Мой стимул кушать

— Шин-кун, ты опять съел все сладости к чаю?!

      Много лет назад жила-была одна счастливая команда Средней школы Тейко: семь молодцев добротных, сильных и прекрасных. Много лет жили они беззаботно и радостно. Был среди них один уж очень добротный молодец Мурасакибара Атсуши. Команда ценила столь ценного игрока, не сказать, что любила, но терпела, холила и лелеяла — деваться было некуда.       К несчастью, однажды весной молодцы осознали, что им предстоит расстаться. В клубе воцарилась глубокая печаль. И разбрелись они по префетурам разным, по всем концам Японии.       Прошло два месяца. И вот, Мурасакибара-молодец необыкновенным образом попал в новую команду. Команду непростую — свирепую и мощную. И был у команды тренер замечательный — строгий и требовательный. С первых дней тренер насела на молодца — заставляла ходить на тренировки тяжелые, диету держать.       То и дело слышалось: — А ну, пошевеливайся, лентяй, беги быстрее! — Давай, бездельник, приседай усерднее! — Ну, чего ждешь, оболтус, ешь морковку!       От тяжёлой работы похудел молодец Мурасакибара: побледнели щёки алые, поубавились бока мягкие, повыступали кубики горячие на стальном прессе. Вскоре все, даже тренер, стали называть его Шин-кун, ибо ныл всё время молодец Атсуши, что трудно ему и нет ему спасения — нашли здесь аналогию братцы-молодцы к сказке детской «Золушка», вот и взяли такое прозвище для лилововласого. Спустя время, он и сам позабыл своё имя.       Братья по команде Шин-куна не отличались характером от строгой наставницы. Видя силу и преимущество молодца, заставляли его работать втрое больше, чем сами могли сделать, ворчали и всё время придирались к нему.       Однажды по округе разнесся слух, что в честь события ежегодного, новогоднего, организуется праздник в их школе сверх-современной, на зарубежный мотив построенной.       Дабы не скучно было на вечеринке сей захолустной команду всем известную привлекли к мероприятию. — Ну, мои дорогие, — обратилась тренер к своим неказистым подопечным, — наконец-то судьба вам улыбнулась. Мы отправляемся на праздник. Я уверена, что хотя бы один из вас обязательно, наконец, уже найдёт себе девушку, ибо наскучило мне, горемычной, нытьё ваше вселенское слушать, всплески гормональные успокаивать. — А как же остальные? — в один голос спросили братья. — Будете радоваться счастью другого — что непонятного? — криком выкрикнула Наставница, заставив юношей головушки поопускать и глазки притупить.       Братья не могли нарадоваться. В день праздника они ни на шаг не отходили от зеркала, примеряя фраки и репетируя остроты. Один только Шин-кун никуда не собирался, да чипсиками в уголке похрустывал, мышь этакая. Не особо хотелось ему в люди идти, толкаться, и здесь неплохо было молодцу — сухо, тепло и еда есть.       Наконец, разряженные и расфуфыренные, они отправились в зал торжественный. Но перед уходом тренер строго сказала Шин-куну: — И не думай, что ты будешь бездельничать, пока нас не будет дома. Я найду для тебя работу.       Она огляделась по сторонам. В углу лежали гантельки десятикилограммовые — целая гора — завезли недавно новёхонькие. — А вот тебе и занятие на весь вечер: разнеси гантели по стойкам по всем спортивным рекреациям, да мячики накачай баскетбольные, посдувались они совсем — штук пятьдесят в коморке найдёшь.       Шин-кун остался один. Не то, чтобы он хотел попасть на праздник ради общества девиц прекрасных — эти размалёванные кикиморы не были ему интересны, но слух ходил, что будет торт особенный на торжестве — со специальной начинкой, секрет которой держался в строгой тайне работниками общепита школы старшей. Приуныл молодец, уселся на паркет, достал леденец сладкий из кармашка штанов широченных, пылью да потом перепачканных, принялся с остервенением грызть ни в чём неповинную химию яркую.       Вдруг комната озарилась светом необъяснимым, и появилась красавица в белом платье и с хрустальной палочкой в руке. И сказала она голосом хриплым, прокуренным. — Шиндерера-кун, тебе хотелось бы на праздник, правда?       