Двадцать лет до рассвета

      Последние ночи тариверно выдаются неспокойными. Вся страна затихла перед великим празднеством, замерла, задержав дыхание, чтобы не вдохнуть больше ни единой унции беспощадно холодной зимы.       Негаснущие свечи в королевских покоях нетерпеливо трепещут, мерцают, лишившись прежней спокойной величественности. Скоро весна вырвется из них. Из каждого огня Редсераса — от торжественного костра на площади до тлеющего огарка в крестьянском доме. Совсем скоро не останется в смертном мире оков, способных ее сдержать.       Вайдвена будит собственное свечение. Уже не в первый раз — чем ближе к Весеннему рассвету, тем чаще солнечный огонь просачивается наружу, будто сосуд из смертной плоти слишком мал для него. Совсем не больно — только тепло. Вайдвен глядит, как с его пальцев скатываются капли света, повисают в воздухе на мгновение и растворяются, чтобы заблестеть едва заметными искрами в темных углах. Когда так случилось в первый раз, он перепугался, что что-то не так, но Эотас заверил его, что все в порядке — во всяком случае, с Вайдвеном.       Сияющего Бога лихорадит весной. Вайдвен чувствует беспокойное, жаркое биение его пламени, переполненного зарей, как готовая раскрыться древесная почка — соком. В этом нет ничего странного или неправильного, он ведь бог перерождения, многие молитвы называют Эотаса светом весны…       Этого самого света весны в Вайдвене так много, что еще хоть капля, и он превратится в пылающий факел. Удерживать огонь внутри становится невыносимо.       Выпусти мой свет. Он никому не навредит. Сосуд, подобный твоему телу, способен выдержать меня, но не стоит зря испытывать его пределы.       Вайдвен, помедлив, все же слушается. Все его тело вспыхивает солнечно-белым невесомым пламенем, когда больше не сдерживаемый человеческой волей свет наконец свободно лучится наружу, позволяя Вайдвену вздохнуть с облегчением. Тепло разливается внутри, тепло и пьянящий весенний ветер, позволяющий забыться в горячих течениях огня на несколько минут.       Твои душа и тело удивительно реагируют на мой свет, радостно замечает Эотас. Я могу адаптировать твою чувствительность, но, если только ты сам не хочешь этого, я предпочел бы оставить все как есть. Это очень ценный опыт.       — Целое море опыта, — вздыхает Вайдвен. В ближайшие полчаса он не уснет — по словам Эотаса, эти его вспышки «тревожат биологические механизмы тела, провоцируя соответствующие реакции». Насколько они соответствующие, Вайдвен представления не имеет — ему кажется, что он только что пробежал наперегонки тысячу-другую футов. Успокоить сердцебиение и дыхание выходит далеко не сразу. — А что, другие твои тела так не сияли?       Я никогда не делил тело со смертным человеком, это никогда прежде не было необходимо. Все твои ощущения внове не только для тебя. Смертные удивительно чутки к весне, в голосе Эотаса ясно различима восторженная радость.       Вайдвен немного напрягается от таких новостей.       — Ты вроде упоминал, что не в первый раз заселяешься в тело.       У меня было собственное тело — божественный титан. Он был выращен для меня. Но восприятие тела титана было совсем другим, хотя мои создатели старались во многом приблизить его образ к человеческому.       — А-а, — тянет Вайдвен, будто каждый день видел божественных титанов. — Здорово. Насколько человеческому?       Эотас безмолвно переспрашивает, прося уточнить вопрос. Вайдвен в некотором затруднении разглядывает потолок.       — Ну… совсем человеческому?       Огоньки свечей в комнате начинают весело плясать, когда Эотас, видимо, читает суть вопроса в вайдвеновой душе.       Не волнуйся. Я отлично понимаю, как благословение весны влияет на людей. Я ведь чувствую твое тело даже ярче, чем ты сам.       