Двадцать лет до рассвета

      Дирвуд предлагает новое торговое соглашение. Щедрый жест помощи недавно провозгласившей независимость бывшей колонии; по сути — чуть менее унизительная насмешка. Дирвудский герцог знает, что Редсерасу некуда деваться, им нужны деньги, и они будут продавать ворлас по практически любой цене.       Но это все равно лучше, чем прежние неподъемные требования Аэдира — и Дирвуд согласен продавать зерно за приемлемые деньги. Вайдвен подписывает соглашение после нескольких оговоренных правок. Вайлианским Республикам он не уступает таких цен: перекупать ворлас у Дирвуда или Аэдира им выйдет дороже. Посол консуали аседжиа может быть превосходно вышколенным дипломатом, но даже ему не под силу состязаться с энгвитанским богом в умении убеждать людей; тем более, хилспик дополнительно усложняет послу задачу. Редсерас получает соглашение и с Республиками.       С северными племенами договориться сложнее всего, потому что они не присылают послов. Они присылают охотников и шаманов. Шаманы не хотят обсуждать торговлю, не выкурив с собеседником ритуальной дряни, от которой у Вайдвена неимоверно трещит голова, и не обсудив с ним явившиеся видения. Одно из племен отказывается торговать с Редсерасом, потому что шаман во время ритуала увидел гигантских фиолетовых гусениц, а это дурное знамение. Со знамениями спорить трудно. Переосмыслив тупик в переговорах, Вайдвен предлагает шаману вернуться через месяц-другой и попробовать снова, и это оказывается верным шагом — гость с одобрением замечает, что божественный избранник знает толк в видениях, и обещает наведаться в Редсерас снова, но уже с травкой покрепче.       Вайдвен втайне надеется, что любитель видений забудет дорогу в Редсерас и больше никогда не вернется. Чего-чего, а видений ему от Эотаса хватает.       Ферконинг, по счастью, присылает не войско, а дипломатов. Может быть, еще надеется вернуть контроль над взбунтовавшейся колонией бескровно, но переговоры оказываются короткими: Эотас, даже не выслушав до конца заготовленной имперскими послами речи, делает с ними то же самое, что сделал когда-то с Вайдвеном. Только вот им открываются не великие тайны древности, а выжженная солнцем пустыня с одиноким кругом из высоких адровых монолитов, таких же черных и безжизненных, как адра на землях Хель, один за другим осыпающихся в песок.       — НАПОМНИТЕ ГОЛОСАМ ИНЭ СИКТРУА, ЧТО ИХ ОЗАРЯЕТ ТОТ ЖЕ СВЕТ, ЧЬЕ ПЛАМЯ ОСПОРИЛО ВЛАСТЬ КОРОЛЕВЫ. ЕСЛИ ЛЮДИ ФЕРКОНИНГА И МЕКВИН СТУПЯТ НА ЗЕМЛИ РЕДСЕРАСА С НЕДОБРЫМИ НАМЕРЕНИЯМИ, ЗАРЯ НЕ ПОЩАДИТ ИХ.       Инэ Сиктруа, чертог избежавших забвения. Может быть, Воэдика, покровительница Аэдирской Империи, закрывает глаза на небольшие хитрости людей, но для бога перерождения Инэ Сиктруа — ересь воплощенная. «Я сожгу и вашу армию, и ваших смертных правителей, и ваших бессмертных вождей, если мне придется», запоздало переводит Вайдвен с эотасова на человеческий — и внутренне вздрагивает, когда понимает, что Эотас не блефует. Как и тогда, дома, когда он пригрозил сжигать людей в пепел за неудобные вопросы.       Конечно, никому не потребуется превращать в пустыню целый Аэдир. Но лучи света, вдруг сошедшиеся перекрестьем мишени на древнем святилище, послужат ферконингу ясным предупреждением — и, может быть, этого будет достаточно, чтобы оставить богу зари его нищее новорожденное государство. Конечно, Аэдир не остановится на этом — Дирвуд с самой Войны Непокорности пресекает их попытки вернуть Империи бывшую колонию — но, по крайней мере, Редсерас может чуть меньше опасаться внезапного вторжения.       Редсерасу нужно время. Совсем немножко времени… и очень много денег.              