— Чудесная ЛедиБаг!
Глупо. Невероятно глупо. Глупо настолько, что аж смешно.Писк Талисмана разрезает воздух, а последние пятнышки с алых серёг-гвоздиков грозят исчезнуть в любой миг, но героиня в красном тяжело дышит, не в силах сделать хоть шаг, когда под ногами обваливается разрушенный стебель, что и служил ей опорой в тысячах метрах над землёй, над облаками. Кот Нуар прыгает первым, в попытках поймать падающего пришедшего в себя Томаса Дюпена, и не замечает состояния напарницы, побледневшей за несколько секунд. — ЛедиБаг! — кричит, когда его Леди камнем срывается вниз, а по её телу проходит розовая волна обратной трансформации.
Глупо умирать из-за родственной души, сказала бы когда-то Маринетт, будучи ещё маленькой девочкой, которой только-только рассказали, что далеко не все готовы мириться с выбором Судьбы. Глупая легенда — подумал тогда ребёнок. Глупая я — пронеслось сейчас в голове героини, упавшей с многометровой высоты в ледяную воду достаточно глубокой реки. «Судьба не мягче жизни» — сказал когда-то дедушка после того, как его девятилетняя внучка пожаловалась на жжение руки и утреннюю щекотку, будто кто-то под носом провёл нежным пёрышком в попытках вызвать чих или хотя бы разбудить спящую. Этот мир жесток — скажут многие, кто ещё не встретил своего человека. Этот мир идеален — подумала Маринетт, когда во сне впервые оказалась на солнечной, цветочной поляне с кучей полевых цветов, где свеже-зелёная трава щекотала щиколотки, а практически безоблачное небо отражало искреннюю улыбку на лице. Но брюнетку впечатлило даже не это. Высокий, светловолосый юноша, а точнее его немного размытый силуэт, стоящий на другом конце поляны средь зелени листвы, так и манил подойти поближе, посмотреть. Но, стоило хоть на немного приблизиться или попытаться заговорить с этим чарующим незнакомцем, и он исчезал вместе с развеявшимися грёзами сновидений. Со временем Дюпен-Чен смекнула, что требуется делать, дабы продлить эти волшебные мгновения ещё на чуть-чуть. В следующих снах Маринетт садилась на траву, обнимая колени, и, не отрываясь, тихо наблюдала за «парнем из снов». Юноша же мог просто стоять, смотря куда-то вдаль, либо лежать на слегка колючей траве, наблюдая за плывущими облаками, или просто расслабляться, закрывая глаза и жуя что-то похожее на соломинку или простую травинку. Маринетт ценила эти мгновения, как последние, жадно стараясь запомнить как можно больше, а на утро записывая всё это в личный дневник. Порой своим снам она уделяла больше внимания, чем реальной жизни, на целые страницы расписывая каждый миг, каждый взмах крыльев бабочек на «сонной поляне» и каждую эмоцию, что испытывала в те моменты. Но было одно немаловажное но... Она, сколько бы не присматривалась, просто не могла разглядеть черты своей, определённо, родственной души. Наверное поэтому, встретив Адриана Агреста впервые, она посчитала его тем самым, когда новоиспечённый одноклассник одолжил ей свой зонтик. Глупо. Глупо и наивно. Маринетт и правда была уверена в том, что Адриан Агрест является её истинным, и чуть ли не с пеной у рта была готова доказывать это всем, кто будет пытаться убедить её в ином. Ведь отказ от своей родственной души означал смерть, правда ведь? Правда. Правда, а особенно, когда ты сам подписываешь себе смертный приговор. Маринетт помнила это настолько чётко, будто это произошло несколько часов назад. В тот день ЛедиБаг, патрулируя со своим верным напарником вечерние улицы Парижа, сама не заметила, как замечталась и засмотрелась на билборд с объектом своих мечтаний и, видимо, случайно сболтнула то, чего просто не следовало говорить при Коте. Она понимала, что должна остановиться. Она, чёрт подери, знала, что пожалеет о сказанном, что должна просто помолчать хоть секунду, но эмоций, которые вызвал у неё Кот Нуар своими словами, было слишком много. И только тогда, когда она увидела Кота, прижавшего уши к голове и смотрящего на неё так, она медленно смогла прийти в себя и понять, сколько всего лишнего произнесла за эти долбаные две минуты. Талисманы издали писк, и Кот Нуар, резко развернувшись, скрылся где-то в свете фонарей и меж домами, оставляя напарницу позади.— Почему ты просто не можешь дать мне хоть один единственный шанс? Почему ты полюбила его? Ты не знаешь Адриана! Ты не знаешь, что он за человек и на что способен! А я знаю!
