Angel Diaries - 3

      В свою спальню я вернулась в задумчивости, погружённая в мысли о моём прошлом, а точнее — о его отсутствии. Сидя в продавленном старом кресле, я неотрывно смотрела на пламя камина, поглаживая пальцем холодный камень кольца. Было ли оно обручальным или просто ценным подарком? Может, его передали мне по наследству, либо же я вовсе его украла? При последней мысли я содрогнулась, отгоняя её от себя.       Я закрыла глаза и попыталась вспомнить, что могло быть связано с этим украшением. Может ли само по себе кольцо указывать на аристократичность происхождения? Может я просто была из богатой, но не знатной семьи?       Я внимательно рассмотрела кольцо в отблесках пламени, силясь найти герб или хотя бы какую-то пометку, но металл был девственно гладким и лишь слегка тёплым от моих рук и дыхания. Пару раз я взывала к памяти, которая подобно чашке из тонкого фарфора раскололась на сотни осколков в тёмной комнате, но, увы, — всё тщетно. Только сильнее начинала болеть голова, а к горлу подкатывала противная тошнота.       Даже принесённый Хуанитой ужин — уже остывший и довольно скромный в порциях, не мог отвлечь меня от дум. Поковыряв ложкой в похлёбке, и съев только пару ломтиков сыра с лепёшкой, я закуталась в одеяло, подсев поближе к камину. Идти в кровать не хотелось, потому как там было довольно прохладно — тепло, которое давало пламя в камине, исчезало, не доходя до места моего сна.       Прижимая к груди кольцо, я медленно погрузилась в беспокойную дрёму.       Очнулась я от чьего-то передвижения по комнате. Это были лёгкие шаги и еле слышное дыхание. Огонь уже пожрал поленья в камине до тлеющих угольков, а зажечь свечу я позабыла, и сейчас от осознания того, что кто-то находится рядом в спальне, погружённой в практически чернильную темноту, я вздрогнула, чувствуя, как страх мгновенно охватил меня. Медленно повернувшись в сторону источника звука, я увидела невысокую фигуру в белом, что невольно заставило меня вскрикнуть. — Простите! Я не хотела вас напугать, — раздался приятный детский голос.       Фигурка резво метнулась к прикроватному столику, и стала быстро тереть огниво. Вскоре дело увенчалось успехом, и свеча в плошке была зажжена.       Передо мной стояла девочка лет десяти, в белой ночной рубахе до пола и наброшенном сверху чёрном бархатном халате, который ранее сливался с тьмой. — Меня зовут Бьянка де Толедо, — произнеся это, ночная гостья сделала несколько неуклюжий реверанс.       Теперь, когда со свечой в руке она подошла ко мне достаточно близко, я смогла рассмотреть её получше.       Девочка была довольно полновата, с сильно бледной кожей, округлым лицом, серыми большими глазами слегка навыкате, пухлыми губами и несколько резким профилем. Длинные каштановые волосы Бьянки чуть завивались, но были аккуратно причёсаны, а на голове её повязан белоснежный кружевной чепец. — Ну, а меня на данный момент зовут сеньора Диана, — приветливо улыбнулась я ей. — Я знаю. Так звали мою тётю. Но я её плохо помню — она умерла, когда мне было три года. Как и мои родители, — несколько мрачновато произнесла девочка.       Посмотрев по сторонам, она заметила высокий табурет, и, подтащив его, села рядом с моим креслом. — А вы и правда француженка? — прозвучал с нескрываемым любопытством её вопрос. — Наверное… Я не знаю… Просто я говорю на этом языке, хотя я так же знаю и испанский, но общаюсь на нём чуть похуже. Например я практически не понимаю донну Иннес, — объяснила я. — На самом деле её мало кто понимает… Дон Алонзо говорит, это потому, что она долго жила с варварами. Поэтому её речь исказилась, стала более первобытной, — открыла сий секрет моя собеседница.       Узрев удивление на моём лице, так как полная и чопорная женщина, втиснутая в испанский корсет, с величайшим трудом рисовалась моим воображением в окружении варваров в шкурах убиенных зверей на голое тело, девочка поспешила уточнить: — Она была замужем за арагонцем…       Чтобы не показаться невежественной с вопросом, почему арагонцы варвары, я всего лишь кивнула и улыбнулась Бьянке. — Так вы остаетесь в нашем замке? — продолжила девочка.       Взгляд её меж тем метнулся к подносу, где помимо остатков холодной похлёбки и кусочков лепёшки лежало блюдечко с орехами в меду. Эта была небольшая горсточка, коей, видимо, меня решили угостить, как болящую. Но орехи казались мне слишком твёрдыми, да и почему-то, от них несло некой затхлостью, в то время как мёд был чересчур сладок. — Хочешь? — поднесла я блюдце девочке, заметив, что ей-то угощение точно приглянулось.       Бьянка несколько помялась, но всё же взяла. Она стала осторожно класть орешки в рот, и смачно сосать. — Донна Филомена не любит, когда я ем сладкое, — пояснила она, кивнув на угощение. — Она хочет, чтобы я была более миниатюрной, дабы затем найти мне хорошего мужа. А дон Алонзо напротив — считает, что худоба отвратна, и часто ссорится с донной Филоменой по этому поводу. Он уверяет, что настоящие мужчины ценят пышные формы.       Я бросила ненавязчивый взгляд на свою визави — она была довольно полной, но талия всё же угадывалась под рубашкой. Возможно, что в дальнейшем всё излишнее перерастёт в женственные и мягкие линии форм, кои и правда весьма приятны глазу.       Я поделилась с ней своей мыслью насчёт этого, на что девочка равнодушно пожала покатыми плечами. — Они оба боятся, что я вырасту уродиной, и никто на мне не женится. Но этого не произойдёт: я решила, что умру в тринадцать лет, — с мрачной торжественностью поведала она.       