Бывает ведь...

      В целом после "прибытия" в крепость Бэлы ничего не изменилось, разве что охотиться перестали: первые дни сидели в комнате и часами смотрели на дверь, за которой томилась пленница. Будто пытались применить гипноз, чтобы девушка разговорилась. Жаль, не разбирались в технике и не знали, что для эффекта необходимо установить зрительный контакт. Григорий Александрович понял ошибку нескоро, но всё-таки понял – плюс к его интеллекту. Офицер догадался порвать порочный круг, зашёл в комнату, уверенно сел на кровать напротив Бэлы и уставился на неё почти не моргая. Черкешенка от ужаса чуть на стену не залезла – до того страшным Печорин выглядел с огромными выпученными глазами. Он медленно произнёс слова любви, она завизжала и швырнула в него подушку. После столь грандиозного провала герой романа поменял тактику.       На замену жалкому подобию гипноза пришли дорогие красивые ткани и украшения, всё что переливается и блестит. Печорин рвался в город и приезжал оттуда, нагруженный тряпьём и побрякушками, гордо заносил ношу в комнату Бэлы и благородно уходил. В такие моменты он напоминал Лермонтову напыщенного петуха, не более. Не хватало только клюва и перьев. Старания офицера девушка не оценила: была слишком занята тоской по дому. Целыми днями с грустью смотрела в окно, рыдала и пугливо молчала, на подарки реагировала новыми потоками слёз. Печорин, впрочем, уверял, что это слёзы радости, пока в него снова не зарядили подушкой. Товарищи, осознав, что от новой стратегии толку тоже нема, стали осторожно подкатывать по одному.       Печорин, впредь моргая, говорил, как сильно любит Бэлу, как хорошо ей будет с ним, как они будут счастливы, – в общем, вешал лапшу на уши – мама не горюй. Максим Максимыч подражал Григорию Александровичу и втирал примерно то же самое, расхваливая товарища на родном языке черкешенки, правда, не так напористо, как офицер. Лермонтов утешал издалека, – из другого края комнаты, чтобы не показаться навязчивым, – ведал о её чудесном спасении, которое возглавит сам. Звучало неправдоподобно. Совершенно. После его длинной замысловатой речи Бэла произнесла первое слово в крепости. "Что?"       Лермонтов согнулся от смеха, утирая рукавом выступившие слёзы. Вопрос Бэлы однозначно описывал ситуацию как нельзя лучше. "Что за неведомую дичь ты говоришь? Что происходит? Что ты здесь вообще забыл? Что за бред?"—бесконечный список возможных вариантов вызвал чуть ли не истерику. Максим Максимыч побежал за врачом, а Печорин, снова на почве ревности, крича "Она должна была заговорить со мной!", расквасил писателю нос. Драка перед черкешенкой ни к чему хорошему конечно не привела. Доверие к обоим офицерам почти пробило дно.       Конечно, в сложившейся ситуации Бэла выбрала Максима Максимыча как более-менее адекватного в компании. С остальными поладить не получилось, но даже её хорошие отношения с капитаном казались товарищам великим достижением. Впредь Печорин заходил в комнату девушки только в сопровождении Максима Максимыча, Лермонтов же не заходил туда вовсе. План сработал – Бэла перестала шарахаться, хотя всё ещё молчала, ожидая подвоха. Ну или смерти от сабли неуравновешенного Григория Александровича, который после особенно неудачных попыток выходил из комнаты и начинал долбить кулаками либо стену, либо пол (зависело от степени разочарования).       Контакт с Бэлой потерпел фиаско, поэтому Лермонтов сразу приступил ко второму этапу схемы. Уговаривал приятелей вернуть её домой, к семье, к отцу (в надежде, что тот до сих пор не имел чести столкнуться с разъярённым Казбичем, у которого наглым образом стырили коня). Печорин лишь укоризненно качал головой и произносил нечто вроде "ни себе ни людям", на что Лермонтов взрывался негативом:       —Она не вещь, чтобы так говорить! Ты сначала у неё поинтересуйся, хочет ли она быть с тобой!       —Да-да-да.       Такой у него универсальный ответ на любую фразу.       "—Отпусти её.       —Да-да-да, только она сначала полюбит меня."       "—Может, спросишь, чего она хочет?       —Да-да-да, обязательно."       Конечно, на сей ноте разговор заканчивался, потому что Лермонтова переполняла ненависть к "Божедурью" (Природному дураку) и он бы непременно отомстил Печорину за свой бедный нос. Останавливало ярое нежелание становиться похожим на Григория Александровича. "Я выше этого Божедурья"—тихо повторял он и непременно считал до десяти, чтобы унять гнев. Каждый день ситуация повторялась: Максим Максимыч и Печорин заходили к Бэле, она рыдала, после встречи Лермонтов ругался с офицером и считал до десяти. Временная петля, не иначе. Задним умом писатель понимал, что в одиночку выдернуть Бэлу из сея адского круга скорее всего не выйдет и физически, и морально (писатель всё больше погружался в паранойю, боялся узнать о смерти князя до знаменательного побега). Требовалось найти союзника, хотя бы одного. На эту роль кандидатов оказалось не так уж и много – пара плохо прорисованных незнакомых офицеров и Максим Максимыч. Как и Бэлу, Лермонтова прельстила несомненная адекватность последнего. Он решил добавить в план по спасению небольшой пунктик – участие капитана в непростой операции.       