В королевскую казну уходят сбережения аэдирской знати, аристократов, бежавших из страны. Вернее, те их сбережения, что не успели разграбить местные. К тому же, в казне и так было не то чтобы пусто — сейчас Вайдвен отчасти даже благодарен грейву за зверские пошлины, хотя некоторая часть собранного золота немедленно исчезает. Несколько эрлов пытаются возражать, но Вайдвен непреклонен: пусть даже здесь, в столице, не видно голода, но он помнит деревни, по которым шел осенью. Людям нечего есть. Его людям нечего есть. Он подписывает указ о снабжении, и обозы с провизией — в том числе, с дирвудским зерном — медленно начинают расползаться во все уголки Редсераса.       Много обозов теряется по пути. Слишком много. Немногочисленных охранников, убитых на дороге, бросают гнить там же; Вайдвен едва ли в силах поверить, что это происходит в его стране, это деяния его собственных людей, убивших или обрекших на голод десятки невинных. Но прежде, чем он успевает официально вмешаться и принять меры, гонцы приносят новые вести: о мертвецах, которыми вдруг стали увешаны деревья вдоль трактов, где были ограблены обозы. На каждом трупе вырезано эотасианское солнце. Охотники до чужого зерна отлично понимают намек: следующая партия обозов добирается почти без потерь, и Вайдвен, изумившись в очередной раз, вслушивается в потеплевший огонек внутри: люди защищают друг друга. И еще: я очень давно не слышал столько благодарностей в молитвах.       Да уж, думает Вайдвен, от меня так точно не слышал, последние лет двадцать, наверное. Теперь людям наконец есть за что благодарить своего бога. И… святого. Так его самого теперь называют: Святой Вайдвен. Был бы жив отец — мгновенно отправился бы Туда, едва услышав подобное богохульство.              Вайдвен пытается урезонить хотя бы Эотаса, когда они остаются наедине:       — А ты чего сияешь? Меня они, понятно, не слушают, а ты почему не сказал, что я просто обычный человек? И что ты просто занял мое тело? Ну какой из меня святой!       Эотас только безмятежно мерцает в ответ.       Я не могу пожелать лучшего святого, чем ты, друг.       А Вайдвен еще спрашивал, есть ли у него святые. Вот это да. В такое дурацкое положение он еще не попадал.       — Ты не можешь просто… — Вайдвен отчаянно пытается подыскать слова, но у него ничего не выходит. — Ведь нельзя объявлять кого попало святыми! Святые должны быть… ну, не знаю, праведными. Добрыми. Не такими, как я!       Огонек все так же тепло льнет к нему, будто и не услышав его слов. Эотас явно считает, что никакой ошибки тут нет.       Он ведь бог искупления. Может, потому и выбрал себе святого-грешника?       Посерьезнев, Вайдвен берет в руки свечу со стола и пристально вглядывается в чуть подрагивающий огонек. Он слышал, как шептались слуги о том, что свечи в королевских покоях теперь горят целые дни напролет и никогда не гаснут. Светлый воск теплеет в его ладонях; пламя ластится к пальцам, дыша сияющим жаром.       — И… что святые должны делать? Что я должен делать?       Учи меня, просит Эотас. Сомневайся. И веди других к свету.       Вайдвен невесело хмыкает. Он снова будто наяву слышит доклад гонца о мертвецах, развешанных по деревьям вдоль тракта. В этот раз Редсерас не стал ждать, пока эотасов святой решит дело миром.       Это совсем не похоже на путь света. Многие славят Божественного Короля, но немало людей все еще не верят, что это в самом деле Эотас. Эотас не призывал бы людей к восстанию. Эотас покарал бы нечестивцев, осквернивших убийством священный герб солнца. Эотас учил бы людей смирению, а не этой кровавой заре…       Огонек свечи тревожно вздрагивает. Вайдвен торопливо укрывает его ладонью: страх и неверие людей происходят только от того, что они не знают, какой Эотас на самом деле. Вайдвен носит его в себе, а всё равно — сколько сам сомневался.       