Глава 3. Ad aras (У алтарей)
13 марта 2019 г. в 12:44
Следующий день в Сант-Тринидад выдался суматошным: слуги сновали взад и вперёд по длинным коридорам, отдраивая древние стены, выметая паутину и пыль, проветривая комнаты, что месяцами были заперты, украшая замок живыми цветами, выбивая из старинных гобеленов пыль, начищая до блеска медь и серебро. По словам Бьянки, замок был настолько огромен, что полностью привести его в порядок удавалось только к Рождеству; бо́льшая часть прибираемых помещений — это те места, коими в основном пользовались его жители.
Это уникальное строение из почерневшего от веков камня, разрасталось с каждым поколением де Толедо; надстраивалось и углублялось, причём, в прямом смысле — ниже уровня земли находилась целая вереница длинных коридоров и потайных комнат.
После утренней службы в часовне Бьянка отправилась на урок богословия в монастырь, в сопровождении сеньоры Марии и пары слуг. Графиня де Толедо и её свекор удалились, дабы вместе обсудить расходы, а Кончита с мрачным выражением лица переделывала вышивку донны Филомены, сидя возле группки женщин, заканчивавших составлять букеты из свежих цветов, на моём старом месте. Я же осталась на попечении донны Иннес.
— Негоже сидеть без дела, когда их в замке невпроворот, — холодно заметила она мне, и приказала следовать за ней.
Блуждая длинными, извилистыми коридорами, где ещё сохранялся полумрак ночи и запах сырости, она привела меня к толстой двери из похожего на камень серого дерева с чёрной тяжёлой ручкой и массивной щеколдой.
Идущая впереди меня женщина открыла дверь с явным усилием, и я шагнула следом в непроглядную тьму.
Это место походило на Ад: огромная комната с высоким потолком, который, как мне казалось, терялся где-то вверху; не было окон — всё освещение исходило от множества огарков свечей в плошках и двух огромных очагов, где жарилось на вертелах мясо; стены были цвета ночи — от многовековой копоти и чада; воздух напоен жаром… Мне сразу стало трудно дышать, к тому же, он был спёртым, с примесью запаха подгоревшей плоти.
Я осторожно спустилась по крутой лестнице вслед за донной Иннес. Она подошла к дородной женщине в коричневой юбке и в светлой блузе, что от пота прилипла к её телу. Эта сеньора была в возрасте; свои седые и густые косы она прятала под белым платком, туго завязанным на голове. Лицо её было испещрено глубокими морщинами, а черты его были крупны и несколько несимметричны. Её карие глаза с набухшими веками казались блестящими, но запавшими чёрными каменьями. Руки и её дряблые щёки выглядели от жара красными и лоснящимися.
— Сеньора Петрона, вы говорили, что вам на кухне не хватает рук?.. Так вот, я привела помощь, — донна Иннес кивнула в мою сторону.
— Сеньору Диану?! — женщина приподняла бровь и внимательно посмотрела на меня. — А она выдержит жар кухни? Выглядит она довольно бледной и слабой, — заметила собеседница донны Иннес, но та свела все сомнения на «нет», просто отчеканив:
— Она должна отрабатывать тот хлеб, что на неё тратится. Думается мне, что у вас есть нетяжёлая работа, которую её молодые руки могут выполнить?
Сеньора Петрона кивнула, соглашаясь, после чего я была оставлена на кухне под её присмотром.
Работа и правда была не особо тяжела: мне дали миску с со специями, которые я должна перетирать мраморным пестиком до состояния порошка.
— Трите аккуратно — специи до́роги, и порошок не должен просы́паться. Иначе узреете гнев дона Алонзо, — наставляла меня женщина.
Она оказалась главной кухаркой, а её муж — Густаво Падилья, был поваром. Он, покрикивая, отдавал приказы трём коренастым парням, что до этого стояли голые по пояс в одних мокрых от пота штанах и сабо. Они крутили мясо на вертеле, бросали дрова в очаг, ворошили массивной кочергой угли, поднимая снопы искр и пуская в помещение кухни очередное облако густого пара. Их волосы были подвязаны красными лоскутами, а лица они протирали влажными тряпками, что были вымочены в воде пополам с уксусом, дабы дольше находиться возле огня.
Однако при виде меня, и после того, как сеньор Падилья что-то выкрикнул им на местном наречии, они неохотно потянулись за рубахами. Натянув мешавшую одежду, что сразу же прилипла к их телам, они продолжили угрюмо потеть в ней.
— Скоро из монастыря вернутся остальные. Они всю ночь помогали монахиням стряпать, ведь в святой обители праздник тоже будет широко отмечаться, — поведала мне кухарка.
