Двадцать лет до рассвета

      — Допустим существование человека, который иногда светится и оживляет поля ворласа. Почему ты считаешь, что его тело непременно должно содержать сущность бога?       Вайдвен проклинает ту минуту, когда переступил порог этого места.       — Потому что он светится и оживляет поля ворласа?       Библиотекарь пренебрежительно отмахивается от его аргумента:       — Разве только бог на это способен? В мире много загадочных сущностей. Делемган, адраган, оставшиеся Здесь духи, в конце концов, вероятно, даже маг или певчий смогли бы устроить пару впечатляющих трюков. Но почему ты считаешь, что это именно бог?       — Он представился Эотасом. — Вайдвен изо всех сил пытается придумать причину немедленно покинуть местный приют сумасшедших, но ему ничего не приходит на ум. Как же его подставил эотасианский жрец, отправив сюда за книгами! Вайдвен не ожидал подобного предательства и доверчиво забрался прямо дракону в пасть.       — Разве другой не мог бы принять его личину?       Вайдвен смотрит на умалишенного почти с жалостью. Его собеседник глядит на него совершенно так же в ответ.       — Хорошо, — вздыхает библиотекарь, — да простит меня Ваэль, я вижу, что тебе нелегко даются философские рассуждения. Я тебе помогу. Какие неопровержимые доказательства у тебя есть, что эта сущность, пусть и несомненно могущественная, — Эотас? Представь, будто я уверен, что в твоем теле — сильный призрак, способный безупречно притворяться Эотасом. Он видит твою душу и знает, как ты представляешь Эотаса, потому действует соответствующе.       — Ну, он… много знает про богов. Таких вещей, которые неизвестны смертным, — торопливо находится с ответом Вайдвен.       — Его слова можно проверить?       Вайдвен открывает рот. И закрывает. У него уходит несколько мучительно долгих беззвучных секунд, чтобы подобрать достойный ответ.       — У меня было видение! С его памятью и знаниями. Он всё говорит как там.       Библиотекарь почему-то настораживается и почему-то понижает голос.       — Эта сущность коснулась твоей души и модифицировала ее?       — Чего?       — Встроила что-то в твою душу? Вырезала часть? Изменила что-то внутри?       — Ох, тьма, — потерянно говорит Вайдвен. До него тоже доходит, что именно он сказал, и что делают за такие признания с людьми по законам Редсераса. Библиотекарь пронзительно вглядывается в него, не говоря ни слова, и Вайдвен очень неловко улыбается. — Служители Ваэля вроде как специализируются в хранении тайн?       Библиотекарь отворачивается к столу, обмакивает перо в чернила и быстро записывает что-то на листке. Прежде чем Вайдвен успевает нервно пошутить, что, мол, устные доносы в офисе губернаторского секретаря уже не принимают, тот отрывает часть листка, шепчет над ним что-то и протягивает Вайдвену.       — Именно так, — пристально глядя ему в глаза, подтверждает библиотекарь. — Одному Ваэлю ведомо, что именно ты в себе носишь, и если ты пришел ко мне по его воле… я обязан направить тебя.       Пришел Вайдвен в проклятущую библиотеку, по совместительству ваэлев храм, вовсе не поэтому, но он считает наиболее благоразумным промолчать. Жрец Ваэля с изяществом бывалого контрабандиста впихивает листочек ему в ладонь — если бы кто и смотрел со стороны, не заметил бы.       — Ты даешь людям надежду, пророк. Это самое опасное оружие, что можно вручить отчаявшимся. Я служу богу-наблюдателю и не стану вмешиваться, но если тебя волнует судьба Редсераса и его людей — позаботься о том, чтобы быть уверенным в том, что не являешься марионеткой-Чучелом безумного духа или мстительной делемган. Так что ты искал?              Из библиотеки Вайдвен сбегает, едва получив желанные книги. Но сразу возвращаться обратно в храм Эотаса ему не хочется, и он сам не хочет думать, почему.       — Вот странный этот, — неуверенно бормочет Вайдвен, — ваэлев жрец… почему ты не показал ему, что он неправ?       