Не связывайтесь с пьяной в стельку волшебницей. Даже если она вам невинно улыбается.
* * *
Тихий хлопок входной двери был прерван глухим падением измученного женского тела на кремого-розовый бархатистый диванчик в тёмной гостиной. Минут пять ничто не нарушало предрассветную тишину скромно обставленной квартирки в самом центре города. — Люмус! — звонкий шёпот всё же разрушил ночную идилию, после чего из раздвижных дверей соседней комнаты показался острый, чуть вздёрнутый носик, и светящийся тусклым светом кончик элегантной волшебной палочки. — Тинни! — будто по счелчку тонких пальцев в гостинной зажёгся свет, миниатюрная блондиночка в розовом пеньюаре и пушистых тапочках удивлённо выглянула из спальни и, так и не дождавшись ответа, быстро засеменила к дивану у камина. — Что с тобой, милая? — осведомилась она, застыв около сестры, и тут же встревоженно захлопала своими прелестными голубыми глазами. Вопрос был встречен скудным молчанием. Старшая Голдштейн смиренно лежала на выше упомянутом предмете мебели, уткнувшись своим авантюрным носом в самый край своего уютного убежища. Её лицо было практически полностью скрыто под тёмно-синей шляпкой, из-под полей которой виднелись привычно растрёпанные кончики каштановых волос. Левая рука и край старого серого пальто мирно свисали с дивана и слегка покачивались. Тоже можно было сказать и о её тощих ногах, одетых в классические коричневые ботинки, которые так же расслабленно свисали вниз с другой стороны дивана, перекинувшись через узкий подлокотник. — Тинни? — уже довольно взволнованно пролепетала девушка, сжимая в руке волшебную палочку. — Меня нет, — сонно пробурчала Порпентина себе под нос, закрывая воротником любимого пальто зажмуренные от резкого света глаза, — Зайдите позже… — О, дорогая, ты так рано вернулась… Тебя Мистер Грейвс отпустил с дежурства? — непонимающе осведомилась Куинни и, удивлённо изогнув узкие брови, с неподдельным любопытством уставилась на мирно сопящую сестру. — Да, мистер Грейвсссс… — тихо и невпопад говорила девушка, видимо окончательно погрузившись в сон, — Ах, Мэрлин! Сэр… Мне так хорошо с вами… — обрывисто продолжила она, обнимая ничем не повинную диванную подушку. — Ох, милая, — Куинни добродушно усмехнулась, взмахнув волшебной палочкой, от чего вся верхняя одежда Тины, включая ботинки тут же соскочила с неё и бесшумно переместилась на вешалку у входной двери. Куинни аккуратно наклонилась к Порпентине и потрясла сестру за укутанное в мятую белую ткань плечо, — Я вижу, ты очень устала, сестрёнка, думаю, тебе бы не помешал сон, — спокойно объяснила кудрявая девушка, тепло улыбнувшись только очнувшейся Тине. — Куинни! Что ты? Ладно… — Голдштейн старшая устало потёрла глаза, вставая, молча обняла сестру и медленно поплелась на босых, ватных ногах в овеенную уютом и привычной ветхостью спальню. Тяжёлые двери измождённо скрипнули и тут же захлопнулись, возвращая в квартиру ночную гостью — тишину. Куинни проводила Тину нежной улыбкой и, вздрогнув от лёгкой утренней прохлады, тут же двинулась к плите. День она привыкла начинать с кружки ароматного чая и терпкого запаха корицы. А между тем часы пробили пять.* * *
