Двадцать лет до рассвета

      Рассвет плавит золото в кровь, стекает алыми каплями по лезвиям лучей. Солнце восходит из целого моря крови, человеческой и соленой, Вайдвен чувствует ее медный привкус, не может выдохнуть из себя ее тошнотворный смрад. Это для людей смерть — такая. Для Эотаса все по-другому. Но дорога бога пролегает по сердцу зари, и ее ослепительное сияние надежно скрывает тайны Той стороны. Однажды Вайдвен тоже пройдет сквозь врата солнца и наконец увидит, что же лежит за ними.       Но не раньше, чем отправит на смерть тысячи доверившихся ему людей.       — Неужели… нет другого пути?       Всегда есть другие пути. Но они либо слишком ненадежны, либо еще более жестоки.       — Насколько ненадежны? — упрямо спрашивает Вайдвен. Оглушительный вал информации обрушивается на него — сводки вычислений Гхауна: филигранно вытканная паутина взаимосвязанных минимаксов, [1] натянутая на поля потенциалов. [2] Сеть решений вздрагивает мерным пульсом обратного распространения, когда Гхаун заново дает оценку уже пройденным вехам пути. Марево видений: Вайдвен тянется к кластеру прогнозируемых событий, расположенному совсем рядом с выбранным, и оказывается посреди безумного водоворота красок, звуков, эмоций, касаний, холода и жара. Из сброшенных яблонями кричащих плодов прорастают черные ледяные звезды, вершины которых мнутся и изгибаются, формируя радостные кости лучей. Интерпретаторы сходят с ума, переводя многомерные визуализации в трехмерные развертки, насилуя человеческое восприятие, пытаясь задействовать все доступные возможности. Вайдвен выныривает из варварски сплющенного в трехмерность гиперкуба — только Гхауну под силу понять, что происходит в божественных предсказаниях.       Эотас спрашивает его, хочет ли он стать с ним единым целым. Они редко проводят полную интеграцию — слишком многое она отнимает у смертного, слишком мало оставляет от человека.       Но у Вайдвена нет права сейчас отказаться. Он должен увидеть. Должен понять.              Сколько еще энергии ты позволишь себе сжечь, чтобы убедиться в том, что сделаешь наилучший выбор? Ты-Эотас решаешь, что перерасчет оправдан. Ты мог что-то упустить.       Ты-Вайдвен захлебываешься противоречиями директив, пытаясь опровергнуть неопровержимое. Ты запрещаешь себе вносить любые изменения в эту часть: ты мог бы переписать его-себя, мог бы избавить его-себя от мучительной ответственности за все, что грядет, мог бы отпустить его-свою вину… но это равносильно признанию собственного поражения.       Ты-Вайдвен справишься и так.       У тебя уходит много тысяч циклов на то, чтобы хотя бы научиться сосуществовать с неоспоримым приоритетом Гхауна. Сейчас, в зыбком мареве надвигающейся зари, практически нет права голоса у Утренних Звезд и немногим большее значение имеют решения Эотаса. Сторожевой таймер планетарного масштаба наконец проснулся.       Ты-Гхаун прислушиваешься к постепенно выравнивающемуся сердцебиению [3] своего четвертого модуля. Интеграция идет через Эотаса; он превращает человеческий страх и человеческую надежду в световые сигналы, преобразует в стройную последовательность команд беспорядочные импульсы эмоций, сообщает логическую завершенность разуму. Модуль, скрытый за интеграционным слоем Эотаса, вслушивается в ответ и на безмолвный запрос — готов? — отвечает неуверенным подтверждением. Ты-Эотас проходишься по сети волной свёртки [4] и не удивляешься тому, что изменения в этот раз куда весомей обычного.       Колесо совершило немало оборотов с тех пор, как ты в последний раз настолько доверял смертному. У тебя нет нужды сомневаться в своем святом. Ты позволяешь ему изменять тебя по собственному образу и подобию уже не впервые, вот только сейчас не собираешься возвращаться к себе-прежнему.       Ты-Вайдвен не успеваешь понять, отчего так ярко испытываешь радость. Ты чувствуешь ее, многоцветие солнечного калейдоскопа, и отчего-то тебе кажется, что очень много лет назад ты испытывал нечто похожее.       