Двадцать лет до рассвета

      В столице не хватает казарм, чтобы приютить всех новобранцев. Бараки выстраивают за городской стеной — наспех сколоченные из всего, что нашлось в плотницких мастерских; в кузницах шипят меха день и ночь; эотасианские жрецы бесконечно снуют по городу, пытаясь своей магией облегчить усталость рабочих. Всё, чем владеет полуголодное и нищее Божественное Королевство, брошено в бездонное горнило грядущей войны.       Святой Вайдвен созывает людей в священный поход освобождения.       Святой Вайдвен просит людей о помощи.              Молчание болезненно сжимает горло, когда Вайдвен видит, кому коменданты выдают оружие и даруют благословения священники. К столице приходят крестьяне, такие же, как он сам, никогда не державшие в руках меча. Приходят дети и старики; приходят женщины, оставившие домашний кров. Вайдвену приходится взывать к Эотасу, чтобы хотя бы осмелиться посмотреть им в глаза.       — Это неправильно, — отчаянно шепчет Вайдвен, когда никто не может его услышать, — Эотас, так нельзя, они погибнут в первом же бою, любой обученный воин справится с ними без труда! Мы посылаем людей на смерть, а они верят нам!       Солнечные лучи дрожат от его стыда.       Мне нечем утешить тебя, мой друг, наконец говорит Эотас, и в его голосе — горечь, незримой волной пронизывающая все живое. Я могу лишь заставить твою тревогу замолчать силой — если это то, чего ты желаешь.       Вайдвен не желает. Он больше не беспокоится о том, что Эотас натворит лишнего в его душе, но если бог безусловной любви должен лепить из своего святого послушного болванчика, то какой вообще смысл в эотасовой затее? Какой вес имеет совесть, если ее можно лишить голоса?       Когда-то, в самом начале их пути, Эотас и правда пускал в ход свои энгвитанские хитрости, приглушая страх своего носителя. Эотас не скрывал своего вмешательства — тогда иначе было нельзя, тогда Вайдвену не хватило бы сил справиться самостоятельно. Поразмыслив, тот согласился с этим и сам. В одном Вайдвен уверен точно — такие развлечения не приносят Эотасу никакой радости; более того, законы богов строго ограничивают возможности подобного влияния на смертных. Конечно, Гхаун, учитывая его функцию, может преступить при необходимости многие божественные правила, но необходимость эта должна быть крайне велика. Не вопрос жизни и смерти человека. Вопрос жизни и смерти Эоры, может быть.       Эотас обычно радуется, когда Вайдвен соглашается нести ответственность за себя, но в этот раз солнечное тепло почти не ощутимо за болезненно-острым отзвуком боли. Сколько они вместе, а до сих пор Эотасу приходится переламывать себя по новой, адаптируясь под своего носителя и перерассчитывая погрешность, чтобы влияние Вайдвена не исказило его решения.       Быть может, я могу показать тебе, что видят эти люди.       — Ни хрена они за твоим светом не видят, — говорит Вайдвен. Очень уж красивый он, эотасов свет. Чарует своим ослепительным сиянием, манит обещанным искуплением, обнимает всепрощающей любовью. Никто и не хочет видеть теней в слепящем ореоле Божественного Короля.       Ты замечаешь лишь отражения себя в их душах, спокойно отвечает Эотас, я же прошу вглядеться в их собственный огонь.       Вайдвен порывается огрызнуться в ответ — я не желаю вести их на верную смерть, а ты обвиняешь меня в себялюбии? — но беззащитно-мягкое сияние зари заставляет его смолчать. Солнечные лучи осторожно касаются его души: вовсе нет, друг, но ты обманываешься собственными сомнениями. Позволь мне показать тебе, безмолвно просит заря. И мягко указывает Вайдвену на стража, незаметно оказавшегося поблизости.       