Кислород

      Гермиона резко садится на диване, мотая головой из стороны в сторону, цепляясь взглядом за детали интерьера комнаты, пытаясь осознать, где она и зачем. В сорок пятом, опять в сорок пятом. В Выручай-комнате. Только вот ей здесь больше не спокойно. Судя по лучам солнца, пробивающимся через окно, она проспала не больше двух часов.       И, если Тома до сих пор нет в Выручай-комнате, значит у него появились неотложные дела или нашлись причины, чтобы задержать тренировку. Это хорошо. Видеть его сейчас Гермионе решительно не хочется. Потому что она понятия не имеет, что ему сказать, потому что ей хочется рвать и метать, но она это уже проходила, они всё равно помирятся в конце. Какая разница?       В отличие от Афелии, Грейнджер никогда не страдала плохим обонянием и всегда отлично определяла состав зелья, за исключением, конечно, тех ингредиентов, отследить которые было невозможно, но таковых, кажется, в зелье Лестрейндж не было.       Том выбрал правильный яд, определить его без должной подготовки почти невозможно, если ты, конечно, не лучшая ученица Хогвартса своего времени, которая знает всё и чуточку больше. И то, какой из двух ядов выбрал он, она не сомневалась. Тонко, аккуратно, умно. Всё бы получилось… но, кажется, Том был не единственным, кто хотел смерти Афелии.       Он пытался тебя убить. И он угрожает жизням других людей. Так почему тебя раздражает не это? Почему тебя приводит в бешенство только лишь тот факт, что он не рассказал тебе об этом сам, что он вообще ничего тебе не рассказал. Абсолютное доверие, черт возьми.       Мерлин, ты встречаешься с убийцей, который при всём своём потрясающем умении находить подход к людям, с тобой постоянно ошибается. Не делай вид, что это стало открытием только сейчас.       Она разберется с этим чуть позже, почему он соврал, почему решил, что такая деталь, что он убил её не имеет значения. Почему скрыл, что это его действия спровоцировали её на попытку переместиться во времени. Почему он счел себя монстром за то, что закрыл гигантскую змею в подвале школы, не дав ей истребить половину студентов, но не упомянул, что слухи о его ребятах, которые пытают людей — правда. Всё потом.       Нужно разобраться со вторым человеком, пока не стало слишком поздно.       Гермиона срывается с места, направляясь в свою комнату, и к своей радости находит её пустой. Что ж, уже неплохо. Осталось только найти зацепку.       Ведомая неизвестным порывом, девушка начинает рыться в вещах Розье. Нет, не неизвестным. Она была удивлена и недовольна утром, когда Афелия проснулась, и тут же заподозрила неладное, тут же решила, что это не она, хотя почти на сто процентов не видела их стычки с Томом в гостиной. И она не горевала о подруге ни секунды. Она радовалась. И подчеркивала это постоянно. Всякий раз, когда она вспоминала о Лестрейндж, ее голос был пропитан ядом. Она не хотела, чтобы подруга жила.       И каждый раз, когда происходило что-то связанное с Грин-де-Вальдом, её не было рядом. Зато рядом с ней каждый раз был Алектус, волшебным образом терявший сознание или засыпавший. Одна или нет, но Диана точно была не на правильной стороне. Поэтому на Остару ничего и не случилось. Ей не дали шанса остаться в одиночестве.       Как ты могла быть такой слепой? Как они все могли разом ослепнуть и не заподозрить Диану.       Потому что, когда умерла Сара, их на поляне было трое.       Когда Грейнджер дергает с полки плюшевого медведя Розье, на пол падает серебряный маховик времени. Она не искала ничего особенного, она не хотела найти ничего особенного, она боялась найти что-то особенное.       Дементор.       Оставленный маячок предупреждает, что Диана зашла в гостиную, Гермиона быстро выпрямляется, засовывая вещицу подруги в карман.       Она старается сделать лицо максимально невозмутимым, это ведь Розье научила её держать максимально безучастную маску в любой ситуации. Посмотрим, как прошел этот урок.       — У тебя все в порядке? — Диана стоит на пороге с широко раскрытыми глазами, комната выглядит так, будто в ней произошел как минимум взрыв. По полу разбросаны вещи, свитки пергамента, книги.       — В полном. — кивает Грейнджер. — Слушай, ты ведь хороша в зельях, верно? — Розье кивает. — Я пишу эссе по ядам, сможешь подсказать?       — Конечно! — оживляется Диана, всё ещё с подозрением косясь на беспорядок, но не упускает возможности блеснуть знаниями перед подругой.       — Я тут задумалась, — выдыхает успевшая сесть на кровать и сложить руки на коленях, как будто никакого бардака она и не устраивала, Гермиона. — Скажи, а если смешать корень волчьей ягоды с бутоном гортензии, что будет?       — Корень замедлит действие бутона и человек ничего не почувствует, — непонимающе тянет Диана. — А потом просто умрет через минут пятнадцать без мучений и возможности спастись…       — А если к ним подмешать яд Акромантула, что тогда? — продолжает Гермиона.       — Он прекрасно сочетается с корнем волчьей ягоды и тоже приводит к смерти, но совершенно несовместим с бутоном гортензии. Вместе они образуют противоядие, которое способно спасти тело человека, однако он впадет в летаргический сон. Душа может не вернуться и тогда он всё равно умрет. — она отвечает между делом, собирая вещи с пола, такие очевидные вещи, их что в будущем совсем ничему не обучают?       — Занятно. — тянет Гермиона. — Получается, что, если два человека хотят отравить третьего, но не успевают договориться, они могут его непроизвольно спасти от самих себя.       — Получается, что да. Поэтому всегда лучше травить сговорившись. — Диана резко выпрямляется, но её лицо не выражает ровным счетом ничего, однако Гермиона чувствует, она догадалась, к чему эти вопросы. — Или не травить совсем. С другой стороны, так или иначе ты можешь получить желаемое, дело случая, зависит от того, что ты хочешь в итоге. Ты выяснила, кто это сделал и решила убить человека за просто бардак в нашей комнате? — Розье пытается свести все в шутку, но пальцы сами собой вцепляются в палочку, спрятанную в кармане мантии.       — Я так понимаю, что ты хотела заполучить моего брата, вернуть дружбу факультета и убрать единственного свидетеля, который мог догадаться, что ты с Грин-де-Вальдом. Тетка помогла? Твоя цель и правда была достигнута. — её голос звучит слишком монотонно, как будто она робот, воспроизводящий очевидные вещи. По-гриффиндорски правдивые. Не надо было этого делать.       Гермиона никогда не сомневалась в способностях Розье. Было бы глупо думать, что хоть кто-то из живущих в сороковых плохо владеет магией. Боевой магией. Казалось, их всех тренируют с самого детства. Ещё бы, поколение родившееся и выросшее при Грин-де-Вальде. Не научить их драться было все равно, что приговорить к смерти.       Но она никак не ожидала, что способности Розье, могут превзойти ее собственные. И точно не ожидала, что Диана может с такой быстротой вытащить свою палочку и пригвоздить Гермиону к стене, не дав ей даже шанса оказать сопротивление. Всего одна лишняя секунда, тогда бы она, конечно, могла показать себя, но сейчас всё что она может, это задыхаться после удара спиной о стену.       — Тебе просто не нужно было совать свой нос в мои дела. Ни тогда, ни сейчас. — краснеет девушка. — Мы же так хорошо дружили, Лестрейндж, зачем? Или ты так и не выучила простую истину: не обо всем нужно кричать? Но по крайней мере, я наконец-то смогу выговориться, — она скалится, злясь не столько на подругу, сколько на ситуацию в целом. — А потом у тебя случится очередная амнезия. Знаешь, это сложно держать всё в себе так долго… Я привыкла всё тебе рассказывать, привыкла доверять тебе, и знаешь, всего этого бы никогда не случилось, если бы Афелия не начала сомневаться в моей силе и в моих способностях. Она заслужила то, что с ней произошло.       — А что тебе сделала Сара? Её ведь ты убила… — она хрипит, не узнавая собственный голос.       — А кто ещё из местных слабаков может быть на это способен? Нет, безусловно это мог бы быть кто-то из ребят Тома, но вряд ли кто-то из них осмелился бы испортить его мероприятие. Ты догадливее, чем я думала. Возможно даже догадливее самой Афелии. Жаль только, что не хитрее. Родители Сары нас предали, нужно было отомстить, ничего больше.       — Вас было двое…       — Я была одна плюс маховик времени. — щурится от удовольствия Диана. Она всех обыграла. «Ты должна быть благодарна, что такая как я, обратила внимания на такую, как ты.» Она благодарна, что всё это подстегнуло её, побудив к действиям, но не более. — Наш господин был в восторге от этой схемы. А как тебе мои слезы? Алектус так за меня переживал. Убила двух зайцев сразу.       — Ты мне говорила, что примкнешь к Тому, если нужно будет сделать выбор! Ди, ты врала мне!       — А ты говорила, что он чудовище. Но в итоге встречаешься с ним. Врать в моде! — её глаза полны безумия. Боль, вот что спровоцировало её с самого начала, и что продолжает провоцировать.       — Почему? — только и может выдохнуть Грейнджер, невидимые путы сковывают конечности Гермионы, а её палочка мирно опускается в карман Розье, пока сама девушка выдыхает, опускаясь на кровать. Надо тянуть время, и подруга, как каноничный злодей, уверенный в своей силе, нуждается в разговоре.       — Моя мать магглорожденная. — Диана шепчет, она бы хотела обо всем этом кричать, но не находит сил внутри. О родителях всегда говорить тяжело. — Она покончила с собой из-за того, что общество не одобрило её, и она была вынуждена встречаться с отцом тайно, врать всем о себе и о том, что у неё есть дочь. Ей даже не дали возможности меня укачивать в детстве. Бабушка её на метр к дому не подпускала, отобрала меня чуть ли не от её груди. Если бы Грин-де-Вальд тогда был у власти, всего этого бы не случилось, и моя мама была бы жива и могла меня воспитывать. Я хочу отомстить министерству и этому идиотскому порядку за нее.       — Но ведь и Том за это борется, он ценит любую волшебную кровь даже больше, чем Грин-де-Вальд. Я не понимаю, зачем тебе…       — Тому восемнадцать, он маленький мальчик, который строит глупые планы. Очнись! Мой господин прихлопнет его, если он поднимет голову чуть выше, чем сейчас. Правда, боюсь, что у него этого не выйдет. Ведь Том последний, кто видел тебя сегодня, верно?       — Да…       — Прекрасно, значит, твоя амнезия его рук дело. Как можно быть таким жестоким? — Диана театрально закатывает глаза. — Никто не знает, какие последствия могут быть у этого заклинания, тем более, я ни разу не пробовала его на людях, так что может ты вообще лишишься рассудка, но я буду рыдать около твоей кровати в медпункте едва ли не больше, чем из-за Сары. Ты это заслужила и…       — Обливейт. — голос ровный, как будто не происходит ничего сверхъестественного. Но кожа Тома бледнее, чем обычно, а глаза чернее черного.       Он замирает на пару секунд, после чего опускает палочку, и Диана падает на пол, покрытый мягким темно-зеленым ковром.       Гермиона наблюдает за этим сидя, оперевшись спиной о стену. Заклинание Розье перестает действовать, но она всё ещё не в силах пошевелиться.       — Ты очень громко думала. — бросает Том. — Нам двоим повезло, что мы можем друг друга чувствовать, правда?       Она смотрит на него молча, хлопая глазами, захлебываясь в эмоциях. Она пропустила Розье, она была прямо под носом. И ей было плохо, по-настоящему плохо, а она прозевала.       — Я отнесу её в больничное крыло, а ты, пожалуйста, подожди меня здесь, я хочу узнать, что произошло от тебя. — продолжает Риддл, поднимая Диану на руки.       Гермиона закрывает рот тыльной стороной ладони срываясь на плач, и Том поджимает губы, сдерживая себя от того, чтобы броситься её успокаивать, сейчас не время. Сейчас нужно отнести девушку в медпункт и привести в чувства. Когда она придет в себя, она не будет помнить ровным счетом ничего из того, что служила Грин-де-Вальду, ненавидела Афелию, Гермиону, Тома. Ничего о войне и стороне, которую выбрала. Главное, чтобы очнувшись, ей оказали правильную помощь.