Я сожалею о гибели этих людей. Они совершили зло не из жестокости, но ведомые отчаянием и страхом. Пламя трепещет в ладонях Вайдвена, мечется из стороны в сторону, будто терзаемое незримой болью. И вдруг успокаивается — вытягивается золотой каплей огня ввысь. Но те, кто покарал их, отметив моим гербом, служили моей заре.       — Чего? — недоверчиво переспрашивает Вайдвен. — Да какой же эотасианец будет таким заниматься?       Люди, что видели зарю, рожденную в крови бога и человека, расплатившихся позором и болью за отданный безвозмездно свет. Для нас это было искуплением. Для них — жертвой, и цена ее велика. Когда они увидели ее оскверненной, это пробудило в них гнев.       Хель их подери. Вайдвен наконец начинает понимать, что именно они сотворили с Редсерасом.       Все эти люди видели, как святого, носящего Эотаса в своей плоти, высекли на площади за попытку помочь своему народу. Когда он взошел на престол, люди уверовали в его свет и всерьез задумались над искуплением собственных грехов, поскольку непременно искупление должно было следовать за зарей, этому учили их все молитвы. Когда Божественный Король издал указ о снабжении, это был жест помощи, это было самое что ни на есть эотасианское деяние, которое только могло прийти Вайдвену на ум.       Нашлись те, кто обесценил любовь бога и низвел ее до цены пары повозок с зерном. Люди не простили им оскверненного света. Они сидят на божественной любви надежней, чем последний доходяга сидит на свефе.       Но, может быть…       Может быть, это правильно?       Вайдвен прислушивается к Эотасу, и его душа отзывается эхом на грусть бога, скорбящего о ненужных смертях, и звенит резонансом рассветного пламени от его радости. Люди защищают людей — так, как умеют, так, как научило их смутное время. Люди защищают своего правителя и бога. Они ищут искупления — при мысли об этом огонек свечи в руках Вайдвена горячо вспыхивает, заставляя того отдернуть пальцы.       — Осталось только объяснить любителям искупления, что те, кого они убивают, уже ничего не искупят, — ворчит Вайдвен. Золотое пламя неожиданно льнет к его ладони, касаясь кожи лихорадочным жаром:       Есть те, кто намеренно творит зло в наше имя. Сторонники Аэдира, ожидающие возможности вернуть Редсерас во власть ферконинга. Служители моих храмов, пользующиеся своим положением и моим гербом.       Вайдвен недоверчиво глядит на мерцающий огонек.       — И почему ты их не покараешь?       Я хочу, чтобы весь народ Редсераса знал об этом.       — В Энгвите что, публичные наказания были самым веселым развлечением?       Мне казалось, тебе тоже понравилось, невозмутимо отвечает Эотас. Вайдвен фыркает, они смеются вдвоем, и это больше не кажется странным — странным кажется только то, что каждый человек на смертной земле еще не беседует с Эотасом вот так. Он ведь был задуман другом людей. Он ведь и сам хочет быть их другом, а не повелителем…       — Слушай, — задумчиво говорит Вайдвен, ставя свечу обратно на стол, — а зачем вы это затеяли? Ну, все эти религии и прочую ерунду. Тебе ведь это самому не нравится.       Так было проще. В мерцании огонька ему чудится вздох. Боги очень редко вмешиваются в жизнь смертных, и этому есть причина. Любое наше действие несет огромный потенциал изменений, который людям нечем компенсировать. Если бы мы остались в Эоре, мир смертных превратился бы в гладиаторскую арену, где сражались бы фавориты богов. Религиозные фанатики… государства… народы. Мы ушли, чтобы дать вам возможность развиваться самостоятельно. Сегодня люди видят во мне того, кого хотят видеть — но ты и сам об этом знаешь, ведь ты тоже представлял меня иначе.       — Ага. Решил, что ты пришел меня казнить, — Вайдвен хохочет, запрокинув голову. Теперь это и правда выглядит до невозможного нелепо — Эотас, пришедший казнить смертного за богохульство! — Ты когда-нибудь кого-нибудь осуждал на смерть?       В смерти нет никакого искупления, возражает Эотас. Самая суровая кара, которую я назначил когда-либо смертному человеку, была вечностью.       Вечностью? Наказание кажется Вайдвену странным, пока он не понимает, в чем дело. Вечность — долгий срок. Даже для искупления самых страшных грехов.       — В чем был виновен этот человек?       Она провозглашала правду. И она ошибалась. В ошибке нет преступления, пока это не становится религией.       — Вы… спорили о религии?       Вайдвену чудится смех, но в нем нет ни единой искры радости. Пламя свечи остается неподвижным.       В Энгвите только и разговоров было, что о религии. О чем еще спорить, когда вы становитесь богами.       — И наказание все еще длится? — Огонек утвердительно сияет. — И сколько еще осталось?       Вечность.       — Довольно дурацкая мера наказания, — бормочет Вайдвен, и Эотас неожиданно соглашается:       Да. Нельзя ожидать от смертного, что он научится чему-то, сидя в яме с душами грешников, снедаемых виной, страхом, разочарованием и надеждой на ложное спасение. Пламя свечи вспыхивает почти с яростью. Но таков был суд богов. Уже тогда мне стоило сжечь Брейт Эаман в прах до последнего камня. Инэ Сиктруа я пощадил, поскольку Абидон взял его под свою защиту, и Брейт Эаман до сих пор оскверняет цикл своим присутствием — он под эгидой Воэдики. Может быть, время, когда наша старая темница наконец рухнет, наступит быстрее, чем я надеялся.       — А где он? Брейт… эта штука?       На землях Эйр Гланфата.       — Совсем близко! Пешком можно дойти, — усмехается Вайдвен. — Но давай сперва с Редсерасом разберемся… что ты говорил про аэдирцев и жрецов?       Эотас объясняет. Лучше бы не объяснял — Вайдвен и сам начинает сердиться не на шутку. Какие-то умники в рясах церковников решили, что они могут пользоваться верой простых людей ради собственной наживы. Будь они разбойничьей бандой вроде тех ребят, напавших на обозы, уже закончили бы свой смертный путь схожим образом. Но кто сейчас посмеет осудить эотасианского жреца!.. Они могут говорить что угодно, прикрываясь именем Божественного Короля.       Достаточно будет разобраться с ближайшими храмами, говорит Эотас, дальше люди справятся сами. Вайдвен, поразмыслив, соглашается. Редсерасский народ оказался неожиданно смышленым, пусть и резковатым в суждениях. Но это у них с непривычки.       Завтра они возьмутся за дело; сегодня же осталось разобраться всего с одним вопросом. Вайдвен берет со стола услужливо оставленный Мейви, служанкой, гребень и обводит покои тяжелым взглядом. Совесть не позволяет ему выкинуть проклятую штуковину (хотя было бы здорово закинуть ее куда-нибудь Туда) — один раз он уже попробовал, и Мейви просто принесла ему новый гребень. С тех пор Вайдвен занимался тем, что «терял» его где-то в собственных покоях. Мейви, в свою очередь, занималась тем, что отыскивала его и безукоризненно вежливо напоминала Божественному Королю, что с удовольствием поможет его светлости привести себя в порядок.       Вайдвену удалось отстоять свое право на более-менее приличную одежду, но мириться с привычкой пророка причесываться пятерней Мейви отказалась наотрез. Вайдвен честно попробовал один раз расчесаться гребнем, но зубцы застряли намертво, не сдвинувшись и на дюйм. Поразмыслив, Вайдвен оставил эти бесплодные попытки и решил, что за эотасовым сиянием все равно ничего не будет видно. Он крестьянин, в конце концов, а не благородный муж, чтобы заниматься этой ерундой.       Вайдвен ловко отправляет гребень в недра узкой щели за изголовьем кровати и изо всех сил надеется, что поиски займут у Мейви хотя бы больше одного дня.       