Видя красные пятна от жара на моём лице, она предложила мне сесть поближе к приоткрытой двери. Так что я могла отчасти дышать свежим, даже морозным воздухом, поворачивая лицо к спасительному ветерку.
— Святая Анхелика так почитаема здесь? — поинтересовалась я.
— О, да, сеньора. Дело в том, что святая спасла от смертельной болезни одного из графов де Толедо: она пришла к нему и подала некое волшебное зелье. Испив его, дон Серхио де Толедо тотчас поправился. С той поры в этой семье её особо чтут. Так как нынче в монастыре сестёр мало, то служанки помогают им в приготовлении. На день святой Анхелики печётся специальный благодарственный хлеб. Его раздают всем людям из близлежащей деревни. Так что работы сейчас много…
И правда, вскоре в кухню вошла группка женщин. На лицах всех их была усталость, они шли, переговариваясь между собой, и явно без особого энтузиазма стремились снова браться за готовку.
Увидев меня, пришедшие с нескрываемым любопытством стали рассматривать мою персону, но сеньора Петрона быстро определила им работу, не дав ни поглазеть на мои действа с пестиком, ни поговорить.
— Где эта лентяйка Антия? Или она думает, что птица ощипывается сама?! — недовольно произнесла сеньора Петрона, когда пришедшие принялись за свою работу, и обнаружилось отсутствие одной служанки.
— Она, наверное, решила пойти поздороваться с Ромелом, — улыбнувшись, ответила полная девушка с чёрными вьющимися волосами.
— Что за несносная девчонка?! Вот жалеешь сирот, а они тебе неблагодарностью отвечают, да ведут себя, как трактирные девки, — возмутилась главная кухарка, и сунула туши уток в руки ответившей девицы. — Суэнита, займись ими…
Девушка скривилась, видимо, не обрадованная выполнением чужой работы, но всё же птиц приняла, и начала вяло ощипывать.
Мне же не пришлось долго находиться в этом помещении, всё гуще наполнявшимся жаром; всяческими, не всегда приятными восприятию, запахами, да разноплановым говором пришедших служанок, которые обсуждали предстоящий праздник — сеньор Фредерико внезапно появился на пороге кухни, быстро спустившись по крутой лестнице.
— Это возмутительно и недопустимо! Вы ещё очень слабы! Какая может быть работа в таком пекле, да ещё и на сквозняке?! — воскликнул он, насильно изъяв из моих рук миску с пестиком.
Лекарь решительно вывел меня во двор, взяв за руку, и даже не обратив внимание на любопытные взгляды слуг, и осуждающие перешёптывания.
— Я обо всём доложу донне Филомене! Это недопустимо, — повторял он раздражённо.
Я же пыталась надышаться свежим воздухом, подставляя лицо под лёгкий ветерок, переводя дух от жара, в котором вынуждена была сидеть, и стараясь украдкой утереть манжетом пот со лба и подбородка.
Юноша повёл меня на закрытую галерею, что вывела нас в коридоры замка. Его губы были поджаты, а глаза метали молнии. Наше путешествие по Сант-Тринидад было кратким — всего лишь пара поворотов, и мы уже стояли перед тёмной дубовой дверью.
Спустя пару минут я сидела в кабинете донны Филомены, а та о чём-то тихо беседовала с Фредерико. Последний пару раз слегка повышал голос, и я могла различить слова: «слабость, потеря сознания и ухудшение».
Закончив разговор с лекарем, во время коего она больше слушала с тревогой на лице, графиня де Толедо приблизилась ко мне, и, взяв меня за руку, тепло произнесла:
— Дорогая Диана, прошу вас, не сердитесь на донну Иннес. Она не хотела сделать вам ничего дурного, и, видимо, решила, что вы оправились от своего недуга. Но, увы, она не обладает достаточными знаниями в лекарском деле, какими наделён сеньор Борге. А наш лекарь нашёл недопустимым ваш труд в таком месте, как, в принципе, он недопусти́м и для дамы вашего положения.
— Там всего лишь было несколько жарко и душно. Но сеньора Петрона поручила мне работу необременительную, и вам поистине не стоит извиняться, — постаралась успокоить я донну Филомену. — И поверьте, у меня есть силы, чтобы помогать жителям Сант-Тринидад.
— Я рада это слышать. Но не стоит всё же испытывать прочность вашего здравия подобным образом. Сеньор Фредерико так же указал мне на то, что пребывание вне стен замка, на свежем воздухе вам будет полезнее. Сейчас я направляюсь в монастырь, так как у сеньориты Бьянки на сегодня занятия там окончились. Заодно хочу справиться о её успехах, и обсудить с монахинями ход подготовки к празднику. Не желаете ли составить мне компанию? — поинтересовалась моя собеседница. — Хотя, если вы устали, то я, конечно же, пойму ваше положение.