Вечерний Лондон укрывал своих жителей мягкой туманной пеленой. Тихая улочка, укутанная густой белой дымкой, придавала этому вечеру некий шарм, которым был наделён именно этот город. Прогуливаясь здесь, как раз в это время, можно было увидеть, как слева, вниз по улице, за низким, будто искусственным заборчиком, на небольшой лесенке, у самой двери сидел парень, непринуждённо скрестивший худые ноги, одетые в высокие ботинки оттенка охры. Он тяжело дышал, изредка поглядывая по сторонам, будто боялся быть кем-то замеченным, по крайней мере так казалось на первый взгляд. На самом деле же, просто отводя взгляд от свежего, недавно расспечатанного кремового пергамента, скрывая за ним по-детски наивную улыбку и простодушное лицо, усыпанное тысячами чуть заметных веснушек. От этого идеального, пропитанного едкими чернилами письма пахло чёрным кофе и сладкой выпечкой, первым снегом, смешанным с пылью невообразимо шумного мегополиса, и даже душистой, по-летнему манящей, еживикой. От него пахло чем-то простым, едва забытым, но таким родным. Мысленно поставив точку, в конце прочитанного, Ньют на секунду замер, будто что-то обдумывая, после чего всё же решился достать из кармана небрежно смятый клочок бумаги. Развернув его, он лихорадочно забегал по обрывку глазами, наверное, уже в сотый раз изучая его содержимое: — «Признаться честно, я не люблю людей… И я совершенно не уверен, что в них ещё может быть что-то действительно человеческое, а она… Она верит!» Мужчина опустил глаза, плотно сжав тонкие губы. Сложно представить, что эти небежно начертанные строки могли бы стать первым ответным письмом любимой девушке. Но ведь они как не как лучше выражали его самые трепетные чувства, обращённые к её душе. — «Она верила, верит и будет верить… Всегда и везде! В «доброту». В их «справедливость»……Мне жаль её.
Я всегда замечал, что они хотели всего лишь избавиться от её присутствия, в то время как она, будто и вовсе не замечая этого, упорно стремилась доказать, что хоть чего-то стоит. Тогда она, выхватив меня из толпы, буквально «притащила» к ним за руку. Видимо, желала напомнить:«Поверьте, я вам нужна. Я есть! Я существую.»
Признаться, в начале мне показалось это смешным. Упёртой глупостью и не более. Потом мне было очень грустно… Мне очень жаль сейчас, что я так мало запомнил из того вечера. Ведь он полностью смог перевернуть мою жизнь. Смутно помню лишь шум дорог. Холодные крыши Нью-Йорка.И твоё молчание рядом, Тина.»
Эти строчки он написал давно, ещё когда впервые переступил порог своего небогато обставленного дома, после долгого, но необычайно интересного приключения. Теперь они хранились в его небольшой, но увесистой записной книжке, рядом с небрежно сложенной живой фотографией, вырванной из старой газеты, которую он приобрёл ещё тогда в Нью-Йоркском порту, лишь только завидев в ней этот чудесный снимок. На нём была изображена Тина, такой, какой он видел её лишь раз, но запомнил на всю оставшуюся жизнь: простой и милой, доброй и искренней… Главное — там она смеялась, смеялась от счастья. Из мучительно-недостигаемых воспоминаний Ньюта вывел тихий шорох. Саламандр медленно опустил взгляд. Рядом на лестнице как из ниоткуда появился нюхль, маленький чёрный зверёк осторожно потёрся о ладонь хозяина, будто ручной магловский питомец, держа в цепких лапках очередную блестящую монету, тем самым заставив магозоолога трепетно заулыбаться, другой рукой, вновь сминая только прочитанный клочок бумаги. Тем вечером в Нью-Йорк, так и не было отправлено ответное письмо с той трогательной заметкой. Но о главном Ньют всё же не забыл упомянуть в двух строчках, небрежно выведенных сломанным пером на лицевой стороне конверта, рядом с начерченной несколькими часами ранее скромной карикатурой полевых ромашек. Теперь точно знал, они ещё встретятся. — «Нью-Йорк оказался на много интереснее, чем я предполагал. Именно в этот город я бы хотел вернутьсяНьют»
* * *
