Двадцать лет до рассвета

      В Редсерасе не слишком-то любят книги. Трактат о мореходном деле — кому он нужен в стране крестьян и священников? Вайлианский том о свойствах адры — уже почти ересь, которую ни один приличный редсерасец не возьмет в руки. Вайлианские ученые книжки сплошь про анимансию.       И как только сберегли здесь эти «Свойства адры», как избежали неусыпных проверок?       Самый темный час — перед рассветом. Идет последний месяц зимы, и солнце над заснеженными полями холодно как никогда.              В Божественном Королевстве больше нет места для храмов иных богов. Указом правителя-святого эотасианство провозглашается единственной религией Редсераса; все прочие религии объявлены вне закона. Библиотека уже почти перестала быть храмом — эотасианские жрецы распорядились книгами по своему усмотрению, часть оставив, часть отправив в школы, а часть…       Ирит не отводит взгляда от хрупких черных страниц. От случайного сквозняка обрывок сгоревшего пергамента крошится безмолвной угольной пылью.       — А книги зачем сжигать, — бесцветно и как-то почти жалко говорит он. От прежней спокойной уверенности в его голосе не осталось и следа. — Я просил спрятать их, спрятать или продать — чтобы не пропали… зачем?..       Вайдвен тянется к нему эотасовыми лучами, но свет проливается в пустоту и тает, никому не нужный. Жрец Ваэля отказывается от милости чуждой ему зари.       — Зачем тебе это? — Ирит оборачивается и прямо встречает его взгляд. Бывший библиотекарь сдерживает гнев и злую бессильную обиду, но Вайдвен видит его душу взором Эотаса — она кричит от боли.       — БОГИ, ЗАБЫВШИЕ О СВОЕМ ДОЛГЕ, НЕДОСТОЙНЫ СЛУЖЕНИЯ. Я ПРИВЕДУ ЛЮДЕЙ К СВОБОДЕ.       — Даже если тебе придется заковать их в цепи? — тихо произносит Ирит.       Солнце внутри вспыхивает ярче. Вайдвен различает свой и эотасов гнев, свое и эотасово отчаяние, и — вопреки им — горькое осознание необходимости подобного зла.       — ТЕ, КТО ПРИМЕТ ЗАРЮ, ПОЙДУТ СО МНОЙ КАК РАВНЫЕ МНЕ. ТВОЙ БОГ СКРЫВАЕТ ИСТИНУ ОТ СМЕРТНЫХ, НО ДАЖЕ ХРАНИМЫЕ ИМ ТАЙНЫ УВИДЯТ СВЕТ НА ЗАРЕ.       — Ваэль не допустит подобного.       Вайдвен поворачивает голову. Ослепительные копья лучей пронизывают упрямого библиотекаря насквозь, заставляя того заслониться рукой от нестерпимо жгущегося солнца. Не говоря ни слова, Вайдвен шагает вперед, к исчерченному магическими формулами алтарю владыки тайн, который не посмели тронуть эотасианские жрецы и сопровождающая их стража.       Он чувствует присутствие иного бога. Нет, не так — Эотас чувствует его. Пустоте приходится тронуть смертный сосуд своего брата призрачным касанием на грани неведомого, чтобы Вайдвен в самом деле ощутил на себе взор Ваэля.       Он вовсе не сердится, отстраненно понимает Вайдвен. Ни на эотасианцев, ни на жрецов, ни на самого Эотаса. Ему, в целом…       …по нраву новая загадка?       Если Ваэль и Эотас и успевают о чем-то побеседовать, Вайдвен этого не замечает. Только солнце в груди разгорается всё жарче, заливает обжигающим светом всё вокруг — так, что Вайдвену кажется, вместо крови его тело наполнено чистым огнем. Солнечное пламя выжигает собой сумрак, не оставляя в храме ни единой тени, способной сокрыть внутри мельчайшую единицу знания.       А потом, когда держать огонь в себе становится совсем нестерпимо, Вайдвен выдыхает — и свет вдруг растворяется в воздухе, впитывается в камень, словно вода в изголодавшуюся по дождям землю. На алтаре перед ним больше нет ни одного символа.       И Ваэля здесь тоже больше нет.       Вайдвен поворачивается и выходит из библиотеки, не говоря ничего. К чему слова — то, что они только что сделали, куда красноречивей слов.       К тому же, напротив бывшего святилища Ваэля остался еще один храм.              