***

      — Объяснишь, зачем ты решила её спровоцировать, не предупредив ни меня, ни Абраксаса? Откуда ты вообще узнала, что она на стороне Грин-де-Вальда? — если бы Риддл мог открыть дверь с ноги, не привлекая к себе при этом лишнего внимания, то обязательно бы это сделал.       Когда страх за Афелию отступил, на его место пришла злость. Она сознательно рисковала собой, он мог её потерять из-за глупости, из-за чрезмерной самоуверенности. Это было слишком. Он к этому не готов.       — А разве я обязана отчитываться перед тобой за каждый свой шаг? — она подскакивает с кровати, превращаясь за секунду в самое опасное, возможно, существо на свете — взбешенную Гермиону Грейнджер.       — Мы говорили о доверии, о том, что мы заодно, Миа. — он сознательно делает упор на её настоящее имя в конце. — Это было опасно. Зачем ты вообще к ней полезла?! Если бы она успела что-то сделать? Если бы я тебя потерял…       — Мне просто было интересно узнать, как и зачем вы вдвоем отравили Афелию! Её версия теперь мне известна. Что насчёт твоей?       Он опускает руки, выдыхая.       Соври ей. Она поверит. Скажи, что это был не ты, скажи, что понятия не имеешь, о чем она говорит.       — Ты злишься, я чувствую, но я защищал тебя… — он не отводит взгляда от её глаз, желая продолжить, но она перебивает.       — От правды? Или ты просто струсил и не смог мне сказать о том, что это из-за тебя я здесь? Где чертово доверие, Том? Почему ты постоянно пытаешься меня обмануть, в чем твой интерес? Это ведь была не я, это все прошлое, ты мог рассказать мне!       — Потому что это признание повлекло бы за собой целую цепочку откровений, которые тебе не нужны. — жестко, едва ли не жестоко. — Это действительно наше с ней дело. Откуда ты вообще всё это узнала? Рылась в моей памяти? — он в момент ощетинивается.       — Мне это приснилось. Хогвартс показал мне прошлое. — чуть спокойнее произносит Гермиона. Но потом возвращается к взбешенному тону. Как-будто что-то щёлкает внутри. Магия отступает на секунду, позволяя ей трезво мыслить. — Она боялась тебя и ненавидела… И было за что… А ты счёл это неважным. Как так? Думал я не пойму? Серьезно? Какая же я дура… Как я вообще могла поверить, что ты можешь быть нормальным, что ты можешь не только открыться кому-то, но и принять кого-то! Просто интересно, меня бы ты тоже смог убить в случае чего? — Гермиона срывается. Внутри словно рвётся канат, превращая её в истеричку. Слишком много для этого дня, слишком много, чтобы и сейчас скрывать эмоции.       — Её действия угрожали моей жизни! — отрезает Том. — Ты знаешь, что я не прощаю такого. И не надо сравнивать себя с ней. Она была пешкой, а ты, мы… это совсем другое! Разве ты не понимаешь…       — Другое? Если бы ты мне всё рассказывал, это было бы другое. Если бы ты не пытался меня постоянно защищать, это было бы другое. Если бы ты позволил мне быть равной тебе и спорить с тобой, это было бы другое. Но ты пытаешься сделать меня подобной ей! Тихой, слабой, молчаливой, своим тылом. А это не я!       Нужно её обнять, она успокоится. Нужно сделать хоть что-то, чтобы доказать, что она не права.       — Как ты вообще вышла на это заклинание с Хогвартсом? Это ведь была её фишка. — не то. Совсем не то.       — Это не важно. — сдавать Абраксаса разъяренному Тому было бы глупо. — Но теперь мы знаем, что смесь корня волчьей ягоды с бутоном гортензии и ядом Акромантула, это совсем не то, что нужно, чтобы отравить человека. Более того это приводит к появлению меня! И было бы здорово, расскажи ты мне об этом сам!       — Может мне было немного стыдно за то, что это я тебя во все это втянул? Ты не думала об этом под таким углом? — почему правда всегда звучит так неубедительно?       — Твои друзья действительно пытают людей? — Гермиона игнорирует его вопрос. Если она подумает о том, о чем он просит, то простит. Хотя простит в любом случае, она даже сейчас чувствует, как снова начинает сопротивляться этой ссоре магия внутри них. Но простить не значит сдаться.       — Это тебе тоже Хогвартс показал? — выдыхает парень.       — Том… правду.       — Пытают. — он сдаётся. Всё тайное становится явным, так ему говорил Малфой, но почему-то не уточнил, что это происходит всегда не вовремя. — И убивают магглов, если те переходят им дорогу, потому что считают их ниже себя. Но не все, таких меньшинство.       — Почему просто нельзя было мне всё это рассказать с самого начала? — она срывается на крик. — Ты был прав, ты монстр! Ты чудовище, бесчеловечное, безэмоциональное чудовище, которое ставит себя выше остальных, Том! Это ненормально. — продолжай кричать, чтобы убедить саму себя.       — Тебя не испугали крестражи и убийство отца, но испугало то что мы используем не волшебников, как расходный материал и запугиваем тех волшебников, кто может подпортить нам жизнь, всего лишь запугиваем, не лишаем жизни? Ты либо идиотка, либо лицемерка. Потому что крестражи намного хуже, но ты приняла меня с ними.       — Я думала, это твоя борьба со страхом смерти…       — Лучший мир не строится из единорогов, радости, любви и счастья, Миа. Не всем достаточно одной эмоциональной привязанности, чтобы быть преданными. Это война, и мне нужны люди, которые будут бояться меня предать, которые будут понимать, что совершили так много дерьма, что пути назад нет. Я подталкиваю их к этому, я дарю им мнимую свободу, а потом они становятся привязаны ко мне.       — Ты говоришь, как безумец…       — Но разве я не становлюсь лучше благодаря тебе? Разве я не защищаю наш факультет? Разве добра, что я делаю, меньше зла? Я иду к власти, а получив ее, смогу сделать мир лучше. Всё исключительно ради этого. — он предпринимает попытку её смягчить. Сейчас не время ругаться. Пожалуйста, не сейчас.       — Том, я не уверена, что готова продолжать с тобой разговор. — её глаза наполняются слезами, дурацкое чувство сковывает изнутри, не давая возможности мыслить объективно. — Ты часть меня, ты большая часть меня, но мне больно. Мне дико больно. Уйди, пожалуйста, я хочу побыть одна.       — Ты не сможешь постоянно меня прогонять. — он злится, вот сейчас точно нужно её обнять, тогда она отойдет, он ведь может влиять на её настроение, если она влияет на его. Но она как ледяная глыба, морщит нос, и глаза опять на мокром месте. — Мы не сможем друг без друга. Тебе придётся со мной поговорить. — он знает много способов повлиять на человека. Он мог бы заставить её закончить разговор.       Она чувствует, как внутри все сжимается, магия душит их обоих.       — Но сейчас мне нужно побыть одной. Я хочу разобраться, где заканчиваюсь я, и начинаются Афелия Лестрейндж и девушка Тома Риддла.       Он минуту стоит не шевелясь, смотря на её лицо и стараясь найти в нем хоть одну зацепку, чтобы остаться сейчас здесь, рядом с ней. И видит их миллион. Но вместо того, чтобы ухватиться за них, чтобы прикоснуться к ней, рассказать всё то, что душит его изнутри, рассказать ей абсолютно всё и будь что будет, он разворачивается и идёт к двери. Не сейчас.       — Он будет здесь со дня на день. Это не твоя война, поэтому, пожалуйста, исчезни на это время из замка. — оборачивается Риддл перед тем, как нажать на ручку двери. — Как мы договаривались.       — Это было до того, как я всё вспомнила.       — Это не меняет того, что мне нужно, чтобы ты была в безопасности! — он так крепко сжимает ручку двери, что она вот-вот лопнет под его пальцами.       — Я буду там с тобой. Афелия бы ушла, но Хогвартсу нужна не Афелия, а я. И он напомнил мне об этом, чтобы я перестала прогибаться и пытаться притворяться ей. Если ты хоть как-то попробуешь меня остановить, мы навсегда с тобой окажемся по разные стороны баррикад. Тем более, что я не готова слушаться человека, который мне врет.       — Мы обсудим это ещё раз, когда ты успокоишься, и я надеюсь, что ты передумаешь.       Он с силой толкает дверь, хлопая ей за своей спиной, оставляя Грейнджер в одиночестве. И она давится собственными слезами, всхлипами и душит подушкой только зарождающийся в горле вой боли.       Это предательство. Или защита?       Одно она теперь знает точно, она здесь не для того, чтобы исправить Тома, она здесь для того, чтобы исправить время, а значит должна сражаться за школу.

