв, та рассказала, как ее искал Максим. Как они вместе искали ее среди их знакомых, что новый участковый заходит каждую неделю, рассказывая, что она не выезжала из страны. Что Олег принес работы для Макса. С ней. Все. Он рассказал, что пообещал ему не выставлять работы с обнаженной Кристи и даже не взял с него денег, как бы Свобода не настаивал. Олег тогда сказал, что ему очень жаль, что они расстались и, вероятно, он в нем ошибся. － Я тоже ошиблась, Ань... Если бы ты знала, как я ошиблась! Зато, с долгами разобралась. Всё. － вставая с дивана и отряхивая руки, девушка показала, что теперь она свободна, － Только вот нахрен мне без него ничего не надо. Ни Чернова, ни бабок его, ни Лондона его паршивого, ни любви этой навязчивой, бэээ, блевать тянет от этого маменькиного сынка... － Так откажись.... － Хм... Поздно, Ань. ”Километры стекла” － вспомнилась ей строчка одной из песен Максима. － Километры стекла, сука... Она замолчала, глядя в окно. － Я дура, Ань. Аня подошла к подруге, обнимая, положила ей голову на плечо. － Эй, не кисни. Все будет хорошо. Обязательно. Люди в закрытые двери стучатся и им открывают, а твой Макс... Он... － Я знаю, Ань. Я все знаю. Я его видела сегодня. Ты не представляешь... Он... Он как больной. Но, я все равно хочу к нему. Хочу, блин, до дрожи, в рубашку его уткнуться и скулить, потому что дура... Аня гладила ее по волосам, успокаивая, принимая ее боль, как свою. － Может, вина? － Может, чего по-крепче? － Ну, коньяк есть. Только, не целая бутылка. Олег принес. － Анька смущенно потупила глаза. Кристина повернула голову в сторону подруги. － Эй, даже не думай. Он женат же. Там ребенок маленький. － Поздно уже, подруга. Где ты раньше была? Я уже вляпалась по самое не хочу... Он такой... Кристина легко улыбнулась одними уголками губ. － Какой, такой? Обычный он. Мы все обычные. Разница одна － подходит тебе человек или нет. － Нет, все таки, у тебя, Кошелева, сердца. Вот и Макса мучаешь. И Чернова, между прочим. － Ага. Прилетим в Лондон, он про меня думать забудет. И Макс, я надеюсь... － А ты? － А я дура, Ань. Ладно, пойду я. Олегу привет большой передавай. － А Максу? － А Максу я сама.. Он даже не поверил, открыв дверь. Она стояла под зонтом и куталась в шерстяное пальто. Спустя мгновение, он потянул ее на себя, откидывая к чертям сырой зонт, и запуская свои длинные пальцы в ее красивые русые локоны. Как и днем, он втягивал ее до умопомрачения любимый запах, а она комкала ту самую рубашку, в которую хотелось скулить еще у Аньки. Потом она положила ладони на его впалые небритые щеки и, поднявшись на цыпочки потянулась к его губам. － Пойдем в дом, － прошептал он, легко накрывая ее губы своими, шершавыми и до болезненного желанными. － Ты пила? － улыбнулся он, глядя в глаза, в которых тонул, в которых его гибель и счастье и бесконечность. － А я вот сегодня решил не пить. － Боже, Макс, если бы мы знали... － она пыталась справиться с дыханием, － Я завтра утром улетаю. У нас совсем нет времени на разговоры. И она трясущимися пальцами стала расстегивать мелкие пуговицы на его рубашке, в тот момент, когда его сердце ухнуло куда-то в пятки.