Семь алтарей. Девять богов. Вайдвен глохнет от их голосов, неразличимых, но звучащих так отчетливо под сводами их храма. Они кричат, спорят, спрашивают, угрожают, требуют, предупреждают. Вайдвен не может разобрать ни слова — боги не говорят на человеческих языках; он слышит только эхо интерпретаций, раздающееся сквозь свет.       Эотаса не останавливают ни угрозы, не требования. Он выжигает один алтарь за другим, наверное, впервые со времен Энгвита лишая богов права на души людей.       Чаша с темной, как беззвездное ночное небо, водой; в чарующем шепоте моря Вайдвену чудится предостережение — и великая скорбь. Эотас понимает ее. В глубине рассвета расцветает багряно-розовый всплеск сожаления, но его почти сразу вымывает ослепительным белым светом радости. Под этим огнем чаша выкипает до последней капли.       Арка, сплетенная из фигур близнецов, скрывающая за серебристой вуалью алтарь с подношениями. В Редсерасе почти никто не поклоняется Берасу — на что людям безжалостный властитель цикла жизни и смерти, когда над лиловыми полями сияет свет фонаря Гхауна, защитника и проводника? Эотас сжигает торжественную вуаль без тени сомнения, и арка близнецов остается беззащитно нагой, лишенной эгиды вдруг ставшего бесполезным божественного таинства. Берас уходит в молчании, подобающем стражу смерти.       Непреложные символы власти: корона и книга закона, что совсем недавно казался непогрешимым. Протягивая руку к алтарю, Вайдвен чувствует незримую силу, не позволяющую ему коснуться священных регалий Воэдики, но свет внутри вспыхивает ярче и разгорается до тех пор, пока преграда не начинает поддаваться, уступая напору огня. Вайдвен едва может различить очертания собственной ладони — сквозь его кожу струится обжигающее солнечное сияние, и стоит ему коснуться свода законов, тот сгорает в одно мгновение. Корона раскалывается на три части, когда Опаленная Королева покидает свой оскверненный престол, уступая власть заре.       Но солнце вдруг смиряет своё неистовое пламя, стоит Вайдвену шагнуть к следующему постаменту. Эотас обращается огоньком домашней свечи, золотыми лучами летнего утра, и его свет бережно ложится на вплетенные в неказистый оберег птичьи перья — легко, словно ладонь друга. Хайлия откликается ему певучей мелодией, сотканной из нот, неразличимых для человечьего слуха. Свет отвечает пониманием. Сожалением. Цветные блики скользят по причудливым орнаментам перьев, складываясь в полноценную речь, но Вайдвен неспособен понять ее. Когда ласковая песнь богини вдруг обрывается мертвенной тишиной, огонек замирает, словно от боли.       Вайдвен не сразу решается шагнуть к следующему алтарю — так остро звенит, расходясь кругами по поверхности света, скорбь Эотаса. Терять друга больно всегда, даже когда это единственный верный путь. Но его спутник — бог перерождения и весны, ему присуща исцеляющая надежда; солнце осторожно касается поблекшего оберега прощальным золотым лучом, и Вайдвен, подчиняясь течению света, поворачивается к другому алтарю. Галавейна там уже нет. Не иначе, мудрый охотник отступил в тень, наблюдая за новым соперником… Вайдвен тревожится, но Эотасу нет дела до Галавейна. Если когда-нибудь повелитель чудовищ и выступит против света, солнце сожжет его, как и все прочее на своем пути.       Святыни Абидона — простые инструменты кузнеца. Люди говорят, он похож в этом на Эотаса — ему не нужны вычурные молитвы и богатые подношения, и для него нет различий между бедняком и аристократом. Но Абидон строг и не щадит тех, кто слишком слаб, чтобы неуклонно следовать его пути…       Эотас не вменяет это ему в вину. В лучах света, коснувшихся молота и резца, чувствуется уважение. Признательность. Благодарность.       