Эотасова заря, невесомо-прозрачная, обнимает его чуть осторожней, чем раньше. И в ее тусклом сиянии Вайдвену чудится отблеск вины и сожаления — но в то же время и радости. Вайдвен может с уверенностью утверждать, что это радость за смертных, потому что она вся искрится едва заметным блеском гордости. Когда Эотас радуется своим собственным деяниям, таких ярких и теплых искр в его свете нет.       Он прав, что сомневается. У смертного нет ни единой возможности проверить слова бога — или сущности, подобной богу достаточно, чтобы разница была незаметна для человека.       Вайдвен недоумевающе тянется к горящему сердцу зари, безмолвно прося ответа — но солнце, порождающее свет внутри него, больше не дарует своему носителю право выжечь свои сомнения чужим огнем. Эотас не отстраняется от него, но и только.       Я пытался предоставить тебе доказательства истинности моих слов и намерений, но я не учел всю важность того, что для смертных любое слово богов неопровержимо. Доказательство этого парадокса можно выразить даже на языках людей.       Вайдвен надеется, что его молчание подскажет Эотасу, что можно перевести разговор в более приятное русло. Но сегодня бог милосердия его не щадит.       Знаешь ли ты сам, почему сомневаешься?       — Вовсе я не сомневаюсь, — обиженно выпаливает Вайдвен — быстрее, чем ему хотелось бы.       Любящее тепло бога обнимает его по-прежнему спокойно и уверенно, и Вайдвен отчетливо понимает, что Эотас видит в его душе каждую темную тень. И вовсе не сердится на него за это: солнечный свет преисполнен печали и радости. И гордости — за то, что люди наконец понемногу начинают видеть сквозь божественные иллюзии и задавать вопросы об истине. Гордости за своего друга и носителя, которому хватает сил отстраниться от всепрощающего сияния и взглянуть на него со стороны.       И всё это тоже может быть обманом.       — Почему тебе всегда надо так всё усложнять? — беспомощно спрашивает Вайдвен. Ему отчего-то до ужаса обидно — и за Эотаса, и за себя, и за всю ни в чем не повинную Эору. У людей не должно быть нужды сомневаться в богах. Тем более, в таких, как Эотас. И почему он, Вайдвен, должен терзаться сомнениями в своем самом близком — и единственном — друге? Разве мало было всех тех лет, что он просил богов откликнуться, а те молчали?       Потому что ты сильнее тьмы, просто отвечает Эотас.       — Это нечестно, — тихо говорит Вайдвен. — Почему я должен сомневаться в тебе? Ты называешь меня другом; разве так поступают с друзьями? Я всю жизнь провел в темноте, не зная, кому верить. Я устал сомневаться.       Я знаю. Золотоглазый рассвет мягко касается его ласковыми лучами, предлагая утешение, но Вайдвен не принимает божественного дара — свет рассыпается у его ног бесценным, но никому не нужным сверкающим крошевом. Но как я могу обрекать тебя на слепую веру, называя тебя другом? Настоящая уверенность проистекает только из знания.       — Легко говорить, читая души. У смертных это так не работает, — горько улыбается Вайдвен. — И ты сам сказал, что твои слова нельзя проверить.       Слова — нет. Но есть другой способ.       — Что-то подсказывает мне, что он мне не понравится, раз ты только сейчас об этом заговорил.       Я думаю, что могу интегрировать твою душу в себя.       Вайдвен не имеет ни малейшего представления, какую реакцию на эти слова сейчас увидел в его душе Эотас, но тот почти сразу же добавляет:       Не навсегда, только на краткий промежуток времени. Хватит и единого мгновения. Я не причиню тебе никакого вреда или боли, но подобный опыт может показаться человеку… пугающим, по меньшей мере.       — Тот парень из библиотеки как раз предупреждал меня об опасностях анимансии, а ты предлагаешь мою душу по кусочкам разобрать?       Это самый надежный способ. Еще ты можешь спросить совета у Хранителя, к которому направил тебя библиотекарь, но смертный человек увидит лишь внешнюю мою оболочку — и будет ослеплен ее светом.       — Хранителя, значит. — Вайдвен морщится, как от зубной боли. Всю жизнь он, как и любой благоразумный человек, старался держаться подальше от анимантов и Хранителей, а также всех прочих шарлатанов или сумасшедших, утверждающих, что понимают что-то в вопросах душ. Конечно, доверяться незнакомому Хранителю — шаг отчаявшегося. Дальше только Туда. С другой стороны, если он и правда сомневается в Эотасе — «Эотасе», что бы это ни было — интегрироваться в него будет точно не лучшей идеей…       Но Эотас уже показал свою силу. Если бы он хотел причинить Вайдвену вред, он бы легко это сделал. И если бы хотел, чтобы его носитель полностью ему подчинялся и не задавал лишних вопросов — совсем иначе вел бы себя при их первой встрече…       Вайдвен признается себе, что не видит никакой нужды в каких-либо проверках. Рассвет внутри укоризненно сверкает на него золотыми глазами, заставляя Вайдвена тяжело вздохнуть.       — Но это просто глупо! В чем смысл всего этого? Предотвратить какое-то зло, которое ты якобы планируешь совершить, управляя мной? Так ты бы его давно совершил. Спасти мою душу? Да забирай, пожалуйста, было бы из-за чего спорить. Я доверяю тебе… — Вайдвен не успевает договорить, как уже давится горячо вспыхнувшим внутри светом. Эотасово солнце пылает невыносимо ярко, но Вайдвен упрямо заканчивает, — я доверяю тебе. Во всём.       Это неправильно, терпеливо говорит Эотас.       — То-то ты так сияешь, — хмыкает Вайдвен. Волны неудержимого света, зарождающиеся в слепящем сердце зари, окатывают его одна за другой. Следующая волна оказывается тусклее и горячей предыдущих, и Вайдвен явственно различает в ней вину. Нет, не вину. Стыд?.. Следом приходит еще одна волна, в которой свет уже отчетливо перемешался с тьмой. Страх?       Мне говорили, что я уже функционирую неверно. И если я приду в мир людей, если разделю тело с человеком, то лишусь последних остатков здравомыслия. Смертные очень сильно влияют на нас. Особенно на меня — такова моя природа. Я делаю все возможное, чтобы убедиться в том, что подобные факторы не повлияют на мои решения, но мне нужна твоя помощь, друг. Мне нужна твоя рассудительность и твои сомнения. Рассвет беззащитно разворачивается перед Вайдвеном, обнажая неудержимо сверкающую искру в сердцевине себя. Но если ты будешь всякий раз сомневаться, являюсь ли я тем, за кого выдаю себя… это необратимо исказит все твои суждения — на которые я опираюсь.       — Что-то я совсем запутался, чего ты хочешь.       Я хочу, чтобы твое доверие ко мне основывалось не на вере, а на знании.       Но слов для этого недостаточно, и поэтому Вайдвену обязательно нужно влезть в дела анимантов. Понятно.       — А чем вера плоха? — уже готовясь признать поражение, поникшим голосом интересуется Вайдвен. Солнечный огонек безмолвно ластится к нему, явно не желая давать ответ, но Вайдвен не собирается отступать, поэтому рассветное пламя все же отвечает ему:       Ты не умеешь верить.              Книги Вайдвен приносит в храм Эотаса. Эотасианские писания, конечно, хранятся здесь же, из городской библиотеки жрец просил другие трактаты. Столичные школы стоят дорого, сказал он — и отчего-то улыбка на его лице казалась виноватой. Жрецы храма пытаются помочь.       Вайдвен не стал расспрашивать, ответил — понятно. В его родной деревне детей грамоте пытался выучить тоже не настоящий школьный учитель, а храмовый послушник. Не то чтобы от его стараний в памяти Вайдвена осталось так уж много. Если собираешься всю жизнь пахать в поле и на обработке ворласа, грамота тебе ни к чему. Иногда Вайдвену становилось грустно от осознания того, что больше он ничего не умеет — впрочем, как выяснилось, он не умеет даже верить в собственного бога. Было бы о чем грустить после таких откровений. Вайдвен тянется закрыть книгу перед ним: даже если бы ему в руки попал самый драгоценный трактат Эоры, хоть написанный самим Ваэлем, для фермера он не полезнее камня, угодившего под плуг.       