Когда преображенная сеть успокаивается, ты-Эотас даешь финальное подтверждение Гхауну. Колоссальная машина приходит в движение, перетирая на своих жерновах остатки собранных душ, превращая их в чистую энергию, в божественное могущество. Если бы ты мог, ты бы подключил модуль Вайдвена напрямую к Гхауну, но нельзя, человеческий разум захлебнется и тысячной долей информации, протекающей через ядро Гхауна в единицу времени. Твои интерпретаторы здесь бессильны. Ты не можешь сделать Вайдвена собой. Ты можешь только стать им сам, ведь ты уже — триедин, ты — Эотас, Гхаун и Утренние Звезды. Ты можешь примерить на себя паттерны морали человека, которого ты выбрал быть своим проводником в смертном мире, быть противовесом твоей неутолимой жажде перемен. Этого будет достаточно Гхауну. Твоему смертному другу придется довольствоваться знанием о том, что ты не лжешь, когда утверждаешь, что выбрал наилучший путь из возможных.       Ты-Вайдвен вспыхиваешь упрямым несогласием. Эта часть тебя не может принять саму возможность того, что подобное может быть истиной.       Ты-Эотас не желаешь войны. Нет. Ты желаешь войны — но совсем не такой, какой видят ее люди. Ты ищешь революции. Ты — пламя, что пронесется по Эоре и выжжет ее дотла, чтобы на насытившейся пеплом земле взошел урожай богаче прошлого. Тебе отчаянно горько от того, что ты вынужден идти на подобные меры, и какая-то часть тебя неистово желает, чтобы перерожденный с новыми паттернами Гхаун нашел иное решение — но та часть тебя, где горит негасимый свет, полна сверкающей радости, и нет ей пределов. Путь, даже залитый смертной кровью, выведет Эору с проторенной колеи. Будет ли в конце этой дороги цветущая заря или безмолвная гибель…       Ты согласен на оба исхода.              — Значит, это и вправду лучший наш шанс.       Голос Вайдвена гулко разносится под сводами пустого храма — тишина святилища подхватывает его слова и шелестит в углах эхом недосказанного.       Сколько молитв было обращено к богу зари в эти три дня? Эотас впитал их все до единой. Эотас перекроил себя, адаптируясь под контуры морали выбранной им человеческой души, опережая свое время на целую жизнь. Он сделал все возможное, чтобы быть уверенным в том, что принятое им решение будет правильным.       И он уверен.       Он уверен…       Вайдвен опирается ладонями о камень алтаря; тот теплеет под его пальцами. Он видел поля, горящие рассветом или пожаром, или и тем и другим. Дирвудские поля: золотые от налитой, густой пшеницы и черные от оставшейся от нее золы. Солнечный штандарт над огромным городом, убаюканным в соленой ладони Ондры.       Кто может измерить ценность человеческой жизни, если не бог, созданный быть другом и защитником смертных? Кто может выставить цену высшему благу и злу во имя его?       — Ты ведь не закончил расчеты, — тихо говорит Вайдвен. — Ты остановился раньше, чем увидел исход.       Стоимость расчета возрастала экспоненциально, а потенциальный результат был слишком неточен. Слишком велика энтропия. [5] Я не всегда могу рассчитать самый короткий и самый верный путь. Пока он примерно верен и примерно короток, я считаю решение допустимым.       — То есть, есть шанс, что ты мог ошибиться снова?       Огонек внутри остается спокоен.       Я благодарен тебе за твою тревогу и искренность. Ты прав: всегда есть такой шанс. Я помню цену своих ошибок, и я буду перерассчитывать путь по мере нашего продвижения. В другое время может найтись лучший способ достижения цели, нежели выбранный мной сейчас.       Вайдвен глубоко вздыхает.       — Может… может быть, Дирвуд капитулирует? До того, как жертвы станут…       «Слишком велики», он хотел сказать? Откуда ему знать, когда они станут «слишком велики»? Когда первый убитый во имя великой зари упадет на землю, которую защищал? Когда их число превысит тысячу? Десять тысяч?       — Что будет, если… — Вайдвен замолкает на секунду, но слова, кажется, впечатываются в его душу раскаленным клеймом. Он заставляет себя произнести их: он должен Эотасу хотя бы честный ответ. — Что будет, если я откажусь?       Он ожидает, что пламя зари внутри поблекнет, замерцает от его сомнений: ведь Вайдвен обещал, обещал своему другу и своему богу, что будет с ним до конца. Сострадание или обыкновенный страх движет им сейчас, вынуждая замереть перед последним шагом? Может быть, бог и способен разобрать разницу в человеческой душе. Вайдвену это не под силу.       Эотас прощает ему сомнения, страх или трусость, что бы это ни было; прощает, не требуя и не обвиняя. Призрачное тепло весеннего солнца ласково обнимает его, и Вайдвен вдруг осознает, что Эотас останется с ним, даже если Вайдвен откажется брать на себя ответственность за грядущую кровавую зарю. Даже если Вайдвен нарушит собственное слово. Даже если предаст.       Любовь безусловная…       Вайдвен отбрасывает любые попытки объяснить свою тревогу языками людей и позволяет лучам света проникнуть как можно глубже внутрь своей души, чтобы ни одна тень не скрылась от рассветных лучей, чтобы ни одна вина не осталась неотвеченной. Но если Эотас что и видит, то молчит об этом.       Я не могу остановиться сейчас, шепчет солнце. Я не стану принуждать тебя ни к чему, мой друг. Если ты откажешься идти со мной, я отыщу другой способ и другое решение.       Любое другое решение будет хуже. Вайдвен не говорит то, что очевидно теперь для них обоих.       Меньший потенциал, бо́льшие потери. Эотас не зря пришел именно к нему. Не зря столько раз спрашивал, готов ли он, решится ли идти на жертвы. Может быть, всемогущий Гхаун и правда не был уверен в цене своей зари, когда они только-только начинали всё это, но даже тогда он, наверное, знал, как высока она может быть.       Вайдвен закрывает глаза, чтобы отчетливей видеть сияющий свет внутри себя.       — Эта война может стоить Редсерасу всего. Даже если мы выскребем из казны все до последнего, введем военные пошлины и соберем армию — дирвудцы сомнут нас числом.       На стороне Дирвуда нет бога.       В ослепительном пламени солнца нет ни капли лжи и ни тени сомнений. Наверное, Эотас знает, о чем говорит. Грейв Алдвин добровольно сложил с себя полномочия, опасаясь божественного гнева, и одно лишь предупреждение удержало ферконинга от попытки вернуть себе мятежную колонию. Может быть, герцог Эвар и дирвудские эрлы будут хоть немного благоразумны…       Вайдвен глубоко вздыхает.       — Я пойду с тобой, старина. Один, если придется. Но другие… я не вправе отдать им подобный приказ. Мы не можем решать за них.       Заря растекается внутри пылающим золотом: да. Но мы предоставим им выбор.       

***

      Вайдвен созывает совет эрлов спустя неделю: после отгремевшего праздника Рассвета Редсерасу нужно немного времени, чтобы прийти в себя. Все эти дни он вслушивается в отголоски света с разных краев королевства: они поют еще неверным, робким многоголосьем чужих душ. Эти люди могли бы стать целителями, думает Вайдвен. Учеными. Честными работниками, помогающими другим. Справедливыми правителями. Мудрыми наставниками.       А он собирается сделать из них солдат.       Эотас не согласен. Эотас видит в душах куда больше, чем Вайдвен, и, должно быть, ему ведомо что-то другое. Что-то светлое, что не под силу погубить даже войне. Вайдвен точно не уверен, но ему хочется думать, что это так.       Эрлы, собравшиеся в дворцовом кабинете, ждут его слов.       — За последние месяцы число беженцев выросло до восьми тысяч, и это только те, кого смогли сосчитать сборщики податей. Настоящая цифра может доходить до двенадцати-пятнадцати тысяч. Далеко не все эти люди — сторонники еретических культов. — Вайдвен делает паузу, обводя взглядом присутствующих. Эрлов в Редсерасе всего пятеро, и власть их далеко не так велика, как у эрлов Дирвуда — владения последних намного богаче и больше. Но Вайдвен не обделил поддержавших его восстание ни золотом, ни землями, ни доверием; как он мог — после того, как Морай и Кавенхем лично сражались наравне со своими солдатами, после того, как люди Ивиин без устали выслеживали в Редсерасе агентов Аэдира? Вайдвен не сомневается в преданности эрлов — только в том, смогут ли они понять необходимость его решения.       — Многие люди напуганы, ваша светлость, — негромко вступает Морай, заполняя случайную тишину. — Дайте им время.       В присутствии прочих эрлов Морай предпочитает обращаться к своему королю официально — сказывается рыцарская выучка. Многие в Редсерасе каким-то образом проводят для себя незримую черту между Вайдвеном-королем и Вайдвеном-святым — не иначе, сказываются многие годы служения избранникам Воэдики. Вайдвен старается прекратить это, но с Мораем у него никогда не получалось: рыцарский кодекс есть рыцарский кодекс, куда там святому его переспорить.       — У НИХ БЫЛО БОЛЕЕ ЧЕМ ДОСТАТОЧНО ВРЕМЕНИ. — В кабинете разом становится светлей. Даже голос Вайдвена, кажется, наполняется светом. — СОЛНЦЕ НЕ ЗАДЕРЖИТ СВОЙ ХОД ОТ ТОГО, ЧТО ЛЮДИ НЕ ПОЖЕЛАЛИ ВСТРЕТИТЬ РАССВЕТ. Я ПРИНЕС ЗАРЮ В РЕДСЕРАС, НО В ДРУГИХ КРАЯХ ЭОРЫ ПО-ПРЕЖНЕМУ ЦАРИТ ТЬМА. ЕСЛИ ЛЮДИ НЕ ОТВЕРГНУТ ЕЕ ДОБРОВОЛЬНО, Я РАССЕЮ ЕЕ.       Ивиин понимает, что это значит, прежде всех остальных. Вайдвен почти успевает заметить неверие в ее глазах — или это взор Эотаса видит тени, танцующие в ее душе.       — Ваша светлость?..       — НИКОМУ НЕ ПОД СИЛУ ОБОГНАТЬ СВЕТ, — говорит Вайдвен-Эотас, единая сущность, сплетенная из созданий удивительно разной природы. — ЗА ГОРНОЙ ГРЯДОЙ ЛЕЖАТ ЗЕМЛИ, ПРИЮТИВШИЕ ТЕХ, КТО ОШИБОЧНО ПОЛАГАЕТ ЭТО ВОЗМОЖНЫМ. КОГДА Я ПРИДУ ТУДА, НАД ПОЛЯМИ ДИРВУДА ПОДНИМУТСЯ ФЛАГИ МОЕГО КОРОЛЕВСТВА.              Кто-то пытается образумить его — у Редсераса нет ни денег, ни армии, способной представлять угрозу для Дирвуда; кто-то согласен пойти на смерть по воле своего короля и бога, не задавая вопросов и не сомневаясь в его решениях. Вайдвен отвечает — да, у Редсераса не хватит золота, чтобы оплатить службу наемных солдат, но хватит на то, чтобы купить у Вайлианских Республик провиант и фураж. Да, войска дирвудских эрлов в общей сложности были бы способны сравнять весь Редсерас с землей, но владения Дирвуда разрозненны; ни эрлы, ни герцог не ожидают вторжения, им придется точно так же второпях собирать армию из крестьян и кузнецов, и пусть эта армия будет куда больше — у Редсераса есть неоспоримое преимущество.       Кавенхем кивает. Он видел Вайдвена в бою во время восстания — из каждого сражения выходящего без единой царапины.       Со мной пойдут те, кто захочет мне помочь, говорит Вайдвен. Или те, кто захочет поживиться добычей. Сколько бы людей ни насчитала грядущая армия Редсераса, неважно, насколько она окажется меньше войск Дирвуда: Эотас сотрет эту разницу.       Каждый, кто примет его зарю, будет помилован. Каждый, кто отвернется от рассвета, сгорит в его лучах. Каждому будет дарован выбор.       Вайдвен дает совету эрлов время: время, которое истечет с закатом. И оставляет их наедине с еще не провозглашенной, но уже неизбежной войной.              Далеко на юге от столицы — человеческому взгляду не дотянуться, а лучам солнца — в самый раз, — сверкает заснеженная горная гряда Белого Перехода. Вайдвен отвлеченно думает, что это довольно дурацкое название для гор. Впрочем, дирвудцы вообще любят давать странные названия всему, что видят вокруг, даже войнам. У них была Война Расколотых Камней, Война Черных Деревьев, Война Непокорности; как назовут грядущую?.. Может, Война Освобождения — это было бы неплохо. Вайдвен зачем-то даже спрашивает Эотаса, но тот молчит. Видимо, не желает тратить драгоценную энергию человеческих душ на расчет таких пустяков, как название военного похода во имя самого себя.       