Два дня пролетели быстрее, чем можно было предположить, поэтому вечер среды казался старшей Голдшейн предательски скучным и утомительным. Сложно сказать, что вызвало эти странные эмоции в её голове, но так или иначе, именно они заставили сестёр скоротать время за игральными картами — забавно-озартной игрой немагов, которой отдавало предпочтение большинство работников МАКУСА, да и всех волшебников Северной Америки в целом. — Один — один, — весело захохотала коварная Куинни, хлопнув при этом в ладоши, — Моё желание — ты пьёшь бокал вина! — звонким голосом добавила она, взмахнув волшебной палочкой, после чего бутылка недорогого красного леветировала к ним за стол, излив своё содержимое в стеклянный бокал перед носом Тины. — Куинни, — девушка осуждающе посмотрела на сестру, — У меня ведь дежурство ещё… На что младшая Голдштейн лишь по театральному, молча пожала плечами, после чего вновь залилась звонким смехом. — Ну, хорошо, — немного угнетённо выпалила Порпентина, покрутив бокал в руках, в памяти тут же всплыли не самые воодушевляющие воспоминания с былых корпоративов, когда её пьяные в дрызг коллеги то и дело сновали по зданию МАКУСА, надеясь лишь на одно, не попасться на глаза начальству, а вернее надеясь на чудо, — Но только при условии, что ты выполнишь моё, всё-таки один — один, ведь! — напомнила она. — Да, что угодно, милая, — Куинни мило закивала головой, вновь заулыбавшись. — Скажем… — Тина сделала вид, будто старательно размышляет, -…скажем, ты выступишь на Рождественском праздновании в МАКУСА в самый сочельник! Куинни удивлённо изогнула брови, явно недопонимая суть происходящего. — По середине праздничной церемонии я объявлю тебя, и ты станцуешь перед всеми любой репертуар, уверенна публика будет явно поражена! — Голдштейн старшая немного прищурилась, сделав глоток из бокала. — Как скажешь, Тинни, но кто же кроме нас сможет согласиться на такое?! — Думаю, мистер Грейвс, сможет, — даже на задумаваясь, ответила Тина, таинственно улыбаясь, — Ну, по крайней мере, я постараюсь его уговорить… — тихо добавила она, даже не осознавая, что проворная Голдштейн младшая уже давно прочитала её мыли и сейчас только и делала, что подыгрывала ей. — Будем надеяться, — закивала Куинни, воодушевлённо глядя на сестру, и тут же взмахнула палочкой, от чего рука Тины сама вдруг дёрнулась, поднося бокал с крепким напитом к её бледным губам, — Пей, сестрёнка! — подмигнула она и, подперев голову рукой, простодушно заулыбалась, — Ну что, играем ещё по одной и расходимся?..* * *
Ночная тишина в МАКУСА была самым прекрасным моментом дня. Стоило лишь на секунду представить полумрак обширных коридоров или же бесконечных лестничных пролётов, как на мистера Грейвса сразу обрушивалась сладостная истома смешенная с раслабляющим умиротворение в конце привычно тяжёлых трудовых будней. Но будто по закону жанра этот вечер выдался совершенно иным, нежели в обычные ночные дежурства. Ещё полчаса назад Персиваль спокойно составлял графики отпускных на Рождество, так запрашиваемые уже который день Абернати. Пока с ужасом не обнаружил недостающих данных своего персонала — отсутствовали документы Порпентины Голдштейн, впрочем как и сама девушка в данный момент на рабочем месте. — Ну, и где она?! — задумчиво вздёрнул брови мистер Грейвс, покосившись на настенные часы, времени уже было давно заполночь. Ярость и досада начинали закипать внутри начальника аврората, ведь если вдуматься, то по своей натуре спонтанная и непредсказуемая девушка сейчас могла оказаться где угодно, начиная с внепланового возвращения домой, заканчивая