Охранник склоняется в почтительном поклоне.       — У вас просят аудиенции, ваша светлость.       — Кто? — Вайдвен разворачивается, направляясь в сторону тронного зала. Страж все так же почтительно, но уверенно держится рядом.       — Ваша светлость, эта женщина совершила немало преступлений против закона. Она не сопротивлялась аресту, но настаивала на аудиенции, и командир стражи принял решение оповестить вас. Возможно, вам не стоит тратить на это время.       Вайдвен внимательно меряет его взглядом. Похоже, тот действительно не скрывает никаких дурных намерений — всего лишь тревожится о своем короле и злится, что старший страж отправил его с подобным поручением вместо того, чтобы попросту бросить девку в тюрьму и оставить дознавателям. Разве достойно Божественного Короля даровать аудиенцию ворам и убийцам?       — Сопроводите ее в тронный зал и освободите из-под стражи, — велит Вайдвен, и Эотас ясно сияет, безмолвно вторя его словам. — Обо мне беспокоиться не стоит.              Человеческие глаза Вайдвена видят обыкновенную женщину, преклонившую колено перед солнечным троном. Может быть, слишком сытую для голодных лет Редсераса; слишком крепко сложенную — привыкшую к дракам, а не крестьянской работе; в удивительно ладной одежде даже для столичных горожан.       — Я Кэтис, — коротко говорит она, не поднимая головы. — Я пришла предложить тебе своих людей и свой клинок.       — Я ПОМНЮ ТЕБЯ.       Не Вайдвен, нет, — лучи солнца. В памяти Эотаса каждая людская душа отличается от другой; для него не составляет труда запомнить сотни людей на площади, это Вайдвен всё забывает. Эотас сопровождает каждого от рождения до перерождения, он знает все до единой души Эоры, и Кэтис, пять лет назад ускользнувшая от виселицы только благодаря своевременной взятке чиновнику, вместо нее отправившего на смерть невиновного, — не исключение.       — Я ПОМНЮ ТЕБЯ, — говорит Вайдвен вместе с зарей. — ТЫ БЫЛА НА ПЛОЩАДИ, КОГДА НАЧАЛОСЬ ВОССТАНИЕ. Я НАДЕЯЛСЯ ОДНАЖДЫ ПОБЛАГОДАРИТЬ ТЕБЯ ЛИЧНО ЗА ПОМОЩЬ, КОТОРУЮ ТЫ ОКАЗАЛА ЛЮДЯМ РЕДСЕРАСА. СПАСИБО, КЭТИС. МНОГИЕ НЕВИННЫЕ ЛЮДИ ОБЯЗАНЫ ТЕБЕ ЖИЗНЬЮ.       Она недоверчиво вскидывает голову, чтобы встретиться с ним взглядом, но совсем забывает, что перед ней пророк Сияющего Бога — запоздало вскидывает руку, чтобы заслониться от невыносимого света… а потом вдруг осознает, что этот свет вовсе не слепит и не жжется.       — Ты знаешь, — почти беззвучно говорит Кэтис. Вайдвен кивает: знаю.       И про головорезов, во время восстания выследивших аэдирских командующих обороной города. И про повешенных вдоль тракта грабителей обозов с зерном, которых куда проще было выследить своим же прежним союзникам, нежели людям короля. И про случайно оказавшиеся на столе командира стражи документы, указывающие на причастность скейнитов к заговору.       Вайдвен не понимает, почему в душе Кэтис так быстро разрастается черный, как глаза Чучела, отчаянный страх. И почему так ярко в нем пляшет крохотный огонек надежды, до последнего не желающий сдаваться под напором тьмы.       Всего на одно мгновение Эотас вспоминает другую душу, в которой наблюдал нечто схожее совсем недавно, кажется, всего один рассвет назад, и Вайдвен вздрагивает, вглядевшись в осколок божественной памяти. Следующие его слова слышит только Кэтис: прочим они ни к чему.       — КАЖДЫЙ ДОСТОИН ИСКУПЛЕНИЯ. — Солнечные лучи заслоняют ее от теней, небесным золотом сверкая в ее рыжих волосах. — Даже такие, как мы.       Кэтис выглядит так, будто хочет рассмеяться над дурной шуткой, но почему-то у нее не получается.       — Разве мое искупление может покрыть мою вину?       