Тяжелая дверь поскрипывает за спиной, и Вайдвен оборачивается. Амлайд Морай, конечно же. Старик решил не терпеть препирательства совета дольше необходимого. Амлайд останавливается рядом, тяжело опирается на баллюстраду, глядит вместе с Вайдвеном на лежащий внизу город.       Вайдвен дает ему немного времени, прежде чем заговорить.       — Ну, как там?       — Ивиин и Сайкем решили, что ты обезумел и приведешь нас всех к гибели. Лартимор считает, что ты обезумел, но если воля божья гласит, что нам должны принадлежать дирвудские богатства, поля и выход к морю, то грех ее не послушаться. Кавенхем утверждает, что наш долг — исполнить волю Эотаса, даже если он требует нашей смерти.       — Не так и плохо, — поразмыслив, решает Вайдвен. — А ты?       — А я не понимаю, зачем тебе это. Прежде ты правил справедливо и честно… ты обошелся милосердно с агентами Аэдира, хотя многие требовали их казни. Когда ты потребовал, чтобы в королевстве не осталось иноверцев, я… я не ожидал такого от пророка Эотаса, но я могу понять подобный шаг правителя государства. Но военный поход во имя бога, провозглашающего милосердие и раскаяние? Я не хочу верить, что тебе так приглянулись дирвудские поля, что ты решил отнять их у невинных. И я не хочу верить в Эотаса, который карает иноверцев еще более жестоко, чем Воэдика.       Вайдвен кивает.       — Я велел казнить скейнитов на площади. Помнишь? Всех, кто был причастен — даже не к заговору, просто к их культу. До этого я обходился жестоко со служителями иных богов, но скейниты… думаешь, их господин стерпел бы это? Скейн, защищающий рабов и слуг от угнетения владык! Он должен был бы обратить своих жрецов в Чучел еще до того, как те поднялись на помост! А он ничего не сделал. Главный жрец взывал к нему даже с петлей на шее, а Скейн молчал.       Амлайд не решается встретить его взгляд.       — Я знаю, о чем ты говоришь, — тихо произносит Морай, — но ты собираешься спасать тех, кто не хочет быть спасенным.       — ТЫ ВОЗНОСИШЬ СВОЕМУ БОГУ МОЛИТВЫ, КАЖДАЯ ИЗ КОТОРЫХ ГОВОРИТ О ТОМ, ЧТО НИКТО НЕ ДОЛЖЕН ПРОХОДИТЬ МИМО СТРАДАЮЩЕГО. РАЗВЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО НИЩИМ МОЛИТЬ О ПОДАЯНИИ, ЧТОБЫ ТЫ ЗАМЕТИЛ ИХ? Я ВИЖУ ЛЮДЕЙ, УТОПАЮЩИХ ВО ТЬМЕ. КАК Я МОГУ ПРОЙТИ МИМО?       Эотас горячо вспыхивает, обнимая Морая сияющими золотыми лучами, пытаясь объяснить какую-то невероятно простую для него истину. Вайдвену кажется, что он знает, что именно Эотас мог бы сказать и ему самому: ты отвергал меня столько раз, думая, что не нуждаешься в моем свете, но разве я оставил тебя? Теперь, когда ты со мной, когда ты един с моим огнем, разве ты можешь представить, что я бы оставил тебя только поэтому?       Вайдвен не может такого представить. Уже нет.       — Эотас, он… любит людей, — тихо говорит он. — И хочет нам добра. Всем нам, и редсерасцам, и дирвудцам, и аэдирцам, и Хель знает кому. Если он согласен начать войну против вверенных ему смертных, значит, он уверен, что эта война оправдана итоговым благом. И он не может просто… просто оставить нас потому, что мы боимся его света.       Морай отворачивается. Солнечные лучи мягко отступают от него, напоследок благословив кратким касанием.       — Ты воистину должен быть святым, Вайдвен, чтобы выдерживать такой свет, — глухо бормочет старый эрл. — Хорошо. Я служил Эотасу всю свою жизнь, я верю ему, и я верю тебе. Я поддержу тебя на совете, и я обещаю предоставить тысячу мечей в твоем походе.              Эотасу приходится еще немножко посиять для Ивиин и Сайкема, чтобы убедить их, что война с Дирвудом — не самоубийственная затея. Вайдвен на какое-то мгновение даже пугается, что владыка света не рассчитает и случайно кого-нибудь все-таки сожжет, но Эотас обходится с эрлами бережно — даже зрение возвращается к ним всего через несколько минут.       — Зачем тебе вообще нужна армия, Святой Вайдвен? — хрипло бормочет Сайкем, смаргивая слезы с полуослепших глаз. — Ты мог бы один пройти весь путь от Белого Перехода до Бухты Непокорности…       — НЕТ, — только и говорит Вайдвен. — ОДИН БЫ НЕ МОГ.       