очередным рисковым побегом из МАКУСА на опасное расследование, а искать Голдштейн у него сейчас времени точно не было. А ведь за её прогул, как не сложно догадаться, в скором времени отчитают именно его!.. От этих мыслей Персиваля оторвал тихий, но довольно резкий стук в дверь его кабинета. Мужчина чуть вздрогнул от неожиданности, сумбурно предполагая, кто бы мог сейчас стоять за его дверью. По его предположению, в первую очередь, это могла быть, конечно же, Серафина, довольно часто заглядывающая в его кабинет, но обычно входящая без стука. Так же незванным гостем мог оказаться мистер Абернати, каждый раз буквально доводивший Грейвса до белого коления своей наглостью и беспринципностью. Или же Тина. Его Тина — старательное, но всё же не опытное «дитя», уже в сотый раз успевшее прилично нашкодить и ищущее защиты в его строгом взгляде… — Мистер Грейвс?.. — прозвучало тихое из-за приоткрывшейся двери. — Зайдите, Тина, — с презрительным облегчением ответил он, скрывая в полумраке своего кабинета едва заметную улыбку. Из всех выше переречисленных вариантов Голдштейн казалась самым безобидным, поэтому её приходу он был естественно рад, хоть говорил максимально холодно и резко, уже представив в голове максимально реалистичную картину её выговора за длительное опоздание. Через пару секунд после его незамедлительного ответа дверь в кабинет захлопнулась, и в его поле зрения появилась семенящая и пьяно пошатывающаяся Тина, которая сейчас старалась как можно более уверенным шагом приблизится к его столу, но выходило плохо. Её волосы были растрёпанны, белая блузка небрежно выправлялась из брюк, в правой руке при слабом свете мелькнула опусташённая стклянная бутылка дешёвенького алкоголя. — Вы опоздали больше, чем на сорок минут, Тина — привычным тоном бросил он, немного прищурившись, — Где вы были? — Сэр, я, — девушка быстро сглотнула в порыве охвативший её паники, — Я была… Искала! Я с сестрой… — абсольютно пьяным голосом изъяснялась она, балансируя на месте и пытаясь не упасть. Она всё ещё упорно старась выглядеть трезвой. — Голдштейн, я так понимаю, вы искали сестру, а наткнулись на «неровно лежащую» бутылку огневиски?! — иронично подметил Грейвс, раскинувшись в своём дорогом чёрном кресле. Девушка тут же залилась необъяснимым, спонтанным приливом смеха, который был явно неодобрен Персивалем. — Нет, сэр… — встретившись с ним взглядом, как можно тише произнесла она, пряча пустую бутылку за спину, и робко опустила глаза. — Прекрасно, Тина, — Грейвс встал, облокотившись на край своего стола, этим положением он обычно пользовался во время допросов, так он безусловно выглядел более влиятельно и устрашающе, — Слушая ваши оправдания, мне с каждым разом всё больше хочется верить, что чудо есть! И однажды справедливость всё же востаржествует, будто в сказке… О, Мерлин! — наигранно парировал Персиваль, демонстративно зажав холодными пальцами переносицу, — В сказке, в которой тебя, Голдштейн, наконец-то выгонят с работы! — он резко замолчал, смотря ошарашенной Тине в глаза, не давая девушке ни единого шанса отвести взгляд или же попытаться вновь оправдаться, что на деле означало попытку связать слова в предложения, — Я, вроде бы, уже приносил вам рапорт, не так ли?! — её молчание начинало сводить с ума, лишь разжигая в нём порывы гнева. — Мистер Грейвс! — она сорвалась с места, уронив злополучную бутылку на холодный пол. Послышался холодящий звон. И та в миг разбирась о твёрдую поверхность, осыпав пространство вокруг блестящими осколками. — Сэр, прошу вас!.. — в миг подскочив к