Эти признания поразили меня. Я обеспокоилась таким поведением Бьянки — как можно желать сие греховное действо в столь юном возрасте? — Дорогая, что ты такое говоришь? Помышлять об этом греховно, Господь не прощает самоубийц, — прошептала я. — Странно, что это вы помните, — указала мне на этот факт собеседница. — Я уверена, что выросла в семье, где почитали Господа, поэтому эти догмы мне знакомы, — как можно спокойнее ответила я, силясь скрыть некие свои сомнения. — В любом случае, не вижу смысла жить далее. Ведь моя участь будет незавидной — выдадут за необразованного, алчного дворянина, который будет меня поколачивать, проиграет в карты моё небольшое состояние, да требовать наследников будет в большом количестве, отчего я умру родами, — довольно буднично пояснила Бьянка, словно говорила со мной о погоде. — Или же, если больше повезёт, то вырасту уродиной, никого не прельщу и протяну подольше, став приживалкой в семье дальнего и спесивого родича. Буду так же, как и донна Иннес ходить в старых чёрных платьях, пропахших травами от кашля, в ветхом разваливающемся испанском корсете, и напускаться на слуг, которые за глаза будут называть меня «старая ведьма»…  — Дорогая моя, но ведь всё может сложиться и по другому: ты можешь встретить доброго и благородного человека, — попыталась я успокоить её, взяв за руку. — Не встречу, — резковато возразила девочка. — Всем благородным сеньорам нужно большое приданое, а у меня его нет. Замок и монастырь достанутся моему двоюродному дяде дону Педро, стоит только умереть дону Алонзо, — категорично добавила она. — Я когда-то хотела уйти в монастырь… Думала, что там спокойно, можно жить и читать книги, в своё удовольствие… Но когда я стала посещать занятия в той святой обители, то поняла, что это не для меня. Мне не хочется ходить в пыльной, прокопчённой рясе, питаться гнилой пищей, да и заниматься с детьми. — Детьми?— переспросила я. — Ну, да. Там есть крыло, где они содержат женщин, которые впали в грех или тяжелы. Там разрешаются от бремени, и там же находятся их младенцы. Они постоянно кричат, и пахнет в том крыле отвратно, — ответила Бьянка. — Я считаю, что всё же мысль о самоубийстве стоит отложить. Возможно, до тринадцати лет в твоей жизни произойдёт нечто прекрасное, — я улыбнулась, взглянув в её грустные глаза. — Не знаю. Разве что донна Филомена найдёт себе хорошего мужа, и тот будет заботиться и обо мне, — пробормотала девочка. — Тогда уж точно всё будет хорошо — донна Филомена красива, обходительна и явно прекрасно образована. Многие знатные сеньоры захотят себе такую супругу, — уверенно заявила я.       Но на лице Бьянки было сомнение. Она хотела мне что-то возразить, но тут мы услышали шаги, и в комнату заглянула Кончита. — Ах, дорогая, вот ты где! Не стоит докучать сеньоре Диане, да и время позднее, — подошла она к Бьянке. — Вам тоже стоит лечь спать, так как завтра вы уже должны присутствовать на утренней службе — дон Алонзо не любит, когда кто-то из домочадцев её пропускает, — затараторила девушка. — Когда вы были без сознания, а затем сильно слабы, то он понимал ваше отсутствие. Но ежели вы уже можете передвигаться, то должны быть в часовне.        Словно в подтверждение, Бьянка согласно кивнула. — Он заставлял посещать меня все службы в часовне, даже когда у меня был жар, — возмущённо заметила она.       Слова девочки насторожили меня — видимо, религия особо довлеет в замке… Поэтому быстро распрощавшись с Бьянкой и Кончитой, я вернулась в кровать и постаралась поскорее уснуть. ***       На следующее утро Хуанита разбудила меня, когда за окном ещё стояла непроглядная тьма. Камин погас и в спальне было так холодно, что изо рта вырывалось облачко пара во время разговора. Служанка разбила корочку льда в тазике, где была налита вода для моего умывания, а потом принялась разводить огонь в камине, дабы я хоть немного согрелась. Одели меня в то же платье, в котором я была вчера. — Здесь всегда так холодно, сеньора, — заметила она, когда я, дрожа всем телом, стала умываться, и мрачно закончила: — Даже летом эти стены поглощают солнце, но не отдают нам его тепло…        Мне захотелось расспросить донну Филомену, о том, сохранилось ли что-то ещё из моих вещей, однако воспоминания о ней вернули меня к разговору с Бьянкой. Тревога за желание девочки сотворить с собой нечто ужасное и непоправимое, повлияла на моё решение поговорить с хозяйкой замка. Возможно, Бьянку отчитают или даже накажут, но будут следить за ней и удержат от страшного шага.       Погружённая в эти тревожные думы, я не сразу заметила, что завтрака в комнате нет. — Утренняя трапеза будет после часовни, — пояснила Хуанита, видимо, догадавшись, что я оглядываюсь в поисках подноса с едой.       Взяв свечу в плошке, она повела меня длинными, извилистыми коридорами, утопавшими во тьме. Как вскоре я узнала, перед полуночью факелы тушились во всём замке, а зажигать их дозволялось только в семь часов вечера следующего дня.       Служанка вывела меня во внутренний дворик, который уже начинали забирать в плен утренние лучи солнца.       Несмотря на платье из плотной ткани, шерстяные юбки и чулки, я всё же сгорбилась от холода, дыша на руки, и стараясь согреться. Поэтому как можно быстрее прошествовала в то место, что именовалось часовней святого Доминика.       Когда я вошла в полумрачное помещение, где стояло несколько десятков свечей возле старых статуй святых, то поняла, что там ненамного теплее, чем снаружи. Казалось, что в скале просто вырубили пещеру и украсили видавшими виды изображениями святых и ангелов с грозными ликами и белоснежными распятиями. Цветы здесь стояли только возле алтаря, скамьи были из грубого и тёмного дерева. Сама часовня плохо освещалась ещё и из-за наличия пары узких окон без стекол, куда задували порывы ветра.       Это большое и тёмное место было наполнено запахами затхлости, сырости и прогорклого жира. Посмотрев на сильно чадящие свечи, которые оставляли на серых стенах пятна чёрной копоти, я определила источник последнего из этого набора «ароматов».       В часовне уже находились жители замка. Сонная Бьянка, нахмурив лоб, сидела на скамье между украдкой зевающей Кончитой и худой женщиной, на лице которой был безобразный ожог. Донна Иннес словно королева восседала на первой скамье, важно глядя на алтарь, как будто она была хозяйкой замка. Донна Филомена расположилась рядом. Завидев меня, она улыбнулась, и, поприветствовав, протянула мне простую чёрную мантилью, о которой я и не подумала позаботиться. Поблагодарив её, я накинула пахнущие розами чёрные кружева на свои уложенные в простую причёску волосы.       