Зверства

— Проблема в том, что я ничего не боюсь, Алот, — сказала Сииль. — Знаешь, мне бы хотелось быть немножко как ты. — Как я? — Да. Оценивать ситуацию как ты, например. Опасаться. Перестраховываться. Думать…       Алот покосился непонимающе и с лёгким прищуром — озадаченным и выискивающим подвох. В умственных способностях Хранительницы он никогда не сомневался, но в хаотичном ходе её мыслей терялся всерьёз и надолго, как городской в лесу.       Сииль держала себя за локти и смотрела, как синий орлан помогает боцману катить какую-то звонкую бочку.       Её белая кожа почти искрилась под изводящим морским солнцем. Она часто, до красноты тёрла шею и кусала губы — ей казалось, что они вот-вот покроются кристалликами соли. Взгляд Алота смягчился: его давняя… хм, знакомая, невыразимо изменилась за эти пять лет. Тень Инквизитора — давно отжившей свой цикл души — сошла с неё, как прошлогодний снег. В той жизни Сииль была мрачным, до фанатизма увлечённым и до остервенения маятным эльфом. «Немножко как он».       Таос был повержен. Прошлое успокоилось, и теперь от Сииль осталась только сама Сииль. Даже немножко меньше.       Она многое пережила, многое потеряла. Руины Каэд Нуа лежали за её спиной растоптанной скорлупой. Но скорлупа эта успела выносить самого проницательного из Хранителей и самого рьяного из друидов. К ней так и не прижилось это светское «леди» — она пустила себя по пути зверолова. Даже связалась душой с волком-компаньоном и назвала его Фейн. Правда, тот был больше похож на добрую седую дворнягу, чем на дикого хищника, и по воспитанности точно обскакивал Эдера. — Я ничего не боюсь, — повторила Сииль, — и это стёсывает мои инстинкты. Я не боюсь смерти. И всех их тоже уже давно не боюсь. Богов. Ни Бераса. Ни Зверя.       Она на мгновение по-чайечьи вытянула шею, будто кого-то высматривая, и всё тихонько обкусывала кожицу на губах: — Да. Наверное, всё дело в том, что я почти ничего не боюсь. — Почти? — дёрнул бровью Алот. — Я уже говорила, как Земля отпустила меня?       Алот медленно моргнул в ответ. Он снова в ней терялся. И снова не успевал: Сииль скакала с темы на тему, как олень по льдинам. — Ну, как я сбежала из Движущейся Белизны — в мир. — Не уверен. Если я помню правильно, ты лишь шутила, что однажды в детстве заснула в бочке со льдом и рыбой. И проснулась уже на чужом берегу. — Это не было шуткой, — с усмешкой сказала Сииль, не размыкая зубов. — Я спряталась, и меня погрузили на торговый ледокол. В бочке с мороженной рыбой. А когда обнаружили, мы были уже далеко от Земли. — В бочке со льдом. — И рыбой. — И ты не замёрзла? — нарочито давя воображение, спросил Алот и сам же смутился своего вопроса. — Смеешься? Даже с моим врожденным сопротивлением холоду, я окоченела почти что до смерти. Меня оттирали всей командой. Потом воняла рыбой и спиртом до самой земли.       Но выжила. Она всегда выживала. — Я пила талую воду и ела сырой улов. Пару раз чуть не подавилась чешуёй.       Алот не поморщился только из вежливости. Но Хранительница, кажется, и не думала его щадить. — Ещё помню, что качка была ужасная. Всё, что я слышала — деревянный скрежет, всё что видела — мёртвые рыбьи глаза. С тех пор я не в восторге от кораблей и дико боюсь… Текеху!       Алот вздрогнул: Сииль не успела закончить мысль, внимание её перепрыгнуло на этого скользкого из уана. Он присоединился к экипажу всего пару дней назад, но уже ходил по кораблю хозяином. Видно, море со всех сторон придавало ему уверенности. Или он сам по себе был… такой. — Экера! Я понадобился? — Текеху хохотнул с удовольствием и отбросил с плеча водянистые волосы. — Чем могу, капитан? — Мы, кажется, разговаривали, — напомнил Алот. — Ты заклинаешь воду, — глядя мимо него, дёрнула головой куда-то в сторону борта Сииль. — Ты заметила? Экера, истинный талант порой совершенно невозможно скрыть. Но и он, и я полностью в вашем… — Значит, ты друид? — Приземленно выражаясь, я говорю.       