Вайдвен с некоторым опасением косится на мерцающие свечи.       — Всё время?!       Он-то думал, что Эотас бесплотный… ну, то есть, они делят тело и сознание в те моменты, когда становятся единым целым, но Вайдвен никогда не задумывался, что…       Весна отвечает совершенно однозначно. Судя по всему, Эотасу было достаточно интересно в теле одинокого крестьянина, чтобы постоянно следить за происходящим. Ну что ж, похоже, в перерождение нынешнему эотасианскому святому дорога закрыта; гореть его душе Там вместе с прочими грешниками. Поразмыслив, Вайдвен решает, что в этом есть свои прелести: терять ему, в таком случае, уже нечего.       — Ну, если тебе понравится какая-нибудь юная жрица и ты захочешь… позажигать с ней свечи… можешь смело одолжить мое тело. Только смотри, чтоб девка красивая была!       Не беспокойся. Уже совсем скоро Весенний рассвет, беззаботно сияет Эотас. Вайдвен живо навостряет уши.       — А что, на Весенний рассвет нам полагается ночь со жрицами? Рассвет со жрицами? Дружище, не томи, я твоей весной уже почти седьмицу мучаюсь!       В этот раз Сияющий Бог оставляет своего святого без ответа, и никакие молитвы и увещевания не помогают. Успокоившийся весенний огонек уютно сворачивается у Вайдвена в груди теплым солнечным клубком, и тому ничего не остается, кроме как оставить тщетные попытки разузнать побольше про загадочный праздник зари.       Ну что же. Теперь он ждет его с еще большим нетерпением.       

***

      Последняя ночь зимы не сдается без боя. Ни единой звезды не проступает сквозь пелену черных туч; даже те звёзды, что сегодня должны сиять ярче всех прочих, не видны за Вуалью, сегодня будто бы сотканной из нескончаемой черноты. Впереди ждет светлый и солнечный день, тепло костров и жаркий хмель вирсонега, но до начала дня — еще не меньше трети ночи.       И заря. И первый весенний рассвет.       Тишина, будто верный страж, сопровождает Вайдвена до выхода из дворца — и дальше, к ступеням лестницы, ведущей в город. Отсюда, с высоты королевского чертога, виден весь путь Божественного Короля, торжественно размеченный огнями по непроглядной тьме. Сколько же свечей!.. и волшебных, и настоящих; камень лестницы весь закапан воском.       Вайдвен жестом отпускает сопровождающую его стражу, и те почтительно занимают места среди горожан, выстроившихся вдоль всего Пути Света от самых дворцовых ворот. Никто не смеет произнести ни слова в присутствии Сияющего Бога и избранного им святого. Только огоньки свеч в их руках боязненно вздрагивают от случайных порывов ночного ветра.       Кто-то ахает, когда одна из множества свечей вдруг гаснет, не выдержав всепроникающего холода и мрака. Даже в бескрайнем море мерцающих огней занявшая ее место темнота так остро неправильна и оттого страшна.       Ведь если погасла одна свеча — почему не все прочие?       Тьма обрушивается на город океанской волной. Огни растворяются в ней один за другим, все быстрее и быстрее, пока у королевского дворца не воцаряется абсолютная темнота, не потревоженная ни единой искрой пламени. Пути Света больше нет, как нет и радостных улыбок, и счастливых перешептываний. Вместо воска по ступеням лестницы королей течет страх.       Вайдвен знает, что люди достаточно сильны, чтобы встретиться с тьмой лицом к лицу и пройти ее насквозь. И еще он знает, что они не должны идти сквозь нее в одиночестве и страхе. Но однажды Утренние звезды навсегда скроют тучи, и солнце забудет взойти на рассвете, и тот, кто всегда прежде вел человечество сквозь темноту, больше не сможет быть с ними рядом.       Поэтому не Эотас, а Вайдвен делает первый шаг вперед, и пустота обретает плоть под его ногами, и тьма обретает свет за его спиной.       