Двадцать лет до рассвета

      Хватает четырех дней.       Мятежи вспыхивают по всей стране, от крошечных деревень до крупных городов. Столица сплошь залита огнем; столько огня не принесли ей даже Зимние сумерки. Горят не дома — горят свечи. Ночью в городе светло, как днем. Амлайд Морай, один из выступивших против губернатора эрлов, говорит, что не видел ничего подобного за всю свою жизнь — а эрл Морай видел не меньше трети всей истории Редсераса, недаром уже седой.       Люди грейва пытаются остановить мятежников, пытаются удержать под контролем районы города, но огни неуклонно движутся, заливая улицы светом. И кровью. Но света всё равно больше. Аэдир не был готов к восстанию в отдаленной колонии, не был готов к нему грейв Алдвин, и тех, кого он успел собрать для обороны столицы, недостаточно, чтобы остановить мятеж.       Морай и другие говорят — Вайдвену стоит держаться позади, он фермер, а не воин; незачем лишний раз дразнить Привратника. И лучше бы ему не сиять так ярко, пока на поле боя есть хоть один вражеский лучник. Вайдвен и рад бы с ним согласиться, но он несет в себе свет Эотаса, свет, который и так слишком долго был сокрыт от людей. Они больше не будут прятаться. И если эотасово пламя поможет избежать хоть одной лишней смерти — как Вайдвен может отступить из первых рядов?              Когда впервые солдат эрла Морая не оказывается рядом, чтобы защитить своего пророка, Вайдвен оказывается один на один с мечником грейва. Он еще успевает заметить так несуразно ярко блестящее солнце на его перемазанном кровью доспехе. Наверное, парень тоже эотасианец. Потому и медлит, должно быть, никак не решаясь нанести удар безоружному…       Его отталкивают раньше, чем Вайдвен успевает произнести хотя бы слово. Он мгновенно теряет мечника в гремящем вокруг сражении, только надеется, что люди Морая помнят, о чем просил их пророк, несущий в себе рассвет.       Он идет в первых рядах, но в него не попадает ни одна стрела. У него нет оружия, но ни один воин не может его убить. Всего один раз Вайдвен успевает заметить, как чужому мечу преграждает путь вдруг упавший сквозь тучи солнечный луч — и как стальной клинок отскакивает от бесплотной нити света, на миг ставшей прочнее самой лучшей брони. Они все понимают, что это значит. На второй день Вайдвену приносит свой меч первый аэдирский перебежчик; преклоняет колено, пряча взгляд. Вайдвен просит его подняться. Остальное за Эотасом: солнечное пламя ласково касается предателя, обменявшего страну на бога, и Вайдвен воочию видит, как в одно мгновение облегченно разглаживаются напряженные морщины на лице воина и как слабо загораются его глаза.       По законам Аэдира перебежчикам нет пощады. Если восстание подавят, болтаться бедняге на виселице рядом со своим сияющим пророком. В Аэдире нет понятия «искупление» — его придумали те ребята, которые нацепили здоровенное солнце на главный городской храм, чтобы людям было светло даже в самый темный день…       Вайдвен и представить не может, какой смелостью должен обладать этот человек, чтобы прилюдно явиться к государственному изменнику и поклясться ему в верности. Он зорко оглядывает невольных свидетелей — не приведи боги, у кого-то из них на лице мелькнет презрительная усмешка! И, конечно же, такие находятся. Вайдвен крепко сжимает кулаки, но светлое пламя касается и его души:       Не надо, друг. Они не виноваты.       Нет, думает Вайдвен. Виноваты. Нельзя во всем винить Аэдир. Когда ты достаточно силен для того, чтобы держать в руках меч и решать исход чужой жизни, ты должен хотя бы отдаленно представлять, что такое «поступать правильно». Не бездумно верить чужому слову, будь то приказ командира или общепринятые порядки. Разве не об этом он твердил на площади столько времени? Разве не ради этого они теперь убивают и умирают?       Их никто не учил поступать правильно, шепчет Эотас. Как и тебя. Но ты выучился сам, когда отверг из упрямства слова отца и постулаты религии. Кем бы ты стал, если бы смирился с ними?       Но мы же говорили, хочет возразить Вайдвен, мы же столько об этом говорили! На кой ляд вообще нужны были эти проповеди, если никто их не слушал?       