Смех зари переливается золотыми искрами; ее лучи сплетаются в солнечный венок на голове Кэтис. Вайдвен знает, почему Эотас смеется, и не может не улыбнуться сам.       — РАЗВЕ ОТ МОЕГО ОТВЕТА ЗАВИСИТ ТВОЕ РЕШЕНИЕ?       Вот! бессловесно провозглашают танцующие вокруг лучи света; вот, смотри на них, на людей, из душ которых соткали самую мою суть. Две тысячи лет как мы делим один и тот же огонь. Смотри на них внимательно, Вайдвен! Они видят не преступление в нашем походе, не жертвоприношение, не кровавую жатву. Они видят искупление своих грехов.       И ты откажешь им в искуплении?       И ты посмеешь?       У Кэтис нет оружия, его отобрали при аресте; Вайдвен даже не может принять ее присягу как полагается. Так не пойдет. Впрочем, за почти полгода правления он успел запомнить пару схожих деталей из многочисленных кодексов чести, которыми хвалились рыцарские ордены Редсераса: с мечом, конечно, всё выглядит намного лучше, но дар короля способен заменить традиционное благословение.       Вайдвен надеется, что Кэтис не огорчится, что теперь ей придется носить обыкновенный лиловый плащ, каких полным-полно в Редсерасе, чтобы демонстрировать свою принадлежность к королевской армии. У него просто нет под рукой ничего другого.       — ВЕДИ МОИХ ЛЮДЕЙ В ПОХОД ПРОТИВ ЛОЖНОЙ ВЕРЫ, — говорит Вайдвен, — И ЗАЩИЩАЙ ИХ ТАК ЖЕ, КАК ЗАЩИЩАЛА ДО ЭТОГО ДНЯ. Я ВВЕРЯЮ ТЕБЕ СВОЙ СВЕТ.       Солнечный венок на голове Кэтис вспыхивает ярко-ярко и рассыпается золотыми искрами, медленно тающими в сиянии дня. Пока она поднимается с колен, недоверчиво комкая в руках теплую ткань, Вайдвен оборачивается к страже.       — Верните ей все, что ей принадлежало. Все ее прошлые преступления прощены.       Кэтис хочет сказать что-то еще. Хочет спросить — что же это, Эотас теперь выдает прощения в долг; хочет пообещать, что Вайдвен не найдет союзника преданней; хочет отблагодарить его за щедрый дар — вовсе не простой плащ, выкрашенный дешевой ворласовой краской, а куда более ценный, тот, который зачастую способны даровать лишь боги. Сияние Эотаса останавливает ее — свет уже знает все слова, что она только пытается собрать воедино, свет уже нашел свое отражение в ее душе. И поэтому Кэтис только низко кланяется и уходит, напоследок дерзко кольнув взглядом ошеломленного охранника.       — Мой король! — наконец обретает голос командир стражи, но замолкает, едва солнечные лучи касаются его самого.       — СЮДА ПРИДУТ ЛЮДИ ОТ ГРАНИЦЫ ДИРВУДА, — говорит Вайдвен словами зари, — В ИХ НАМЕРЕНИЯХ НЕТ ЗЛА. ВСТРЕТЬТЕ ИХ КАК ДРУЗЕЙ. ЕСЛИ ЛЮБОЙ ИЗ НИХ ПОЖЕЛАЕТ ВИДЕТЬ МЕНЯ, ИХ ЖЕЛАНИЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ИСПОЛНЕНО.              Академии Несломленных предоставляют едва ли три сотни людей. Послушников Стальной Звезды прибывает почти двести. Название монашеского ордена кажется Вайдвену немного странным, пока он не понимает, что ребята назвались монахами в основном для того, чтобы избежать аэдирских податей, а служение богу в их исполнении сводится к искусному проламыванию черепов сторонников зла освященными кистенями. Помимо Стальной Звезды, приходят и Сестры Лунного Серпа. Их отправляют помогать целителям, и Вайдвен никак не может взять в толк, на кой им сдались настоящие серпы, которые они всюду с собой таскают. Это потом уже одна из Сестер спрашивает его, доволен ли Гхаун душами, что отправляют ему верные служительницы, и тогда Вайдвен медленно начинает понимать, что серпами Сестры срезают вовсе не ворлас. Его молчание послушница истолковывает как дурной знак и клятвенно обещает, что как только армия выступит в Дирвуд, урожай станет куда богаче, и вот тогда-то Гхаун насытится впрок.       