— Я с радостью сопровожу вас, — улыбнулась я ей в ответ.
Однако отправились мы в святую обитель лишь после завтрака. Из-за мигрени дона Алонзо он был отменён в большой зале, поэтому каждый трапезничал единолично. Еда была доставлена и в мою комнату. После Хуанита принесла мне мантилью, в коей я должна была войти под своды обители Сан-Тринидад.
В монастырь мы отправились в сопровождении донны Иннес и трёх слуг — рослых и сильных парней.
Тропинка от замка до святой обители змеилась среди жухлой травы, и была довольно короткой. По словам донны Филомены, её свёкор не позволял часто пользоваться экипажем, либо лошадьми, ежели можно было пройти до места назначения в течение пары минут.
Монастырь Сан-Тринидад был таким же древним, как и замок. Его стены из чёрного камня, казалось, дышали на ладан, грозя вот-вот обрушиться — кладка периодически осыпалась, отчего возле монастыря были кучки старых камней, покрытых плесенью, и несущие на себе запах тлена. Мне показалось весьма чудны́м, что родня дона Алонзо так хочет заполучить это святое место, учитывая его плачевный вид.
Слуги-мужчины остались дожидаться нас возле ворот. Мы же вскоре отправились следом за молчаливой молодой сестрой, которая, поприветствовав, повела нас галерей и длинными коридорами к матери-настоятельнице. Кабинет, в котором мы вскоре очутились, был светлым, со скромным убранством: добротный письменный стол, продавленное старое кресло возле него, три жёстких высоких табурета. У небольшого камина, где дрова, сложенные красивой горкой, были, пожалуй, украшением, отсутствие копоти и золы наводило на мысль, что им практически не пользовались, посему в комнате было достаточно зябко.
Заведовала этой обителью мать-настоятельница Касильда. Она была худощавой, высокой женщиной преклонного возраста, чья кожа напоминала старый пергамент. Черты её продолговатого лица были мягкими и безвольными, а некогда выразительные зелёные глаза поблекли. Она сидела с несколько отрешённым выражением лица, глядя в одну точку — в сторону распятия, что занимало место возле большого окна.
Когда мы вошли в её кабинет, то на тонких её губах заиграла слабая улыбка, и она медленно, словно в запасе у неё была вечность, поднялась со своего кресла, и подошла к нам.
— Ах, донна де Толедо, я рада вас видеть, — её голос был мягок и отстранен.
После официального приветствия донна Филомена учтиво завела с ней разговор об успехах Бьянки, которая, как оказалась, под руководством сестры Филиппы корпела над учением святого Луки́.
Но разговор их был сдержанным: мать-настоятельница говорила, словно заученными фразами, растягивая губы в добродушной улыбке. Пару раз в её взгляде мелькало нечто, что удивило меня — беспокойство и страх.
Всё это время мы с донной Иннес молча сидели на табуретах позади графини де Толедо.
Разговор вёлся непринуждённо, а со стороны матери-настоятельницы явно незаинтересовано. После расспросов о нуждах обители нам было предложено осмотреть сад.
Он не был большим, но густо засажен деревцами, с рядами распускающихся назло холодному ветру цветов. Здесь так же росли чахлые кусты жасмина, которые боролись с суровым климатом этого места за жизнь.
Я шла медленно: рассматривая всё, и вдыхая ароматы недавно распустившихся растений, впитывая в себя дурманящие нотки роз и яркие краски гвоздик, цветов граната. Я удивлялась их красоте и нежности, а так же стойкости.
По всей видимости, я часто останавливалась, но мои попутчицы не оглядывались на меня, полагая, что я следую в хвосте нашей маленькой процессии. Когда я отвела взгляд от большого куста белых роз, то оказалась стоящей в одиночестве на узкой тропинке. Я быстро пошла вперёд, прислушиваясь, и надеясь поймать отрывки разговора, либо шаги ушедших раньше меня женщин.
Вскоре я увидела, что тропинка разветвлялась, одна её дорожка убегала вперёд, а вторая сворачивала влево. Не зная, куда дальше двигаться, я, постояв с минуту, решила свернуть, и, ежели встречу кого из сестёр, то попрошу отвести меня к матери-настоятельнице или к донне Филомене.
Я вышла во внутренний маленький дворик, что был практически пуст, не считая девочки лет пяти-шести. Она подметала каменные плиты метлой, что была длиннее её роста. Ребёнок был облачён в платье из чёрной грубой шерсти, на ногах — великоватые сабо, а белокурые волосы девочки убраны в толстую длинную косу. Она что-то напевала себе под нос, видимо, стараясь отвлечься от монотонной работы.