столу, она замерла, чуть подавшись вперёд, жалостливо смотря в глаза начальнику, — Я… Пожалуйста! Пожалуйста, не делайте этого, сэр! Я исправлюсь! Признаться, в этот раз жалкие и совершенно обыденные попытки Тины оправдаться поразили его. Голдштейн боялась потерять его доверие. Впервые Грейвс не знал, что ей ответить. Он молча окинул её взглядом, всматриваясь в её напуганные и такие преданные глаза, казалось, они не менялись даже под влиянием сильного алкогольного воздействия. Оно и ясно, Голдштейн была готова на всё ради работы и любимой должности, к которой она относилась с особой трепетностью и искренней любовью. К тому же Порпентина была предательски близка к нему. Их лица разделяли лишь два десятка сантиметров и гладкая плоскость письменного стола. — Тина… — Персиваль глубоко вздохнул, — Я в ответе за тех, кого я приручил, но не за тех, кто сам привязался, — вновь саркастично, но уже намного мягче напомнил он. — Да, сэр — тихо кивнула она, понурив голову, будто и вовсе не найдя в его словах долю юмора — Мы просто играли в карты… — шёпотом призналась девушка, шмыгнув носом. Спустя пару секунд молчания, Грейвс постарался начать заново, видимо осознав, что немного перегнул с поучениями, заставив и так успешно перепившую девушку содрагаться от нахлынувшись слёз. — Ты что-то хотела? — как можно мягче попытался спросить он, осознав, что на свой же страх и риск приблизил её к краю истерики. Увы, утешать он не умел. Голдштейн вновь вздрогнула, сглотнув, но так и не решилась ответить. Набрав в лёгкие побольше воздуха, он тихо позвал её. — Голдштейн, подойди ко мне… — его слова впервые возымели действия. Молча обогнув стол, девушка подошла к нему вплотную, от чего шёки залились густой краской. Сейчас Порпентина стыдливо смотрела вниз своим не самым трезвым взглядом, начиная терять связь с реальностю. Её внимание привлекла обувь. Чёрные классические ботинки Персиваля были идеально вычищены и поблёскивали при свете лампы, отливая новизной. Её же строгая светло-древесного цвета обувь была не самой чистой, да и уже местами истаскалась по прошествии многих лет. Сейчас полностью померкнув перед его обличием, будто одним своим видом старательно напоминая о их неизменной иерархии. — Ты хотела меня о чём-то попросить? — невыдержав долгой паузы, спокойным голосом предположил он, пытаясь нащупать её эмоциональное состояние. Всё же помолчав ещё несколько секунд, Тина наконец отдалась эмоциям, которые тот час захватили её с головой. — Да… Да, сэр! — она часто закивала, сдавленно дыша и облизнув сухие губы, — Пожалуйста… — тихо попросила она, боязненно-нежно коснувшись своей ладонью его руки, — Мистер Грейвс, я вас очень прошу, — смущённо лепетала Тина, полностью растворившись в происходящем, эмоции уже с головой захватили её, — Прошу вас, сэр… — её тело пробивала мелкая дрожь, ноги подкашивались, а голос ежесекундно прерывался рыданиями и всхлипами от ужасающе-недостигаемого для неё желания, — Пожалуйста… Вы ведь можете?.. — взмолилась она, отказываясь от приличий, после чего трепетно сжала его ладонь своей и, зажмурившись, зарделась. — Конечно, я всё могу, — холодная ладонь аккуратно убрала пряди с её лица, после чего нежно коснулась её подбородка, заставляя приподнять голову, — Вы боитесь меня?.. Не стоит. Два невинных, изумлённо-возбуждённых тёмно-карих зрачка метались из стороны в сторону, будто с надеждой вглядываясь в самые глубины его души. Голдштейн была поистине наивна в своих желаниях и очень боялась осуществить их, будто осознавая, что всё это была лишь игра и теперь