Бывает ведь...

      —Почему тебе?—хмуро возмущался Печорин.—Почему не мне?       Второй день после празднования недовольный офицер пересекал комнату в крепости сначала по диагонали, а затем и по кругу, параллельно допытываясь у приятеля, "почему не ему". Самооценка Григория Александровича сильно пострадала после его фееричного фиаско, которое сам Печорин признавать отказывался, по-прежнему свято веря, что произошло всего лишь недоразумение, которое необходимо исправить. Мало ли, в темноте бедная девушка не увидела разницы между офицерами и случайно ошиблась, выбрав не того. Может, ей стало плохо, потемнело в глазах и оттого она слегка запуталась. Печорин рассматривал все варианты, кроме одного, где она предпочла ему Лермонтова. Как бы то ни было, из-за "всего лишь недоразумения" он бы негодовал намного меньше.       В начале немногословного монолога Лермонтов молча кивал, не вслушиваясь в слова товарища: тоже обдумывал случившееся, правда, не столь масштабно. Он думал о своём творении, что так мимолётно проскочило в его жизнь, о Бэле, которая внезапно решила отклониться от сюжета. Во-первых, поэт не знал, как дальше поведёт себя история, какие повороты судьбы из оригинала изменятся, какие останутся, какие вовсе пропадут. Его пугал образовавшийся "воздушный карман", в котором герои романа жили как хотели. Во-вторых, Лермонтов чувствовал себя обманутым ребёнком, которому вручили давно знакомую книгу, но вклеили пару лишних страниц из незнакомой повести.       Так как у него не получилось предотвратить знакомство Печорина с Бэлой, он уж было собирался бросить жалкие попытки и просто досмотреть шоу до конца, но, видимо, ему досталась роль далеко не второстепенного героя. Не вышло отсидеться на скамье запасных, нужно было что-то предпринимать. Для начала, успокоить Печорина, который гневно ругался на произошедшее, будто читал "Бэлу" и тоже знал концовку и своё место на сцене.       —Может, прекратишь эти бессмысленные страдания?—Лермонтов не выдержал и отвёл взгляд от мельтешащего туда-сюда офицера.       —Ах, бессмысленные?—Печорин мгновенно загорелся, приняв слова писателя на свой счёт.—Думаешь, мне не видать той красавицы?       Писатель хотел возразить, но Григорий Александрович продолжил катить на него бочку:       —Думаешь, глаз на девку положил – и она твоя? Как бы не так!       —Да кто сказал, что я глаз на неё положил?—Лермонтов обессиленно ударил себя по лбу и поднялся на ноги.—Не нужно накручивать...       —Так оно видно!       Естественно, писателю было жуть как интересно узнать, что там такое Печорин смог разглядеть в темноте за жалкие несколько минут, но предпочёл промолчать, чтобы не нарваться на драку. Пришлось использовать более гуманный метод разрешения конфликта.       —Перестань.—Лермонтов прошёл к окну, чтобы порелаксировать, глядя на степь, и самому слегка успокоиться.       —Как же тут перестать?!—удивлённо вопросил Печорин и с размаху бухнулся на диван, тот жалобно скрипнул.—Как вспомню о ней, так сердце замирает, так взгляд замирает... А тут ты.—он с досадой отвернулся от поэта.       —Будто я делал чего необычного для того, чтоб привлечь её?—в своё оправдание заметил Лермонтов.       —И то верно.       Оба замолчали, прекрасно понимая, что разговор не складывается. Минуты две рассматривали ужасный ковёр на полу, который Лермонтов возненавидел ещё в первую встречу, остальной интерьер, будто до этого момента ни разу не обращали на него внимания. Заговорить снова никто не решался. Молчали бы дольше, если бы в комнату не ворвался Максим Максимыч. Мужчина потряс над головой парой новых офицерских сапог:       —День добрый, товарищи!       Лермонтов, стоящий к капитану спиной, шарахнулся в сторону от неожиданности и заехал локтем по стене. Протяжно взвыл, замахал рукой как мельница, пытаясь унять боль; случайно чуть не врезал по камню ещё раз и, охнув, застыл на месте. Когда стало полегче, он раздражённо обратился к товарищам, которые недоумённо переглядывались:       —Какая необходимость вламываться без стука?