Фредерико и несколько замковых слуг мужского пола вместе с управляющим сидели на отдельной стороне. Лекарь приветственно кивнул мне, и я, шагая по проходу, сделала ему быстрый книксен, чем тут же вызвала неодобрительный взгляд донны Иннес. Однако молодой человек, внимательно посмотрев на меня, подозвал Хуаниту, устроившуюся на самой дальней скамье возле входа, и что-то зашептал ей, показывая на меня.       Служанка явно была озадачена его словами и замешкалась, но всё же приказ выполнила. Она быстро вышла из часовни и вскоре вернулась с дорожным плащом, местами потёртым, но добротным и тёплым.       Взяв его, Фредерико подошёл к лавке, где сидела я и донна Филомена: — Сударыня, вы ещё не полностью оправились от болезни, и вам надобно опасаться лихорадки, — произнёс он, — Поэтому накиньте этот плащ, здесь довольно холодно, — и с улыбкой протянул его мне.       Я несколько растерялась при проявлении такого внимания. Может, при других обстоятельствах я бы поблагодарила его и вежливо отказалась. Однако сейчас холод пробирал до костей, горло начинало саднить, и я сильно дрожала, отчего приняла сей своевременный дар незамедлительно.       Глядя на нас, донна Иннес пробормотала нечто осуждающие, а Кончита отчего-то метнула в мою сторону злобный взгляд. Но закутавшись в накидку, я почувствовала себя намного теплее, и постаралась убедить себя, что действия юноши имели под собой чисто лекарский интерес.       Вскоре в часовне появился падре Игнасио. Он возник возле алтаря незаметно, словно вышел из стены, хотя позже я поняла, что он появился из-за тёмной дверцы, которую в полумраке не было видно. Двигался этот невысокий худой старик медленно и бесшумно, плавно, словно прибывал в полудрёме. Слегка опустив вниз голову, он шёл, словно изучая плиты под ногами — его глаза с набухшими веками были прикрыты. Волосы его были редки и седы, лицо продолговатым, рот с тонкими губами и несколько широковат, нос довольно длинный и очень хорошо выделялся на его лице. В целом он производил впечатление спокойного, но уставшего человека, поэтому я была удивлена когда увидела, как напряглись сидящие рядом со мной.       Однако, служба началась лишь тогда, когда в часовне появился дон Алонзо, облачённый в довольно тёплые одежды и накидку на меху. Он удобно расположился на первой скамье, где на старом чёрном дереве лежала серебристая парчовая подушечка, приготовленная для него.       Вначале падре Игнасио говорил мягким, приятным голосом, даже несколько тихим. Он произносил молитву полностью, чтобы потом остальные повторили её. Старый, довольно потрепанный молитвенник на латыни мы делили с донной Филоменой, слушая падре и следя за текстом. Как оказалось, сей язык я так же понимала.       В своей проповеди священник коснулся и моего спасения: он особо подчеркнул доброе сердце дона Алонзо, который приютил «заблудшую душу». Войдя в раж, падре Игнасио вскоре стал говорить довольно громко, чуть ли не выкрикивая слова. Черты лица его странно исказились, в глазах появился пугающий болезненный блеск, а в его дальнейших речах стала раскрываться тема греховности человека, в частности — женщины.       Я внимала ему с неприятным ощущением, что сия гневная тирада о низменных инстинктах и непотребном поведении отчего-то адресована лично мне, посему хотелось попросту выбежать из часовни, однако я не смела это проделать, боясь показаться донне Филомене неблагодарной. Благодарность же истинному хозяину замка произносилась через слово, отчего на лице дона Алонзо появилась самодовольная улыбка.       Под руководством падре Игнасио мы все три раза, нестройным хором произнесли благодарственную молитву в адрес сего дона. ***       После службы я перекусила у себя в комнате, так как дон Алонзо решил провести это утро за чтением религиозной литературы, а в его отсутствие вкушать еду в обеденной зале не дозволялось.       После скромного завтрака Хуанита проводила меня в кабинет донны Филомены, ибо сегодня мне должны были подобрать ту работу, которая бы позволяла мне оправдывать своё пребывание в данном замке.       Место компаньонки донны Филомены уже было занято любезной Кончитой, которая сопровождала её повсюду с корзинкой рукоделия. Донна Иннес была дуэньей при графине де Толедо — дон Алонзо считал, что женщина без брачных уз, пусть и вдова, с такими безупречными манерами, подвержена непотребным искушениям. Донна Иннес полностью поддерживала хозяина замка в данной теории, а её набожность должна была служить настоящим щитом от происков Искусителя…       При юной Бьянке в качестве наставницы состояла донна Мария дель Гиреро. Женщина образованная, но глубоко несчастная — получив в юном возрасте ожог на всё лицо, она так и не смогла выйти замуж, а более чем очень скромное приданое не давало возможности принять постриг. Под покровительством младшего пасынка донны Филомены — брата Фабрицио, монаха- доминиканца, сеньора дель Гиреро получила место наставницы сначала юной Дианы, а потом занялась и воспитанием Бьянки. Донна Мария должна была отправиться с Дианой де Толедо в ту роковую поездку, но у неё поднялся жар, и, опасаясь лихорадки, донна Филомена настояла на том, чтобы она оставалась в замке. Это и спасло сеньоре дель Гиреро жизнь. Смерть дочери сблизила донну Филомену и эту молчаливую женщину. Казалось, они обе одновременно погрузились в океан скорби и печали, разделив сию тяжелую утрату между собой.       Признаться, с первого дня прихода в сознание, я обратила внимание на то, что в замке все одевались в тёмные одежды, говорили шепотом, и даже смех не раздавался под сводами этой обители. Люди продолжали носить траур по погибшим семь лет назад, и до сих пор остро переживали это горе, вспоминая почивших слезами и молитвами.       Учитывая вышеописанное, не было ничего удивительного в том, что донна де Толедо была несколько сбита с толку тем, что со мной делать. Однако, подумав, она решила отдать меня на попечение сёстрам де Эль-Бьерсо. Их было семеро, и у всех судьба была довольно незавидной…       Будучи родом из знатной и древней семьи, они получили хорошее образование. Но к моменту вступления в пору девиц на выданье оказались разорёнными, благодаря спесивым и недалёким братьям, а так же отцу с суровым характером, который на старости лет лишился рассудка.       