Пригляделся молодец и узнал в красавице врача школьного в белом халате и стойкой для капельницы в руках — Амасаву-сана. — Ну, допустим, но тебя-то это как волнует, Ама-чии? — с недоверием ответил Шин-кун. — Я тебе не просто какой-то там Ама-чии, — отвечал ему фей. — После жидкости волшебной, силы необыкновенные во мне просыпаются! Но сейчас не об этом. Не печалься, Шин, — продолжал он, — Я добрый фей. Сейчас придумаем, как помочь твоей беде.       С этими словами он коснулся палочкой горы железной, которую Шин-кун по велению тренера обязан был сегодня разобрать — и не произошло ничего.       Посмотрел Шин-кун с удивлением на доктора. — Меньше надо пить, Ама-чии, — пробубнил он, снова вгрызаясь в леденец. — Если я буду меньше пить, я перестану быть феем, — логично отвечал ему лекарь.       Кивнул молодец, соглашаясь, делать было нечего, а болтовня фея была занятной, поэтому решил он, поглядеть что будет дальше.  — Обещаешь быть во всём послушным? Тогда я помогу тебе попасть на торжество, — продолжал Волшебник. Поднялся Шин-кун на ноженьки, сразу в объятия крепкие феевы попадая, еле выпутался, а фей, смахнув скупую слезу, промолвил, всхлипнув:  — Ступай в коморку и принеси мне мяч.       Шин-кун нехотя поплёлся в коморку и приволок доктору мяч, хотя, никак не мог понять, каким это образом мяч поможет ему попасть на бал.       Волшебник подолбил по мячу своей волшебной палочкой — и ничего не произошло, ведь попал он по мячу всего один раз. — Достал ты меня, волшебник недопитый, — в сердцах вымолвил юноша, при виде столь жалкого зрелища, — И без твоей помощи на праздник попаду. — Ну и ладно, — обиделся лекарь. — Ну и иди себе.       Плюнул молодец и поплёлся из спортзала. Решил он назло всем на праздник попасть, да торт необыкновенный попробовать — один ведь раз жизню эту живём. Подумал он так, но на пороге вновь окликнул его лекарь окаянный. — Ты ж не вздумай… ик! В виде таком на мероприятие приличное переться, приоденься покрасивше, да патлы свои фиолетовые попричеши.       Ничего не ответил Шин-кун, лишь словцом крепким помянул он беднягу-пьяницу бесполезного.       Оказалось, что не так-то был и бесполезен наш фей-попойца. Поглядел он на спину широкую, да сутулую, да сжалился по-отечески над пареньком. Махнул он жезлом своим металлическим насколько силушка ему позволяла, да так и остановился как вкопанный Шин-молодец, а вокруг него пыль волшебная как заискрится! Как давай окутывать несчастного, да в приличный образ приводить, так что вышел парень из облака пылищи элегантным денди, а не беспризорным пацанёнком. Идеальный фрак, да белоснежная рубашечка, выглаженные брючки, да начищенные туфли, причёсанный так, что мать родная при встрече не узнает.       Хмыкнул довольно фей могучий, взмахнул в последний раз жезлом необыкновенным, чтоб молодца сразу на бал доставить, да и уснул с металлическим другом в обнимку.       Ввалился из ниоткуда наш Шин-кун на праздник, да сразу помчался искать, где торт необыкновенный стоит. Идёт шагами семимильными, и удивляется, чего это все на него так глазеют? Да, красавчик, не поспоришь, но зачем палить-то так? И когда он, заблудившись, в третий раз прошёл мимо тренера и та не избила его за само присутствие на празднике, дошло до молодца физически развитого, но не совсем недалёкого, что не узнаёт его никто. Хмыкнул в благодарность Фею и пошёл дальше.       Идёт он, идёт, как вдруг заиграет музыка! Испугался молодец, оглянулся, да и споткнулся обо что-то. Посмотрел он под ноги, прищурился — видит, девушка лоб потирает, ругательства нехорошие шепчет.       