Эотас останавливает его, едва пальцы Вайдвена касаются шершавой теплой страницы. Огонек внутри безмолвно спрашивает о чем-то, будто прося позволения, и Вайдвен недоумевает — что могло понадобиться Эотасу сейчас? Но, конечно, соглашается.       Золотые иглы лучей внезапно оказываются глубже обычного в его душе, заставляя Вайдвена вздрогнуть — не от боли, нет, но…       Я не могу дать тебе собственные знания, но могу напомнить о том, что принадлежит тебе самому. У тебя уже есть готовые паттерны реакции, тебе не нужно учиться снова. Сейчас, я пробужу их.       — Пробудишь?! — Вайдвен таращится на книгу перед ним в совершенном ужасе. — Не вздумай! Я не хочу схлопотать Пробуждение ради того, чтобы читать эту ерунду!       Поздно. Он даже не успевает понять, когда именно понимает, что Эора «совершает оборот вокруг солнца за триста тридцать четыре дня». Вайдвен испуганно замирает, ожидая, что в любую секунду в его голове зазвенит какофония голосов из его прошлых реинкарнаций, вот-вот его собственная память превратится в бешено крутящийся калейдоскоп эпох и жизней, вот-вот ему придется защищать собственный рассудок от обезумевших призраков…       Свечи перед ним весело мерцают. Вайдвен с подозрением вслушивается в себя, не рискуя даже краем глаза взглянуть на проклятую книжку, но все, что он слышит — это тихий дружеский смех в искристом солнечном огне.       — Смешно тебе?! Я теперь Пробужденный по твоей милости!       Вовсе нет, улыбается Эотас, я пробудил только ту часть твоей памяти, что хранила языковые паттерны. Не забывай: меня создавали в Энгвите. Операции на душах для меня естественны.       — Ты не мог бы уточнять, когда собираешься копаться в моей душе, дружище?! — Вайдвен пылает праведным гневом. У него уходит, наверное, минута, чтобы в полной мере осознать, что Эотас только что просто… Пробудил кусок его прошлых жизней. Наверное, это не так-то легко. И еще это опасно. И в мире хватает сумасшедших, что рискнули бы собственным рассудком, чтобы добраться до древних тайн, которые может скрывать память их предыдущих реинкарнаций.       А Эотас затеял всё это, чтобы научить его читать.       — Извини, — бормочет Вайдвен. — Спасибо.       Эотас рад, что он понял, и светится тепло-тепло.       — А ты специально это именно сейчас сделал, чтобы я теперь волновался о том, что еще ты в моей душе поменял, и пошел наконец к этому Хранителю?       Солнечный огонек сияет так невозмутимо, что никаких сомнений в этом не остается. Вайдвен только вздыхает — и чего он вообще ожидал. С некоторой опаской он вытягивает из кармана скомканную бумажку, отданную ему ваэлевым жрецом, но он не успевает разобрать хотя бы первые несколько каракуль — все они вдруг складываются в единую ясную вязь. В полном ошеломлении Вайдвен отводит глаза, потом осторожно смотрит обратно, но ничего не меняется. Он просто… как будто сразу знает, какое значение несут короткие строки, и ему больше не нужно мучиться над каждой буквой, пытаясь вспомнить, что же она обозначает.       Он правда когда-то сам так умел?       «15 Витдирлейн». Вайдвен даже смутно представляет себе, где это. Не так много в редсерасской столице улиц, где кабацкие вывески украшены нарисованными рогами витдиров.              Поход к Хранителю он вначале собирается откладывать до тех пор, пока у него не останется ни одной достойной причины отложить его еще на один день, но с Эотасом внутри такой подход не работает. Он, конечно, ничего не говорит. Но Вайдвен постоянно чувствует всей шкурой этот незримый вопрос: ты настолько не заботишься о своем народе, что считаешь себя вправе читать им проповеди, в истинности которых не уверен сам?       