***

      — Она вспомнила? — Дамблдор находит Абраксаса, сидящем на подоконнике, в то время как большая часть студентов Хогвартса отдыхает около Черного озера, делая вид, что они готовятся к экзаменам.       — А вы не столкнулись в коридоре с взбешенным Риддлом, который готов разрушать всё на своем пути? — язвит в ответ Малфой. — Знаете кого он винит в этом? Хотя, чего вам гадать, вы-то точно знаете.       — Я думал, ты умеешь врать. — насмешливо поднимает бровь Дамблдор. — Честное слово, поверить не могу, что ты не смог себя оправдать.       — Не сомневайтесь, я прекрасно умею врать, но не ему. Так что, когда он меня спросил, какую книгу я ей посоветовал, мы резко выяснили, кто здесь предатель. — выдыхает Малфой, хватаясь за предплечье, на котором под мантией скрыта метка.       — Ты уверен, что не хочешь мне об этом рассказать?       — Профессор, я из-за ваших манипуляций теряю друга, вы уверены, что нам вообще стоит с вами продолжать разговаривать? — выплевывает Абраксас, краснея от злости. Том для него всё равно, что брат, но холод, который он увидел в его глазах сегодня, смог напугать его по-настоящему.       И бояться было чего. Гермиона, пришедшая на место Афелии, оправдала ожидания Малфоя, она изменила Тома в лучшую сторону своей любовью, только поэтому он простил другу его выходку с книгой. Но что, если с ней случится что-нибудь, что если она исчезнет из его жизни, будет ли и тогда Том тоже готов простить?       Не нужно было вестись, не нужно было идти поперек него, если он не хотел, чтобы она вспоминала.       — Мне казалось, что мы оба были друг другу полезны. — Альбус поправляет рукава своей мантии, избегая взглядом глаз Абраксаса.       — Знаете, моя просьба вернуть Вальбургу в школу была максимально прозрачной, я хотел помочь однокурснице, а вот зачем вам нужно было ссорить их? Было же понятно, чем это закончится.       — Может, я не верил, что Том виновен. — усмехается Альбус.       — Может, вы дурак, профессор? Это ведь вы обнаружили яд в зелье, и это ведь я подтвердил вам, что он был у него. Не держите меня за идиота. Вы сами скрыли от неё, что это было за зелье тогда, а теперь рассказали, воспользовавшись моей заботой об однокурсниках. Я не имею права знать зачем?       — Хорошо, Абраксас, — сдается профессор, многозначительно вздыхая. — Мне приснилось, что она должна вспомнить, я не знаю, зачем, но это важно было сделать именно сейчас, и я склонен доверять своим снам. Такой ответ тебя устроит?       — Приснилось? — парень взрывается. — Если я потеряю друга, вы наживёте себе смертного врага, профессор.       — Неужели он вам настолько важен, мистер Малфой? Я думал это не более, чем выгодная сделка на время учебы. Говорят, Малфои не умеют дружить.       — Том мне как брат, профессор. А ещё говорят, что все гриффиндорцы храбрые альтруисты, которые не судят людей за их семью, вы точно закончили их факультет?       Дамблдор набирает воздух, чтобы ответить, в его глазах читается раздражение, Абраксас похож на взбешённого быка, втягивающего носом воздух перед броском. Ни следа от его выдержки, ни следа от его хваленого воспитания.       — Моргану мне в матери… — вместо достойного ответа на выпад молодого Малфоя выдаёт профессор, его глаза расширяются, а руки ищут палочку в карманах.       — Что с вами? — он подскакивает со своего места, готовый поддержать профессора.       — Они здесь. — одними губами шепчет Дамблдор. — Мерлин, надо уводить детей. — Абраксас тут же поворачивает лицо к окну и бледнеет. Вот уж чего он точно не хотел и не был готов увидеть.       Из-за гор, которыми была окружена школа, надвигалась чернота. А впереди неё, на метле, с развевающимся плащом летел он. Собственной персоной.       Том должен был успеть поговорить с Афелией прежде, чем Грин-де-Вальд нападет. Абраксас должен был убедить Тома, что нужно все рассказать, тогда битва будет для неё безопаснее, она будет безопаснее для всех.       И теперь на все это не остается времени.       Что ж, нужно молиться, что у них у всех хватит благоразумия пережить этот день.       Альбус и Абраксас подрываются синхронно, спеша в разные стороны. Дамблдор собрать профессоров, Малфой оповестить студентов. На лужайке перед школой поднимается настоящая паника, от спокойного Хогвартса не остается и следа.