Пламя зари разгорается неудержимо и ясно где-то внутри него, вспыхивает ослепительным сердцем звездного огня, чей золотой взор горд и светел. Первому лучу зари как никому другому известна вся тяжесть этого шага, и божественное сияние согревает Вайдвена изнутри, ни капли света не выпуская наружу, весь свой огонь даруя сейчас ему одному. Вайдвен спускается по ступеням в непроглядную тьму, сопровождаемый незримо верным другом — Путь Света за ним загорается оживающими свечами. Сухие хлопья мажут по лицу и ладоням — снег?.. отчего такой теплый и такой черный, разве не должны отражаться в нем бесчисленные огни позади? Каждый следующий фут по снежной вьюге дается трудней, но Вайдвен упрямо идет вперед, потому что в его груди горит негасимый свет — и как он может подвести его, как он может признаться, что слишком слаб для еще одного шага?       Тьма кажется бесконечной, но — он помнит — так не бывает. Когда он почти готов разувериться в своей памяти, его ладонь находит каменную твердыню алтаря.       Костры вспыхивают вокруг, высокие, выше его роста. Обдают жаром, прогоняя прочь и пепельный морок, и снежный холод, и враз растерявшую все свое могущество тьму. Волшебные огни взмывают ввысь над площадью, свечи в руках людей сияют теплей прежнего, и всё наконец становится так, как должно. Вайдвен оборачивается к своему народу — и слепнет не от пылающих всюду огней, но от сияния человеческих душ. Глохнет — не от радостных возгласов и восхвалений, но от беззвучных слов молитв, которые шепчут так тихо, чтобы их слышали только боги.       «будь милостив к нему»       «береги его»       «позволь мне помочь ему»       «он далеко, но ты слышишь нас всех»       «только защити его»       «скажи ему»       «я отдам жизнь за него»       Голоса переплетаются, вдохновенные и обессиленные, счастливые и плачущие, но Вайдвен неспособен перестать различать их. Каждая молитва, что слышал Эотас — каждая молитва о его друге — звенит в воздухе, пронизанном подступившей к горлу зарей. Вайдвен не в силах отвести глаз от сияющих искр перед ним, поющих теми же голосами, что шептали молитвы богу рассвета, но божественный огонь милосердно прячет его слезы от чужих взглядов.       А потом наконец наступает тишина. И Вайдвен остается один — с зарей внутри и с людьми вокруг, в которых сияет бессмертное чистое пламя.       С людьми, которые просили за него.       Он должен что-то им сказать. Они все ждут его. Он должен что-то сказать. Но разве есть в человеческих языках слова, способные не солгать о свете, что переполняет его сейчас? О свете, которым пропитан сегодня весь город; начало которого — в людях, ждущих его речи, приказа или проповеди?       Тебе больше не нужно переводить его. Солнце бережно сплетает ослепительные лучи с его душой, предлагая свои протоколы коммуникаций, и Вайдвен принимает единство с благодарностью: так будет правильней.       Он вдыхает брезжущую на горизонте зарю так глубоко, как только может. Пропускает ее через себя, чувствуя, как свет — стремление, обращенное набором директив — просачивается сквозь фильтры его человеческой души, меняясь, формируясь и накапливаясь до тех пор, пока смертное тело еще способно выдержать его.       Потом наступает рассвет.       