Вайдвен не знает, за что Эотас благодарит своего брата, но куда больше его удивляет, что этого не знает и сам Абидон. Вопрос покровителя искусников эфемерным гулом разносится под сводами храма, но Эотас не отвечает ему. Лучи солнца наливаются слепящей силой, и инструменты мастера рассыпаются в прах.       Последний алтарь храма — чаша, наполненная пламенем. Священный огонь Магран. И он не собирается гаснуть просто от того, что какой-то бог зари решил, что его свечи будут смотреться лучше на этом постаменте. Вайдвен не понимает, почему он все еще не чувствует на себе испепеляющего гнева богини войны, не понимает, почему Эотас сияет так, будто радуется чужому огню… будто они оба ждут чего-то.       Его ждут.       Это пламя будет жечься как никогда. Вайдвен уже забыл, как жестоко оно терзает человечью плоть — свет бога зари, сияющий в огне свечей, дарил ему только любящее тепло. Но как Вайдвен может оставить своего друга сейчас? После всего, чем Эотас пожертвовал для людей?       Вайдвен не позволяет себе колебаться ни мгновением дольше. Он протягивает ладонь и сжимает огонь в кулаке, успевая еще почувствовать, как течет от кисти к плечу оглушительно звенящая боль, прежде чем столкнуться с солнцем где-то внутри и смешаться в единое целое с его пылающим светом.       Он чувствует, как пламя затапливает его изнутри, настойчиво тянет куда-то, но солнечный якорь удерживает его на месте. Странное, неправильное чувство — и почему-то удивительно близкое, как забытое воспоминание из далекого детства, вдруг растревоженное случайным звуком или запахом…       Ты бросаешь мне вызов, говорит Магран. Вайдвен читает переплетения пламени и боли так легко, словно был рожден с ними. Опрометчивый поступок даже для бога; я не думала, что Эотас всерьез решится на это. Но для смертного?       Вайдвен задыхается: воздух рядом с ним полон пепла. Кажется, вокруг только пепел. Магран незримо касается его руки, оставляя на тыльной стороне ладони жуткий расползающийся на глазах ожог.       В своей прошлой жизни ты был сильнее. В нынешней ты разочаровал меня. Ты не стоишь ничего без своего бога, и даже ему пришлось потратить на тебя удивительно много времени, чтобы научить хоть чему-то.       Сестра. Всевластный голос зари звенит в горчащей от пепла тьме подобно огромному серебряному колоколу. Ты преступаешь свои полномочия.       Раскаленный добела свет сталкивается с багряным огнем, и на один краткий миг их противоборства Вайдвен видит — они равны по силам. Для созданий, подобных Эотасу и Магран, сражение — всего лишь способ беседы. Обучение. Развитие. Вайдвен видит множащиеся ответвления их мгновенного, безмолвного разговора — в изгибах языков пламени, в спектральном излучении солнца.       Вспомни меня, когда Дитя Света будет перемалывать твою душу на топливо для своих звезд, почти с дружеской насмешкой говорит Магран. И Эотас изгоняет ее прочь — из разума Вайдвена, из столичного храма и из всего рассветного королевства.       Вайдвен осторожно смаргивает. Заря застилает ему глаза.       Солнце медленно угасает внутри; божественное сияние мягко впитывается в кожу — без единого ожога и шрама.       — Мне что-то не по нраву моя прежняя покровительница, — кашлянув, хрипло бормочет Вайдвен. — Хорошо, что в Редсерасе больше не будут ей молиться.       Эотас, наверное, видит его страх за неуклюжей шуткой. И его стыд. Но золотые лучи больше не согревают Вайдвена только потому, что ему страшно или стыдно, и он благодарен своему богу за это.       