***

      Рон и Лана выходят из гостиной Когтеврана в абсолютной тишине, крепко держась за руки. На лице девушки расцветает глупая улыбка, а щеки красные от ещё не сошедшего возбуждения.       Вот оно оказывается, как бывает. Интересно, все могут испытать нечто подобное?       Она сильнее сжимает руку Рона. Сомнений, что они однажды поженятся, у неё больше нет, либо он, либо катись все к дементору. Она сбежит из дома, она покончит с собой в конце концов, лишь бы чужие руки никогда к ней не прикасались.       Сейчас она чувствует себя абсолютно счастливой, словно они двое в вакууме, а всего остального мира не существует. Словно все проблемы, существующие в сорок пятом, ее не касаются. Гермиона была права, женщина должна иметь право на любовь, иначе все теряет смысл. Потому что жизнь без любви — бесполезное существование.       Рон наоборот предельно сосредоточен. У него выпрямлена спина, словно он проглотил железный стержень, на лице обосновалось и правит до сих пор уверенное выражение. Чувствовал ли он себя когда-либо лучше? Нет. Почувствует ли? Вряд ли.       Он выпускает руку Ланы из своей, вместо этого кладёт ладонь на ее талию и прижимает к себе, что есть силы.       — Ты же всегда будешь рядом? — тихо шепчет девушка.       — Определённо.       Сорок пятый могло бы вывернуть от этой романтики, воцарившейся в стенах Хогвартса, вернее в одном из его коридоров.       Почти тут же Аббот отталкивает парня.       — Джин, у тебя все хорошо? — староста хотела было пробежать мимо них, но Лана успевает поймать ее за руку и остановить.       На Уильямс лица нет, бледная, словно снова Хэллоуин и она переборщила с краской для лица.       — Диана в больничном крыле с амнезией, ее туда доставил Риддл.       — Ты из-за этого так бесишься? — удивленно уточняет Лана.       — Он ей память стёр, это нормально вообще?! — теперь Уильямс становится похожей на помидор.       — Брось, он заботится о своих, вряд ли это он сделал. Тебе надо успокоиться, пойдём, я сделаю тебе чай. — Аббот изо всех сил старается быть милой.       — А ещё Грин-де-Вальд приближается к школе, вам лучше определиться вы остаётесь или сваливаете во время эвакуации. — Уильямс резко дёргает рукой, освобождаясь, и скрывается за поворотом коридора.       — Соплохвост бы его задрал. — ругается Рон. — Ты сейчас же идёшь эвакуироваться, а мне нужно срочно найти Афелию.       — Что?! — не сдерживается Аббот. — Лестрейндж не может подождать? Там смертельная опасность, нам нужно уйти отсюда.       — У тебя есть дом кроме Хогвартса?       Аббот молчит, понимая, что Рон более, чем прав в этом вопросе.       — У меня в этом году тоже, поэтому я буду защищать школу, а, чтобы мне было, к кому вернуться, ты должна быть в безопасном месте. И чтобы Тому тоже было к кому вернуться, нужно увести Афелию.       — Почему тебе это так важно? — выдыхает с болью в голосе Аббот.       — Потому что иначе я не знаю, зачем я здесь. Она ключевая фигура. Если нам дали шанс всё исправить, то мы должны это сделать, другого выхода я не вижу.       Она сглатывает, сдерживая подступающие слезы и повисает на шее у парня. Он рассуждает верно, он рассуждает, как мужчина. Но не так, как хочется ей. И всё же она не может его осудить. А хочется очень.       И состояние абсолютной безысходности не покидает её даже тогда, когда она шагает в камин вместе с друзьями с Когтеврана, большая часть уходит, покидая школу, оставляя её без защитников.       — Может нам тоже стоит покинуть Хогвартс? — тянет Септимус. — Лучше сбежать, чем выходить на поле за Риддлом и его друзьями, кто знает, может они все на стороне Грин-де-Вальда.       Рон сжимает кулаки. Молча разворачивается и выходит из преподавательской комнаты, где ребята продолжают заходить в языки пламени.       — Джо, подожди… — Септимус догоняет товарища. — Я только имел в виду, что директор мог выбрать меня, а не его…       — Он староста школы. — срывается Рон, толкая своего деда. — И он защищает школу, в отличие от тебя, у него точно не возникло мысли: остаться или сбежать. — слишком грубо. — Мы должны сражаться, ты должен сражаться. Плевать, кто возглавляет команду, пока эта команда борется за мир. Сомневаешься — сбегай. А я останусь, это мой долг, моя честь. И это в первую очередь будет честно по отношению к себе. Я борюсь за мир, в который верю, а не за Тома или свое подбитое эго.       — Я схожу за Флимонтом и Арфангом. — тихо произносит Септимус, пятясь назад. — Встретимся у выхода из школы вместе со всеми.       Рон выдыхает. Правильно ли он сделал? Может его деду туда не надо?       Ещё как надо. Отец вспоминал его, как героя. Герои не сбегают.

***

      Гермиона выходит из комнаты часа через два после ссоры с Томом. Руки болтаются словно плети вдоль тела, глаза потухшие, а в голове ни одной адекватной мысли. Риддл бесится. Она чувствует это каждой клеточкой своего тела, его злость, его бессилие, которое он выливает на окружающих, пожирает её изнутри. Угораздило же связаться.       В голову навязчиво приходит идея помириться, пойти и поговорить ещё раз. Он прав про лицемерие. Она приняла в нём убийцу, она приняла в нём пороки, и испугалась ровно того же, что приняла.       Глупо и непоследовательно.       А ещё крайне опасно.       Если она хочет помочь, нужно идти до конца в своей вере в него. Нужно идти до конца в своей любви к нему. В чем, в чем, а своей любви Гермиона не сомневается ни на секунду. Это больше, чем просто привязанность или симпатия. Это больше, чем всё, что она когда-либо чувствовала.       Надо пойти и поговорить.       Но сил нет.       Нужно найти Рона, рассказать ему, что она видела во сне. И ещё, что уничтожила маховик времени, возможно, единственный в школе.       Она бредет по коридорам в неизвестном направлении в надежде встретить хоть кого-нибудь, плевать, кто это будет. Внутри так пусто, что ей просто хочется, чтобы кто-нибудь заполнил дыру, плевать чем, бесполезной болтовней, уроками, новыми интригами. Лишь бы только не тишина.       И вдруг резко выпрямляется, словно через неё проходит разряд.       Не через неё, через Тома. Он что-то увидел.       Гермиона сломя голову бежит к окну, как будто её толкает невидимая сила.       — Твою мать! — совсем не по-слизерински, и точно не на языке Афелии Лестрейндж, ругается девушка.       На подумать не больше минуты. Столько всего хотелось успеть до этого момента, поговорить со столькими людьми…       Но сейчас нужно к Тому, потому что в отличие от всех остальных, она точно знает где он, и знает, что ему плохо. У всех остальных есть люди ближе, чем она, у него — нет. И она бежит, перепрыгивая через ступеньки, словно в ней просыпается второе дыхание. Бежит сломя голову, не замечая, как вокруг собираются младшие курсы, как преподаватели машут руками, собирая своих студентов, как старшие курсы стараются скорее вывести первокурсников и вернуться. И как среди всей этой толпы нет никого из её друзей.       — Ал! — она замечает вдалеке силуэт своего брата. — Ал, нам надо поговорить. — он оборачивается, сбавляя шаг. Они оба идут в одно и тоже место.       — Хотел отчитать вас с Томом при встрече, но вынужден сказать спасибо, что Диана не будет присутствовать при всем этом, может и ты сбежишь, пока не поздно?       — Это не моя война, Ал, но я буду там вместе с тобой, Томом и остальными. — отвечает Грейнджер, голос становится железным.       Лестрейндж сворачивает к выходу из Хогвартса и через минут пять они уже идут к озеру в лучах заката. Воздух наполнен запахами только распустившихся цветов и трав, а гладь воды сверкает переливаясь. И если бы на фоне всего этого к школе не стягивались авроры и сторонники Грин-де-Вальда, это можно было бы назвать красивым.       — Расскажешь, что с ней произошло и почему вы двое опять в эпицентре событий?       — Обожаю этот вопрос. — хмыкает девушка. — На чьей ты стороне, Ал?       — Ты же знаешь, — начинает сердиться парень. — И это не ответ на мой вопрос.       — Если бы я знала, то не спрашивала. На чьей ты стороне?       — Сам по себе, Афелия, Мерлин заколдуй, что произошло, что ты пристаешь ко мне с этим вопросом?       — Диана пыталась меня отравить, это стало одной из причин, почему я появилась здесь. А пару часов назад она же собиралась стереть мне память, повредив мозг, но уже магией. Розье на стороне Грин-де-Вальда…была. Том стер ей память о нем.       — Вы оба совсем с ума сошли? — хмурится Алектус, останавливаясь и поворачиваясь всем корпусом к сестре.       — Мне показать тебе воспоминания? Можем вернуться в замок и потратить на это время, если ты мне не веришь! — они стоят, сверля друг друга взглядами, словно играя в гляделки.       — Нет. — он выдыхает, закрывая рукой лицо и продолжая идти вперед. — Ди говорила со мной о нем. Я идиот решил, что она просто разыгрывает. Дементор, что я за дурак…       — Сейчас не время, мы вот-вот все станем пушечным мясом. Ал… — она дергает брата за руку, снова поворачивая к себе лицом. — Чтобы не случилось, пожалуйста, подумай о том, чтобы присоединиться к Риддлу…       — Я его ненавижу. Ты его ненавидела. Какого соплохвоста ты меня об этом просишь уже который раз?       — Он знает, что делает. И он уже не тот, кто позволил применить к тебе Круциатус. — глаза парня расширяются в непонимании. — Я видела её воспоминания, я видела, кем он был, сейчас всё иначе. Вы нужны друг другу, он нужен тебе, чтобы сохранить авторитет нашей семьи, когда родителей обвинят в содействии оппозиции. И… Ал, чтобы не случилось, не говори никому, что я из будущего, ты обещаешь?       — Может, ты не будешь сейчас прощаться?       — Я просто не знаю, в каком состоянии мы будем, когда всё это закончится… пообещай мне!       — Хорошо, — он поднимает руки, сдаваясь. — Клянусь, что сохраню твой секрет до самой смерти.       Уголки её губ трогает едва заметная улыбка, после чего она бросается на шею брату, заключая его в объятия.       — Ты самый лучший брат на свете. — и чувствует, как он обнимает её в ответ, сильнее прижимая к себе. А потом они отскакивают друг от друга, слыша, как срываются с губ авроров первые заклинания.       Не время для сентиментальности.

***

      Том появляется на улице чуть позже, чем завязывается основное сражение. Он окружен компанией своих ребят, и настроен чрезвычайно решительно. Вместе с ними выходят и обычные слизеринцы, не получившие метки, а также представители других факультетов, решившие остаться в Хогвартсе.       Они останавливаются недалеко от замка. В эту секунду всем понятно, что нужно стать единым целым, если они хотят помочь, для ссор не время.       Том с самым серьёзным видом раздает последние наставления, предупреждая и подсказывая. Он напряжен, и Грейнджер даже на расстоянии чувствует, как сильно. Ему приходится сдерживать в себе эмоции после их ссоры и волнение перед предстоящей битвой, он старается выглядеть спокойно, но слишком много чего борется сейчас у него внутри.       И всё же Риддл держится.       Он не может не держаться. Так много глаз смотрят на него, так много глаз ждут от него… и он знает, что нужно им дать. Уверенность, силу. Тому никогда не приходилось всего этого занимать. У него и сейчас хватает с запасом, лишь бы только его Миа в эту секунду покинула Хогвартс и была в безопасности. И если её нет среди вышедших на улицу, то вероятнее всего так и есть. Она послушалась.       Что-то внутри сжимается. Лучше бы она сейчас была рядом. Он всю жизнь искал равную себе, партнера, а не ребёнка. Нужно было ей всё рассказать, она должна быть рядом с ним. Это было бы правильно. Глупо было давить на нее, загоняя в шаблоны, прочно засевшие у Тома в голове. Она не слабая, и она никогда не будет за мужчиной. За это он её и полюбил.       Если бы сейчас был шанс, он бы всё исправил. И исправит, когда это всё закончится. Только она может принять его со всеми недостатками и обидеться за враньё. Только она может встать с ним рядом и ни в чем не уступить.       Гермиона и Алектус наблюдают за компанией издалека. Последний благоразумно бросает все свои силы на то, чтобы девушка не влезла и не помешала своим присутствием. Он всё ещё надеется уговорить сестру покинуть это место, она убедилась, что Том всё держит под контролем, хватит, нужно сохранить свою жизнь, нужно сделать всё, чтобы ему было, куда вернуться.       Но она упрямо тянет брата вперед.       А потом случаются сразу несколько вещей, случаться которым не стоило.       Первое: Джин появляется словно из неоткуда, обводит взглядом поляну, и, видя Риддла, направляется к нему.       Второе: Гермиона вырывается из железной хватки Алектуса, чтобы догнать подругу и вместе с ней присоединиться к Тому, потому что это несправедливо, когда все её друзья, даже обиженная ими Джин, готовы жертвовать своими жизнями, а она должна отсиживаться в стороне.       Третье: Уильямс, достигнув нужного расстояния, и ещё не замечая Гермионы, поднимает палочку и одними губами шепчет заветные два слова. Зеленый луч вырывается на свет, беря точное направление к груди Риддла.       Четвертое: Издав нечеловеческий крик, Грейнджер совершает рывок, на который при других обстоятельствах была бы неспособна, но видя, что Том не поворачивается, а значит и не имеет возможности увернуться, у неё из головы вылетают абсолютно все мысли, кроме одной — спасти, любой ценой. И её тело, встретившись с заклинанием, безжизненно падает на землю. А следом за ней, чуть поодаль, делая шаг к ней навстречу падает тело Джордана Хилла.       