***

      Глупо было думать, что столичным храмом заправляет честный служитель Эотаса. Вайдвен принимал его присягу — верховный жрец был из старого рыцарского ордена, он присягал как воин и как священник. Казалось, он уверовал в свет Божественного Короля, отрекся от старых аэдирских господ, ведь как могло быть иначе? Новый правитель Редсераса и его сияющий бог даровали прощение всем без разбору. У каждого было право на второй шанс.       — Это суровое обвинение, ваша светлость, — уважительно, но твердо произносит коленопреклоненный жрец. — Я боюсь, вы были обмануты клеветой.       Доказательств против него нет. Он был союзником Аэдира, это известно всем, но кто может измерить истинность раскаяния? Письма от бывшего грейва, переданные в этом месяце тайными гонцами, уже сгорели в камине особняка. Люди не умеют вопрошать пепел.       Но лгать перед лицом собственного бога?       У пепла и у людских душ нет секретов от Эотаса. Божественный Король не меняет своего решения. Верховный жрец-рыцарь главного храма Редсераса, верный сторонник грейва Алдвина, раскаявшийся в своих прежних деяниях и не совершивший после этого ни единого преступления, изгнан из страны по одному только слову нынешнего правителя.       По Редсерасу проходит взволнованный шепот: что, если речи об искуплении были ложью? Да, король подписывает помилование нескольким преступникам, которых иначе ждала бы плаха, но это может быть всего лишь разумным политическим шагом: что он получает взамен? Информацию? Поддержку? Возможно, с верховным жрецом они просто не сошлись в цене.       Что, если пророк Эотаса обманывал свой народ всё это время?       Находятся люди, что принимают его сторону, даже считая это правдой. Находятся люди, что отвергают подобные домыслы и верят чисто, как прежде. Находятся люди, которые начинают опасаться своего нового правителя, но их мало — пророк продолжает безошибочно разыскивать казавшихся неуязвимыми продажных жрецов, и многие из них, не столь осторожные или верившие в свою безнаказанность, не могут скрыть своих преступлений. Вайдвен неустанно повторяет в каждом обращении к народу: тем, чьи намерения чисты, нечего бояться. Эотас не карает невинных.       Фониверно укрывает Редсерас чистым снегом. В Редсерасе наступление нового года празднуют неохотно: слишком дорого обходится каждая неделя зимы. Люди ждут Весеннего рассвета. Может, милость их бога станет менее жестокой с приходом весны…       Вайдвен видит сны по ночам — сначала о продажных чиновниках, о священниках-еретиках, о преступлениях, которые так долго оставались неотвеченными. Потом жернова новых законов потихоньку начинают перемалывать прежние устои, и к Вайдвену приходят другие сны.       — Ты хочешь карать людей за то, что они недостаточно в тебя верят? — Вайдвен очень, очень, очень сильно надеется, что понял всё неправильно.       Я не могу повлиять на решения других богов. Но если смертные сами перестанут служить им, мои братья и сестры будут вынуждены прислушаться.       — И вместо того, чтобы объяснить это людям, рассказать им правду, ты собираешься просто наказывать всех подряд за «ересь»? Я бы не дожил до своих лет при таких законах!       Эотас обнимает его спокойным, уверенным теплом.       У богов тоже есть свои законы, Вайдвен. Некоторые из них до сих пор связывают меня. Думаешь, смертные сами выбирают, какому богу служить, и никто не подталкивает их к решению?       — Что?       Эотас смолкает, будто засомневавшись, стоит ли отвечать, но Вайдвен уже встревожен не на шутку.       — О чем ты? Разве люди не сами выбирают себе богов?       Мы питаемся душами, шепчет Эотас, наше могущество проистекает из этого. Мы должны были удостовериться, что никто из нас не будет слабее или сильнее других. Мы заставляем смертных забывать, что происходило с ними в мире богов, и причина этому — не только милосердие.       — Вы… вы заставляете людей верить в себя? И ты тоже?       Мы отдаем приказ, но его можно нарушить. Ты выбрал меня сам, хотя изначально твоя душа несла отпечаток воли другого бога.       — Какого бога?! Я всю жизнь был эотасианцем! Никому больше не молился!       Твоя душа прежде служила моей сестре, огонек Эотаса вспыхивает ярко, искристо, будто он радуется непонятно чему. Вайдвен в ужасе думает, что если его душа и впрямь была обещана Воэдике, то лучше ему Там не появляться. Никогда. Всю оставшуюся вечность.       …моей сестре, Магран.       Вайдвен моргает. Это, конечно, лучше, чем Воэдика, но ненамного.       — А теперь? Теперь кому принадлежит моя душа?       Ты мой носитель и мой святой, золотой огонек успокаивающе ластится к нему. И мой друг. Я буду защищать твою душу до тех пор, пока это в моих силах. Предугадывая очередной вопрос, Эотас добавляет: смертные часто меняют богов-покровителей, в этом нет ничего страшного. Мы всего лишь заботились о балансе сил. Но теперь я хочу нарушить его. Обнаружив, что слабеют, мои братья и сестры будут вынуждены прислушаться к смертным.       — Дружище, это… — Вайдвен беспомощно трет ладонью лоб. — Это слишком. Ты впутываешь людей без их ведома в дела богов. Я не могу просто сказать — теперь все служат Эотасу! Может, они не хотят тебе служить. Как я объясню им всё это?       Я не желаю власти или поклонения смертных. Я желаю людям блага. Ты просил о заре… но ты сам видел, как красны ее лучи. Я бы хотел избежать необходимого зла; я бы очень этого хотел, мой друг. Эотас крепко обнимает его горячим сиянием своего пламени. Вайдвен знает, что в словах того нет лжи — горькая печаль бога пронизывает его душу насквозь острыми спицами света. Я сожалею о том, что не могу утешить твой народ. Я сожалею о том, что прошу тебя о подобном. Но я не могу обречь вас на большее зло своим бездействием.       Вайдвен крепко зажмуривается. Его связь с Эотасом позволяет ему видеть достаточно, чтобы знать, что тот уверен в своей правоте. Но это знание не приносит ему облегчения.       Почему сейчас?.. Редсерас заслужил пару минут покоя в безумной вечности богов, играющих на людские души, как пьянчуга — на горстку почти ничего не стоящей медной мелочи. Редсерас заслужил самую светлую зарю без единой капли алого. Поймут ли они своего бога, чья безграничная милость оказалась такой жестокой? Поймут ли они, что значит на самом деле его безусловная любовь?       — Я говорил когда-то, что без сомнений доверил бы тебе каждую душу в Эоре, — глухо говорит Вайдвен. — Я свое слово держу. Ни одного бога, кроме тебя, не волновала судьба людей на моей родной земле. Как по мне, они могут обойтись и без почитателей.       Едва теплящаяся внутри заря согласно и гордо вспыхивает рассветным огнем — пусть он все еще и таит в себе прозрачную горечь.       Однажды люди забудут наши имена, и ни одна книга не сохранит их, и ни одна молитва больше не прозвучит. О, что за счастливый день это будет.