Trust me

Не всякая победа приносит усладу; не всякое поражение бывает горьким. Время для бога — податливая глина. Несутся дни, года, столетия; минует за мгновение добрая тысяча лет. И не было в праздной жизни Ареса тревог и печалей, не было ощущения тягостного бремени до того мига, покуда не осознал он — ни одна женщина, ни смертная, ни бессмертная не мила ему. Ни одна, кроме давней подруги. Неприступной и далекой Артемиды. Когда открылось ему то прозрение? В день Багряного вепря*? В миг ритуальной пляски, когда вслед за Фебой он спустился к людям? Разве до того мига не чувствовал он трепета в сердце? Тяжести в теле при виде Лунной девы? Разве не желал он ее темными ночами, оставаясь наедине со своими мыслями? Но между желанием и любовью пропасть длиною в вечность. Между желанием и любовью — стремление обладать и стремление уберечь. Он понял, что сердце его навек отдано своевольной Фебе, когда осознал — никогда в жизни, даже коль сама Ананке прикажет мойрам вплести то в его судьбу, не сделает он Артемиде больно, не нарушит ее границ. Не станет копией Зевса, берущего все без дозволения и согласия — хотя стоило и признать, стремление брать все желаемое единственным было, что единило Зевса и Ареса, названных отца и сына. Жизнь Артемиды — в вольности, средь скалистых вершин и поросших многовековым лесом низин, где густой пряный аромат обволакивает. Жизнь ее — в свободе и легкости; далекая от Олимпа и божественных споров, далекая от людских поселений — в уединении и гармонии с собственной жизнью. Непокорная дева, верно исполняющая возложенные на нее сонмом богов обязанности, но не берущая лишних тягот на собственные плечи. В ее компании найти можно и спокойствия, и бушующей энергии, точно сам Хаос возродился и принял обличие. Не поймать ее, не обуздать — да и стоит ли? Потеряет прелесть свою бесстрашная Артемида, померкнет, закованная в цепи. Даже Зевсу приходится мириться с нравом дочери — да только ли знает Зевс и олимпийские боги, какой мягкой и нежной может предстать Феба? И познал тогда Арес Время: порой тянущееся бесконечно долго, порой исчезающее, точно песок сквозь пальцы. И если теплыми друзьями двум непокорным детям Олимпа предначертано было стать, то доказывать Фебе свою верность, как возможного любовника, Аресу приходилось долго и тяжко: сквозь позор и уступки, наступив на горло собственной гордости, бросив в ноги Артемиды собственную твердость и строптивость. А в объятиях ее и Олимп чудился Тартаром; менялись небо и земля местами, и меркли яркие светила. И впервые Арес, кроме прочего, испытал человеческий страх: вязкий, липкий. И теперь, когда Арес спускался следом за Зевсом все глубже под землю, все эти прозрения казались ему открытыми в другой жизни. На что теперь уповать? Лишь на то, что гнев Громовержца минует его дочь и обрушится на голову его нелюбимого названного сына. А впереди грядет ночь. Ещё одна темная, длинная ночь; быть может, самая долгая ночь в жизни Ареса… Так когда течение времени в ночи изменилось? Когда одно и то же время, с момента схождения Гелиоса в океан до раскрытия Эос врат света стало длиться различно каждый раз? Видно в тот миг, когда в объятиях оказались Арес и Артемида. Те секунды стали быстры и скоротечны, словно само время подгоняло их наслаждаться каждой совместной минутой; а часы разлуки превращало в столетия лживое ожидание. И впереди грядет ночь. Быть может самая долгая ночь в жизни не одного только Ареса.