Пятое: Том оборачивается, ровно в тот момент, когда ещё можно всё исправить и отразить заклинание, о котором он знал. Но вместо зеленого луча он видит Джин, опустившую палочку, стоящую с широко раскрытыми глазами, а между ними безжизненное, лежащее в неправильной позе тело Афелии.       Крик застревает в горле, запирая воздух в легких. Он хочет рыдать, но вместо этого даже простого «Нет» произнести не может. Он вообще ничего не может, доли секунды стоит замерев, глядя на тело любимой девушки. Такая хрупкая жизнь, такое странное самопожертвование. Ради него.       А потом переводит взгляд на Джин. Напасть со спины. Так неблагородно, так глупо. Проклятая грязнокровка. И убить… Убить Афелию, ни в чем не виноватую Афелию. Его Афелию. Так мерзко покуситься на жизнь, на чистую кровь и на него самого. Только грязнокровная дура могла повестись на уловки Грин-де-Вальда, не думать, поставить под угрозу друзей. Они не умеют быть верными. Они все, отродья магглов, одинаковые. Конечно, кроме него. Он смог избавиться от этого проклятья. Он смог очиститься от этого, избавившись от имени отца. Убив отца.       Септимус склоняется над телом Джордана. И его трясет, пока он закрывает ему глаза. Все остальные заняты Афелией, конечно, она всегда привлекала больше внимания, всегда была в центре. Не как Хилл. Уизли за секунду вспоминает, как друг обнимал Лану прежде, чем направиться сюда. Он просил её уйти, и она сделала это вместе с Кевином, Тиндареем и Эвитой. Ему было важно, чтобы они были в безопасности, в то время как он сам был готов жертвовать собой ради мира. И его больше нет.       Аббот не переживет этой новости. Но ему всё равно придется сообщить ей об этом. Случайный зеленый луч, как он вообще сюда долетел? На таком расстоянии? Бред! Сумасшествие. Безумие. И абсолютное безразличие окружающих к этому.       Септимус сжимает кулаки. Ещё ему придется продолжить то, что делал Джордан, нести мир, бороться за мир. Кто-то ведь должен, теперь, когда его не стало.       Рука Арфанга опускается на плечо друга, рядом с ним стоят Флимонт и Юфимия.       — Мы отомстим за него. — шепчет первый.       — Он не мести хотел, а справедливости. — выплевывает Уизли. — Министерство, Грин-де-Вальд, Риддл. Это всё война!       Скотт всхлипывает, повисая на шее Септимуса. К ним присоединяются Поттер и Лонгботтом.       В это время изумрудные глаза Тома в один момент становятся черными, а лицо бледнеет, словно вся кровь покинула его. Без единого звука он обездвиживает Уильямс, без единого звука выпускает зеленый луч в другого сторонника Грин-де-Вальда, приближающегося к ним со звериным оскалом.       Абраксас говорил, что её нужно предупредить о том, что Джин предатель, рассказать ей, что он в курсе, что она нападет, и что он готов защищаться. Она бы не умерла, если была бы рядом с ним, если бы он не забывал, какая она сильная и смелая, если бы он не пытался её защищать.       Он убил её своим молчанием.       Но её не должно было быть здесь. Она должна была уйти из замка. И ушла бы, если бы не вспомнила… Если бы Абраксас не подсказал ей, как вспомнить.       Всё вышло из-под контроля в самый неподходящий момент. Песок заметает, тело после смерти. Никому не нужной смерти. Никто не вспомнит, кем ты был. Смерть есть забвение. Ты ничего не сможешь, ты сын шлюхи, и никогда не поднимешься выше. Ты никто. Тебя забудут. Стоп! Он резко открывает рот, выдыхая и вдыхая прохладный вечерний воздух. Как будто плотину прорвало, которую она всё это время сдерживала. И его трясет, интересно, как она вообще могла существовать под таким давлением? Как она дотянула до этого момента?       И как он теперь должен жить дальше без неё? Кто за это ответит?       — Вальбурга, убей её. — голос мог бы заморозить. — Сейчас же.       Слова Тома разрывают череп Долохова изнутри, пока он стоит, уставившись на тело Лестрейндж, а в его голове проносятся словно кадры из фильма. Вот тут Афелия идёт к шляпе, а вот улыбается и садится с ним за один стол, а вот она пугается от вида Мандрагоры, а вот смеется на Рождество. Она обожает слушать старый граммофон в гостиной и мечтает стать старостой, а потом вдруг замыкается в себе, начинает морщить нос и складывать руки на груди, надувая щеки. А потом они борются за внимание Тома…       В какой момент он понял, что она ему нравится не как друг? Понимал ли вообще до этого, что она может ему нравиться? Нет, такого быть не может, но, когда она смеялась, в мире словно появлялась надежда. По крайней мере ему так казалось.       А потом Том заставляет за ней следить, и это ужасно унизительно. Но так приятно быть рядом. Она другая. Ведет себя иначе. Как будто подменили. Могли ли? Но он теперь может с ней заговорить. Что-то внутри подсказывает, что это не его Афелия, не та, что любила подшутить над ним, не та, что иногда плакала, когда думала, что её никто не слышит. Но это ведь невозможно? А потом она начинает встречаться с Томом. Абсурд. И умирает. Так глупо. Так не соответствующе её характеру.       Она или не она, но тело лежит на земле. И теперь Лестрейндж действительно мертва.       Если Риддл собирается мстить, Антонин встанет рядом.       И это же мнение разделяет с ним, касающийся сейчас его плеча своим в поисках точки опоры, Нотт. Том и Афелия поддерживали его вдвоем, когда родителей не стало. Нет, поддерживала она, потому что в их компании за последние месяцы она стала теплом и уютом, пока Риддл был их крепостью. И она же становится первой, кто из них всех уходит в иной мир. И ей даже не дают возможности попрощаться. Но она показывает пример. Жизнь за Тома. Если она верила в это так сильно, то, может, это и правда истина?       Блэк не видит в это время ничего вокруг, кроме испуганной Джин и стеклянных глаз Афелии, будто в вакууме, а все остальное дым, мираж, и предплечье жжёт огнём. Слишком по-настоящему.       — Уходим. — твердо произносит Сигнус, беря Друэллу за руку, останавливая её порыв броситься к подруге.       — Твоя сестра… мы должны помочь. — Розье с ужасом смотрит на жениха. — Мы должны попробовать остановить Тома.       — Пострадает только она или мы трое? — от нежного мальчика не остается и следа. Кажется, что он сейчас смог бы составить достойную конкуренцию Ориону. — Ты сейчас же покинешь школу, а у меня уже нет выбора. — она мотает головой из стороны в сторону, отказываясь. — Ты сейчас же покинешь школу, Друэлла, не вынуждай меня применять силу…       Ненависть, вот что душит сейчас Розье изнутри. И бессилие. Она бежит в замок, кусая губы, задыхаясь от слез. Она сама придумала это правило, быть хорошей женой. Она сама придумала, что это правильно, слушаться жениха.       