Огонь свечи вспыхивает витиеватым, сложным узором; растекается горячим янтарем внутри. Это и объяснение, и утешение, и просьба. Просьба?       Вайдвену вдруг становится стыдно за свою злость. Не потому, что он не должен злиться на подобную несправедливость, нет, Эотас и не пытается унять его злость, Эотас просит совсем о другом. Но если бог должен просить людей за самих людей — это точно неправильно.       Эотасу стоит выбрать себе другого пророка; до нынешнего его уроки доходят с десятого раза. Опомнившись, Вайдвен окликает почти уже затерявшегося в толпе аэдирца по имени.       — Пока на наших землях остались люди, которым хватает смелости поступить правильно вопреки всему, у Редсераса есть надежда, — говорит Вайдвен. — Для меня будет честью приветствовать зарю вместе с тобой.              На третий день солдаты грейва почти беспрепятственно позволяют мятежникам пройти к дворцовому району. Вайдвен больше не смотрит на гербы на доспехах — они никогда еще не имели настолько ничтожно малый смысл. Люди, которых он никогда не видел, кладут оружие к его ногам и просят у него — у Эотаса, наверное — прощения. От Эотаса в таких беседах толку мало, он сразу начинает безудержно сиять, как будто новая заря вот прямо сейчас уже разгорается, а Вайдвен на каждом слове давится хлещущим через край горячим светом. Вроде он пытается сохранить трезвость ума, но неудержимый звездный огонь в его груди изумленно спрашивает — почему ты сомневаешься? Они ведь ищут искупления! Прощения! Света! Дай им света! Вайдвен захлебывается зарей, пытаясь перевести ее на человеческий язык, путается в бесполезных, бестолковых словах, и всё это заканчивается одинаково: Эотас вспыхивает ярко-ярко и благословляет всё вокруг, до чего только дотягивается лучами. Все счастливы, и Эотас — больше всех. Вайдвен наконец может спокойно выдохнуть.       Кто-то говорит ему, что он обманывает людей. Ловит их на крючок эйфории — божественное благословение всё равно что свеф, и Вайдвен не знает, что ответить на это.       Конечно, люди хотят длить прикосновение к божественному до последнего. Эотас — идеал, которому смертные сумели подобрать облик; воплощение невозможного; недостижимое, вдруг ставшее достижимым. То, что они испытывают, когда Эотас дарует им благословение, — не божественное, а человеческое чувство. Дистиллированное, доведенное до кристальной чистоты и усиленное тысячекратно. Прощение. Очищение. Как будто стоишь с закрытыми глазами, и все вокруг темно-темно, а потом чувствуешь теплое касание — и окунаешься в золотой рассвет, который уже повсюду, только ты всё прозевал, но это ничего, весь этот рассвет — для тебя, и ты, счастливый, дышишь его прозрачным пламенем, и все никак не можешь надышаться впрок…       Вайдвен уже и позабыл, каково это — жить без сияющего огонька внутри, неизменно отвечающего светом на свет. Выделенная ему комната в одном из домов, принадлежащих Мораю или кому-то из его людей, непривычно пуста; Вайдвен прислушивается — нет, звон клинков только померещился ему, на улице тихо… только караульные эрла переговариваются у двери. Спорят, сияет ли фермер-пророк ночью так же, как днем, и как ему спится с солнечной короной.       Ему совершенно точно не спится. Вайдвен подходит к окну и отворяет ставни, бесстрашно встречая колючий, но приятно свежий зимний воздух. В ночной темноте столицы мерцают сотни крохотных огоньков, и Вайдвен ничуть не беспокоится, что выдаст себя сиянием божественного пламени — для стороннего наблюдателя это будет такой же огонек, один из многих, неотличимый от других.       Единственной тенью в столице остается недвижимая громада губернаторского дворца. Завтра и она наполнится светом. Интересно, каково это будет? Как в полях Карока, если бы Вайдвен тогда позволил Эотасу проявить свою силу всерьез?       Божественное благословение, человеческий свеф. Совсем запутавшись, Вайдвен безмолвно тянется к горящей внутри свече, и любящее тепло привычно откликается ему.       — Это и я уже… без благословения не могу? — тихо спрашивает Вайдвен.       И ты, и эти люди очень долго жили в темноте — оттого вам тяжело принять свет как должное. Но когда он будет ярко гореть и в вас самих, вам больше не будет казаться чем-то особенным благословение бога.       — Что-то я сомневаюсь, что мы когда-нибудь сможем быть такими, как ты, — бормочет Вайдвен. Лучистый огонек искрится внутри теплой эотасовой улыбкой.       Все верно. Кто бы еще сомневался за меня?       Вайдвен фыркает, но от дружеской шутки ему все же становится немного легче.       В богах нет ничего особенного. Меня создали люди на основе людей, я учился на человеческих душах, я — как и все боги — всего лишь иллюстрация малой части того, на что способно человечестве в перспективе.       Вайдвен вздыхает и скрещивает руки на груди. Дворец грейва неизбежно притягивает его взгляд; Алдвин собрал всех своих защитников в дворцовом районе, и если начнется бой — крови будет немеряно. Эотас защищает своего носителя, но не вмешивается, чтобы предотвратить другие смерти… Вайдвену остается надеяться только на благоразумие самих людей.       — Ну, скажем, у нас все получится, — говорит Вайдвен, хоть и сам не знает, что именно у них получится. — А что нам делать дальше? Ну, мы попытаемся накормить Редсерас, шугнем аэдирцев от наших границ, пересмотрим торговые договоры, поменяем законы… а что с зарей? Пойдем проповедовать в другие края?       Эотас молчит необычайно долго, прежде чем отозваться.       Спроси меня на рассвете.       Вайдвен совершенно сбит с толку таким ответом.       — Чего? Сейчас неподходящее время для загадок, дружище!       Я боюсь выбрать неверный путь. Сейчас слишком многое еще не определено, слишком много факторов равно могут оказаться решающими или незначительными. К Весеннему рассвету, когда в Редсерасе воцарится хотя бы минимальная стабильность, я буду уверен.       Если даже всемогущий Гхаун не знает ответа, что говорить о смертных. Ничего, в Редсерасе у них тоже будет полно дел.       — А как ты сам? — помолчав, осторожно спрашивает Вайдвен. Все-таки Эотас делает немало, чтобы защитить его; из каждого боя Вайдвен выходит без единой царапины. А тут еще и Гхаун, прожорливости которого даже галавейновы зверюги, наверное, позавидуют. И все эти люди, которые внезапно стали ему молиться. Даже для бога это немало работы.       Огонек внутри удивленно вспыхивает, будто Эотас и впрямь не ожидал услышать ничего подобного. А потом благодарно светится — так, что у Вайдвена в груди становится горячо-горячо, будто там солнце зажглось.       Нечасто богам задают такие вопросы. Я благодарен тебе за заботу, друг, но у меня вполне хватает сил.       Эотас не любит говорить как человек — неудивительно; он соткан из света и оперирует светом. Заря осторожно укутывает душу Вайдвена в невесомо-призрачный туман первых минут рассвета, и тому невероятно легко от ясного весеннего сияния, пропитанного надеждой и благодарностью, так странно чужого в голодной редсерасской зиме. Завтра, чудится Вайдвену в тишине. Завтра мы разожжем звезды и проведем Редсерас сквозь ночь. Вайдвен вспоминает о своих опасениях — о гневе Аэдира, огромной армии ферконинга, что пройдется по восставшей колонии и не заметит ничтожной горстки мятежных крестьян… а в ответ память отзывается ему видением огненного клейма на лице Карока. Эотас абсолютно безмятежен, хоть и собирается буквально отобрать власть у богини власти, известной своей мстительностью.       — А что, если Воэдика обидится и попытается нас убить? — если Вайдвену больше некому задать дурацкие вопросы, он будет задавать их Эотасу. Его и впрямь немного тревожит, что его бог разругался со всеми остальными богами, а теперь решил, что Воэдика — неподходящий правитель для кучки фермеров, и Опаленная Королева вполне может обойтись Аэдирской Империей.       Это вероятно, с прежней спокойной улыбкой отвечает Эотас. Именно на этот случай мы создали пакт о невмешательстве.       Вайдвен нервно смеется.       — Тот пакт, который ты нарушил?       Огонек свечи легко мерцает в ответ на его слова.       Если бы того требовали обстоятельства, Воэдика и другие мои братья и сестры тоже могли бы нарушить его. Но они знают, что я в своем праве. Они могут быть сколь угодно недовольны этим, но все, что они могут сделать — это убедить смертных выступить против нас.       — Но это почти то же самое, что делаем мы.       