***
Уже привычная тряска вдруг прерывается. Длинный язык подталкивает ребенка, и тот вываливается наружу, плюхнувшись пластом на сухой грунт. Земля тут же прилипает к и без того уже грязным робе и телу. Избранного передернуло и он брезгливо сморщился, поражаясь количеству лишних слоев на нем и его одеянии. Раненые руки схватились за почву, а глаза зажмурились от непривычно яркого света. Приземление неудачно сконцентрировалось на плече, и Эраба замычал, пытаясь подняться, но от бессилия только перевернулся на спину, глубоко вдыхая, почти не ощущая крупные частицы земли на своей щеке и впивающийся в бедро щит. Мальчишка жадно поглощает долгожданный кислород, благодаря Великий Мир за его свежесть, хотя стойкий запах пасти Трику выветриваться не собирался. Несколько раз ребенок был уверен, что друг его по случайности проглотит, и чувство почвы под собой принесло желанное облегчение. Зрение медленно подготавливается к слепящему очи окружению и он решается приоткрыть глаза, сразу встречаясь с вечно грустной мордой Трику. Бывший людоед твердо уселся на неизвестной мальчику поляне, рвано усеянной высокой зеленой травой и сухой землей. Спустя время Эраба тяжело поднимается, медленно вставая на уже прогретую солнцем землю босыми ногами. Позади раскинулся знакомый лес из могучих деревьев. Именно такими окружена Древняя Деревня. Мальчик не отряхивает с себя ни песчинки, поворачиваясь к густому скоплению темно-зеленых крон. До них бегом будет не больше сотни шагов, почти рукой подать. Рядом же, куда ближе, присевший Трику. Лес и Трику. Дорога на родину и друг. И почему желания о побеге так рвутся вперед? Почему жизнь ставит перед выбором, столь неприятным и досадным? Обещание есть обещание. Предсмертная клятва не позволит постыдно сбежать в забытый рай от всех трудностей и преград, ожидавших его. Бегло оглядывая лес, мальчик задерживается взглядом на ожидавшем его звере, пытаясь разглядеть его в последний раз, борясь с солнцем выставленной рукой. Трику преодолел очередной длинный путь, и смотрит на человеческое дитя устало, вяло поворачивая голову в бок. — Должно быть, эти края тебе уже неприятны? — сил хватает на усмешку, болезненную и больше обязательную, чем настоящую. — Только копья тут наловил на себе, да? Зверь, сгорбившись, все сидит, смиренно сложив свои крылья. Его взгляд устремился вперед, так, словно бескрайний лес источал великолепие, порядком надоевшее ему. Отчего редкое животное снова смотрит вдаль так безмятежно, как тогда, на вышке, перед роковым исходом событий? Широкую лапу пытаются обхватить детские руки, а в перья на боку утыкается вымотанное лицо. Своеобразное объятие длится недолго, и мальчик отступает, пятясь назад. Тяжелое молчание повисло на поле, а яркий свет, затмивший собою почти все, мешает разглядеть бывшего людоеда. Хрупкое тело Эраба уже давно на пороге обморока, но он готов был отдать все, что у него осталось, только бы отпустить невольно прирученного животного. Изнурение медленно добивает, заставляя пошатываться на месте, тяжело дышать. — Прощай, Трику. Глухой голос едва ли услышал бы зверь, даже с такими большими ушами. — Давай, мой друг, — Эраба сцепил кисти в надежде, но зверь не спешил покинуть его. Избранный поднял руку вверх, четко указывая на запад, откуда тот, предположительно прилетел, только бы он понял и не вызывал своей медлительностью боль. В прошлый раз, на руках своего отца, на краю осознанности, это было тяжело сделать физически: слабость сковала так, что дышать было в тягость. Сейчас его руку останавливает уже иная сила. — Улетай же! — вдруг срываясь кричит мальчик, указывая пальцем в небо, в обратную сторону от темного