Может, это и не Эотас вовсе ему нашептывает, а сам Вайдвен уже опасается неясно чего. Его приходит слушать всё больше людей. Всё чаще его слова звучат из чужих уст. Всё чаще его узнают при случайной встрече незнакомцы. И всё туже скручивается незримый узел тревоги — не только в душе самого Вайдвена, нет; каждая жизнь в Редсерасе — нить в этом узле. Редсерас поднимает голову к солнечному свету впервые за полтора столетия. Вайдвен не может вести людей вперед, помня о том, что и этот свет может оказаться обманом.       Поэтому, когда он вдруг обнаруживает себя у дверей пятнадцатого дома на Витдирлейн, он готов даже на встречу с Хранителем, если это убедит его в том, что он поступает правильно. Что они поступают правильно. Не потому, что он всерьез сомневается в том, что Эотас — это Эотас, но для того, чтобы он был полностью уверен, что сделал всё возможное для того, чтобы выбрать наиболее верное решение.       Стучать в дверь приходится долго. Вайдвен провожает взглядом идущих мимо редких прохожих и думает о превратностях судьбы. Всего пару месяцев назад по слову бога он бросил всё, что имел, и сорвался в столицу нести его слово; сейчас он по слову этого же самого бога (и служителя Ваэля, который был явно немного не в себе) мерзнет у двери дома подпольного аниманта, чтобы выяснить, а точно ли он слышал эотасово слово, а не чье-нибудь другое.       Эора сходит с ума. Возможно, это не Эотас, а Ваэль спустился в мир смертных потешиться над бестолковым фермером, который не может отличить собственного бога от всех остальных. Вайдвен решает, что размышлять об этом не так интересно, как читать все вывески подряд. На Витдирлейн их не так и много, но ему нравится смотреть на номера домов и сразу, в одно мгновение, понимать, что за цифры там написаны. Сразу видно, что Редсерас многое перенял от Аэдира: все дома пронумерованы, и на каждом домишке, даже на самом убогом, аккуратно прибита плашка с ровными циферками. Красиво. Вайдвен радуется, но и грустит в то же время: людям нечего есть, а плашки вот исправно меняют, чинят, следят, чтобы не портились от погоды, чтобы цифры все так же были ясно различимы…       От невеселых мыслей его отвлекает скрип двери. Выглядывает наружу вовсе не зловещий злодей-анимант, а вполне благовидная немолодая дама с внимательным острым взглядом, мгновенно напоминающим о библиотекаре-жреце Ваэля. Дама выглядит немного раздраженной внезапным визитом, но стоит ей взглянуть на нарушителя ее покоя, как тень раздражения мгновенно слетает с ее лица.       И сменяется откровенным, непритворным ужасом. Вайдвен не видел такого даже у идущих на эшафот. Смертников мучит ожидание казни, а это…       Будто ты выглянул за дверь на случайный стук и увидел пылающее солнце, спустившееся с небес и готовое выжечь всю смертную землю дотла.       Ну, это, конечно, обнадеживает.       — Добрый день, — с как можно более приветливой улыбкой здоровается Вайдвен. — Нет ли у вас случайно знакомых жрецов Ваэля?       Стоит отдать Хранительнице должное — она обретает контроль над собой почти мгновенно. Всего спустя пару секунд страх остается только в ее глазах, а лицо скрывает практически идеальная маска. Если бы Вайдвен не видел только что произошедшей с ней перемены — не заметил бы ничего странного.       — Заходи, пророк, — говорит Хранительница и отступает чуть в сторону, позволяя ему пройти внутрь дома. — Смотри не сожги ничего.       — Спасибо, — вежливо благодарит Вайдвен, потому что никому еще не вредила вежливость, особенно если ты представляешься эотасианским проповедником и собираешься вести себя подобающе. Он скорей ныряет внутрь дома, пока хозяйка не передумала, и та тщательно запирает за ним дверь. Пока Вайдвен раздумывает, как бы половчее начать трудный разговор на запрещенные законом темы, Хранительница приводит его в комнату, напоминающую маленькую мастерскую — с разложенными повсюду инструментами и загадочными штуковинами, которым Вайдвен не решается определить применение.       — Интересная у тебя душа, пророк. Никогда еще не видела частично Пробужденных — да к тому же так удачно.       — А, ну… спасибо, наверное, — немного растерянно отвечает Вайдвен. — Не думал, что моя слава как пророка разошлась уже по всему городу…       — Она разошлась уже за пределы Редсераса. — Хранительница бросает на него короткий пронзительный взгляд. — Да, теперь я понимаю, чего боялся Ирит. Слава о пророке Эотаса и о надвигающемся восстании гремит по всем Восточным землям, а сам пророк даже не уверен, чьи слова повторяет.       — Восточным землям? — глупо переспрашивает Вайдвен. За горной грядой, отделяющей Редсерас от южных соседей, кому-то есть дело до фермера, восхваляющего Эотаса на площадях?       Он недооценивал масштабы. Проклятье. Они зашли куда дальше, чем ему казалось.       Могут ли они еще остановиться?       Да, неслышно шепчет Гхаун. Но точка невозврата всё ближе.       — Я не знаю, что ты носишь в себе. Я не знаю даже, как твое тело способно выдерживать это. Любое живое существо, мне известное, подобная сила разорвала бы на части, сожгла бы в одно мгновение — так, что и пепла бы не осталось. Мне… мне страшно на тебя смотреть. Души людей сияют ярко во тьме Границы, но то, что внутри тебя, могло бы затмить собой весь их свет, собранный воедино.       — Это… — Вайдвен запинается, но все же спрашивает, — это Эотас?       — Ну, — с сумрачной улыбкой говорит Хранительница, — это точно не адраган и не призрак. Бедняга Ирит; если бы он только видел. Бог ли это? Вероятно — поскольку иного источника энергии такой мощности я не могу представить. Который из богов решил использовать твое тело в качестве сосуда — тебе лучше знать.       Вайдвен в затруднении зарывается пятерней в волосы.       — Ну, это лучше, чем ничего… наверное, — бормочет он. По крайней мере, он приютил какого-то бога. Теперь можно выбирать, в ком сомневаться, всего из одиннадцати сущностей.       Хранительница скептически окидывает его взглядом.       — Странно, что твое тело так истощено. Ты выглядишь не лучше любого другого бедного фермера — не обижайся на правду, пророк — а мне казалось, что бог захотел бы выбрать себе… более надежное вместилище. Или хотя бы привести имеющееся в подобающий вид.       — П-простите?!       Хозяйка только тихо смеется в ответ на его возмущение и машет рукой.       — Отобедаешь со старой Хранительницей? Ты выглядишь так, будто обед тебе не помешает. Да и к тому же, если ты и вправду носишь в себе Эотаса, может, когда наступит мой черед перейти Границу, он будет чуточку благосклонней…       Вайдвен спрашивает Эотаса, не хочет ли тот что-нибудь ответить, но эотасова свеча мерцает отрицательно: в своё время. Ну, мало ли какие у богов Там порядки. Зато вот Вайдвен с огромной радостью соглашается задержаться на обед.       Может, Хранители-аниманты не такие и плохие, как ему казалось.              — А вы служите Ваэлю? Как и Ирит? — Ирит, как выяснил Вайдвен, это тот самый библиотекарь. Но Хранительница только качает головой.       — Я никому не служу. Я многое вижу в душах людей, и в отношении богов… скажем так, как и любые могущественные владыки, боги слишком часто используют своих слуг, чтобы после выбросить прочь.       Вайдвен не может и представить, чтобы Эотас выбросил его прочь. Ну, если это Эотас, конечно.       — Если мой бог — действительно мой бог, то он бы так не сделал.       Хранительница хмыкает.       — Эотас берет со своих людей ту же плату. Ложная надежда — лишь одна ее часть.       — Это не ложная надежда. К Весеннему рассвету Редсерас будет совсем иным, — твердо обещает Вайдвен. С этим Хранительница уже не спорит.       — Возможно, — задумчиво говорит она, — возможно. Позволь мне попросить тебя о небольшой услуге, Вайдвен. Как ты сам уже наверняка догадался, я изучаю души — не только людские. Играть с огнем — глупая и опасная затея, поэтому я не буду просить о многом, просто хочу провести одно любопытное измерение. Позволишь?       