Всю свою жизнь они прожили в разваливающемся замке с горсткой старых и невежественных слуг. Часть работы, недостойной знатных дам, им приходилось выполнять наравне с простыми крестьянками. После смерти родителя, бывшего, пусть и формально, но хозяином того непритязательного места, они лишились последней защиты от набегов на клочок их земли алчными соседями, которые стремились забрать последние крохи у сестёр. Посему старшая сестра — Каталина де Эль-Бьерсо написала дону Алонзо письмо с просьбой о помощи.       Каталина де Эль-Бьерсо и Алонзо де Толедо были кузенами, и последний по молодости лет испытывал самые глубокие и чистые чувства юношеской любви к прекрасной сеньорите Каталине. Увы, родителей дона Алонзо не устроило практически отсутствие приданного у красивой родственницы. Юный влюблённый, несмотря на чувства, не посмел идти против родительской воли, отчего женился на девушке богаче и старше себя, но явно не столь любимой.       Посему, глухим к просьбам своей бывшей сердечной привязанности, граф де Толедо оставаться не мог, особенно учитывая, что на тот момент он давно овдовел, а его глубокоуважаемые родители отошли к праотцам. Сёстры де Эль-Бьерсо вскоре обосновались в замке Сан-Тринидад. Будучи женщинами деятельными и всё же образованными, насколько это было возможно в их положении, они взялись помогать с ведением дел в своём новом доме.       Донна Каталина занималась всем, что было связано с религиозной составляющей замка. Она контролировала украшение часовни и руководила организацией религиозных празднеств, которые всё же проходили несмотря на траурное настроение. Отчасти из-за того, что данная женщина имела особое расположение у дона Алонзо, она вызывала острую неприязнь у донны Иннес. Я подозревала, что последняя попросту сама хотела занять её место…       Меня так же удивляло, что все хвалили деятельность донны Каталины, ведь убранство часовни показалось мне несколько бедноватым. Позже, однако, я изменила своё мнение, когда узнала о финансовых проблемах хозяев Сан-Тринидад. Исходя из плачевного финансового состояния дел хозяев этого замка, старшая из сестёр де Эль-Бьерсо и правда творила чудеса…       Помимо сестёр в замке было ещё несколько дальних и престарелых родственниц, которые пытались отрабатывать своё проживание здесь. Крестьяне из соседних деревушек так же стремились пристроить своих дочерей «ко двору донны Филомены» — это считалось у местных жителей особо престижным, пусть даже их отпрыски выполняли бы в замке самую грязную работу. Особо смекалистых и работящих девиц донна Филомена оставляла при себе, позже определяя их в подчинение сёстрам де Эль-Бьерсо.        Меня так же определили к группке девиц, работающих над украшением часовни. В первый же день я должна была плести венки из мелких не колючих розочек белоснежного цвета, которыми донна Каталина надеялась вскоре украсить часовню в честь празднования дня святой Анхелики.       Работали мы в просторной комнате, где было два больших окна без стекол с простыми массивными ставнями и осевшей дверью на скрипучих петлях. Здесь пахло розами, гвоздиками, тут же были и корзинки с цветами миндаля и камелии. Женщины, сидевшие рядом на длинных лавках возле окон, переговаривались между собой вполголоса, обсуждая местные сплетни.       Однако две «счастливицы» — Долорес и Пилар, женщины из близлежащей деревушки, нашедшие своё место в замке, игнорировали их перетолки, усердно занимаясь свечами к праздничной мессе. Их губы беззвучно шептали молитвы, взгляд был сосредоточен, но в нём читалось и благоговение перед сим трудом. Они проворно разделяли слипшиеся большие белоснежные свечи, недавно доставленные из монастыря, каждую протирали тряпицей, затем украшали разноцветной атласной лентой и сбрызгивали из маленького, но от того не менее ценного, пузырька розовым маслом.       Эти свечи получат все домочадцы замка, которых допустят к праздничной службе в часовню. Ленточки повязываются на руку перед зажжением свечи во время службы. Произносить молитвы святой Анхелике полагается именно с ней. Ленточки были разными — белоснежные предназначались для детей и незамужних, невинных дев; красные — для мужчин; зелёные — для замужних женщин; фиалковые — для вдов.       Тихие голоса и неспешная работа действовали убаюкивающие. Я с наслаждением вдыхала ароматы цветов и воска. Насыщенный запах роз исходил от двух работниц — розами пахнут их простые коричневые шерстяные платья; чёрные передники со следами белого воска; натруженные, грубоватые руки; даже их уложенные в толстые косы волосы и застиранные чепцы…       Меня успокаивал ритмичный перестук свечей, которые собирали охапками и перевязывали простой веревкой, складывая на длинный стол небольшими кучками.       Мои пальцы ловко приспособились и связывали между собой мелкие и нежные цветы. Я медленно впадала в состоянии умиротворённости и неги. Именно в момент прибывания в сим блаженном состоянии я услышала вопли, которые разнеслись по всему двору. Женские крики нарастали, двигаясь в нашу сторону и вот уже все оставили свою работу, и кинулись к окнам. Донна Каталина, желавшая сама узнать причину тревоги, не сделала никому замечание. Она лишь стояла, поджав свои тонкие губы, и всматривалась во двор.       Ждать долго не пришлось: из кухни пулей вылетела рослая девица, дородная, с растрёпанными длинными чёрными волосами, немногим ранее заплетёнными в косу. Теперь же она полностью растрепалась, отчасти не без помощи старой женщины, которая гналась за ней. Нанося преследуемой удары тяжёлой деревянной палкой и больно дёргая за локоны, старуха пытлась одновременно и бить её, и таскать за волосы. — Pindonga, cerda (шлюха, свинья исп.)!!! — орала она, нанося удары визжащей девице.       Мы увидели, что по лицу избиваемой текли тонкие струи крови — видимо, старуха попала палкой ей по голове. — Сеньора Менсия, что вы творите?! — нахмурившись, донна Каталина вышла во двор, а орущая от боли девица бухнулась перед ней на колени прямо в пыль. — Прошу вас, спасите!!! — взмолилась она.       