В храме все еще стоит отчетливый запах гари и пепла. Камень постамента с чашей почернел, оплавился — надо будет велеть жрецам убрать отсюда все эти мертвые глыбы оскверненных алтарей, пусть поставят новые, чистые, без оставленных огнем уродливых меток. Эотас светел, даже когда ему приходится сражаться с собственными братьями и сестрами, но это всё равно неправильно — его свет должен направлять и исцелять, а не нести разрушения…       Нет, ну его в Хель, этот храм. Вайдвен решает, что отдаст приказ снести его до основания. Иначе тут до конца времен будет стоять этот запах гари и пепла, вечная печать войны и смерти — и последнее, что хочет Вайдвен принести Редсерасу, это война и смерть.              Недостойных богов больше нет в пресветлом Божественном Королевстве. Над Редсерасом сияет солнце, и ничто не способно затмить его славу. Лучи зари проникают в самые сокровенные уголки — особняков, хижин, человечьих душ. Люди приходят к Вайдвену — простые люди, крестьяне, как и он сам; Вайдвен велит не задерживать никого. Если им недостаточно молитв, чтобы поговорить с Эотасом, то кто, если не избранный самим богом святой, должен отвечать на их сомнения?       У каждого из приходящих одни и те же вопросы. Они не всегда осмеливаются задать их вслух, но Вайдвен ясно видит их души. Их терзает один и тот же страх.       Разве Эотас не любит всех людей одинаково?       Разве он жаждет власти больше, чем сама Опаленная Королева?       Разве те, кто сейчас вынужден прятаться и бежать из родного дома, менее достойны, чем те, кто встречал заученной молитвой каждый рассвет?       Разве у бога света не найдется хоть немножко прощения для них?       Так сжигают поля, чтобы насытить землю золой, думает Вайдвен. На пожогах всегда восходят лучшие урожаи. Эотас — бог крестьян и фермеров, ему ли не знать…       — Мы четыре десятка лет живем на земле Редсераса, господин, мы верно платим подати и не нарушаем закон… мы чтим владыку света, мы всегда приносим ему дары в дни празднеств…       Вайдвен хочет отвернуться, чтобы не видеть старика-кузнеца, просящего о своей семье перед ступенями трона. Он хочет оказаться как можно дальше от тронного зала, от дворца, от всей столицы; может быть, в родных полях, полных ворласа, ему удастся уговорить собственную совесть замолчать.       Эотас мягко касается теплым светом его души. Стоит Вайдвену только пожелать — и ему не придется отвечать этому просителю, не придется выбирать меньшее зло из двух великих, не придется брать на себя ответственность за чужую боль. Эотас сделает всё это за него; ведь Эотас бог, а боги не боятся жестоких компромиссов. Он поймет и не станет корить своего смертного носителя за слабость…       Вайдвену страшно, что однажды он действительно может согласиться.       — ТЫ СЛУЖИШЬ ЛОЖНОМУ БОГУ, — говорит Вайдвен, и воля Эотаса сплетается воедино с его волей, наполняя человеческий голос неземным могуществом. — СВЕТ НЕ ПРИЕМЛЕТ ЛЖИ.       — Я зарабатываю на жизнь честным трудом, господин. Разве это ложь?       — ЛОЖЬ НЕ В ТРУДЕ ЛЮДЕЙ, НО В СЛОВАХ БОГОВ. РАЗВЕ АБИДОН ЗАБОТИТСЯ О ТЕХ, КТО СЛЕДУЕТ ЕГО УЧЕНИЯМ? РАЗВЕ, КОГДА ТВОЯ СЕМЬЯ УМИРАЛА ОТ ГОЛОДА, АБИДОН ОТКЛИКНУЛСЯ НА ТВОИ МОЛИТВЫ? БОГИ, ПРЕЗРЕВШИЕ СВОЙ ДОЛГ ПЕРЕД СМЕРТНЫМИ, НЕДОСТОЙНЫ СЛУЖЕНИЯ.       Старик опускает голову. Ни один из прочих богов еще не ответил своим последователям, тщетно взывающим к ним из королевства зари.       — Владыка Эотас учит нас, что бескорыстная любовь не может быть преступлением, — тихо говорит он. — Ни я, ни моя семья не желает никому зла. Отчего, господин, ты караешь нас за то, что мы любим другого бога?       Горячая искра рассвета внутри вздрагивает от безмолвной боли. Вайдвен чувствует, как противоречия директив терзают Эотаса изнутри; отказывать смертному в свете для него подобно муке. Но путь, выбранный Гхауном, не оставляет ему иного выбора.       — БОГИ, ПРЕЗРЕВШИЕ СВОЙ ДОЛГ, НЕДОСТОЙНЫ ЛЮБВИ. КОГДА ГРЯДЕТ ЗАРЯ, ИМ БУДЕТ ДАРОВАН ШАНС ИСКУПИТЬ СВОЮ ВИНУ, НО ДО ТЕХ ПОР ОНИ ПОВИННЫ В СВОИХ ПРЕСТУПЛЕНИЯХ. ЗАЩИЩАЯ ИХ, ТЫ ВИНОВЕН НЕ МЕНЕЕ.       Если ты пришел просить о помощи бога, любая молитва которому превозносит бескорыстную помощь, но даже он отказывает тебе — вероятно, больше никто не сможет тебе помочь. Ни один служитель иных богов, просивший короля о защите, не получает ее. Новые законы лишают любого, обвиненного в ереси, прав на собственную землю и владение рабами и скотом; но не унизительные требования гонят их прочь.       У зари хватает защитников. По трактирам ползут испуганные слухи, что еретики не доживут до весны, но…       Эотас вернул народу Редсераса украденную у них землю и защитил своих людей от несправедливой кары. Другие боги наверняка могли бы тоже — если бы им было до этого дело.       Скейнитов, тайно планировавших покушение на правителя, вешают на главной площади, там же, где всего несколько месяцев назад высекли будущего короля. Среди них нет Чучела — его не успели призвать; Вайдвен пытается отыскать человека, сдавшего скейнитов так удивительно вовремя, но неизвестный — или неизвестные — предпочитают скрываться от глаз официального закона. Приходится ограничиться краткими благодарностями во время очередной речи. Вайдвен все равно уверен, что его слова достигают нужных людей.       Он справедлив, насколько может быть справедлив. Каждый, согласившийся принять веру трех звезд, получает помилование. В Редсерасе все еще не слишком любят перебежчиков, но Вайдвен старается положить этому конец: они ведь эотасианцы, в конце концов.       Все больше людей покидают Редсерас, уходят на юг, в Дирвуд, к плодородным полям и правителям не столь строгим. Даже те, кто не решается пересечь границу, боятся приближаться к эотасианским храмам и столице — новому дому Солнца. Все громче и страшнее слухи о том, что на троне вовсе не Эотас и даже не его святой, а всего-навсего жестокий безумец, обманувший доверчивую толпу волшебными трюками. Вайдвен был бы рад встретить всех, кто так говорит, хоть во дворце, хоть в трактире, и объяснить им, что он никакой не лжец и не безумец, но у него нет на это времени. Дирвудский герцог выражает явное недовольство внутренней политикой Редсераса, приводящей к неуклонно растущему количеству беженцев. Дипломаты утверждают, что Дирвуд не в состоянии приютить столько новых жителей.       Вайдвен готов рассмеяться послу в лицо, когда слышит это. Огромный Дирвуд с его плодородными полями, раскинувшимися от Белого Перехода до границы с Республиками, не может принять несколько тысяч крестьян, привыкших к голоду и тяжелому труду! Но требования герцога Эвара невыполнимы. Дирвуд прерывает поставки зерна.       Тариверно почти уже позади. К следующей зиме Редсерас найдет замену дирвудскому импорту; сейчас Вайдвен без тени сожаления приказывает распределить последние запасы купленного зерна по деревням. Может быть, это не самое осторожное решение, но огонек внутри вспыхивает ярче и теплее прежнего, когда обозы добираются до крестьянских поселений. Вайдвен в шутку спрашивает — что, неужто так хороши молитвы; Эотас смеется светло и искристо и обещает потом показать. Вайдвену становится немного легче от его смеха. Не так уж и много было у них поводов смеяться этой зимой…       Снег над столицей все падает. Мокрый, уже неудержимо тяжелый от назревающей весны, но все еще в своей власти. Вайдвен подставляет ладони под белые хлопья, и те тают, еще не коснувшись кожи. Надо же, он не чувствовал холода с самой осени…       — С беженцами надо что-то делать, — задумчиво говорит Вайдвен, глядя на крыши домов. С балконов королевского дворца всю столицу видно, огоньки в окнах, фонари на улицах. На храмовой площади волшебные фонари! Это эотасовы жрецы их зажигают. Те, кто и правда что-то умеет, а не как Божественный Король. — Но не можем же мы поставить патрули вдоль всего Белого Перехода. Что скажешь?       