К слову, Максим Максимыч никак не мог разобраться, с какой стати поэт так отчаянно рвётся помешать Печорину завоевать сердце Бэлы. Единственное оправдание – Лермонтов неровно дышит к черкешенке. Однако его многочисленные ссоры с Печориным сводились к выводу "я её не люблю, тебе привиделось", значит, писателем движело что-то другое, личный мотив. Капитан с интересом ждал истину и не торопил события, а-ля "Захочет – сам объяснит". Наконец его терпение оправдалось.       Лермонтов долго раздумывал, как лучше раскрыть карты, где, когда. Рассчитал всё до мелочей: нужный момент, фразы, ответы. Подготовился основательно. Но план в который раз дал осечку. Говорить пришлось вовсе не тогда и не там. Печорина срочно куда-то вызвали. Не столь надолго, чтобы успеть вернуть Бэлу домой, но достаточно, чтобы успеть поговорить с капитаном. Отсутствие лишних ушей побудило выложить всё Максиму Максимычу на одном дыхании, невнятно и достаточно сбивчиво, чтобы тот поперхнулся чаем и пришлось стучать по его спине, молясь всевышнему. Из речи Лермонтова мужчина ясно услышал слова "Бэла", "дом", "иначе" и "смерть". Оказалось, воистину убийственное сочетание. В прямом смысле.       —Что-что-что?—Максим Максимыч промокнул платком выступившие от кашля слёзы.—Бэла что?       —Умрёт,—писатель вложил в ответ всю свою уверенность,—умрёт страшной смертью.       —Нда-а-с,—капитан недоверчиво оглянулся на дверь, за которой до сих пор звучал плач Бэлы, и потрогал лоб юноши на предмет жара,—да вы, похоже, не в своём уме. Вам бы к лекарю сходить, травок каких попить...       Лермонтов отчаянно взвыл. Пошла виолончель играть сначала. А то он не в курсе, насколько бредово звучали его слова. Он зажмурился, поднял руку, остановив речь Максима Максимыча о куче народных средств для хорошего сна и самочувствия, в который раз мысленно досчитал до десяти и начал заново, только теперь в обход:       —Вы ведь видите, как она переживает?—в надежде спросил Лермонтов.—Хочет домой.       Рыдания на фоне стали громче как бы в подтверждение его слов.       —Слышите её страдания, её надежды на воссоединение с семьёй?—писатель подключил удивительную актёрскую игру, даже голос слегка осип от напряжения.—Ей здесь плохо, как вы не понимаете?       —Понимаю, прекрасно понимаю,—Максим Максимыч участливо покивал и пожал плечами,—Только вот-с незадача, ваш приятель считает отнюдь иначе. Бэла только начала доверять Печорину. Будет только хуже.       —"Мой приятель", как вы его назвали, – остолбень (дурак), эгоист! Ему плевать на её чувства, лишь бы развеять скуку!—Лермонтов разъярённо сжал кулаки.—Вы не знаете, насколько будет хуже, если она останется здесь!—он с ужасом осознал, что счёт до десяти уже не поможет.—Трупу никакая любовь не нужна.       Писатель развернулся на каблуках и твёрдо зашагал прочь, проклиная решение выложить всё Максиму Максимычу, понадеявшись на его здравомыслие. Он мельком глянул на часы и тяжело вздохнул: Печорин вот-вот вернётся, нет времени проворачивать побег в одиночестве, нужен новый план. Лермонтов поймал себя на мысли, как же ему осточертело продумывать эти новые планы. Для начала отвлекающий манёвр, чтобы Печорин желательно находился подальше от комнаты Бэлы, ведь черкешенка наверняка будет истерить. Любой бы начал истерить, если бы проснулся среди ночи под непонятные объяснения на малознакомом языке и пережил собственную кражу. Опять. Да, Лермонтов непременно хотел действовать ночью: больше шансов уйти незамеченным и целым, ибо застрелить человека на коне, петляющего зигзагами в темноте, почти нереально.       Разработку операции прервал Максим Максимыч. Он что-то долго бормотал под нос за спиной Лермонтова, видимо, репетировал речь. Поэт с издёвкой обернулся к капитану:       —Что, отправите меня к доктору?       Максим Максимыч молча погладил усы, хмыкнул и произнёс:       —Нет. Может, вы и сумасшедший, но Бэле действительно будет лучше, если она вернётся домой. Я помогу вам. Каков наш план?       Неужели высшие силы решили помочь Лермонтову справиться с миссией и донести до капитана правильные намерения? Неужели сжалились, узрев, насколько плохи у героя дела? В любом случае Михаил Юрьевич безумно обрадовался заявлению товарища. У него появилась команда, пусть и небольшая, состоящая всего из двух человек. Вместе справиться с нависающей угрозой куда проще.       Бывают ведь времена, когда ты уверен, что один на поле битвы, на тебе необъятный груз вины и ответственности. А потом человек, отношения с которым постепенно переросли в дружбу, в переломный момент, вопреки опасениям, взваливает часть твоего груза на свои плечи, и дальше вы идёте вместе, рука об руку.