В этом Вайдвен не сомневается. Летом над Дирвудом будут пылать сплошь красные закаты, потому что Хель до краев будет залит кровью. К середине тарприма редсерасская армия насчитывает четыре тысячи воинов; воинами Вайдвен называет всех, кто когда-либо учился владеть оружием, не деля их на монахов, рыцарей и наемников.       Оставшиеся семь тысяч — ремесленники и крестьяне.       Скоро инесту, Летний восход. Время, когда детей посвящают во взрослую жизнь. Вайдвен из собственного обряда посвящения помнит мало: как на рассвете пробубнил вслед за Тиршем невразумительную молитву, перепутав половину слов, как зажег свечу (та не погасла, и на том спасибо), и должен был в наказание за недостаточное почтение к богам остаться без крохи хлеба на весь день, но в честь праздника отец просто сказал ему, что Вайдвен теперь должен отвечать за свои поступки сам. Наверное, в этом году многие встретят Летний восход уже у Белого Перехода. А вслед за восходом очень быстро встретят закат.       Недаром его армию будут сопровождать Сестры Лунного Серпа… говорят, они чуют смерть не хуже кошек.       — Эотас, — тихо зовет Вайдвен. Огонек откликается ему, вспыхивает вопросительно. — Обещай, что проведешь их в новую жизнь. Получше старой.       Не тревожься, спокойно и ясно говорит Эотас. Или Гхаун. Может быть, Гхаун — Эотас не любит говорить о закатах. Темнота далеко не так страшна, когда встречаешь ее не в одиночестве.       Вайдвен ничего не отвечает на это. За свою жизнь он уже успел оставить одного человека встречать темноту в одиночестве.       Он не знает, сожалеет ли.       Люди всегда видят только одну сторону: день или ночь. На самом деле это не совсем так.       — И как же?       Представь бесконечную тьму. Представь в ней звезду, огромную, такую, что могла бы вместить тысячу тысяч подобных Эоре миров. Эта звезда всегда рядом с Эорой. И тьма всегда разделяет их.       — Это твоя звезда?       Нас иногда называют одним именем, но она никогда не была моей. Это звезда человечества.              Это ли он должен ответить тем, кто приходит к солнечному трону и задает один и тот же вопрос?       В Дирвуде нет огнедышащих гор и почти перевелись драконы, и всё же он до краев наполнен сияющим пламенем. Эотас и Магран — боги его земель, в их огне ковались серпы, клинки и люди. Пришедшие из-за Белого Перехода несут в себе этот огонь, до того горячий и яркий, что Вайдвен безошибочно может отличить их от своих солдат по одному только отблеску душ.       Вайдвен ничего не понимает. Почему редсерасцы приходят по зову своего короля, допустим, он еще может разобраться. Редсерас кое-что задолжал своему богу. Но дирвудцы?..       Они задают этот вопрос одновременно. Все трое. Почему, спрашивает Вайдвен, будто искупление может иметь какую-то другую цену по ту сторону гор. Почему, спрашивает Эотас, словно ему отчего-то так важно услышать ответ вопреки всему, что он видит в человечьих душах. Почему, спрашивает молодой дирвудец, прошагавший ради одного этого вопроса половину своей и половину чужой страны.       «Потому что Эотас и Магран сотканы из одного огня».       «Потому что этот огонь — это звезда человечества, и не было никогда у смертных иного света».       «Потому что даже когда ты знаешь наверняка, что в обоих мирах — и жизни, и смерти — не найдется платы, способной покрыть цену твоего искупления, разве это остановит тебя?»       — Я… я не знаю, — неловко говорит дирвудец. Его взлохмаченные соломенные волосы в лучах божественного сияния кажутся еще светлее, точно белый мед. — Я просто должен поступить правильно.       