Эотас ничего не говорит. Эотас сияет. Вайдвен беззвучно вздыхает, но прислушивается к биению света в своей груди: он наловчился распознавать филигранные орнаменты солнечного огня, даже когда они с Эотасом разделены. В этот раз пламя бьется быстрее и жарче, сплетается в совсем новые узоры, которые Вайдвен никогда прежде не чувствовал. Он неосторожно вдыхает рассветный жар — и пьянеет мгновенно, как пьянеют от вина натощак или от утреннего ветра… о боги, он наконец понимает.       — Хель меня подери, да ведь скоро же Весенний рассвет!       Эотас фыркает с дружеской укоризной, но светится ярко и радостно. Скоро конец зимы. Весенний рассвет, новое начало, фестивали в честь бога перерождения… ничего удивительного, что Эотас так сияет. Еще бы ему не сиять. Это его время — по-настоящему его время. И в этот раз весна будет совершенно особенной для них всех.       — Ну и уютно же ты устроился! Осенью праздники в честь Гхауна, весной в честь Эотаса… не многовато ли? — смеется Вайдвен. — Летом, небось, фестивали Утренних звезд…       Нет, друг, время Утренних звезд — зима, улыбается Эотас. С весной грядут новые перемены. Мы подготовили благодатную почву, и на ней взойдет невиданный урожай.       — И кто его пожнет?       Смертные люди. Эотас обнимает его золотым теплом, и Вайдвен чувствует, как его взгляд мягко уводит в сторону бескрайних полей незримая божественная воля. На мгновение ему кажется, что поля заливает зарево далекого пожара, и Вайдвен вздрагивает, но видение тут же исчезает.       Он понимает, что оно значило.       — Будет еще хуже? — после долгого молчания спрашивает Вайдвен.       Мы высекаем искры, и скоро займется пламя. Смертным решать, во что его обратить.       Вайдвен молчит, но Эотас чувствует его сомнения. Теплый огонек свечи успокаивающе вытягивается ввысь: тебе может казаться иначе, но вспомни: мы не вмешивались в заговор служителей Скейна. Мы не карали последователей иных богов и преступников, выступающих против нас. Всё это делали люди. Твои люди, Вайдвен. Твои собратья.       Светлая гордость Эотаса струится водопадом звездных искр вдоль хребта. Вайдвен глядит на поля, за которыми далеко-далеко лежит его родная деревня; переводит взгляд на медленно гаснущие огоньки в домах столицы. С балконов дворца город кажется крохотным — сложи ладони в горсть, он и поместится. Для богов, наверное, вся Эора такая.       — Смотри береги их, старина, — говорит Вайдвен. — Они в тебя верят, как ни в кого другого еще не верили.       В тебя тоже, друг. Твое имя звучит в очень многих молитвах. Мне так жаль, что ты их не слышишь — они полны света.       Вайдвен затихает. Ему до сих пор кажется немыслимым, что кто-то может и впрямь молиться за него. Ну, мать молилась за него раньше, но в основном для того, чтобы всевидящий Гхаун был немножко снисходительней к грехам ее непутевого сына. Вот смешно окажется, если все остальные тоже об этом Эотаса просят…       Заря укоризненно сверкает на него золотыми глазами, и Вайдвен все-таки не может удержаться от смеха.       — Знаю-знаю, для грешников никаких поблажек в искуплениях…       Весенний рассвет, как ни в чем не бывало напоминает Эотас, безмятежно мерцая внутри. Самое время для искуплений.       Положа руку на сердце, Вайдвену и самому уже безумно хочется поскорее увидеть этот самый Весенний рассвет. Но он всё равно фыркает из чистого упрямства, чтобы не оставлять за Эотасом последнее слово.       — Только давай в этот раз без плетей.