Солнце еще за горизонтом, еще и заря не вступила полностью в свои права, но Вайдвену нет до этого дела. Он станет солнцем, если придется. Свет лучится из него, дробится в лабиринте смертных душ, от каждой напитываясь сиянием еще, и еще, и еще, и, кажется, нет пределов тому безмерному количеству света, что способно пропускать сквозь себя его смертное тело в единицу времени, он может отдать еще больше, еще чуть-чуть…       Солнечные лучи возвращаются к нему и шепчут голосами ветров на равнинах Иксамитля. Блестят искрами на морской пене, пахнут чистым горным снегом Белого Перехода. Свет, излученный им всего один вдох назад, возвращается к нему от границ Редсераса и рассказывает обо всех смертных душах, встреченных на пути. Об их любви. О своей любви. О том, как люди, вышедшие встречать зарю Весеннего рассвета, падали на колени и возносили хвалу человеку и богу разом, когда понимали, чьи имена носит солнце, до срока взошедшее над холодными полями.       Вайдвен хочет отдать им весь свет, который только сумеет вычерпать из себя. Это желание отдается звенящим эхом в сущности Эотаса, который никогда не желал иного, но они вовремя вспоминают, что люди должны научиться сами рождать в себе огонь.       Эотас не запрашивает подтверждения, не возвращает себе контроль. Весь поток божественного света, хлещущий из ослепительного сердца звезды, сейчас зависит от решения, принятого в безумно ненадежном, медленном, подверженном ошибкам модуле человеческого сознания, интегрированного в бога. Сколько света в запасе у владыки света? Вайдвен может проверить это на практике. Эотас ведь не карает смертных за любовь?..       Может быть, в начале осени он бы и не удержался.       — У нас впереди еще много рассветов, — говорит Вайдвен одновременно себе, своему богу и людям, собравшимся перед ними. Слепящее солнце весны вновь обретает очертания человека — пусть даже его кожа все еще лучится светом, а над головой пылает солнечная корона.       Эотас согласен с ним. Он настойчиво тянется к огням чужих душ, и Вайдвен послушно вспоминает, что перед ними стоят сотни людей. Недоумевают, должно быть, отчего их правитель вдруг замолчал.       Никто не бежит прочь от слепящего света, как было прежде, в день, когда эотасианского святого высекли на этой же площади. Вайдвен чувствует страх в некоторых душах — страх находиться рядом с неведомым существом, преисполненным нечеловеческого могущества, и страх сбежать и оказаться одним из мертвецов с эотасианским клеймом на груди. Вайдвен тянется к ним лучами и старается успокоить их страх; людские души осторожно и недоверчиво льнут к золотому свету, пока еще опасаясь впустить его в себя.       Ничего. Это ничего, они привыкнут. Вайдвен и сам был такой же.       — Сегодня над Редсерасом встает новая заря, — говорит Вайдвен, обводя взглядом ожидающую его толпу. — Сегодня — первый свободный Весенний рассвет Редсераса. Пусть он будет светлым.       Огонек внутри смеется: это очень расплывчатое определение даже для меня. Вайдвен, ожидавший его слов, улыбается и продолжает:       — Сегодня — вам самим решать, что значит свет.       Он оказывается совершенно не готов к ослепительному всполоху огня внутри, отозвавшегося его словам. Новому солнцу Редсераса напоследок приходится вспыхнуть еще раз.              Стоит отдать должное собравшимся почтить приход весны — они собираются делать это как в Аэдире, торжественно и серьезно. Вайдвен терпит это первые несколько часов, но потом мятежное сияние Эотаса внутри становится совершенно невыносимым. Кому охота встречать весну, слушая заунывные проповеди! Эотасианский жрец, торжественно читающий очередное восхваление богу зари, смотрит на Вайдвена одновременно с ужасом и благоговением, когда тот буквально выгоняет прихожан вон, к праздничным кострам и пенному вирсонегу, который сегодня, возможно, самую малость крепче, чем диктуют эотасианские каноны. Жрецов Вайдвен выгоняет следом и сам выбирается наружу. Кто-то робко пытается вставить, что, мол, владыку света может оскорбить нарушение давних традиций, но Эотас так грозно сверкает на смельчака лучами, что желающих оспорить волю Божественного Короля больше не находится. Вайдвен пробирается поближе к бочкам с вирсонегом: он сыт по горло дворцовым цацканьем со знатью и попытками хотя бы изредка походить на праведного служителя Эотаса. Сегодня он собирается наверстать всё упущенное за долгую зиму, и горе тому, кто встанет на пути пророка зари.       