Понаблюдав за ней, я решила, что девочка не иначе как воспитанница, которых присылают в монастырь, и, должно быть, она видела, куда пошла донна Филомена и мать-настоятельница.
— Добрый день, — как можно дружелюбнее произнесла я, подходя поближе.
Малышка прекратила подметать. Её изумлённые большие голубые глаза вперились в меня. Я отметила, что девочка была совершенно нетипичной для этой местности внешности. Бо́льшая часть населения здесь была смугла, с тёмными волосами и глазами, почему сей факт и несколько удивил меня. Однако я всё же решила вернуться к своему вопросу, но тут дитя резко откинула метлу, и бросилась в мою сторону:
— Я знала, я знала, что вы придёте ко мне! — воскликнула она, подбегая ближе, обхватив мои ноги, и прижавшись к моим юбкам.
— Я верила! Они надо мной смеялись, говорили, что это глупости, но я верила, что вы вернётесь за мной, матушка, — сквозь слёзы лепетала девочка, уткнувшись мне в платье лицом.
Ошеломлённая, я стояла не шелохнувшись. Я понимала, что малышка ошиблась, приняв меня за другого человека, но столько надежды, чистоты и нежности было в её словах и действиях, что мне казалось кощунством прервать этот сокровенный для неё момент объятий.
— Дорогая, я… — постаралась я всё же выкрутиться из данной конфузной ситуации, но девочка перебила меня:
— Луиза, я ваша Луиза! Вы ведь помните меня?! — отчаянно произнесла она, и её огромные голубые глаза, наполненные слезами, внимательно обратились на меня.
Эту сцену прервало появление полной и очень сердитой монахини, которая, увидев девочку, обнимающую меня, пришла в негодование:
— Сестра Хосемария просила тебя подмести двор, а не приставать к нашим посетителям! — возмутилась женщина. — Прошу прощения, сеньора, это дитя своевольно, и дурно воспитано. Она вечно не делает то, что ей говорят, — и рывком за ворот платья девочки сестра оттащила её от меня.
— Нет, нет!!! Это моя мать!!! — закричала Луиза, отбиваясь от монахини.
— Что за бред ты несёшь, дитя?! Нет у тебя матери, никто за тобой не придёт! Хватит предаваться глупым мечтам! — возразила ей женщина, и потащила за руку упирающуюся и плачущую малышку в монастырь.
Я же с разрывающимся от жалости сердцем молча наблюдала за этой сценой.
— Вот вы где, сеньора Диана! А донна Филомена уже переживает, куда вы могли подеваться, — раздался позади меня голос Бьянки.
Обернувшись, я увидела девочку, которая держала в руках корзинку с рукоделием.
— Это была Луиза? — спросила моя спутница, когда мы направились из внутреннего дворика в сторону ворот монастыря.
— Да… Она приняла меня за свою мать, — и я рассказала о нашей встрече, а девочка задумчиво слушала меня.
— Она всегда ждала, чтобы за ней пришли сюда. На самом деле у неё никого нет. Монахини говорили, что она бастард — родилась во грехе. Мать её умерла, а в монастырь привезла некая дама, которая вначале присылала деньги на её содержание, но потом исчезла, и прекратила интересоваться девочкой. Луиза живёт в монастыре практически с самого рождения.
— И к каждой посетительнице она так кидается? — удивилась я.
— Нет, конечно же. Я думаю, что она похожа на вас внешне, поэтому и решила, что вы — её мать, — заметила Бьянка.
Странную внешнюю схожесть между нами я тоже отметила — бледная кожа, деликатное строение, красивые черты, голубые глаза и белокурые волосы…
Но я с трудом могла представить, что Луиза — моя дочь. Кроме жалости, сочувствия к этой девочке, когда она меня обнимала, я ничего не испытала. Но возможна ли связь матери и дитя всегда? Или же она могла быть потеряна, как и моя память?
Донна Филомена, сеньора Мария, Бьянка, донна Иннес и я, в глубокой задумчивости, вернулись в замок. Юная де Толедо разгласила им мою встречу с девочкой, на что донна Иннес осуждающие покачала головой, а донна Филомена высказала несколько слов сожаления о судьбе этого дитя. Но, видимо, заметив, что я не собираюсь поддерживать данный разговор, она тактично перевела беседу на тему о завтрашнем празднике, попутно общаясь с Бьянкой, и рассказывая о хвалебных отзывах от её наставниц, на что девочка поморщилась и несколько небрежно произнесла:
— Я изучаю там довольно примитивный материал: он труден лишь для простых крестьянских умов. Кстати, сестра Энрикетта куда-то пропала. Сегодня у меня был урок с сестрой Филиппой. Она пыталась поразить меня навыками в латыни, читая со мной отрывки из жития святого Луки́, но как по мне — ей лучше удаётся вышивка, чем разбор предложений.