Рассвет вспыхивает горячо и ярко, заставляя пришедшего задохнуться уже готовым вырваться новым вопросом.       — ДА, — говорит Вайдвен, и заря звенит в его голосе, — Я ТОЖЕ.       Какая же светлая душа. Солнечные лучи напитываются ее огнем, золотятся еще ярче прежнего. Вайдвен читает в ней тени тревоги, но тревога эта тает на глазах, уступая место уверенности — вопреки оставленной позади семье, против которой, может быть, ему придется однажды поднять оружие; вопреки брошенным в спину проклятиям брата; вопреки обвинениям в предательстве, что несомненно придется ему выслушать, может статься, даже от друзей.       — Если бы ты пришел в Дирвуд, никто бы не осмелился с тобой воевать, — тихо говорит Воден. — Если бы мы только увидели тебя на самом деле… если бы знали, что ты и правда…       — КАЖДОМУ БУДЕТ ДАРОВАНО ПРАВО НА МОЙ СВЕТ. КАЖДЫЙ, КТО ПРИМЕТ ЕГО, БУДЕТ ПОЛНОПРАВНО ПОД МОЕЙ ЗАЩИТОЙ.       — Но зачем тебе нужно всё это? Разве мы молимся тебе не так же искренне, как люди Редсераса? От кого ты хочешь нас освобождать?       — Воден, — мягко шепчет рассвет внутри Вайдвена, — вы могли бы озарить всю Эору огнем своих молитв. Но даже если бы в Дирвуде не было никого, кто молился бы мне, или если бы все твои собратья верили в меня одного, я не смог бы оставить вас в темноте. Правление Воэдики на землях Редсераса было жестоким, но разве равнодушие Магран, ради одного взгляда которой калечат свои души бесчисленные смертные, можно назвать иным?       Пытливо скользнув лучами по лицу молчащего Водена, Эотас вновь сплетает свое пламя с вайдвеновой душой:       — Я НЕ ОБВИНЯЮ В РАВНОДУШИИ ВАС. ВЫ ЕЩЕ НЕ ИСПРОБОВАЛИ СВЕТА, ЧТОБЫ РАСПОЗНАТЬ ТЕМНОТУ. У КАЖДОГО БУДЕТ ВЫБОР, И С КАЖДЫМ МОИМ ШАГОМ ПО ДИРВУДУ ОН БУДЕТ ВСЕ ЯСНЕЙ. НО ПРИРОДА ЛЮБОГО ОГНЯ ТАКОВА, ЧТО ПРЕГРАДИВШИЙ ЕМУ ПУТЬ СГОРИТ, ЕСЛИ НЕ СТАНЕТ ОГНЕМ САМ.       — А что будет потом? — упрямо спрашивает Воден. — Потом, когда… ну, когда Дирвуд…       — ДИРВУД СТАНЕТ ЧАСТЬЮ МОЕГО КОРОЛЕВСТВА И ПОДЧИНИТСЯ ЕГО ЗАКОНАМ. ПОСЛЕ ЭТОГО МОЙ СВЕТ ОБРАТИТСЯ К ТЕМ КРАЯМ ЭОРЫ, ГДЕ ЕЩЕ ВЛАСТНА ТЬМА.       — Но такая война никогда не окончится.       Заря улыбается, и в улыбке ее Вайдвену чудится грусть.       — ВСЕ ВОЙНЫ ЗАКАНЧИВАЮТСЯ РАНО ИЛИ ПОЗДНО, ВОДЕН. ОКОНЧИТСЯ И ЭТА.       Дирвудец глубоко вздыхает, но упрямо не отводит взгляд от средоточия солнечного огня.       — Ты уверен, что все это будет не напрасно? Что ты действительно принесешь людям благо в итоге?       Эотас взвешивает его слова против сомнений Вайдвена, но не тратит больше энергию на перерасчеты. Его свет сияет спокойно и ясно, когда они отвечают: да.       — Тогда вели своим солдатам пропустить меня. Я оставил кое-кого в Дирвуде, но если я вернусь и объясню им…       — НЕТ ВРЕМЕНИ. К ЛЕТНЕМУ ВОСХОДУ МЫ БУДЕМ НА БЕЛОМ ПЕРЕХОДЕ. ТЫ НЕ УСПЕЕШЬ. — Вайдвен видит его путь словно воочию: от горного перевала на юго-запад, к Бухте Непокорности, и еще дальше, к неприметной деревеньке в дирвудских полях. — ЕСЛИ ТЫ ЖЕЛАЕШЬ ВЕРНУТЬСЯ К СВОИМ ДРУЗЬЯМ И РОДНЫМ, Я НЕ СТАНУ ТЕБЯ УДЕРЖИВАТЬ. НО ПОДУМАЙ О ТОМ, СКОЛЬКИМ ТЫ МОГ БЫ ПОМОЧЬ, ОСТАВШИСЬ.       Поступать правильно не всегда просто. Выбирать, что правильно, не всегда просто. Но Эотас не лжет и не хитрит: на то, чтобы прочесть колоссальную ветвящуюся сеть жизни Водена, ему почти не нужно энергии, и он видит истинную ценность его решений. Видит настоящую разницу, иногда способную изменить столь многое.       Воден понимает. Его душа отзывается горячей болью этому пониманию, но он знает, что должен выбрать. И он выбирает правильно.              