Кто-то окликает его в толпе, и Вайдвен немедленно оборачивается. У него уходит несколько мгновений на то, чтобы узнать говорящего в лицо, но память его не подводит.       — Гард!       — Его светлость изволит вирсонега? — аэдирец и сам едва прячет улыбку за церемонным обращением.       — Его светлость изволит столько вирсонега, сколько сможет выпить! — счастливо соглашается Вайдвен. — В этот раз неразбавленный, надеюсь?       — Согрешил, каюсь. Тяжелая была зима, ваша светлость. — Гард наливает ему из стоящей рядом бочки полную пинту до краев. Пенная шапка, гордо венчающая кружку, хоть и тонкая, но все-таки чуть плотней, чем прежде. Вайдвен пьет с удовольствием и, опустив кружку, усмехается:       — Ничего, много еще будет Весенних рассветов впереди, успеешь искупить все грехи!       Трактирщик смеется: кто бы мог подумать, что когда-то ему доведется угощать вирсонегом Божественного Короля. Вайдвен фыркает, но с любопытством расспрашивает старого знакомого, как нынче идут дела. Гард отвечает не сразу:       — Странно. Признаюсь, не думал, что переживу эту зиму, если останусь в Редсерасе. Многие аэдирцы так не думали. Мы задолжали намного больше пары повозок с зерном: навряд ли кто-то другой смог бы доказать нам, что мы ошибались.       Гард не первый, кто говорит Вайдвену подобное. Он слышал похожее и от других аэдирцев, оставшихся в бывшей колонии, и от служителей иных богов, принявших эотасианство.       — Похоже, Эотас все-таки сумел научить нас чему-то хорошему, — задумчиво произносит Вайдвен. Гард с осторожной усмешкой качает головой.       — Вам видней, ваша светлость, но я не очень-то уверен, что это был именно Эотас.       Пока Вайдвен пытается сообразить, что это должно значить, трактирщика заслоняют новые люди, желающие поговорить с избранником их бога и попросить благословения. Когда наконец он понимает, что имел в виду его старый знакомый, того уже не видать.              Бог-правитель Редсераса не скупится на благословения; Вайдвен старается поговорить с каждым, кто ждет его слова. Иногда Эотас хитрит и пускает в ход свои божественные штуки, позволяя своему святому говорить сразу со многими. Некоторые боятся или стыдятся подойти к нему сами, но Эотас чувствует все равно, и Вайдвен не позволяет им уйти без благословения. Весенний рассвет — не только для тех, кто считает себя достаточно праведным для разговора со святым; к тому же, можно сбежать от пророка, которому не дает пройти счастливая толпа, но не от солнечных лучей, как будто невзначай пробивающихся сквозь тучи.       Праздник длится и после заката — только после полуночи улицы пустеют, чтобы наполниться новыми огнями к заре. Вайдвен вовсе не чувствует себя уставшим. Только мятежная весна, мучившая его последние дни зимы, наконец получила свое — в крови все еще искрится рассветный ветер, но за этот день даже его неутолимый голод частично насытился светом костров и людских душ.       Вайдвен зачерпывает пламя одного из костров в горсть, смеется, когда языки огня радостно вылизывают ему ладонь — точь-в-точь встречающий хозяина пёс.       — Что такое по-настоящему для тебя этот Весенний рассвет?       Эотас отвечает сложным мультиразмерным узором. Вайдвен понимает его только в общих чертах: новое начало и одновременно продолжение прошлого; зарождение жизни в пепле, оставленном смертью; новый виток спирали цикла, новая итерация обучения.       — Я… я плохо понимаю, что это значит, — признается Вайдвен. — Все это — красивые символы, но почему ты меняешься по-настоящему в эти дни?       Для Эоры и для себя. Ты и сам не раз возносил молитвы о плодородном урожае и направлял их не Хайлии. Поля Редсераса отравлены, и потому урожай здесь так скуден, но боги следят за состоянием всей биосферы Эоры. Весенний рассвет — подходящее время для корректирующих изменений, если они необходимы. То же самое происходит и со мной самим.       — Ты… меняешь себя? Сам?       Всегда, с легким удивлением отвечает Эотас. Как и ты. Как и все живые существа. Но я обучаюсь на огромном объеме неклассифицированной и неоднородной информации. Это неизбежно оставляет ненужные следы, которые мешают принятию правильного решения. Интервал длиной в год я прежде считал подходящим для проведения чисток. [1] Возможно, теперь мне потребуется делать это чаще. Каждый раз после этого мне нужно переобучаться, поэтому я стараюсь получить как можно больше информации в ближайшее время.       — Как удачно, что во время Весеннего рассвета все эотасианцы молятся тебе по двадцать раз на дню, — бормочет Вайдвен. Эотас довольно сияет, радуясь, что он понял. Отчего-то Вайдвену вдруг приходят на ум лучи света, вернувшиеся к нему от границ королевства и принесшие с собой знания обо всем, что встретилось им на пути, и ему начинает казаться, что он понимает не только причину молитв. — Постой… ты поэтому своей весной мне спать не даешь? Ты собираешь информацию? Ничего себе… я-то думал…       Эотас взрывается хохотом. Вайдвен немного сконфуженно глядит, как искрятся и мерцают все огни вокруг, стараясь не улыбаться слишком уж неподобающе.       Это все равно был ценный опыт, смеется Эотас, я учился и на твоих ощущениях тоже. Ты научил меня многому, друг.       — А, ну… всегда пожалуйста… если что, обращайся! — Вайдвен уже не пытается сдерживать хохот. Эотас фыркает со смешливым укором и вспыхивает еще раз. Горячий огонь пробегает по венам сияющими искрами, прежде чем высвободиться солнечным свечением из смертного тела. — И что теперь? Теперь ты придумал, что нам дальше делать с зарей?       Сияющее пламя внутри вдруг вздрагивает и почти незаметно блекнет. Вайдвен настораживается.       — Дружище?       Еще два дня празднества. Эотас, будто очнувшись, обнимает его искристым теплом. Прошу, не требуй от меня ответа сейчас. Позволь мне стать единым с новой весной — и тогда, надеюсь, я смогу выбрать наиболее верный путь.       Что-то внутри предупреждает Вайдвена не настаивать на ответе — и он, помедлив, слушается. Эотасу лучше знать, как он устроен, и когда ему принимать решение. Свет благодарит его, и Вайдвен улыбается ему в ответ: они всё сделают правильно.              Весенний рассвет продолжается, все такой же яркий и полный радости. На второй день настоящее солнце ненадолго проглядывает из-за туч, и горожане единодушно решают, что это знак божественного благословения. Насчет божественного благословения Вайдвен не уверен, но с тем, что Эотас доволен празднеством, он соглашается безо всяких сомнений. Судя по тому, сколько бочек опустело, впереди Редсерас ждет страшная нехватка вирсонега… и свеч. Но свечи не гаснут во время Весеннего рассвета. Ни одна.       Немногие осмеливаются просить о божественном чуде, но Вайдвен слышит даже невысказанные вслух молитвы. Эотас ничего не отвечает на них. Это уже потом, к концу праздников, по столице проходит слух, что в городских лечебницах в дни рассвета не было умерших — а больные и раненые шли на поправку, даже если все целители прочили им скорый уход в Хель. Свет впитывается в заснеженную землю: Эотас не обещает, что на отравленной делемган и адраган почве взойдет столь же пышный урожай, как тот, что восходит на полях Дирвуда, но, может быть, следующий год будет немножко лучше предыдущего.       