— Неужели сестра Энрикетта захворала? — поинтересовалась донна Филомена.
— Нет, вовсе нет. Она просто пропала. Я случайно услышала, как сестры Энграция и Квитерия говорили, что она отправилась два дня назад проведать свою болящую тётю в деревню и не вернулась, — беспечно ответила Бьянка.
— Но почему же мать-настоятельница ничего мне не сказала? — удивилась сеньора де Толедо.
— Не знаю. Но она запретила остальным сестрам её искать. И поведала, что сестра Энрикетта прислала ей письмо, что задержится в деревне подольше. Но сестра Квитерия заявила, что это ложь — писем не было в последние дни, никто не приходил с ними. А уж она бы знала — она приносит корреспонденцию матери-настоятельнице.
— Странно… Но раз сказано, что о сестре Энрикетте не стоит беспокоиться, значит, есть весомая причина почему именно, которую попросту не нужно знать всем подряд, — задумчиво предположила донна Филомена. — Дорогая Бьянка, тебе также не стоит прислушиваться к разговорам, что не предназначены для твоих ушей, — строго добавила графиня.
Вернувшись в замок, я вспоминала о встрече с Луизой; осознание того, что где-то у меня есть ребёнок, который, возможно, так же нуждается в материнской заботе и ласке, не давало мне покоя. Но долго упиваться печальными думами мне не позволили — все домочадцы Сант-Тринидад сбивались с ног, пытаясь угодить дону Алонзо и святой Анхелике, чей праздник был уже завтра.
Граф де Толедо был недоволен приготовлениями: он третировал слуг и управляющего, заявляя, что полы плохо подметены, недостаточно цветов в комнатах, что он ощущает запах затхлости, и эти служанки-лентяйки явно не окурили помещение как полагается.
Так что день прошел в хлопотах: я то помогала группе девушек под руководством сеньоры Каталины начищать серебро песком, то срезала с сеньорой Эсмеральдой де Эль-Бьерсо цветы в розарии, то помогала Кончите приводить праздничное платье донны Филомены в порядок.
Вечером послали за мной, дабы я отправилась к дону Алонзо, чтобы прочесть ему религиозные тексты. Но в его спальню меня отчего-то не пустили, а оставили долго ожидать в коридоре. После важный слуга, вернувшись, заявил, что дон Алонзо не расположен слушать мои речи, и просит меня удалиться. Я почувствовала сильное раздражение при этих словах, однако смогла подавить его, и, молча кивнув, отправилась в свою спальню.
Из-за усталости я быстро заснула, не запомня сон.
На следующий день я была разбужена Хуанитой раньше обычного. Мне показалось, что я проспала всего несколько часов, хотя, возможно, так оно и было. В этот день я должна была облачиться в платье из серого бархата с довольно закрытым декольте, белоснежными манжетами и воротничком, и пышными атласными юбками жемчужного цвета. Данное одеяние было выбрано из гардероба донны Филомены и слегка подогнано под меня.
Хуанита собрала мои волосы, отдав мне мантилью из серебристых красивых кружев. Украшений на мне не было, за исключением кольца, которое я не снимала. Длинный тёплый плащ Фредерико уютно грел мои плечи, когда я со служанкой, придерживая юбки, торопилась к часовне.
К моему удивлению, во дворике перед святым местом коленопреклонения толпились домочадцы замка. Две коренастые служанки в чистых тёмно-зелёных шерстяных платьях и кружевных чепцах с красными лентами раздавали всем свечи, подготовленные ранее. Они были разложены в две большие корзины, стоящие отдельно друг от друга. Мне вручили благоухающее изделие из воска с зелёной лентой.
Однако я пребывала в недоумении о нашем нахождении во дворике, но донна Филомена приветливо встретила меня, пояснив, что без дона Алонзо и падре Игнасио никто не смеет входить в часовню — именно они должны приветствовать святую Анхелику первыми.
Я украдкой разглядывала окружающих меня людей: все они были в праздничных одеждах — для них данная служба явно была значима и долгожданна. Я заметила, как Бьянка потихоньку вытащила ещё одну свечку с белой ленточкой из общей кучи, и положила в небольшую корзинку, которая была при ней.
Сама девочка выглядела премило в платье фиалкового цвета, расшитом жемчугом. Её волосы украшали белоснежные ленточки, но, на мой взгляд, их было даже чересчур много, отчего волосы юной сеньориты казались по большей части белоснежными, как облако.
