Несчастные Деревья

      Разруха коснулась каждого, и хотя почти все повреждения были устранены, усталость народа от излишних работ не пропадала. В такие редкие, тяжелые для Древней Деревни дни Эраба особой доли в общий вклад по её восстановлению не вносил. При пробуждении, избранный прикрывал глаза, в надежде на новый сон, но тот упорно не шел к нему, вплоть до поздней ночи.       Неистовый ливень давно покинул поселение, оставив свой след на деревне, уступив место знойной жаре. Дети в нечастые моменты свободного времени только и делали, что играючи тревожили оставшиеся лужи, не спешившие испаряться и впитываться в твердую почву. Редко пролетающие облака лениво защищали хозные поля от ярых лучей солнца. Эраба, вкушавший стряпню вместе со всеми, сгорбленно сидел на чуть высоковатой для него скамье. Раньше он бы беззаботно болтал ногами на ней; сейчас он понуро перемещался, нехотя вырисовывая в своей чаше с едой узоры, схожие с его достойными многих проклятий метками. Поднимая темные, почти черные глаза, мальчик ловил на себе из раза в раз косой взгляд сородичей. Его прищур от света поглощал нежеланные лучи светила, но не спасал от их говорящих, но безмолвных лиц.       Темная полоса от одинокого облака наползла на поляну, где царил спертый запах пищи.       — Великий вновь гневается, — громогласно заговорила в одном устоявшемся кругу мудрая девушка, сидевшая поодаль, вырвав мальчика из грез. Беседы их были извечно шумными, яркими, такими, что ухо невольно начинает внимать к ним.       — Гневается, да почем зря! Поди мало нам бед с небес, — продолжала мудрая, длинные прямые волосы которой в тени облака ничем не отличались от многих других. Но стоило свету вернуться на земли деревни, как ее темные пряди начинали сиять огнем.       Несколько женщин с легкими, согласными улыбками посмотрели наверх, истощенно вздохнув от неотступного пекла. Пара других же мудрых горестно устремили взор вдаль, тут же возвращаясь к дневному пиршеству.       — Право слово, — не менее громко ответила ей соплеменница, — одних людоедов, ливней, да засухи сполна хватает.       — Зато запасов воды сколько сталось? Не припомню, чтобы когда-либо все корыта до краев наполнены были.       — Вот уж правда! С такими дарами и Великий Путь не надобен!       На этой реплике никто не остановил свою трапезу, но каждый вокруг задумался. Кто-то стал тщательнее жевать свой салат, уходя в раздумья, кто-то с сомнением поглядел на девушку, что высказала свои мысли. Эраба же единственный застыл с прибором в руке, пленительно всматриваясь в переливающиеся волосы девушки, сидевшей к нему спиной. Звонкие голоса мудрых не прекращались, но избранный уже их не слушал.

***

      Совет мудрецов призвал мальчишку лишь на третий день с возмездия природы и наотрез отказался верить в утрату реликвии, мучительно долго порицая прежде за непозволительное отношение к обычаям и ритуалам. Ребенок, стоя перед уважаемыми всеми мудрейшими, стыдливо отвечал на любой их вопрос. Отвечал он, правда, не всегда по чести. Умолчал он, что навеки с темной репутацией мост обрушился по вине еще одного людоеда. Умолчал и то, что от реликвии избавился вовсе не он. Умолчал и место важной пропажи.       Несколько мудрых, в свою очередь, грозились изгнать избранного за нарушение десятков правил, но вердикт выносил все же один лишь мудрейший. Эраба сутуло стоял перед возвышающимися старцами, теряя надежду, точно погибающая Райто свой свет. В горле скапливался тошнотворный ком: лгать совету оказалось нетрудно, но мерзко, а умалчивать горько. Пока старейшины переговаривались, ребенок думал, что же хуже – лгать или умалчивать; и решил, основываясь на своих только ощущениях, что умалчивание правды хуже лжи.       Вердикт произносил седой, морщинистый, одетый в самую светлую робу мудрейший. Белоснежные ткани словно являлись продолжением его негустых пепельных волос, заплетенных в одну косу. Его, казалось, слепые глаза были устремлены точно на провинившегося, ища ответный взгляд. Впрочем, виновник созыва не искал их лица, неустанно разглядывая половицы, начищенные до блеска трудолюбивыми женщинами.       Не получив ответного жеста, мудрец, наконец, заговорил. Тон его менялся от снисходительного до осуждающего, но бледные глаза все надменно взирали на фигуру ребенка. Слова его звучали строго, хотя и изрекали временное благословение, точно мираж поманивший райским оазисом среди бескрайних песчаных дюн.       — Ты, дитя, принес нам горе. Нанес удар судьбе не только своей, но и всеобщей. В одночасье обернул предания в ничто, обрек на гибель невинную душу светлой Райто. Иному бы мы не раздумывая дали клеймо и пленили бы дикой природой, однако жизнь тебе сбережена не спроста... Выходкой своей ты обрушил пути Великих и по окончанию твоей первой ловитвы ты отправишься в одинокий путь, ежели не сыщешь себе путников по воле доброй. Должен ты найти место то, что предками было предсказано. Возьмешь с собой, что будет угодно, идти будешь, пока не дойдешь или же не покинешь мир наш. Будь среди избранных, как велели божества, и искупи всю вину свою. Пусть далекий, нескорый путь, ожидающий тебя, будет озарен светом утраченной.       Темные глаза мальчика почти что застилала пелена слез, когда сведущий закончил. Тишина ненадолго окутала храм, пока избранному не велели ступать.       Незамедлительно развернувшись, мальчик скованно и неуклюже вышел из прохладного сооружения, вновь подвергаясь лучам Великого Божества. Стоя босыми ногами на теплой, высохшей земле, Эраба поднял руки, впервые за много дней созерцая метки, что так и не принял его народ.       Наказание оказалось не срочным, но вряд ли выполнимым для юнца, совершившего охоту лишь единожды.       Мрачные мысли прочно захватили ребенка, ожидавшего своей кары из года в год.