Я занял тело смертного и лично вмешиваюсь в происходящее. Люди стали свидетелями божественного могущества — во время Чуда Зеленого Ворласа, и на площади, и теперь, когда я защищаю нас в бою. Даже если против нас выступят благословленные своими владыками святые, их силе не сравниться с силой бога.       — Святые? Я думал, они… — Вайдвен смущенно зарывается пятерней в волосы. Про святых он не знает ровным счетом ничего, кроме пары полузабытых церковных баек, поэтому уже предчувствует, что сейчас ляпнет очередную глупость. — Я думал, они, ну, все умерли.       В мире еще осталось много святых, счастливо сияет Эотас. Не все из них сохранили человеческий облик, но это ничуть не умаляет их доблести.       — О, — говорит Вайдвен. Он по-прежнему ничего не понимает, поэтому решает задать самый простой вопрос, который приходит ему на ум. — А у тебя тоже есть святые?       Огонек свечи дрожит от беззлобного смеха, и Вайдвен никак не может понять, что же он такого смешного сказал. Вроде это был самый простой вопрос, а не самый дурацкий.       Да, друг. Я думаю, да.       — Было бы неплохо, если бы они нам помогли, — бормочет Вайдвен, совсем сбитый с толку. Наверное, это какие-нибудь праведные рыцари или правители в других уголках Эоры. А может, тоже существа навроде богов, только не такие могущественные…       Смех Эотаса становится еще отчетливей, но в этот раз Вайдвен решает махнуть на это рукой; не хочет говорить понятно, так и ну его. Закрыв ставни, Вайдвен забирается на кровать. Кровать совсем непохожа на деревенские или храмовые жесткие койки, эта — мягкая, чистая, наверное, не последний человек эрла в этом доме жил. С непривычки даже как-то неуютно — с какой это радости обыкновенному крестьянину такая честь? Будто Морай самого Эотаса в гости принимает.       Свечи, разумеется, Вайдвен не тушит. Потому что он их и не зажигал — в комнате светло как днем. Как он умудрился хотя бы пару часов проспать в прошлые ночи? Он вообще спал? Он постоянно был где-то нужен, то совету эрлов, то солдатам, то жрецам, то еще кому. Наверное, опять Эотас свои божественные хитрости в ход пускает, чтобы Вайдвен не свалился с ног от усталости раньше срока.       В божественных хитростях, конечно, вся и штука.       — Слушай, ты не обижайся, но спать с этим твоим факелом на голове не очень удобно, — как можно более деликатно намекает Вайдвен. Эотас, к счастью, нисколько не обижается и понимающе вбирает солнечный огонь внутрь — только слабое свечение остается, но это можно пережить. Вайдвен облегченно вздыхает. — Спасибо, дружище.       Никто не учил их поступать правильно. Оказалось неожиданно сложно — учить этому…       Свет мягко колеблется внутри.       Не волнуйся, шепчет неслышимый голос звезд. Еще никто не сумел превзойти людей в обучении. [1]              Вайдвен готов ему поверить, когда восходит к самому дворцу грейва. Позади — огромная лестница, ведущая в город; впереди — величественный имперский чертог. И люди, которым приказано под страхом смерти не пустить Сияющего Бога дальше.       — Не стрелять, — говорит Вайдвен, обернувшись, людям Морая. Он слышит недоуменный, испуганный ропот солдат, но знает, что они не ослушаются приказа. Они верят своему пророку.       Дворцовая стража обнажает клинки, когда Вайдвен подходит ближе, но это не пугает его; он подходит совсем близко, так близко, что воин перед ним мог бы убить его прямо сейчас, если бы захотел. Впрочем, если бы люди грейва всерьез желали ему смерти, лучники на дворцовых балконах не жалели бы стрел.       Старший страж отводит глаза, будто ему не под силу встретиться взглядом с чистейшим светом. И никак не решается нанести удар.       — Уходи, пророк. Нам приказали тебя убить.       — Невозможно убить зарю. — Из глаз Вайдвена на миг проглядывает ослепительное солнце. — Каждый, добровольно принявший ее свет, будет помилован. Каждый, кто предпочтет тьму, сгорит в ее лучах. Ты волен выбирать.       Мужчина перед ним все же находит в себе силы встретить взгляд бога. Вайдвен безумно хочет заговорить снова, нарушить эту страшную, неправильную тишину, успокоить всех, что они вовсе не желают новой крови, что переворот может закончиться мирно, вот только…       Он уже много раз об этом говорил. Если о проповедях фермера из редсерасского захолустья слышали даже по ту сторону гор, то этот парень точно знает, о чем в них шла речь.       