Старая женщина с палкой зло зыркнула на неё, но при виде донны Каталины остановилась, и, сделав глубокий реверанс затараторила, глядя на свою жертву с нескрываемым презрением. — Всего лишь решила проучить эту неблагодарную тварь, Санцию! Она опозорила себя, всю нашу семью, сорвала свадьбу своей сестры! Марциана чуть не сошла с ума от горя, когда узнала, что это тварь подлезла под её жениха, перед самым венчанием! — кричала старуха. — Мы с Паскуале любим друг друга, он хотел жениться на мне! — заплаканная Санция отчаянно пыталась донести и свою версию до донны Каталины. — Не тебе, свинья ты земляная, выбирать за кого я должна дочерей своих выдавать замуж! Ты прекрасно знаешь, что брак тебе не светит! А теперь и подавно! — сеньора Менсия чуть не кипела от злости. — Убери свою палку и ступай обратно на кухню. Если ты убьёшь или покалечишь дочь в нашем замке, то потеряете место. Причём обе, — медленно, растягивая слова, ответила донна Каталина. — Санция пойдёт в монастырь Сан-Тринидад, отныне она работает там. Дона Алонзо и сеньору Филомену я поставлю в известность. Ещё одна подобная выходка, Менсия, с криками, да побоями — удалю отсюда всю твою родню.       Старуха заскрежетала остатками жёлтых гнилых зубов, но палку отбросила, и, сыпля проклятьями в адрес дочери, удалилась со двора. Сеньора де Эль-Бьерсо подозвала одну из женщин, и что-то тихо сказала ей на ухо. Та кивнула, и вскоре увела плачущую жертву воспитания.       Все с неким сочувствием смотрели в сторону уходящей девушки, но Долорес и ещё одна полная женщина, садовым ножом отрезавшая шипы у больших красных роз, что-то неодобрительно зашептали.       Моё любопытство, которое, наверное, посчитали уместным в данной ситуации, было удовлетворено. Разозлённая старуха была вдовой пастуха Хосе Барро, который не только хорошо выпасал скот, но ещё и врачевал его — отсюда было и уважение к ним в деревне и постоянный достаток. Сыновей у Хосе не было, из выживших детей только три дочери: Марциана, Тереза и Санция. Хосе ещё при жизни хорошо относился к Паскуалю Торо — сыну старого друга, который жил по соседству. Поэтому когда он заявил, что хочет жениться на одной из дочерей, то в семействе Барро, правда, уже потерявшем кормильца, к этой новости отнеслись довольно тепло. Но только вот Паскуаль выбрал младшую — Санцию в обход старших сестёр. — Где это видано, чтоб младшие дочери выходили замуж? — возмущалась Долорес. — Их удел заботиться о престарелых родителях. — Но разве нельзя состоять в браке, и выражать заботу о матери? — не могла понять я. — Сразу видно, что вы из страны, где стали забывать христианские приличия, раз удивляетесь этому простому и мудрому порядку, — хмыкнула сеньора Мерседес, пожилая женщина, которая выразила также своё возмущение действиями Санции. — Супруг будет отвлекать от погружения в полное служение своим родителям, — разъяснила она, стараясь говорить со мной чуть ли не по слогам, словно я была полоумной. — И потом, разве порядочная девушка полезет в стог сена с женихом своей сестры? Так не удивлюсь, ежели она юбку задирала не только с этим простачком-Паскуале, но и с другими парнями, — вставила Долорес. — Не судите, да не судимы будете! — раздался знакомый каркающий голос.       Все женщины тут же вскочили, и присели в глубоком реверансе. Никто не ожидал увидеть здесь дона Алонзо, в это время дня. Позади него появилась донна Каталина, с неким упрёком смотревшая на нас. — Что ж, я вижу, что вам дали достойную работу, сеньора Диана. Помогать украшать часовню — что может быть лучше? — заметил он.       Я согласно кивнула. Он позволил мне встать прямо, что было весьма кстати — хоть мой корсет и не являлся таким жёстким, как те, что здесь носили местные дамы, но давил на раны изрядно. — Я заметил, что вы не повторяли слова в часовне за падре Игнасио, а читали по молитвеннику с донной Филоменой, — начал он внезапно с малозначимого для меня факта. Остальные с интересом слушали его. — Да, сеньор. Я понимаю латынь, как оказалось, — спокойно ответила я на это. — Скорее всего, и писать на ней умеете… —  продолжил он. — Не знаю, сеньор, — честно ответила я. — Ну, ничего… Это мы проверим, — кивнул на это дон Алонзо. — На сегодня ваша работа здесь окончена. После обеда вас ждёт другое занятие.       В это время раздался звон колокола, и дон Алонзо медленно направился в замок. Было время обеда. ***       Отправляться вкушать пищу можно было только тогда, когда старый дон находился в замке, и первым располагался в обеденной зале. Вскоре я поняла, что вкушать еду там, вместе с ним, почитается за большую честь.       Только несколько человек сидели в полутёмной зале за длинным, потемневшим от времени столом, расположившись на жёстких длинных лавках, которые до боли напоминали те, что узрела я сегодня в часовне. Окна здесь были хоть и частые, но узкие и без стёкол. Огня в камине не было, отчего залу даже днём окутывал полумрак — свечи горели в малом количестве.       За столом находились те, кто удостоился чести вкушать еду рядом с доном Алонзо — донна Филомена, донна Иннес, сестры де Эль-Бьерсо, сеньора Мария, Кончита и Бьянка. Они сидели по левую руку от старого дона, по правую же посередине лавки, пребывал в полном одиночестве сеньор Фредерико.       Мне указали место подле Бьянки, но в это время граф де Толедо нахмурил брови, бросив взгляд на место рядом с лекарем. — Падре Игнасио не почтит нас своим присутствием? — медленно, растягивая слова вопросил он. — У падре сильная мигрень, он покорнейше просил его извинить, — пробормотала донна Филомена. — Надеюсь, вы догадались послать ему обед? — дон Алонзо внимательно и строго взглянул на невестку, и та утвердительно кивнула в ответ.       В это время слуги степенно раскладывали перед нами блюда, разливая в старые, покрытые пятнами патины, тарелочки обычную бобовую крестьянскую похлёбку. Поданные лепёшки хоть и были мягкими да тёплыми, но испечены из грубой муки. К тому же, вино поставили только перед доном Алонзо — все остальные, видимо, должны были довольствоваться сидром. Но, несмотря на то, что еда была уже разложена перед нами, никто не смел к ней притрагиваться. Все вдруг оказались собранными, напряжёнными… — Так как падре Игнасио захворал, надобно произнести молитву Господу нашему, дабы он благословил эту еду, — молвил хозяин замка, и испытующе взглянул на нас.       