Солдаты Вайдвена уже не удивляются тому, что одно и то же солнце несут на своей груди рыцари, воры, священники, крестьяне и дирвудцы. Не удивляются, что их король и бог ходит среди простого люда. Не удивляются, когда к их рядам присоединяется кто-то еще, готовый пойти за светом зари на верную смерть.       Вайдвен уже тоже почти не удивляется. Может, ослеп от эотасова света вслед за остальными. А может, Эотас наконец втолковал ему что-то, что все прочие поняли с полуслова.       Амлайд Морай с тремя тысячами солдат и двумя сотнями кавалерии остается в Редсерасе по приказу Божественного Короля. Такая королевская милость больше похожа на обвинение в недоверии, но ни Вайдвену, ни старику эрлу нет до этого дела. Еще не отгремели теплые грозы тарприма, как им начинают вторить дирвудские ружья у западных границ. Вайдвен едва успевает попрощаться с Мораем, прежде чем тот отбывает из столицы к своим войскам.       Может, хоть одна душа останется незамаранной кровью невинных после этого священного похода. Если Вайдвену придется задержаться в Дирвуде, правление Редсерасом он сможет доверить Мораю безо всяких сомнений.       Ивиин остается тоже; с Вайдвеном она отправляет отряды своих разведчиков, но куда больше пользы, по словам самой эрлессы, от нее будет в Редсерасе, чем на поле битвы посреди гланфатанских болот. С королем отправляются Лартимор, Сайкем и Кавенхем, пять тысяч пехоты и шесть сотен кавалерии. Часть армии отправится вглубь Дирвуда, задержать подступающие к горной гряде войска эрлов, но Вайдвен собирается присоединиться к ним чуть позже. Морай, конечно, выдавит людей лорда Рафендра из Редсераса, но пока стоит на границе Халгот и пока к Халготу могут подойти дирвудские подкрепления, Рафендр может продолжать изматывающую войну до тех пор, пока сам Хель не рассыпется от старости. Но если по обе стороны Халгота окажется армия Божественного Короля, цитадель не устоит, неважно, строили ее люди, паргруны или сам Абидон.       Поэтому путь Вайдвена лежит вдоль горной гряды — на запад, к пограничной крепости. И только потом — на юг.              — Выступаем на рассвете следующего дня? — спрашивает Лартимор, и Вайдвен кивает. Всю армию не перетащить одним махом через горный перевал; отстающие догонят их в Дирвуде. Разведчики сообщают, что к Переходу до сих пор не выступили люди лорда Унградра, эрла Колдуотера. Видимо, эрл не считает целесообразным защищать россыпь деревень в не таких уж плодородных предгорьях.       — Да. Оповести людей.       Лартимор кивает, но что-то в его глазах подсказывает Вайдвену, что разговор не окончен. Вайдвен молча глядит на эрла до тех пор, пока тот не сдается:       — Король не может выступать в военный поход безоружным, ваша светлость.       Вайдвен непонимающе моргает.       — Но мне не нужно оружие. Со мной Эотас.       — Ваша светлость, такова священная традиция. Король не может выступить в военный поход безоружным. Вам нужно оружие, даже если оно ни разу не покинет ножен. — Терпению Лартимора позавидовал бы даже двуликий Берас.       — И, конечно, его нельзя отдать оруженосцу или повесить на лошадь? — обреченно интересуется Вайдвен. Проще переспорить Привратника, чем священные традиции Редсераса, это он уже успел понять за полгода своего правления.       — Нет. Оружие всегда должно быть при вас.       — А это должен быть меч или я могу выбрать оружие сам?       Лартимор задумывается на мгновение, но отвечает довольно уверенно:       — Вы можете выбрать любое оружие. Предыдущий ферконинг Аэдира избрал своим оружием колдовской гримуар…       — Нет, таскать с собой тяжеленную книжку я не собираюсь, — торопливо заверяет его Вайдвен. — Но я, кажется, видел кое-что подходящее в оружейной...