Эотас молчит, поэтому Вайдвен, подождав немного, пожимает плечами — что плохого может случиться? Тем более, он чувствует себя немного обязанным за сытный обед.       Хранительница жестом просит его пройти обратно в мастерскую, и Вайдвен послушно следует за ней. В доме анимантки вполне просторно, чтобы хватало места и для жилых комнат, и для лаборатории; удивительно, что она не боится попасться, занимаясь запрещенной магией прямо здесь…       — Быть анимантом очень удобно, когда ты Хранитель, — будто услышав его мысли, чуточку иронично откликается хозяйка. — Все нежеланные гости склонны сразу же забывать увиденное.       Вайдвен хмыкает, но после знакомства с Эотасом и сеан-гулой его терпимость к не одобряемым законом вещам немного выросла. Поэтому он решает поступить мудро, а не как всегда, и никак не комментирует Хранительское решение проблем с законом.       Его вклад в развитие науки, как разъясняет ему анимантка, оказывается донельзя простым — коснуться двух медных пластин, от которых медные же провода ведут к кристаллу адры и небольшому прибору с полукруглой шкалой измерений. Кристалл выглядит подозрительно темным и тусклым, но Вайдвен не видит в пластинах ничего страшного, поэтому по сигналу Хранительницы послушно прижимает к ним ладони.       …Когда он снова обретает способность видеть и слышать, в мастерской царит настоящий хаос. От кристалла адры остались только осколки, чудом не убившие его и саму хозяйку лаборатории. Вайдвен осторожно оглядывается на разбитые колбы с уже растворяющейся эссенцией и на обуглившийся центр стола с почерневшими листами бумаги, разлетевшимися вокруг. В голове у него звенит.       — Знатно грохнуло, — оценивает он свой вклад в науку и осторожно тыкает пальцем черный пергамент. Тот незамедлительно рассыпается кучкой пепла. — Ой. Так и должно было быть?       Хранительница смотрит на него немигающим взглядом. Вайдвен осторожно делает маленький шаг к двери.       — Я… я, наверное, лучше пойду. Спасибо за помощь. И за обед. Мне, правда, уже пора.       Наверное, его спасает только то, что в нем всё ещё есть Эотас — ну, или какой-то бог — и это останавливает Хранительницу от того, чтобы отправить незадачливого помощника Туда прямо сейчас. В любом случае, Вайдвен решает не искушать судьбу.       Оказавшись на улице, он вначале как можно скорее покидает окрестности Витдирлейн, и только потом позволяет себе немножко замедлить шаг. И понадеяться, что следующая его встреча с Хранительницей произойдет примерно никогда. Вайдвену даже немного стыдно — его накормили обедом, а он учинил погром. Но он же не знал!       — Ты как, в порядке? — на всякий случай интересуется Вайдвен у Эотаса.       Я? Разумеется. Но ей стоило озаботиться предохранителями, если она собиралась подключать в цепь бога, а не осколок эссенции адраган.       Понятней от этого не становится, и Вайдвен, поразмыслив, мудро решает оставить инцидент в прошлом и не вспоминать о нем без надобности. Сегодня он принимает исключительно мудрые решения. Стоит повторять это почаще.       Редсерас на грани переворота. Мы еще можем остановиться, если захотим, но скоро обратного пути не будет. Меня тревожат сомнения, схожие с твоими, и настало время их развеять.       Огонь внутри трепещет горячо и ярко, окатывая Вайдвена волнами будоражащего сияния. Тот не решается даже задать вопрос — слушает, понимая, что сейчас его вмешательство будет лишним.       Я доказал серьезность своих намерений. Возможно, теперь мнение моих братьев и сестер изменилось, и нам не придется заходить так далеко. Я бы хотел, чтобы ты был свидетелем нашей беседы — это решит все оставшиеся вопросы.       — Я? Ну, если ты уверен, — Вайдвен только надеется, что Эотас знает, что делает. — И чего нам ждать от этой беседы?       Эотас вздыхает почти по-человечески.       На что способны испуганные боги? Не могу и предположить.