Мне показалось, что сидящие рядом дамы вжались в дерево лавки. Все, кроме Бьянки. Та с неким равнодушием взирала на старого дона. — Кончита прочтёт нам молитву, — наконец, выбрал свою жертву сидящий во главе стола старик.       При этих словах девушка от досады сильно закусила губу. Собравшись с духом, начала уже было произносить слова простой, благодарственной молитвы, как дон Алонзо сделал ей знак рукой прерваться. — Я совсем запамятовал, что скоро праздник в честь дня святой Анхелики. Я думаю, что надо уважить эту святую, да прочесть перед едой праздничную молитву, посвященную ей, — заметил дон, давая понять, что это не предложение.       Щёки Кончиты заметно вспыхнули, а затем сильно побледнели. Она замялась. Было видно, что эти священные слова девушка не помнит. — Сеньорита, побыстрее — еда стынет, — поторопил её хозяин замка.       Девушка начала неуверенно произносить слова на латыни. Несколько раз она путала предложения, вынужденная, заикаясь, проговаривать текст снова, но уже более верно. Когда она тихо закончила молитву, то не смела даже посмотреть на дона Алонзо, а тот сидел мрачный, как грозовая туча, с поджатыми губами и злым блеском в глазах.       Как только голос Кончиты затих, он схватил со стола колокольчик, которым призывают слуг, и стал резво в него звонить. В залу быстро вошёл человек, что подавал нам еду. — Мигелито, унесите всю эту снедь, и прикажите скормить свиньям. Нет, даже не свиньям, а больным, издыхающим животным, чьи туши потом выкинете воронам, ибо таков удел осквернённой еды! — крикнул дон слуге, и тот поспешно поклонился, начав собирать тарелки. — Вы превратили простые, но сытные блюда в подлог лукавого, коверкая над ними молитву к прекрасной, светлой святой! — зло выплюнул дон Алонзо глядя на Кончиту.       Та закрыла лицо руками и заплакала. — Сеньорита, вы забыли ещё и манеры, а не только святые слова, — брезгливо добавил он.       Девушка сорвалась с места и выбежала из зала, рыдая на бегу. — Всем нам надобно укрепиться духовно молитвами, а плоть сегодня подержать в строгости, раз такие небогоугодные действа имели место быть. Донна Иннес, проследите, чтобы сеньорита Кончита выучила все молитвы всем святым, чьи праздники в скором времени будут, — обратился он к седовласой женщине, и та поспешно кивнула. — Сегодня еда подаваться больше не будет, — подвел он итог, и быстро вышел из-за стола. ***       Выйдя из залы, я почувствовала лёгкое головокружение, и слегка придержалась за древнюю каменную стену. Видимо, моя бледность особо бросилась в глаза, так как подошедший Фредерико настоятельно рекомендовал мне лечь, и впредь подолгу не ходить. Подозвав Хуаниту, он приказал препроводить меня в ту комнату, что звалась моей опочивальней в этом замке.       Хладность полотняных простыней кровати даже не думала исчезать, несмотря на то, что солнце уже взошло, а ставни были широко распахнуты, заманивая в комнату тёплые апрельские лучи золотого светила. Я в действительности чувствовала некую усталость, так вдобавок к ней, едва служанка помогла мне распустить корсет, урчащий желудок напомнил о том, что обед так и не состоялся. Я не стала снимать платье и юбки, когда легла в кровать, так как с ними было теплее. Сон не шёл, но тело требовало отдыха…       В это время кто-то тихонько постучался в дверь, и, получив разрешение войти, в комнату проскользнула невысокая фигурка с подносом. Это была Бьянка. Она осторожно поставила свою ношу на стол. Я разглядела, что она принесла тарелочку с нарезанным сыром, пару лепёшек, блюдце с дольками апельсина. Так же были куски жаренной курицы, которая на момент становления блюдом была ещё явно молода и тоща. В небольшом кувшинчике налит сидр. — Я принесла вам поесть, — сказала девочка, и кивнула в сторону подноса. — Это довольно мило с твоей стороны и неожиданно, но… дон Алонзо запретил вкушать пищу и у тебя могут быть из-за этого проблемы, — ответила я, хотя острое чувство голода толкало меня тотчас же приняться за эти прекрасные подношения. — Поэтому я и не отправила с подносом служанку. Слуги имеют привычку рассказывать дону Алонзо о нарушении правил. А так, если бы меня встретили с едой в коридоре, то я бы просто сказала, что несу себе всё это. Я единственная надежда, как для донны Филомены, так и для графа де Толедо — они не смеют меня сильно наказывать, либо морить голодом, — несколько высокомерно ответила она.       Я принялась за еду, правда, предложив перед этим Бьянке преломить со мной хлеб. — Я уже поела, — пояснила та. — Дон Алонзо часто серчает за столом и приказывает выбрасывать кушанья. Обычно это происходит, когда он не в настроении, поэтому донна Филомена взяла за правило тайком раздавать нам еду, так как у неё ключи от кладовой имеются, — быстро добавила Бьянка.       Поглощая принесённую трапезу, я невольно слушала болтовню девочки. Отчасти это было мне полезно: видимо, скучающая по иному общению, да ещё и с такой неожиданной гостьей, как я, воспитанница донны Филомены решила по полной использовать шанс рассказать о себе и замке. — Здесь довольно скучно. Ничего не происходит зимой и весной. Только летом случаются беспокойства. Всё из-за донов Рикардо и Себастьяно — они приезжают в свои имения, которые находятся неподалеку, и начинают уделять знаки внимания донне Филомене. Мечтают склонить её к супружеству, — тараторила девочка. — Но если они достойные дворяне, то почему сеньора де Толедо не сделает выбор? Это разве не то, в чём вы нуждаетесь — защите? — удивилась я. — Ах, они два напыщенных павлина… Им нужен этот замок и, конечно же, монастырь. Я просто уверена, что не любят они донну Филомену. Дон Рикардо говорит так много, смеется так громко, что себя не слышишь. Его дон Алонзо не любит, потому как, по его словам, тот всего лишь во втором поколении носит дворянский титул. А дон Себастьяно — он хоть и дальний родственник покойного дона Антонио, но такой скучный… И слухи о нём всякие плохие ходят, — объяснила мне Бьянка. — Ну, а чем ты целый день занимаешься? — спросила я, доедая курицу. Мне показалось, что слушать сплетни о воздыхателях