Бывает ведь...

      —Она будет моей.—решительно заявил Печорин, в упор глядя на Лермонтова и ожидая его реакции.       "Приплыли тапочки к дивану"—пронеслось в голове у поэта. Все его доводы будто отскакивали от невидимой стены и никак не доходили до ушей Печорина. Лермонтов уже понял, что убеждения не действуют, поэтому только покачал головой и в который раз, не особо надеясь на успех, произнёс:       —Да не любишь ты её, —он устало проковылял к окну, —наиграешься и выкинешь как ненужную вещь.       Теперь во время ходьбы Лермонтов больше напоминал хромого дворового пса, нежели человека прямоходящего. Офицер то передвигался солдатиком, стараясь не сгибать ноги в коленях, а держать их строго прямо, как если бы к ним привязали длинные палки; то прыгал на правой ноге, беспорядочно опираясь на попадающиеся по пути вещи, стены и дверные косяки. Когда было совсем невмоготу, юноша передвигался, наступая не всей подошвой, а только передней её частью. Получалась раненная балерина в офицерских сапогах, которые, как стало известно из вышесказанного, так и не разносились вопреки заверениям Максима Максимыча.       —Люблю, —заупрямился Печорин, видимо, намереваясь прожечь дыру в спине товарища взглядом, —люблю.       —Ну ладно.       Ответ Лермонтова выбил его из колеи. Офицер ожидал проявление ревности или хотя бы зависти, но точно не пофигизма, ведь по-прежнему не верил безучастности приятеля. Григорий Александрович, побыв в шоке ещё пару секунд, невольно в третий раз добавил «люблю» и затих.       —Хорошо-хорошо, делай что хочешь.—мгновенно сдался Лермонтов.       Мгновенно, потому что смысла отговаривать офицера от задуманного просто не было: он ведь упёртый как баран. Да, мило покивает и согласится со здравым решением, а после всё равно сделает, что затеял, к тому же, втихаря. Вот притащит в один прекрасный день в крепость невинную девушку под ошеломлённые взгляды окружающих, а Лермонтову оно надо? Естественно, нет. Ему бы, главное, узнать точную дату, время для манёвра правильно рассчитать и по-тихому вернуть бедную черкешенку обратно домой, к отцу (желательно, чтобы он к назначенному моменту ещё дышал). Другие возможные вмешательства в сюжет Лермонтов не одобрил: велика вероятность непредвиденной травмы и смерти от рук озлобленного Казбича (или Печорина). Ему хотелось вернуться в свой мир живым и здоровым. Хотя бы живым, если второму помешают сапоги, которые писатель успел раз десять мысленно уничтожить.       Азамата, что порой заезжал в крепость, Лермонтов всячески старался выпроводить за дверь как можно скорей. Наврёт, что сейчас, мол, самое время для охоты на зайцев, и плевать, что не сезон. Или ещё, бывало, подойдёт к коню татарчонка и укоризненно вздохнёт: «Что ж он у тебя так прихворал? Ему бы на волю. Ты бы его в степи погонял чуток…» Конечно, от разговоров с Печориным Азамата это не спасло. Сколько раз Лермонтов и Максим Максимыч переводили тему обсуждений с лошади Казбича на что-нибудь другое, столько раз Григорий умело возвращал её обратно. Однажды Лермонтов решил донести до Азамата, что слушать Печорина ни в коем случае нельзя, Бэлу ему отдавать тоже никак нельзя, иначе всё обернётся крахом, но тот посмотрел на писателя как на идиота и отошёл подальше. С этого момента Лермонтов выбрал стратегию немого наблюдения. И вот, как-то под вечер Печорин удовлетворительно потёр руки и обратился к писателю:       —Кража будет завтра днём, —доверительно поделился Григорий, —а ночью Бэла уже будет моей. Я обо всём позаботился.       Позаботился он, конечно. Замок на дверь повесил и под шумок перетащил вещи офицеров в соседнюю комнату, пока Лермонтов попивал чай с Максимом Максимычем. Только что решётки на окна прикрепить забыл, заботливый женишок. Лермонтов аж закашлялся от заявления Печорина. Надо же так умело выбрать ракурс, под которым необходимо смотреть на сделанное! И ведь не поспоришь, действительно постарался...       —Ещё бы, —со знающим видом протянул Лермонтов, —а если ей с тобой не понравится, что делать будешь?       Печорин искренне расхохотался:       —Да куда она денется? Со мной ей будет лучше.       Писателя так и подмывало спросить «Лучше, чем что?», но он промолчал. И так понятно, что решение Печорина основано на его личных домыслах и стопроцентной в них уверенности. Подумать о чувствах Бэлы ему, конечно, и в голову не пришло. А зачем? Он точно знал, что ей нужно и как ей "будет лучше", даже ни разу не поговорив с девушкой. Опять же, зачем? Ведь и так всё понятно.       Вскоре в крепость заявился Азамат и вместе с самоуверенным Печориным растворился в темноте степи. Писатель порывался поехать с ними, но его разумно не захватили с собой: по мнению Печорина, офицер бы только путался под ногами, поэтому его оставили ждать у входа. Лермонтов напряжённо вглядывался вдаль и зябко пожимал плечами: ночь выдалась невероятно холодная, даже шинель не спасала от ледяного ветра. Хотелось проклинать всё на свете, включая суровые кавказские погодные условия, чересчур грубый запятник левого сапога, собственную беспомощность и бессмысленную упрямость Печорина.       В мрачной тишине прекрасно слышался стрёкот букашек в траве и треск камина, который Максим Максимыч решил не тушить, надеясь, что офицеры одумаются и вернутся в крепость. Сам капитан уже видел десятый сон. Конечно, он не знал точно, что затевает Печорин, оттого был спокоен: привык к внезапным выходкам офицера. Когда тот поедет в город, когда на охоту, когда просто на прогулку неожиданно соберётся – в общем, Максим Максимыч особенно не напрягся, когда Печорин в очередной раз покинул крепость поздно вечером.       На пыльной дороге тянулся длинный силуэт, отбрасываемый поэтом, он дрожал вместе с горящим позади пламенем очага и метался из стороны в сторону, повинуясь сквозняку. Мерное покачивание вскоре нагнало на Лермонтова дремоту, и когда глаза неумолимо начали слипаться, далеко впереди наконец вздыбилась пыль. Рьяный топот копыт, тихое ржание – и кони резко остановились метрах в двадцати от офицера, там, куда не доставал свет.       —Стой! Стой!—крики адресовывались Азамату с надеждой, что он окажется более вменяем, чем Печорин.       Лермонтов заспешил к парочке как мог, сначала солдатиком, потом раненной балериной. Печорин, покрутив пальцем у виска, лихо соскочил с коня.       —Да нет же!—писатель плюнул и сиганул на одной ноге, параллельно ругаясь на чём свет стоит.        Не рассчитал скорость и сшиб Печорина с ног. Тот шокированно спихнул с себя товарища и принялся стряхивать грязь:       —Что такое?—он не понимал, какого чёрта вытворяет Лермонтов.       Вроде всё обговорили, пришли к соглашению, план осуществили – вон Бэла, лежит поперёк седла Азамата, руки и ноги связаны, а голова окутана чадрой. Как говорится, чего палки в колёса решил вставить?       —Подумай ещё!—Лермонтов поднялся на ноги и схватил Азамата за руку, не чтобы звучало эмоциональней, а чтобы не упасть.       Татарчонок отрицательно помотал головой и вырвал ладонь из хватки поэта, тот снова грохнулся на пятую точку. Под возражения писателя "Она умрёт! Умрёт!" Азамат быстро передал сестру Печорину и угнал прочь. Так провалилась ещё одна попытка Лермонтова предотвратить трагедию. Григорий Александрович, смерив приятеля укоризненным взглядом, фыркнул и направился к крепости с Бэлой наперевес, бурча под нос "какой же бред, ну, бред...". Лермонтов обречённо побрёл следом.       Бывают ведь ситуации, когда тебя никто не воспринимает всерьёз. Считают за ненормального, не желают слушать бред, потому что вероятность правдивости слов равна одному проценту. Жаль, что этот один процент всё-таки заявляет свои права на будущее.