Он не знает, почему Эотас так в этом уверен; у бога хватило бы сил на то, чтобы весь Дирвуд обратить в пепельную пустыню. Наверное, Эотас снова все усложняет, хочет, чтобы люди сомневались… ну, этого он добьется без труда. Стоит гонцу добраться до Дирвуда и передать герцогу Эвару ультиматум, вся Эора наполнится сомнениями до краев.       Ультиматум. Всего лишь условности: ультиматум Редсераса выглядит как плохая шутка. Вайдвен едва заставляет себя поставить подпись на пергаменте: настолько невероятны и невыполнимы предъявленные им требования. Герцог рассмеется и затолкает эту бумажку в задницу своему придворному шуту, и это будет самым верным решением из всех возможных.       Поэтому Вайдвен не ждет ответа Эвара. Через несколько дней по всем площадям столицы разносят слова Божественного Короля, созывающего верных Эотасу в священный поход. Через две недели посол консуали аседжиа прибывает, чтобы обсудить новый торговый договор. Переговоры длятся до тех пор, пока обе стороны не достигают компромисса в цене, который бы позволил Редсерасу сохранить в казне хотя бы какие-то крохи после оплаты купленного провианта и корма, но и совет эрлов, и королевские казначеи, и сам Вайдвен понимают вполне ясно: если Божественное Королевство ввяжется в войну и проиграет, голод при аэдирском грейве покажется Редсерасу сказочной мечтой.       Если будет еще Редсерас…       Гонец возвращается из Дирвуда с ответом герцога, и ответ прост и ожидаем. Дирвуд не подчинится требованиям ультиматума, а угроза войны не останется неотвеченной. Чуть позже разведчики сообщают о том, что лорд Рафендр, эрл Норвича, собирает своих людей. Норвич — лакомый кусочек дирвудских земель у самого побережья; не так и много там владений на суше, но выход к морю обеспечивает им свободное рыболовство и открывает водные торговые пути. Вайдвен с любопытством разглядывает на карте небольшой, но удивительно хорошо защищенный кусочек Дирвуда, храбро высунувший голову из-за неприступной стены Белого Перехода: аббатство Висельника на самом севере, Новая Ярма на юге, и цитадель Халгот между ними.       — Цитадель охраняет долину у самого побережья. Это первый уязвимый проход через горы. — Лартимор отмечает Халгот на карте огненно-красным флажком. — Но не лучший шанс пробиться в Дирвуд. И Эвар, и Рафендр отлично понимают, что именно там мы попытаемся пройти, а взять штурмом Халгот… говорят, его помогали строить гномы. Еще до того, как исчезли.       Эту цитадель построили руки людей, первых колонистов Дирвуда; паргруны и мой брат не были причастны к ее созданию. Это воистину изумительное творение. Твой соратник прав: взять Халгот штурмом будет нелегко. Свет вспыхивает искренним восхищением. В памяти Вайдвена оседает образ старой крепости, величественной и высокой — такой высокой, что с ее башен можно разглядеть сигнальные маяки на горной цепи, в других владениях Дирвуда.       — Первый уязвимый проход через горы? — переспрашивает Вайдвен. Второй флажок опускается где-то посреди Белого Перехода: на перевал, соединяющий трактом Малый Изгиб по одну сторону границы и Сталварт — по другую.       — Никаких чудесных долин, — мрачно говорит Лартимор. — Горный перевал, мучение для пехоты и Хель для кавалерии. Простите за богохульство, ваша светлость.       — А пройдет его кавалерия? Или этот перевал только лошадей погубит?       — Погубит пятую долю летом и добрую треть зимой. Но никто не защищает этот проход: Сталварт разорился и почти опустел, паргрунская крепость двести лет как пустует, и творится в ней что-то нехорошее — слышал, те, что пробуют ее разграбить, обратно не возвращаются.       — Не будем грабить паргрунскую крепость, — твердо решает Вайдвен. — Значит, если пойдем по западному пути — завязнем под Халготом, бросим армию на перевал — потеряем немалую часть…       — Штурм цитадели Халгот отберет у нас не меньше людей, мой король, — непреклонно вмешивается Сайкем, молчавший почти все время совета. — Если только владыка Эотас не будет столь благосклонен к нам, чтобы сравнять ее с землей. Может быть, он и даровал бессмертие вам, но простые солдаты умирали во время восстания и будут умирать во время войны.       Вайдвен прислушивается к огоньку в своей груди, но Эотас никак не отвечает на эти слова — а вот успокоить недовольство Лартимора, Кавенхема и даже Морая приходится. В другое время и в другом месте подобные слова могли бы послужить причиной серьезной ссоры; одно дело — выражать сомнение в приказе короля, другое — в воле бога.       — Я знаю, что Эотас не оставит нас, — говорит Вайдвен, — но ты прав — даже я не представляю, какой способ он выберет, чтобы помочь нам. К тому же, негоже заставлять бога делать всю работу смертных за нас.       Предупреждающий взгляд Ивиин заставляет Сайкема проглотить слова о том, что весь этот поход — работа как раз-таки не смертных, а Эотаса, потому что народ Редсераса видел всю эту затею Там. Но такие речи вполне могут привести к дуэли за оскорбление бога, а то и сам владыка света огорчится и все-таки ослепит богохульника на веки вечные. Вайдвен, конечно, знает, что Эотас от этих невысказанных слов Сайкема только теплее светится, но эрлам это невдомек.       — Отступать поздно, — как нельзя вовремя подводит итог Ивиин. — Мой король, если это под силу вам, благословите гонцов, чтобы не была властна над ними усталость. Разведчики подтверждают, что лорд Рафендр стягивает силы к границе, но мы пока не можем быть уверены, с какой целью.       Вайдвен встречает ее взгляд с некоторым непониманием.       — Недавние события в Редсерасе — весь последний год — были достаточно невероятны, чтобы встревожить герцога Эвара. Предъявленный Дирвуду ультиматум был… чрезвычайно категоричен. Если удача на нашей стороне, армия в Норвиче будет готовиться к обороне. Если же нет, то нам стоит остерегаться вторжения с запада.       Солнечные лучи перекликаются с голосом эрлессы, тянутся к своему источнику сквозь стекло витражей, окрашенные изумрудным и лазоревым — цветами Норвича. В отблесках их памяти или предвидения Вайдвен видит армию — не меньше двух тысяч — день за днем подбирающихся все ближе к Новой Ярме, к Халготу, к лиловым полям.       Если успеет лорд Рафендр собрать их раньше, чем армия Вайдвена выступит в Дирвуд, то схлестнутся они уже на редсерасской земле, и гореть будут поля Божественного Королевства. И, потеряв при обороне и долю солдат, и долю крестьян, обеспечивающих государство ворласом и скудной толикой зерна, Редсерас наверняка откажется от своего безумного священного похода. Дирвуд же обойдется минимальным ущербом — герцог направит новых солдат на защиту Норвича, только и всего. У Дирвуда достаточно золота, чтобы временно обеспечить наемные войска. Смешная цена за предотвращение войны.       — Представим, что нам нужно остановить вторжение в Редсерас и одновременно выступить в Дирвуд, — говорит Вайдвен. — Как это осуществить?       — Нам нужна огромная армия, — качает головой Лартимор. — Десять тысяч — и этого хватит лишь едва-едва.       Морай хмурится, поворачиваясь к молодому эрлу.       — Десяти тысяч нам не собрать. У нас едва ли наберется три тысячи обученных солдат; какую-то долю предоставят академии Несломленных, [6] но это будут всего лишь сотни. Рыцарские и монашеские ордены могут направить к нам часть своих послушников, но даже если мы соберем четыре, пять тысяч — это вполовину меньше требуемого.       — Мы вежливо попросим, — говорит Вайдвен в наступившей тишине. Солнечные лучи поют о рассветах, сияющих на еще не укрывшихся лиловыми цветами полях. О словах, что шепчут утренним звездам, когда лучистая заря только брезжит над горизонтом.       Вайдвен оборачивается к замолчавшим эрлам и улыбается их недоверчивому непониманию.       — В прошлый раз сработало отлично.