В этот момент произошло значительное оживление. Все стали расходиться по разные стороны дворика, и я последовала за дамами влево. После того, как все присутствующие застыли, словно статуи, кто в глубоком реверансе, а кто в поклоне, к часовне неторопливым шагом подошёл дон Алонзо в сопровождении падре Игнасио.
Облаченный в праздничную накрахмаленную сутану, падре что-то шептал — то ли молитву, то ли слова лести своему господину… Дон Алонзо же был нарядно одет: на его шее красовалась золотая массивная цепь с медальоном в виде ромба, посередине которого червонной каплей блестел рубин. На плечи дона был наброшен коричневый плащ, на вид новый, но оставляющий за собой сильный запах камфары. На голове графа была шляпа довольно старомодного фасона с чёрно-белыми перьями. Шпага, эфес коей был украшен крупными пунцовыми, как капли крови, каменьями, особо выделялась в бледном рассвете сего утра.
Сеньор де Толедо несколько минут постоял, внимательно всех оглядев, а после разрешил закончить исполнение приветственного поклона нам с донной Филоменой, донне Иннес и Бьянке. Остальные же должны были терпеть пытку, и стоять неподвижно, вперив свои взоры в каменные плиты.
Хозяин замка внимательно рассматривал нас: если наряд донны Иннес, который, может, был из более добротной и целой материи, но оставшийся чернильно-чёрным, видимо, его устроил, то одеяние донны Филомены вызвало замечание:
— Эти кружева чересчур белы для вдовы, на мой взгляд, — указал он на белые манжеты и ворот своей невестки.
— Но, сеньор, это ведь праздничное платье. Я подумала, что негоже огорчать святую своим трауром, — спокойно ответила графиня де Толедо.
Дон Алонзо задумался, затем кивнул, по всей вероятности, находя в её словах крупицы истины.
— Надеюсь, что вне праздничных дней вы облачитесь в нечто более подобающее вашему вдовьему статусу, — подытожил он, и донна Филомена ответила коротким согласием.
Затем граф придирчиво осмотрел мой наряд.
— Чьё платье на вас? — холодно спросил он.
— Донна Филомена дала мне его, за неимением у меня иной одежды, — запинаясь от смущения, пробормотала я.
— Оно вам не идёт — в нём вы блеклая, как моль. Пусть после праздника моя невестка передаст вам что-нибудь чёрного цвета — он лучше подходит к аристократической белизне вашей кожи, — заметил дон Алонзо.
Далее он устремил взгляд на Бьянку, и та смело посмотрела на него.
— Слишком много лент, — указал граф де Толедо на голову девочки.
— Я специально приказала столько заплести, дабы понравиться святой Анхелике, ведь она ходила в белом. Дабы подтвердить сей факт я выписала всё об этой святой из книги «Жития святых Испании», — к нашему удивлению, девочка тут же достала из корзинки плотненький свиток, раскрыла, и при этом конец его упал на каменные плиты.
Бьянка стала громко и с выражением читать текст на латыни, делая отсылки на различных богословов, кои описывали внешность святой.
Дон Алонзо сделал ей знак рукой прекратить чтение. Девочка молча скатала свиток, и положила его обратно. В это время взгляд графа де Толедо упал на вторую свечу с белой ленточкой, что покоилась так же в её корзинке.
— Для чего тебе вторая свеча? — поинтересовался он.
— Я решила подарить её одной сироте, что живёт в монастыре, ибо, наш Господь наказывал всем заботиться о сиротах и вдовах. На счёт этого я так же выписала выдержки из Святого Писания, — девочка потянулась за вторым свитком, что был гораздо объёмнее предыдущего.
— Я прекрасно помню святые строки, не нужно мне их зачитывать, — огрызнулся сеньор де Толедо, оставив Бьянку в покое, но, тем не менее, решив отыграться на остальных. — Что это ещё за непотребства?! — вскричал он, подойдя к Кончите, и его перст, прямой и острый, словно стрела, указал на декольте девушки. — Вы живёте в приличной фамилии, сеньорита, а не в трактире прислуживаете!!! Порядочная девушка прикрывает свои «прелести», — злобно выплюнул хозяин замка, затем вытащил из-за рукава белоснежный платок, и кинул его на грудь Кончиты. — Прикройтесь! Пусть ваша служанка принесёт накидку — в таком виде входить в часовню недопустимо!
Бедная девушка часто моргала, пытаясь сдержать слёзы. Она отошла в сторонку, и что-то тихо сказала Хуаните, стараясь не разрыдаться.