И почему он так сказал? Что его могло задеть настолько, что он так взвёлся? И только потом поняла. Но, к сожалению, далеко не сразу, а только тогда, когда вновь увидела во сне ту поляну, тех самых бабочек, солнце, слепящее глаза, и, оглядываясь по сторонам в поисках своего соулмейта, близко, будто над самым ухом, услышала раздавшееся тихое, но звонкое... До боли знакомое...Дзинь
Дзинь-дзинь
То утро Дюпен-Чен встретила неспокойно, ворочаясь в постели, когда Тикки ещё крепко спала, а в ушах у юной героини звенело знакомое бренчание, то ли как от колокольчиков Санты, то ли от бубенчика Кота. Кота... С той злосчастной ночи, видя загадочного соулмейта в своих снах, она всё меньше и меньше различала в нём Адриана. Она не могла признать то, что парень её мечты не оказался парнем её судьбы, но факт оставался фактом — всё чаще она наблюдала знакомую улыбку родственной души во снах, постоянно сопоставляя её сначала с одноклассником, а после и с напарником, когда бубенчики начали ей попадаться на глаза даже в реальном мире. А вскоре образ её истинного и вовсе перестал быть размытым. И самые страшные её опасения подтвердились. И, судя по резко изменившемуся поведению Нуара, он тоже всё понял. Неужто на него так повлиял тот разговор с ЛедиБаг? Или почувствовал, что она не является его соулмейтом? В следующий вечер Маринетт, вздрогнув от неожиданного шума, испортила один из своих лучших эскизов, случайно дёрнувшись и оставив карандашом чётко-видный след на бумаге. Разговор с пришедшим поговорить по душам Котом Нуаром не заладился с самого начала. Маринетт, как бы ей не было жаль своего лучшего друга, не могла принять его, как родственную душу, как спутника жизни, как... парня. Просто не могла. Она любила Адриана. Не Нуара. Она могла понять его обиду, его чувства, ведь, должно быть, очень больно и морально, и физически, когда от тебя отказывается тот, кто был тебе предначертан судьбой, с чьей душой ты связан. Маринетт было жутко неприятно это делать, но она не могла по-другому. Она не могла разлюбить Адриана. Или не хотела?..— Ты сказала, что любишь Адриана! Чем Кот Нуар хуже?!
Эти слова врезались в её сознание метким и хлёстким ударом, гудев там роем надоедливых пчёл. Тогда Маринетт не могла смотреть на вечернего гостя, отвернувшись и держась за плечо, будто оно было повреждено сильнее, чем давно израненное сердце. В глазах супергероя, также, как и у неё, стояли слёзы, а голос периодически срывался. Выплеск адреналина продлился сравнительно недолго, но для обоих он равнялся часу. Кот Нуар, не выдержав это больше выносить, покинул её комнату — это брюнетка поняла по звуку закрывающегося люка. Но, несмотря на все её убеждения, теперь все её сны заканчивались именно так, как и в прошлые разы, но соулмейт почему-то не появлялся. Лишь шелест листвы, бабочки, да звон бубенцов в конце. Но последний явно отличился: в нём, уже потерявшая надежду встретить свою родственную душу здесь снова Маринетт, уловила в последние секунды что-то чёрное, мелькнувшее рядом. Неуловимо, всего на мгновение, и с таким знакомым звоночком колокольчика... Поднявшись в воскресное утро тогда позже обычного, Маринетт, выйдя на балкон вместе с Тикки, подняла задумчивый взгляд на затянутое серыми тучами небо. Северный ветер обдавал её шею и иссиня-чёрные волосы, принося за собою напоминание о том, что сегодня должен прийти Кот Нуар по приглашению её родителей. Дюпен-Чен неоднократно винила себя в том, что допустила то, что папа с мамой увидели её и Кота вместе на балконе, учитывая то, что те не знали, кто является истинным их дочери. Девушка была до последнего уверена, что её соулмейт не явится к ней домой, но... Он пришёл. И не с пустыми, оказывается, руками. Когда они обменялись нерешительными поцелуями в щёчку, Маринетт