донны Филомены не совсем уместно. — Как правило читаю разные мудрёные книги на латыни о жизни святых, либо старых королях. Хожу по пол дня заниматься богословием и рукоделием в монастырь. Но там я общаюсь только с сёстрами Энрикеттой и Филиппой. Мне запрещают играть с воспитанницами, что живут при той обители, — с неким сожалением в голосе поведала моя собеседница. — Отчего же? — удивилась я. — Они не так знатны, как это устраивало бы дона Алонзо. Хотя, откуда там взяться девочкам из знатных семей? Монастырь беден, туда отправляют детей из разорившихся фамилий. Либо дочерей богатых горожан, по здешним меркам, конечно, которые учатся там читать. — А тебе хотелось бы с ними поиграть, поговорить? — Да нет… Не очень. Однажды я рискнула, но их речи были настолько глупы! Они, например, решили, что Кориолан — это название сорта винограда, — фыркнула Бьянка. — Неужели прямо-таки все там столь невежественные? — Ну, скажем, не все. Я иногда общаюсь с Луизой. Но она намного младше меня, родителей своих не знает. Её держат в монастыре из жалости, но эта девочка достаточно прозорлива. Я думаю, что это от природы: видимо, ошибка произошла — наделение её, с таким греховным происхождением, живым умом, — довольно серьёзно предположила Бьянка. — Кстати, вы любите читать? — спросила она внезапно. — Наверное. Но то, что умею делать это — точно. Я смогла читать молитвы на латыни, сегодня в часовне. — О, это замечательно! У нас здесь большая библиотека. Ежели быть осторожной, то можно взять и рассмотреть разные интересные книги, — заговорщически поведала она. — Какие же? — Пойдёмте, я вам всё покажу…       Однако, наш поход в библиотеку не был быстрым. Пришлось позвать Хуаниту, чтобы она помогла привести в порядок мою одежду. — Сударыня, помните, что сеньор Фредерико запретил вам долго ходить, — произнесла служанка, забирая поднос с остатками еды. — Это я здесь обедала, — с вызовом пояснила Бьянка, и Хуанита согласно кивнула. — И мы идём в библиотеку, а там полно мест, где можно посидеть и отдохнуть, — девочка была непреклонна.       Я последовала за ней отчасти из-за некоего любопытства узреть то место, при упоминании о коем, у моей сопровождающей начинали блестеть глаза поглощающим её желанием. Бьянка привела меня к большой и пыльной зале, где было множество столов и шкафов, заставленных старинными, ветхими текстами. Возле камина стояло старое кресло, и девочка указала на него. — Присаживайтесь. Вот здесь я обычно обитаю, когда не занимаюсь в монастыре.       Я с любопытством рассматривала стопку книг, что была сложена на небольшой столик из чёрного дерева. Тут были тома об истории Испании, житие святого Доминика, а в самом низу книга Лопе де Вега «Собака садовника», показавшаяся мне знакомой. Я нахмурилась — возможно, когда-то ранее я её читала… — Дон Алонзо против иной литературы, кроме как религиозной. Он как-то увидел, что я читаю книгу с гравюрами, на которых были изображены нимфы. Так вырвал её у меня из рук и объявил, что сожжёт самолично на заднем дворе, — объяснила Бьянка маскировку книги, что, надо полагать, была ею особо читаема. — И сжёг? — уточнила я. — Не знаю. Больше «Мифы и легенды Древней Греции» я не видела. На меня накричали и запретили неделю есть сладкое, приказав дополнительно читать молитвы. И как тут не будешь думать о самоубийстве?.. Это же интересные книги. В них такие страсти прописаны, намного занятнее, чем моя пресная жизнь в замке, — вздохнула Бьянка поглаживая пухленькими пальчиками потёртые обложки.       В это время мы услышали шаги возле дверей в библиотеку. Девочка, спохватившись, быстро кинулась к шкафчику, и спрятала сочинение любимого писателя за пухлыми томами по истории Италии. Однако, в библиотеку никто не зашёл. — Порой мне кажется, что кто-то подглядывает за мной, когда я одна. Особенно здесь, — тихо сказала она мне. — Наверное это был кто-то из слуг, — я постаралась успокоить её.       Некоторое время я походила по залу, отмечая толстый слой пыли в большинстве мест. Стало быть, книгами, лежавшими на некоторых столиках, пользовались редко. — А что на верхних полках? — спросила я у Бьянки, показав на источенный древесным жучком шкаф, сверху которого были нагромождены тёмные книжные корешки. — Гримуары — проклятые книги. Если прочесть их название, то можно в Ад провалиться, — ответила Бьянка. — Так дон Алонзо говорит.       Вскоре вошедший в библиотеку слуга сообщил, что хозяин замка хочет меня видеть. — Неужели кто-то из слуг подглядел, какие мы книги разглядывали?! — испуганно воскликнула девочка. — Не бойся, я не открою ему нашу тайну, — улыбнулась я Бьянке, и последовала за молчаливым слугой, что ждал меня в коридоре.       Вскоре я снова очутилась в спальне старого дона. Тот был облачён в чёрный бархатный халат поверх белоснежной рубахи. Голову его украшал ночной колпак. Дон Алонзо возлежал в кровати под толстым и тёплым одеялом. На столе я заметила поднос с остатками еды и бокал с недопитым вином — видимо, хозяин замка не имел в виду себя, говоря об испытаниях голодом… — Присаживайтесь, — кивнул он мне на стул с высокой жёсткой спинкой возле кровати. — Сегодня вам предстоит узнать, как вы отныне будете отрабатывать своё проживание здесь. Конечно, плести венки из роз для часовни — это богоугодное деяние. Но там вы пребываете среди праздных и любопытных женщин. Они будут плохо на вас влиять. Увы, несмотря на моё стремление пестовать своих домочадцев и наставлять их на путь истинный, это не всегда удаётся. Что поделать? Женская природа слаба и более подвержена греху изначально, — изрёк дон Алонзо. — На столе стоит тарелка с засахаренными сливами, а так же кувшин с вином. Угощайтесь. Чуть позже я прикажу принести сюда ужин, ибо морить вас голодом я не собираюсь — вы довольно бледны, да и работать вам придётся долго, — добавил он. — Что я должна делать, сеньор? — робко спросила я. — Сударыня, я довольно стар… Возраст приносит телу слабость и гонит прочь сон. Утешение я нахожу только в книгах — старинные и благочестивые тексты умиротворяли мой разум, помогали погрузиться в глубокий и целебный сон. Но увы, со временем я стал всё хуже видеть, зрение взбунтовалось против меня — буквы сливаются в большие кляксы. Посему, на ночь мне часто читает либо донна Филомена или же иногда Бьянка. Но девочка довольно упряма, к тому же любит поспорить. Поэтому я стараюсь реже приглашать её к себе. А у моей невестки сегодня мигрень с самого утра. И тут я вспомнил ваше чтение молитвы в часовне, и подумал, что вам это занятие вполне подойдёт. — Я с радостью прочту вам любую книгу, — быстро согласилась я.       