Ещё несколько человек были отстранены от входа в часовню из-за яркой вышивки, слишком вызывающего корсета, либо непотребного кроя. После того, как сеньор де Толедо оставил дам в покое, он обратился к мужской стороне.
— Твои башмаки слишком грязные… Рубаха чересчур заштопана… Цвет очень тёмный для праздничной мессы, а твоя шляпа похожа на собачью подстилку…
Такие замечания он раздавал слугам, и те молча и покорно отходили в сторону — им было отказано в представлении перед ликом святой.
— На мой взгляд, на вас слишком дорогой плащ — такой не положен лекарю по статусу, — заметил дон Алонзо, подходя к Фредерико.
— Однако, это подарок графа де ла Рока, у которого я служил пару лет. Он подарил мне его на Пасху, — возразил юноша.
— Что ж, подарок за хорошее служение — это совсем иное дело. Но что же — все господа, которым вы служили, преподносили вам предметы гардероба?
— Нет, что вы… Лишь только этот плащ - подарок от моего нанимателя. Вот этот берет, например, - дар моего учителя — месье Жаме, — указал на головной убор юный лекарь.
— Вы учились у француза?! Сеньор, да как после этого вы смеете врачевать под моей крышей?! — возмутился дон Алонзо.
— Месье Жаме долгое время прожил в Мадриде и имел там практику. К нему обращались многие почтенные горожане и знатные гранды, — возразил Фредерико.
— Эта столица полна разврата и глупостей, я всегда говорил. Хорошо, что сей берет в часовне вы будете держать на коленях, — проворчал граф де Толедо, и продолжил осмотр домочадцев далее.
Я же вздрогнула, когда Фредерико произнёс имя своего учителя; оно мне показалось смутно знакомым. Возможно ли, что когда-либо я обращалась к данному искусному лекарю?!
Вскоре падре Игнасио подошёл к часовне и старым громоздким ключом отпер её двери, после чего с усилием налёг на древнее, разбухшее от влаги дерево, и распахнул их.
Те, кому было дозволено присутствовать на праздничной службе, медленно потянулись вовнутрь, оставив во дворике группку людей, обиженных и отстраненных от участия в прекрасной мессе.
Часовня и правда очень сильно преобразилась: везде были зажжены свечи, и казалось, что только на полу их нет. Статуя святой в белоснежных одеяниях стояла на алтаре. Она была украшена венками из мелких белоснежных и розовых роз, внизу стояли пузатые блестящие кувшины, расписанные причудливыми тёмно-красными узорами, в которых яркими пятнами пестрели тубероза, жасмин, ирис, гвоздики, веточки с цветками миндаля и граната.
В воздухе ощущался сладковатый дурманящий аромат, однако, опустившись на холодную скамью я почувствовала иные сладковато-отвратные нотки, которые витали в этом святом месте. Я нахмурилась — так обычно пахло пропавшее мясо, которое начинало гнить в тёплой кухне. Такой запах можно было уловить на заднем дворе возле кучи помоев, но ему явно не место в часовне.
По всей видимости, его почувствовали и остальные; люди стали переглядываться, ища его источник.
— Наверное, крыса больная сюда пробралась и сдохла. Дурной это знак, — услышала я перешёптывание слуг позади себя.
Тут мой взгляд упал на хорошо освещённые бледно-серые каменные плиты. Медленно, словно патока, по ним текло нечто густое, заполняя собой место возле алтаря. Мой взгляд был прикован к этой неторопливо движущейся массе странного, почти чёрного цвета. Кто-то громко закричал, и стал показывать на нечто за алтарём.
Дон Алонзо и пара мужчин поднялись, и поспешили туда, оттеснив в сторону бледного вопящего слугу. Сам дон в мгновение ока побелел, как мел, но не растерялся, а быстро отдал какой-то приказ своим спутникам. Те нагнулись, и, наконец, подняли то, из-за чего стоял зловонный запах, и растекалась эта зловещая лужа. На руках слуги было тело в чёрном балахоне, пропитанном кровью.
Увидев его, Кончита вскрикнула, и потеряла сознание, осев на лавке. Донна Иннес, не обратив на неё внимания, стала креститься и шептать молитвы, а донна Филомена закрыла лицо руками, отвернувшись. Бьянка стала сильно всхлипывать, я интуитивно загородила страшную сцену от неё своей спиной, прижав девочку к себе.
— Не смотри, не надо, — повторяла я.
— Это ведь сестра Энрикетта, — рыдала девочка, уткнувшись в моё платье.