ощутила пробежавшие по всему телу наэлектризованные волны. Она была уверена, что он почувствовал то же самое. Пока папа увлечённо рассказывал какую-то чушь о наследии пекарни и о маленьких котятах, бегающих по дому, Маринетт казалось, что Кот хотел что-то сказать. Что-то... важное, наверное. И, когда он поведал о своей любви к ЛедиБаг, явно о чём-то умолчав, эта самая ЛедиБаг не знала, что ей делать. Радоваться ли? Или грустить? Но, пожалуй, в тот момент очередная акуманизация была действительно лишней. ЛедиБаг смогла быстро расправиться с акумой, но не смогла справиться с собственной координацией, потеряв равновесие и, на уровне полуобморочного состояния, пикируя вниз. В тот момент ей показалось, что её кто-то столкнул с той несчастной и уже разрушенной опоры, заставив падать с многотысячной высоты. Кажется, она упала где-то в районе Сен-Мишеля или Малого моста. В любом случае вода значительно смягчила падение, но девушка совершенно не помнила полёта. Лишь сильный удар об прозрачную гладь и звенящий гул в ушах. Всё произошло за какие-то миллисекунды. Маринетт пыталась как-то всплыть на поверхность, но, казалось, её лишь больше засасывало на дно, тянуло вниз, и в голове проносится лишь одна мысль — это конец. Маринетт не знала, было ли это всё из-за того, что она совершила один из самых страшных грехов, отрекаясь от второй половины своей души, но внутренний голос издевательски шептал ей, что она получила по заслугам. И в те мгновения Маринетт не было как-то страшно или досадно от того, что всё вот так вот закончится. В те секунды ей было просто жаль. Дико больно в первую очередь за Кота Нуара, которому она не смогла стать ни достойной напарницей, ни хорошим другом, ни... той родственной душой, которую он на самом деле заслуживал. Она действительно сожалела о том, что отрицала свои чувства, сожалела за свои неосторожные слова, действия, и за то, что не могла испытать, сказать то, что он хотел услышать. Холодно... Даже если он и правда любил её, — неважно: как ЛедиБаг или как Маринетт Дюпен-Чен — то наверняка после всего, что произошло, он не простит её до конца. Не настолько же он глуп, так ведь? Уже не было смысла мечтать об Адриане, о том, как бы они были счастливы вместе, о море, где люди не тонут. Судьба об этом красноречиво напомнила, оставив свой отпечаток на посиневших от холода пальцах, пока ледяная вода медленно, но верно поглощала последние силы. Сейчас всё казалось таким бредовым, таким неправильным... Бессмысленно просить о помощи, когда ты сам виноват в том, до чего себя довёл. И сейчас Маринетт была готова отдать многое, лишь бы повернуть время вспять и исправить допущенные ошибки. И не потому, что она хотела остаться в живых, а потому, что она вновь хотела увидеть своего соулмейта. Хотя бы во сне. Грудь сжималась от нехватки воздуха, а последний кислород уходил вместе с уплывающими пузырьками. До затуманившегося сознания доносились какие-то обрывки звуков и, возможно, чьих-то криков, но девушка пропускала их через себя, не вникая в смысл. Она отпускала. Отпускала Адриана, отпускала Кота, отпускала себя и свою жизнь, медленно прикрывая глаза. Последним, что она увидела, была ярко-зелёная вспышка света, будто вдыхающая в неё долгожданный глоток жизни. Последним, что почувствовала — сильные руки, ухватившиеся за неё и потянувшие куда-то наверх, а после накрепко прижавшие к чему-то тёплому и надёжному, как самое ценное сокровище. Но Маринетт знала одно: та зелёная вспышка и тёплое прикосновение к замёрзшему телу было лишь началом больших, открытых и, несомненно, ярких перемен. Об этом успели напомнить редкие греющие лучи солнца, когда по венам наконец заструил кислород жизни, а её саму вынесло на поверхность. А вынесло ли?.. «Судьба не мягче жизни. Судьба — и есть жизнь»