Текеху улыбчиво сощурился. Сииль подивилась: одно и то же мимическое движение у него и у Алота выходило совершенно по-разному. Прищур сына Ондры превращал его лицо в мордочку ящерицы на солнцепёке.       Хранительница потянулась медленно и хрустко, будто ломая соль в суставах: — Перекинемся? — Так скоро? — изумился Текеху, но задор улыбки не растерял ни на миг. — Признаться, в первую же нашу встречу, эта маленькая рыбка угодила в сети великой Хранительницы. Я говорю, твоя красота и чувство вкуса… — А я говорю, перекидываться умеешь? Ты перевёртыш? — Ах…       Где-то за бортом с причмоком плеснула волна. И на мгновение стало тихо.       У Алота отлегло от сердца. Он отвернулся от них обоих и весь напрягся: Изельмир нещадно щекотала хохотом глотку. — Я умею… перекидываться. Да, — с интересом задрал подбородок богоподобный. — Прекрасно, — встряхнула ладонями предводительница. — Тогда сразись со мной. Определимся, кто из нас двоих будет по клыкам, а кто — по магии. — Экера, ты это всерьёз? — У меня есть уговор — если в отряде два друида… — Пламя! Все на верх, дайте рома! Сейчас зайдет киль за кильсон! — взорвалась в предвкушении зрелища Изельмир и с порывом развернула Алота обратно; очень вовремя, тот осаждающе скрестил руки на груди. — Крайне не рекомендую. Освежить в памяти, чем закончилась ваша схватка с Хиравиасом?       О, она помнила. Осенний штельгар и плотоядный олень, они дрались до первой крови. Хиравиас победил, а она долго отплёвывалась шерстью, пока Эдер её зашивал. После того случая, орлан стал их передовым чудовищем, а Кана научил Хранительницу стрелять. И постепенно на расстоянии она стала чувствовать себя даже увереннее, чем в шкуре. — У меня есть уговор, — повторила Сииль, не сводя глаз с Текеху.       А тот, кажется, готов был носить этот взгляд, как бусы. — Раз ты настаиваешь, капитан. Кто я такой, чтобы… — Предупрежу хирурга, — Алот устало потёр пальцами переносицу и поспешил удалиться. Пусть делают, что хотят. В конце концов, кто он такой, чтобы… …       Уже из кают он услышал крик. Не рёв оленя — её крик. На пару мгновений у него похолодели пальцы: она никогда не кричала так в бою. Она вообще никогда так не кричала.       Он оказался наверху быстрее, чем осознал, что начал движение.       Хранительница лежала на досках и старательно закрывала лицо руками. В первый миг Алот подумал, что она ранена. Но потом увидел, как её босая пятка с усилием упирается в плоское, чешуйчатое брюхо, и услышал её какие-то и сдавленные, и яростные слова. В них не было боли, но был страх: — Седые лохмы Зверя, Текеху! Никогда больше! Ты слышишь? Никогда!       Текеху стоял над ней в своей акульей форме и шевелил плавником. И ошарашенно смотрел широченно расставленными, совершенно рыбьими глазами. …       Ещё несколько дней Текеху ходил по кораблю глубоко оскорбленный. Он-то привык называть себя красивой рыбкой, а Хранительница заявила, что богоподобный страшен, как семь смертей.       Потом извинилась. Но из потрясенного уныния Текеху так и не вынырнул.       Сииль мучилась совестью, точно костницей. И даже, кажется, стала бледнее на несколько тонов.       Алот улыбнулся коротко и не спеша подошёл к ней. Она стояла, держа себя за локти, и смотрела, как Серафен помогает боцману катить какую-то плёсткую бочку. — Ты боишься рыб, — сказал Алот. — Я боюсь рыб, — сказала Сииль.