Грейвс унизит её по настоящему. — Тина… — он нежно провёл большим пальцем по её влажным чуть приоткрытым губам, -…вы прелестны! — с ели уловимой улыбкой заметил он и, притянув к себе всё ещё дрожащую Голдштейн за талию, коснулся её губ своими, в глубине души не переставая искренне умиляться её неумелому напору. Несмело потянувшись рукой к столу, девушка и не заметила, как задела мирно лежащую на самом краю палочку Персиваля, которая в момент с громким стуком скользнула на пол и укатилась под стол. — Ой! — растерянно пискнула девушка, прерывая их страстный поцелуй, — Простите, сэр, — Тина улыбнулась, виновато поджимая губы и заправив вечно выбивающуюся прядь за ухо, юркнула под стол, желая поскорее исправить оплошность. Грейвс лишь тяжело вздохнул, закатывая глаза, и шагнул ближе к столу, надеясь помочь ей. Голдштейн была неисправима. Но словно по закону подлости как раз в это время ручка входной двери резко повернулась, и уже через секунду в его кабинет без стука влетела Пиквери. Она шла быстрым шагом, сжимая в руке слегка помятый лист бумаги. Затормозив в нескольких метрах от него, она позволила себе ненадолго перевести дыхание, после чего хмуро взглянула на крайне озадаченного директора магической безопастности США. — Фина?! — все что успел произнести он, прежде чем подруга обрушила на него весь шквал своей раздражительности. — Персиваль, я не перестаю задаваться вопросом: Может мне тебя уже в конце концов в отпуск отправить?! А то заработался я вижу!.. — лютовала Пиквери. — Что-то случилось? — как можно спокойней обратился к ней Грейвс. — Случилось! Где отчёты Абернати?! Он ко мне уже шесть раз успел зайти за последние-то четыре часа! Ну сколько можно в конце-то концов, — мадам Президент раздражённо подёрнула плечами, несводя с Персиваля глаз. — Не волнуйся, они будут готовы уже через… Полчаса, — всё тем же спокойным голосом ответил Грейвс, взглянув на часы, но Серафина была неумолима, будто и вовсе не слыша его. — Кроме того… ЧТО ЭТО?! — резким движением она протянула ему смятый отчёт, — Я очень надеюсь, что ты просто перепутал его с черновым вариантом, иначе логичного объяснения этому у меня нет… — Пиквери нахмурилась, пристально наблюдая за сосредоточенно изучающим документ Персивалем. — А если это не мой отчёт? — дочитав, Грейвс поднял глаза, на его лице мелькнула еле уловимая ухмылка. — Кхым, ты сменил инициалы, Грейвс? — иронично вопрошала Серафина. Он молча уставился на неразборчиво выведенные две заглавные буквы в правом нижнем углу листа:«P.G.»
— Видимо, — Персиваль пожал плечами, — Но это даже не мой почерк, Фина, кто, как не ты должен знать об этом, — с безразличием произнёс он, возвращая девушке отчёт. — Странно, — сухо пробурчала мадам Президент и ещё раз пробежалась по сомнительному документу глазами, — А ведь у нас больше и нет никого в министерстве с инициалами «P.G.», верно?.. — проговорила она задумчиво, замолчав, после чего её вдруг осенило, — Ну, Голдштейн!.. — прорычала она, прищурившись, — Ты видел её?! — Минут десять назад заходила, мы собирались репетировать «The Greatest Show», — солгал он, между тем начиная понемногу нервничать; осознание того, в каком неудобном положении сейчас может оказаться Тина, заглушало любые другие эмоции, — Позже не видел… — добавил он. — Хорошо, что хоть пришла, и на том ей спосибо, — хмуро кинула Пиквери, повернувшись к двери. Казалось её уже ничто не могло остановить, если бы не неожиданно-звучный удар о край стола прямо за её спиной. Тут же обернувшись, девушка многозначительно посмотрела на Персиваля, после