—он поморщился и вновь потёр ушибленное место.       —Вот-с.—Максим Максимыч, будто не заметив произошедший по его вине ритуал призыва сатаны (наиболее подходящее к ситуации сравнение), торжественно вручил обувь писателю и гордо добавил.—Только сладил, а то ваши уж не пригодны ни к чему.       На старой, столь родной сердцу, паре, что совершила незапланированный скачок в другое измерение на пару с Лермонтовым, подошва износилась и выглядела не лучшим образом, будто её долго тёрли наждачкой. Видимо, в новом мире сапогам не прижилось. Расставаться с ними не хотелось, но ходить в них дальше желания не возникало вовсе. Офицер без особых колебаний надел чёрные лакированные сапоги и залихватски постучал носком о каменный пол. Пнув для верности дурацкую травмоопасную стену, он нахмурился и, пройдясь по комнате, подвёл итог:       —Так пятка, Максим Максимыч, уж чересчур тверда.       —Ничего, разносятся.—капитан приветственно отворил дверь в столовую.—Ну что, чаю?       На скатерти уже величественно пылал жаром большой пузатый самовар, у подножия которого стояли блюда с пряниками и ватрушками. Капитан неторопливо разлил горячий напиток по стаканам и передал офицерам. Обычная трапеза, ничем не отличающаяся от предыдущих подобных. Но стала бы я заострять на ней внимание, если бы она в действительности являлась таковой?       Максим Максимыч не мог не заметить еле уловимое состояние полуобиды между Печориным, который время от времени кидал на поэта косые взгляды, и Лермонтовым, который отвечал ему своими взглядами, не менее многозначительными. Капитан долго и упорно ждал, что те сами поведают ему о возникшей проблеме, но они не желали отвлекаться от игры в гляделки, поэтому начал всё же Максим Максимыч:       —Итак,—мужчина откинулся на спинку кресла и потёр ладони в предвкушении объяснений,—что у вас двоих произошло?       —Бэла.—коротко ответил Печорин к великому негодованию Лермонтова.       —Младшая дочь князя...—капитан присвистнул.—Ну и кто?       —Оба.—своей репликой Григорий Александрович вызвал ещё большую волну негодования (хотя больше было уж некуда).       —Вздор.—прервал его Лермонтов.—Вовсе она мне не нравится. Хорошенькая, да, но не настолько.       —Ладно-ладно, как скажешь.—Печорин скрестил руки на груди и частично отвернулся от приятеля, показывая недовольство.       Предчувствуя возможность возникновения новой перепалки, Максим Максимыч примирительно произнёс:       —Да будет вам ссориться. Послушайте лучше, что я недавно услышал.       Выдал так выдал, молодец, Максим Максимыч. Не успел Лермонтов толком разобраться с одной проблемой, тут же возникла новая. Сюжет "Бэлы" снова показался на поверхности. Комплимент – любовь – разговор – кража – смерть. Писатель осознавал, что из пяти ключевых моментов два успел благополучно запороть. Комплимент прозвучал. Конечно, не к Печорину, но внимание его привлёк и симпатию завоевал. Любовь предотвратить офицер тоже не сумел – что уж сказать о разговоре между Азаматом и Казбичем? Пока Лермонтов пребывал в шоке от комплимента, началась та самая драка и Максима Максимыча как раз не было рядом. Значит, капитан подслушал разговор. Оставалась надежда остановить происходящее.       —Так-так-так,—Лермонтов так резко поднялся на ноги, что в глазах потемнело,—столько тем для разговора есть, а вы тут сплетни решили пустить, будто больше поговорить не о чем.       Печорин лениво осмотрел приятеля и помотал головой:       —Всё уже на десять раз обсудили.—он с запалом развернулся к капитану и попросил поведать историю поинтересней творчества Пушкина.       Под унылый вой кипятка план Лермонтова с крахом провалился. Бывает ведь так, что даже друзья не прислушиваются к твоим словам, а ты волей судьбы не можешь объяснить истинную причину недомолвок, потому что тебя непременно сочтут за сумасшедшего...