Дон Алонзо указал мне на пухлый верхний фолиант в стопке. — Сегодня я хочу, чтобы вы прочли мне житие святого Марка, — выразил дон свою просьбу.       Я послушно взяла книгу в бархатистом переплёте. Она была тяжёлой и пахла пылью. Медленно листая сморщенные и пожелтевшие от старости страницы, напоминавшие мне кожу рук хозяина замка, я начала читать текст. Дон Алонзо молча слушал какое-то время, закрыв глаза. — На этом достаточно. Сейчас я хочу, чтобы вы выбрали из той стопки книгу, что самой вам по вкусу, — несколько отстранённым голосом произнёс он.       Я послушалась, и вскоре стояла возле стола, изучая обложки книг.       Посреди высокой стопки я наткнулась на то, что и не чаяла здесь увидеть. Среди книг о житие святых, деяниях правителей Испании, Италии и Франции я обнаружила книгу с мифами древней Греции. Значит, старый дон обманул Бьянку, а книга просто осела у него на столе. Я улыбнулась, представив, как обрадуется девочка, узнав, что сказания о языческих богах целы. — Вы выбрали? — голос дона Алонзо вывел меня из предвкушения о радостном разговоре. — Я, право, не знаю… Может, эта книга и не уместна для чтения вслух? — начала неуверенно я. — Сеньора, что же такое непристойное вы нашли средь моих вещей? Поделитесь, — удивлённо прервал меня дон.       Я прочла название книги. — Да, книга местами развратна. Это даже не обсуждается. Но сие надобно читать, чтобы видеть всю низость обычаев и нравов язычников, — кивнул хозяин замка. — Посему, я не против вновь, слушая эти тексты, возблагодарить Господа за то, что он показал нам истинную Веру…       Сочтя это за согласие с моим выбором, я вновь села на жёсткий стул, и стала читать.       Начала я своё чтение с мифа о рождении Зевса. — Вот в этом все язычники — пожирать своих детей. Всегда был уверен, что по повадкам они схожи со зверьём. Хотя, некоторые наши дворяне, чего греха таить, опустились до их уровня, — с негодованием заметил дон Алонзо. — Тоже съедают новорождённых?! — с ужасом в голосе уточнила я. — Нет, до этого ещё не дошло, слава Всевышнему. Но наш сосед — граф де Корбьера, поступил, на мой взгляд, ещё хуже, чем поглощение собственного дитя: он благословил сына на путешествия. Его младший сын Энрике слонялся по диким землям, которые населяют эти самые язычники. И вместо того, чтобы нести им слово Божье, да присоединять земли к нашему великому государству, он увлёкся их укладом — приехал с кучей разного хламу, привёз этих самых язычников, что теперь у него в качестве слуг, и притащил языческих истуканов! Я был уверен, что Святая Инквизиция вразумит юношу, но куда там?.. Подозреваю, что золото его отца позволило монахам, которые попали под чары искусителя, не заметить очевидных грехов — поклонения идолам! Так что граф де Корбьера, считайте, погубил сына своим легкомыслием, уничтожил его душу. Право, это теперь знают все соседи, и никто в их замок и носа не кажет. Даже земля там считается осквернённой.       Я не знала, что ответить на эту гневную тираду, посему просто кивнула, и продолжила читать мифы далее. Следующий был о битве между Зевсом и Кроном. — О, такое тоже наблюдаю весьма часто — делёж владений графа де Сандоваль, об этом все в округе говорят, это уже долго длится. Граф был женат пять раз, и нет, чтоб успокоиться на старости лет, так всё молодых дам желал видеть на своём ложе. В итоге перед смертью он стал отцом двадцати детей, половина из которых крепкие сыновья, да с буйным нравом и узким мышлением — все в отца. Теперь они терзают свои истощённые земли, да груду старых камней, что замком называют. Хотя, какой там замок?! Так — большой амбар с каминами, — поведал он мне вновь. — Уж какие там драки, да разборки! Насчёт громов и молний — не ведаю, но их замок горел раз пять только за прошлый год. Однако, стоит ли удивляться, что они такие дикие, если взяли дурную кровь от своих матерей? Те были все из васконов… ( васконы - баски , прим.автора)       Далее я прочла миф о борьбе Зевса с Тифоном. — А это уже напоминает моего внучатого племянника Педро… Он, как и его отец, так же хитёр и алчен. Всё им мало своих угодий, вот решили протянуть свои загребущие руки и к замку Сан-Тринидад. Моё существование, однако отсрочило их далеко идущие планы, хотя они уже несколько раз затевали с нами тяжбу. Эти поползновения опустошили нас финансово, но укрепили духовно. И я всё ещё владею замком, — слова эти были произнесены вперемешку с негодованием и торжеством. — На сегодня этих греховных повествований довольно. Они меня утомляют. Вернитесь снова к жизнеописаниям святого Марка, — приказал он.       До конца дня я сидела и читала дону Алонзо богоугодные книги. Житие святого Марка и Луки, лишь ненадолго прервавшись, дабы вкусить фруктов и нарезанного сыра, что принёс молчаливый слуга. Это, по всей видимости, и был обещанный ужин.       Под моё чтение хозяин замка медленно погружался в лёгкую дрёму, что стала перерастать в глубокий сон. — Свободны, — пробормотал он, натягивая одеяло до подбородка.       Я положила книгу на прикроватный столик, и, сделав глубокий реверанс, с трудом скрывая зевоту, вышла из спальни дона Алонзо. Горло саднило от долгого чтения, сильно хотелось пить и спать.       Хуанита дожидалась меня в моей спальне, она штопала старые юбки донны Филомены, что были отданы мне, за неимением у меня полного гардероба. Служанка помогла мне раздеться и подала лёгкий ужин — лепёшки из маиса и сидр.       Наскоро проглотив еду, прошептав благодарственную молитву Господу за минувший день, и просьбу о возвращении памяти, я быстро погрузилась в сон, вздрагивая от смешанных видений грозных греческих богов и диких мужчин, поджигающих свои амбары, для поклонения страшным языческим истуканам…