Видимо, она смогла рассмотреть искажённое предсмертными гримасами лицо молодой женщины…
***
В замок я возвращалась на негнущихся ногах, будучи словно в тумане. Всхлипывающая Бьянка шла рядом; девочка держала меня за руку, была потерянна и сильно огорчена. Тело погибшей сестры доставили в монастырь, а дон Алонзо с управляющим и лекарем осматривал часовню. Дамам наказали вернуться в свои комнаты, и сидеть взаперти вместе со служанками. Компанию мне составила Хуанита. Она причитала, украдкой промокая глаза. У меня же перед взором стояла лужа тёмной крови — даже в спальне я ощущала сдавливающий грудь запах, который, как мне казалось, был навеян самой смертью. Любой звук во дворике или в коридоре заставлял меня вздрагивать, принося мрачные думы о безвременной и страшной кончине столь молодой сестры. В конце концов, распустив корсет, я, не обращая внимания на прохладу в спальне, забылась на кровати беспокойным сном, силясь убежать от жуткой реальности. Вначале мне приснилась опрятная комната, где был туалетный столик с большим количеством флакончиков, а я стояла перед ним, покрывая пуховкой плечи и шею. Сзади кто-то подошёл, и мужские тёплые руки обняли меня и прижали к себе. Но этими приятными прикосновениями я наслаждалась недолго: далее меня как будто дёрнули за руку — всё завертелось перед моими глазами, и я вскоре очутилась на заснеженном пригорке. По дороге медленно полз старый, разбитый экипаж, запряжённый худыми лошадьми, возле окна которого сидела белокурая девочка. На её лице была тень отчаянья и печали. Пару раз она что-то выкрикивала кучеру, но мужчина, сидевший на козлах, делал вид, что её не слышит. Она попыталась открыть дверцу кареты, но её попутчик, сидевший рядом, с силой затянул её в салон экипажа. Сопровождающий сказал нечто грубое и резкое, после чего девочку отсадили от окна. Вскоре экипаж подъехал к монастырю — древнему строению, которое утопало в снегу. Девочку с силой выволокли из кареты. Она упиралась и хваталась за дверцу, но рослый мужчина с седой бородой ловко её отцепил, больно ударив по детским рукам, и потащил во двор монастыря, держа за воротник. Всё снова завертелось передо мной, и вскоре я увидела кабинет матери-настоятельницы — маленький и тёмный, с парой свечей и небольшим камином. Дрожа, девочка стояла возле него. Она всхлипывала, но взрослые, что находились рядом, игнорировали её состояние. — Её надобно оставить здесь, я уполномочен проследить, чтобы обряд свершился, — пробасил мужчина, обращаясь к матери-настоятельнице. Полная женщина с округлым лицом и серыми выпученными глазами, облаченная в сутану, покачала головой. — Слишком юный возраст — должны быть основания для пострига в двенадцать лет, — заметила она. — Имеются — она должна начать путь покаяния за то злодеяние, что сотворила, — резко подметил собеседник настоятельницы. — Эта бестия задушила своего младшего брата. — Я не делала этого! — воскликнула девочка. — Молчать! — рявкнул мужчина. — Слуги видели, как она взяла подушечку, и накрыла малыша в колыбели. Когда служанка подбежала, и с трудом смогла её оторвать от младенца, то её брат был мёртв. — Это была не я! Я в это время спала у себя! — рыдая, начала оправдываться девочка. — Вы видите, насколько она лжива и жестока?! Святые стены должны благотворно повлиять на неё, посему у меня от её родни просьба — постричь её в монахини. Приданое её родитель даст… Но ей необходимы суровый быт и тяжёлая работа, — подвёл итог мужчина. — И правда… Основание серьёзное, — пробормотала мать-настоятельница, внимательно глядя на девочку. В это время всё померкло передо мной, и я неожиданно оказалась в часовне. Однако тут было темно: свечи не горели, что-то капало с алтаря… Стук этих капель громким эхом раздавался под сводами сего святого места. Я осторожно нащупала огниво и свечу, которые как будто кто-то специально оставил для меня на одной из лавок. Огонёк сильно вспыхнул и засветил ярко, как дюжина факелов. Когда я посмотрела на алтарь, то крик ледяным комом застрял у меня в горле — там лежала убитая я… В крови… В одной лишь короткой рубахе… Кровь струилась из бесчисленных ран на моём теле. В этот момент чья-то прохладная рука прикрыла мне глаза, и я резко проснулась. Стук сердца был отчётливо слышен в ушах, грудь сдавлена, а ногу свело судорогой — я лежала в темноте своей спальни. На секунду я перевела дух, решив, что всё это химера ужасного сна. Но в следующий миг страх парализовал меня, сковав всё тело, и даже кровь застыла в жилах — кто-то дышал мне в лицо, лёжа рядом со мной в темноте…