Хоть и голодной была зима, к алтарям Эотаса — и храмовым, и самодельным, деревенским — приносят небывалое количество даров. В самих храмах остается не больше пятой доли — на что владыке света праздничный пирог, который на деле ничто иное, как буханка крестьянского хлеба? Дары, поднесенные Эотасу, возвращаются к людям. Любой может зайти в его святилище и наесться досыта впервые за долгое время. В конце третьего дня, последнего дня Весеннего рассвета, люди забирают с алтарей свои свечи. Такая же традиция во всех редсерасских деревнях: считается, что Эотас оставляет кусочек своего света в принесенных ему свечах, и потом люди уносят их в свои дома, чтобы их бог был с ними не только под сводами храма. Странники и пилигримы забирают свечи в дорогу, чтобы те освещали им путь много долгих миль.       Вайдвен отлично знает, что его другу совершенно нет дела, несли эту несчастную свечу в храм или зажгли сразу дома, читал над ней молитву жрец или простой крестьянин, Эотас будет сиять в каждом огне, где ему рады. Да и где не рады, по сути, тоже. Попробовал бы кто ему помешать! Но традиции есть традиции. Вайдвен не возражает.       Когда он приходит в храм к полуночи последнего дня, на алтаре нет ни одной свечи — только толстый слой воска на каменном постаменте напоминает о них. Святилище освещают только волшебные огни, которые унести с собой не получается, как ни старайся. Пылавшая днем так ярко весна утихла, оставив после себя спокойное уверенное тепло.       Ты ничего не просил для себя.       — Плохо смеяться над грешниками, Эотас, — бурчит Вайдвен. Он и так получил слишком много незаслуженно, чтобы еще о чем-то просить. Да и молить богов… если бы было еще, о ком. О себе Вайдвен и сам позаботится.       Эотаса удовлетворяет такой ответ, хоть и не совсем: его огонь нет-нет да и прорывается наружу слабым свечением. Отчего-то в его свете сквозит странная печаль, но источник ее так глубоко, что смертной душе не под силу различить его.       Вайдвен не понимает, почему Эотас печален, но они уже давно делят друг с другом не только тело. Эхо чувств бога прокатывается по душе самого Вайдвена волной щемяще-чистой грусти.       — Жаль, что у меня нет для тебя свечи.       Огни храма тихо смеются.       Вайдвен, спокойно и ласково шепчут они, ты сам — свеча. Никто из смертных людей не дарил мне так много света.       — Тогда отчего ты печален?       Эотас долго молчит. Так долго, что Вайдвен начинает думать, что не дождется ответа.       Потому что я попрошу тебя о жертве, которую ты принесешь.       — Эотас, какие жертвы, вроде Зимние сумерки уже прошли, — неуклюже шутит Вайдвен. Заря внутри него пропитана болью и радостью от кончиков лучей до пылающей искры безусловной любви в ее сердце.       Ты спрашивал меня о нашем дальнейшем пути; о судьбе Редсераса и о людях, что покидают наши владения. Я нашел решение, которое приведет Эору к заре и окончанию бессмысленного бега по кругу, в котором смертные заперты сейчас.       — Звучит неплохо, — осторожно говорит Вайдвен, — в чем подвох?       Верные другим богам не примут мой свет, пока мы предлагаем принять его добровольно. Пока заря не начнет сжигать непокорных, они будут лишь избегать ее. Но любое действие порождает противодействие, и даже если оно будет исходить не от смертных, а от их покровителей, оно будет обладать потенциалом изменений, способным вернуть Эору на нужный путь. Я хотел бы, чтобы я мог все исправить, не требуя от людей подобных жертв, но я не всесилен. Даже божественное могущество сковано древними правилами, которые не могу нарушить ни я, ни мои собратья. Я прошу тебя начать войну.