И тут всплыли в памяти Шин-куна манеры, маменькой в ранёхоньком детстве рассказанные, да не привитые, как всплыли, так и утонули быстрёхонько, ибо увидел он табличку с надписью «Пищевой блок» и понесли его ноженьки по направлению к яствам дивным, торту необыкновенному. Да не тут-то было. Схватила девица молодца за штанину и не пускает, да что-то пытается ему донести. — Что ж ты хочешь? — воскликнул в сердцах молодец, нагибаясь поближе и в глазёнки голубенькие заглядывая. И тут остолбенел — необычайно красоты была та девушка — вся тоненькая изящная, волосы цвета неба в ясный день и глазища как два озера — чуть не захлебнулся, да вот только тут воззвал к нему голосом нечеловеческим, утробным, желудок от голода озверевший.       Улыбнулась девица — смекнула в чём дело и куда молодец нёсся так сломя голову, взяла его за лапищу огромную, слова не вымолвив, да повела куда-то, мимо прочих проворно прошныривая. И вывела голубовласка нашего Шин-куна прямо к торту необыкновенному — огромному и манящему. — Узнала я тебя, Мурасакибара-кун, — промолвила она, а голос сотней бабочек отозвался где-то в районе печени ошарашенного Шин-куна. И тут он ни на шутку задумался, что переколдовал похоже, Фей-медик. — Встречались мы с тобой ранее, — продолжала девица, улыбаясь и ручкой изящной дверь приоткрывая, чтобы уходить, а у молодца коленки чуть подкосились, — и удивил меня аппетит твой непомерный, вот я и вспомнила тебя. Но стоит поторопиться, скоро уже увезут торт необыкновенный, а ты его ещё не попробовал.       Заметался Шин-кун: то ли девушку останавливать, что имя его истинное вспомнила и каждая улыбка которой то ли бабочками, то ли ещё кем-то в правом боку выстрелами оттадавала, то ли на торт кидаться. Но голос желудка оказался сильнее шёпота сердца и выбрал он сладкую громадину, а девушка исчезла, оставив после себя лишь лёгкий аромат перечной мяты.       Отшумел бал. Шло время, а у молодца из головы не выходила прекрасная незнакомка с ароматом ментола.       Диву давалась тренер — Шин-кун после того вечера в два раза больше тренироваться стал и немного меньше есть, да всё грустный ходит, поникший. Но вникать было некогда, да и это ей только на руку играло.       Занесло снегом Акиту северную, оделись школьнички в пуховички тёпленькие, объёмные.       Шёл как-то наш Шин-кун среди сугробов высоченных, пончики горячие поедая, идёт, по сторонам да под ноги не смотрит как обычно. Вдруг в морозном воздухе он уловил что-то ещё, помимо масла, да ароматизаторов. Свежий, приятный запах, холодящий нос, если там ещё можно было что-то охладить в -20-то градусов. Остановился парень как вкопанный, из пальцев маслянистых последний пончик выронив.       Прямо напротив него стояла девушка миниатюрная, распахнутыми глазками хлопая. — Мурасакибара-кун? — спросила она, а у молодца язык отнялся — перед ним была та самая девица с бала новогоднего, что так легко провела его к торту необыкновенному, после которого Шин-кун два дня рядом с белым другом просидел. — Ты уронил свой пончик, — продолжала девушка, — А у меня есть с собой лишний — мне подарили недавно, возьми его, — да сладость в упаковке протягивает. Тут Шин-кун вконец разомлел, поплыло у него всё в глазах, а вокруг них завертелся, закружился снег, подняв обоих в воздух. — Ты та, кого я так долго искал! — воскликнул он, хватая за руки девушку и прижимая к груди, а та лишь ресницами хлопает, да улыбается, жемчужные зубки показывая, заставляя сердечко молодца биться в неистовом темпе. — Будь моей навсегда!

***

— Твою медь, Мурасакибара, твою ж за ногу, какого хрена ты дрыхнешь посреди тренировки?!       Араки отчаянно дубасила по развалившейся на матах тушке. — Будь моей навсегда… — бормотал парень, крепче обнимая валик с песком, не желая подниматься. — Что ты там шепчешь, идиота кусок? Подъём — я сказала! — Да встаю я, встаю! — раздражённо пробубнил он, поднимаясь, всё так же не выпуская из рук валик. — Где мой торт? Где мои пончики? Где Ма-чии в конце-то концов! — Я сейчас покажу тебе и где пончики, и где торт, и где «Ма-чии» — передразнила его Масако, поднимая несчастного за ухо с пыльных матов, — Сейчас узнаешь… — Приснится же такое… — проскулил парень, нехотя возвращаясь в суровую реальность, которая, пожалуй, не так уж и сильно отличалась от сна.