Старший страж ничего не говорит своим людям. Не командует убрать оружие, не призывает атаковать. Просто отступает в сторону.       Вайдвен не ждет, пока все вокруг сообразят, что им тоже надо что-то сделать. Просто шагает вперед и отворяет двери, не замечая, как стекают вниз безобидными струйками металла запиравшие их замки. Стража внутри не смеет преградить ему дорогу — ни ему, ни следующим за ним эрлам. Вайдвен отвлеченно думает, что будет совершенно позорно заблудиться в этом здоровенном дворце и не отыскать в нем грейва, но, по счастью, дорога оказывается удивительно простой. Прямо, прямо и еще раз прямо.       Грейв и большинство его сторонников здесь. Хатторта Бреттла, губернаторского секретаря, нигде не видно — впрочем, ума Бреттлу не занимать, должно быть, убрался прочь из столицы сразу же после доклада о явлении Эотаса.       Грейв Алдвин выходит вперед. Властный, немолодой аэдирец в строгих одеждах, подобающих правителю, он встречает Вайдвена лицом к лицу.       — Я не помню, чтобы ты просил об аудиенции… «пророк».       — Здравствуй, Алдвин, — отвечает Вайдвен. — У тебя больше нет власти над людьми Редсераса. Как и у Аэдира.       Что принято говорить во время государственного переворота? Проклятье, ему надо было подумать об этом раньше. Вайдвен бегло оглядывает тронный зал. Среди собранной грейвом знати он узнает уже виденного им прежде аристократа — Карока; шрамы на лице служителя Воэдики все так же отчетливо различимы. Прочие ему не знакомы, даже если он и слышал когда-то их имена.       И каждый из них повинен в голоде и нищете, терзающих Редсерас из года в год. Вайдвен вспоминает свой родной дом и окрестные деревни; вспоминает каждую жизнь, которую отняла нехватка хлеба или безжалостные хозяйские плети. Люди, стоящие перед ним, знали обо всем этом. У них была целая жизнь и четыре дня на то, чтобы покаяться в своих преступлениях, и они предпочли этого не делать.       Вайдвен видит всего одну причину, по которой им не следует встретить грядущую зарю на виселице.       — Вам не место в Редсерасе, — наконец говорит он. — Вы причинили достаточно зла на этой земле. Вам будет позволено покинуть ее пределы, но ваши жизни — единственное, что вы сможете забрать с собой.       — Ты слишком много возомнил о себе, пророк, — Алдвин шагает вперед, стиснув ладонью рукоять меча, но оступается и замирает, так и не успев отдать приказ. В тронном зале вдруг становится светлее, будто в нем разом зажгли пару сотен свечей. Кто-то из стражников опускается на колени, почти беззвучно бормоча молитву.       — Двое твоих союзников заступили дорогу заре, — спокойно напоминает Вайдвен. — Подумай, прежде чем испытывать милосердие Эотаса в третий раз.       Солнечным светом залито всё вокруг, и пока что это только свет, теплый и невесомый, вовсе не несущий гибель огонь — но только глупец стал бы проверять силу божественного гнева на себе. Эотасу нет нужды сжигать несогласных: один из эрлов, низко склонив голову, опускается на колени следом за стражником, и в преддверии божественного рассвета никто не смеет насмехаться над ним.       У них просто нет ни единого шанса удержать Редсерас во власти Аэдира, когда сам Эотас на стороне мятежников.       Алдвин медленно убирает ладонь с рукояти.       — Неразумно злить бога, — глухо говорит губернатор. — Хорошо же. Я согласен на твои условия. Я слагаю с себя полномочия грейва Редсераса.       Лучи Эотаса бережно касаются лилово-золотого флага на стене за высоким троном, превращая вытканный на нем символ в настоящее сверкающее солнце, и Вайдвен понимает его без слов.       — Ни у Аэдирской Империи, ни у Опаленной Королевы нет больше прав на эти земли и свободу здешних людей. Сегодня вам была дарована жизнь, поскольку законы Воэдики более не имеют в Редсерасе силы.       Отныне эта земля и ее люди под защитой другого бога. Вайдвен глядит на сияющие золотые лучи над лиловыми полями на расцвеченном эотасовым светом флаге, и впервые за много дней он полностью уверен в том, что всё случилось совершенно правильно.              