Стыд, вот ещё что переполняет её. Стыд перед Вальбургой, который она пронесет через всю свою жизнь. Она ничего не сделала. Ни разу за последние месяцы, а должна была. Всё, что она теперь может, это поддерживать её дальше, чтобы не случилось, потому что она виновата перед ней.       Абраксас жадно глотает воздух, переводя взгляд с Вальбурги на Тома, а потом на тело Афелии. Она лежит с открытыми глазами, полными ужаса, у неё всё ещё открыт рот, а руки разметались по земле. Словно она хотела взлететь, но, что-то вполне конкретное, пошло не так. А потом он смотрит на Алектуса, который замер поодаль, не в силах пошевелиться достаточно для того, чтобы придушить Уильямс, стоит, обняв себя руками, раскачиваясь взад-вперед, с широко раскрытыми, безумными глазами. Второй раз потерять близнеца. Его и до этого иногда подводило сознание.       — Быстро. — продолжает шипеть Риддл, давая понять, что повторять не будет. В этот момент, кажется, у всех немного сводит в районе солнечного сплетения, от зарождающегося страха.       Вальбурга не в силах пошевелиться. Первые путы заклинания пронзают её тело. Она лучше сойдёт с ума непокорной. Но убить она её не сможет.       Ещё немного и он откажется от этой идеи. Или кто-нибудь всё же вмешается, не могут же все разом оцепенеть, не могут же все, как один, его бояться?       — Империо.       Или всё же она сможет. По щекам Блэк градом бегут слезы, обжигая щеки, падая на землю. Но рука поднимается. Медленнее, чем могла бы, не так грациозно, как обычно.       — Убей. — шипит Том.       И когда луч достигает тела Джин, ноги Вальбурги подкашиваются, и она оседает в руки подоспевшего Ориона. И плачет, пока парень прижимает её к себе, гладит волосы, повторяя что-то нечленораздельное.       Лукреция, сжимая палочку в руке, бежит прочь, быстрее, обратно в замок. Её подташнивает, скручивает, разрывает. Лестрейндж никогда не говорила о том, чего не знала. Она говорила «женщина может любить» и действительно любила, так, что смогла умереть. Сама бы Блэк так не смогла. Сама Блэк хочет спрятаться, свернуться клубком и никогда не поднимать головы. Её брат, остался там с Вальбургой, после всего того, что она сделала их семье. После того, как она оступилась, в отличие от самой Лукреции, вынужденной каждый день носить свою маску и беззвучно рыдать, он бросился к предательнице Блэк, наставившей ему рога с грязнокровной девчонкой, а не уводить сестру.       Лукреция несется по пустым коридорам Хогвартса к камину в преподавательской, туда, где эвакуируют тех, кто хочет сбежать, туда, где ей сказал быть Пруэтт. Лукреции хотелось быть рядом с братом, и, хоть она и никогда не признается, хотелось быть такой же смелой, как Афелия. Но ещё больше Лукреции хочется жить. Поэтому, как только она видит знакомый силуэт Игнатиуса, она ускоряется, вцепляется ледяными от ужаса пальцами в его мантию, прижимается к нему всем телом, и срывается, рыдая навзрыд. К дементору смелость, к дементору чувства, к дементору все. Ей проще быть мраморной статуэткой, чем на месте Вальбурги, Джин или Афелии.       — На её месте могла бы быть твоя сестра. — бросает Том, не поворачивая лица к Эдду.       — Благодаря тебе, её здесь нет. И я этого не забуду. — лишенным красок голосом отвечает Розье.       — А я не допущу, чтобы у неё когда-нибудь ещё возникли мысли связаться с кем-то подобным. — рядом с Томом встает Алектус, отошедший от шока.       Когда Риддл оставляет ребят одних, устремляясь в толпу сражающихся авроров, из его палочки одно за одним вылетают темные, жестокие заклинания. Раньше бы он себе этого не позволил.       Раньше бы он просто защищался, а теперь жаждет крови. Никто не имеет права на убийство чистокровного, никто не имеет право проливать кровь, столь дорогую для Темного Лорда. Тем более грязнокровки, которые понятия не имеют, как это важно. Как много значит эта кровь.       И всё это время рядом с ним находится Алектус, ни на секунду не отставая от Риддла в своей жестокости.       За ними следуют Нотт, Розье, Долохов, Эйвери и другие, на чьих предплечьях красуются метки, и их заклинания вторят их лидеру. Ещё не непростительные, но уже и не безобидные.       — Прости, — кричит Том не надеясь, что Лестрейндж, глаза которого налиты кровью, сможет его услышать, но он отвечает.       — Мне нужно было раньше её услышать, это была не её война, а моя, я не должен был весь год оставаться в стороне.       — Честное слово, я бы всё отдал, чтобы её вернуть. — на миг мир замирает, двое парней стоят посреди толпы, ища во взглядах друг друга поддержку.       — Я буду сражаться с тобой и за тебя до самого конца. Как она просила, как она хотела. — наконец прерывает молчание Ал.       Грудь Тома наполняется новой, неведомой ему раньше силой. Это ненависть, проросшая из любви. Больше никто не назовёт его по имени. Без неё в имени нет смысла. И нужно сделать ещё крестражей, потому что смысла в душе больше нет, а, чтобы отомстить за неё, чтобы очистить магическое сообщество от скверны, ему потребуется много жизней, слишком много времени придётся прожить без неё, чтобы эта смерть была не напрасной.       Малфой остается там, где стоял всё это время, наблюдая за однокурсниками. Не стоило ему потакать Тому в том, что стыд и страх, привязывает людей к лидеру не хуже веры, тогда бы никогда среди них не появилось таких, как Эйвери, и никогда бы они не опустились до насилия и запугивания. Не стоило ему сводить Афелию и Тома, надеясь, что он одумается. Любовь, это не слабость, но сила, способная подтолкнуть к страшным поступкам. Не стоило ему так часто повторять Тому, что он зря не рассказывает о своих планах Лестрейндж, тогда бы сейчас он не винил так сильно себя в случившемся и не срывался бы на окружающих, желая себя оправдать. Не стоило ему потакать Тому в создании метки, тогда бы сейчас он был волен уйти, а не привязан к жестокому и беспощадному убийце. Убийце, которого создал, желая спасти.       Абраксас закрывает глаза, а мир вокруг крутится с бешеной скоростью. Афелии больше нет, как и нет мира в сорок пятом году, даже если Грин-де-Вальд сегодня умрет, несколько минут назад родился более темный и опасный волшебник. И когда мир остановится, Риддл наверняка спросит у Малфоя много того, о чем ему не хотелось бы говорить. Но пугает не это. Абраксасу не страшно, но горько, от того что сегодня умерло двое его самых близких друзей, потянув за собой весь факультет, а он, к несчастью, продолжает жить рядом с чудовищем, которое после них осталось.