чего резко позвала: — Голдштейн! Ответа не последовало, но уже через секунду из-под стола появилась виновато глазеющая макушка Тины. — Интересно репитиции у вас проходят, мистер Грейвс, — тут же сменив тон на официальный и практически закипая, отчиканила Пиквери, — Не хотите, при мне провести?! — Мэм! Простите, вы всё не так поняли, — на автомате протороторила Тина, пытаясь выбраться из-под стола, но ноги уже совсем не держали её. Резко качнувшись, девушку повело влево, но её всё же успел поймать мистер Грейвс. — На вашем месте, Голдштейн, я бы предпочла промолчать! — леденящим тонном огрызнулась Серафина, чьи нервы были уже явно на пределе. Молча порвав принесённый отчёт, она ещё раз мысленно прожгла Персиваля взглядом, после чего быстрым шагом заторопилась к выходу. — Я надеюсь, вы догадываетесь, почему я вас всё ещё не уволила, мистер Грейвс… — едко оповестила она, выделяя голосом его имя и сверкнув глазами, захлопнула за собой дверь. Кабинет вновь заполнился неловким молчанием. Ревность искрилась в воздухе. — Мёрси Льюис! Тина… — простонал измученный всем происходящим Персиваль. Он молча упал на свой кожанный диван, потерая руками усталые глаза. Сейчас он мечтал лишь об одном — провалиться сквозь землю. Спустя пару секунд тревожной тишины Грейвс наконец услышал, совсем рядом, характерный тихий скрип — не менее вымотанная Порпентина аккуратно опустилась на диван рядом с ним. — Простите, сэр, я не хотела… — не выдержав томной паузы, стыдливым шёпотом призналась она, вложив в его руку ранее уроненную волшебную палочку. Так и не дождавшись ответа, девушка нежно прильнула к начальнику, измождённо опустив голову ему на плечо. Расслабившись, Голдштейн тут же прикрыла глаза, погружаясь в сон. — Знаешь… Я убью тебя, Тина… — тяжело вздохнув, произнёс Грейвс, глядя в узкие окна под самым поталком, в них горели звёзды, — А лучше уволю! — он осторожно посмотрел на неё, — Как вам такое моё предложение, мисс Голдштейн? — саркастично поинтересовался он, в его голосе не было ни осуждения, ни гнева, ни насмешки, лишь непревычное тепло и ласка. — Да… Сссэр… — она мечтательно улыбнулась сквозь сон, ещё поудобнее прильнув к нему. — Прекрасно, я рад, что вы одобряете мои идеи, Тина, но этим я займусь пожалуй завтра… — усмехнулся он и, одним взмахом палочки призвав своё уютное пальто, бережно укрыл им девушку. — Сэр, мне так хорошо с вами, — уже полностью растворившись в происходящем, шёпотом призналась мирно сопящяя Порпентина, греясь в его объятиях. — Мне тоже, Тина, мне тоже… — подумал Грейвс, но промолчал, заместо этого нежно прикослувшись губами к её растрёпанной каштановой макушке. Теперь ему уже нечего было терять. Ведь он прекрасно понимал — завтрашнее утро начнётся ни с чего иного, как с привычных Тининых извинений, за всё уже случившееся. Грейвс ещё раз тяжело вздохнул, ласково поглаживая холодными пальцами её худые плечи. Теперь он сожалел о произошедшем, мучительно осознав, что в скором времени все её трепетные касания и искренние поцелуи будут списаны лишь на обыденное алкогольное опьянение, а может и вовсе забудутся, канув в прошлое. — Обливейт? — с печальной насмешкой подумал Персиваль, вдыхая ночную прохалу МАКУСА, — Как бы сейчас хотелось без жалости и сожаления стереть память себе самому… Той ночью он так и не решился сделать этот необдуманный шаг. Грейвс слишком дорожил их воспоминаниями, прекрасно понимая — это были лучшие мгновения его жизни, чего бы это ему не стоило. Нелепость Тины уже давно была неотъемлемой частью его порядка. Он искренне любил её.