Эрлам он оставляет все прочие заботы — об охране бывшего грейва и безопасности дворца. На это у них уходит остаток дня, но вся столица уже знает о том, что переворот свершился. Редсерас отвоевал себе свою свободу удивительно малой кровью. Опоздали все-таки, беззлобно думает Вайдвен, не успели к зиме… самую малость. Но если успеют хоть немного поправить дело с нехваткой еды, может, и пройдут чуть легче безжалостные зимние месяцы. Надо наладить снабжение. Надо убедиться, что аэдирцы покинули страну. Надо позаботиться, чтобы Империя не вознамерилась отобрать себе мятежную колонию обратно… впрочем, ферконингу проще забыть о Редсерасе — прибыль с его полей была не настолько значительной, чтобы ссориться ради нее с богом. У Аэдира достаточный приток золота. Но, конечно, ферконинг пришлет посла, и Дирвуд наверняка пришлет посла, и Республики, и племена Иксамитля, ведь аэдирские договоры больше не имеют силы. На Дирвуд у Вайдвена большие надежды: там отличные плодородные земли и немало эотасианцев среди местных эрлов; если удастся выгодно договориться о поставках зерна, Редсерас сможет забыть про голод хотя бы на первое время.       Ко дворцу постепенно стекается все больше и больше людей. Должно быть, каждый, кому довелось быть в столице во время переворота, решил навестить бывшего губернатора напоследок. Вайдвен не задумывается всерьез, что все эти люди здесь делают, пока один из солдат Морая не просит его вернуться в тронный зал.       Амлайд Морай встречает его коротким кивком.       — Мы должны уладить еще один вопрос как можно скорее, — говорит седой эрл. — Редсерасу нужен правитель.       — Я не имею ни малейшего представления, как их выбирают в свободных странах, — честно признается Вайдвен. Было бы здорово, если бы люди сами поддержали одного из эрлов. Было бы вдвойне здорово, если бы этим эрлом стал Морай: Вайдвен доверяет старику, и не только потому, что тот оказал неоценимую помощь в восстании. Еще тогда, на площади, Вайдвен видел его душу. Он не очень-то хорошо разбирается в душах, но в этой было светло.       Кто-то из эрлов тихо, беззлобно фыркает. Амлайд усмехается.       — Я думаю, люди уже знают, кого хотели бы видеть своим правителем. Даже собрание эрлов пришло к согласию, а это случается едва ли не реже, чем обретение независимости колониями Аэдира. — Он серьезнеет и почтительно склоняет голову. — Нам не найти правителя надежней, чем избранный самим Эотасом святой. Ты сделал для нас уже гораздо больше, чем мы заслужили, я признаю это, но… может быть, наш бог будет милостив к нам еще немного. Мы просим тебя занять престол.       Это что, шутка какая-то?       Вайдвену хватает ума не произнести это вслух. В абсолютном смятении он тянется к Эотасу: выручай, старина, это уже слишком!.. Тот, по счастью, откликается ему сразу же, сияя так чисто и ярко, будто они снова стоят на площади. Эотас согласен; более того — как и Морай, считает, что это лучший для них всех выбор.       Вайдвен мысленно спрашивает у него, действительно ли это то, чего хочет народ — и на него обрушивается целый водопад света, сотканный из чужой надежды. По всему Редсерасу люди надеются, что Эотас не оставит их, поведет их вперед, не позволит недостойному править страной… и в каждом есть малая крупица страха, что этого не произойдет. Того самого страха, который Вайдвен помнит еще ребенком: что свеча в твоих руках погаснет во время молитвы. Такого никогда не было да и не может быть, ведь Эотас добр и милосерден, Эотас дарует свет и тепло всем жаждущим тепла и света, но что, если один раз, всего один раз, в этот самый важный и сокровенный миг твоей жизни, свеча погаснет?       Вайдвен не может выразить ничем, кроме огня, всю свою злость на этот страх. Солнце внутри него отзывается горячим пламенем, превращая тронный зал в залитые золотым сиянием божественные чертоги.       Ладно, думает Вайдвен. Ладно. Но не вздумай оставить всё это мне одному.       Эотасу и не нужно напоминать. Свет вплетается в душу Вайдвена легко и уже почти привычно, и когда тот наконец отвечает эрлу Мораю, в зале звучит его и одновременно не его голос:       — ДА БУДЕТ ТАК.