леса, повторяет жест выразительнее. — Лети прочь! Громоздкий Трику встает и поворачивается боком. Животное смотрит прямо в глаза, словно уточняя последний приказ, пока не решается на его выполнение. Движения полны сомнений, пока бывший людоед с непонятным рыком не разгоняется на почве, изящно извернувшись. Взмыв в воздух, Трику активно машет широкими крыльями, дабы набрать высоту. Путь полета ненадолго повторяют потерявшие хозяина темные перья, медленно опадающие наземь. Взмахи оглушающе застывают повторяющимися воспоминаниями в голове, так же как и болезненные стоны Райто в мрачной башне. Легендарный орел еще виден на горизонте, но Эраба отворачивается. Ноги, подкашиваясь, сами несут его к лесу, а неуместная для жаркого дня дрожь охватывает сначала руки, потом челюсть. Ребенок быстро переходит границу пустующего поля с высокой травой и могучих деревьев, наконец, расслабляя зрение от беспощадного света. Избранный так и не оборачивается. Под эгидой многослойной листвы прохладнее, в разы темнее. Под ногами хрустят давно опавшие ветки, шелестят не видавшие полноценный солнечный свет травы. Мальчик почти плачет, цепляясь за толстые стволы деревьев, тут же отталкиваясь от них. Он был уверен, что готов пересечь весь лес и даже больше, но едва ли одолел и десяток деревьев, прежде чем опустился на колени, издав протяжной вой, подобно изгнанному волку. Избранный бы безумно хотел забыть выражение бездонных печальных глаз животного, бесстрашные попытки защитить его любой ценой, светлую улыбку Райто, ее бесконечные нравоучения, но все это засело внутри слишком сильно. Руки, опираясь на темную древесину, чешутся от памятных ощущений грубых перьев, и мальчик сжимает кулаки до боли, впивается неровными и грязными ногтями в ладони, но ощущение не покидает его как Райто или как Трику, только сильнее пронизывает. — Уныние губит, — повторяет сам себе Эраба, и, найдя в себе силы, поднимается. Стараясь идти в одном направлении, избранный то и дело взволнованно оглядывается в разные стороны. Туда ли он идет? Как долго еще идти? Вдруг он сбился с пути и бродит кругами? Раздумья поглощают сильнее пробудившейся жажды и голода наряду с усталостью. Взгляды наверх ничего не дают — листва слишком плотно скрывает солнечный свет, чтобы сориентироваться на местности. Долгие колебания о верности направления вновь перебивает воспоминание об утрате и прощании. Даже чертова земля под босыми ногами шуршит так, что воспоминания о первых взмахах заново рожденных крыльях норовит заполнить собой все мысли. — Может, он хотел передохнуть и донес бы меня куда ближе? Часто моргая, избранный смотрит то на одно дерево, то на другое. — А я его прогнал… Глаза уже закрываются и он идет вслепую, прежде запоминая, сколько еще шагов до ближайшей преграды. — Нет… Все правильно. Ему нельзя быть в Деревне. Эраба почти сталкивается с деревом, наступив на его корень, но вовремя открывает глаза, увернувшись от помехи. Немощь тела тянет вниз, но Эраба все упорно идет вперед, вплоть до раннего вечера, задаваясь всевозможными вопросами вслух. Когда же темнота начала поглощать массивы деревьев, лес с каждым шагом становился узнаваемым, мальчик уже почти уверен где он и сколько еще длится путь до Древней Деревни. Если все это не марево, не сладкий мираж… Родные места вселяют сил в изнеможенное тело, ведь долгая дорога и трудная доля измотала ребенка, но шагу тот не прибавил. Добравшись до окраины, где лес прерывается, уступив место полям Деревни, Эраба кусает сухие губы, смотря на привычный уклад из-под укрытия. Трусливо сидя на земле у высокого дуба, мальчик обдумывает свое возвращение, пока теплый вечер горит жизнью не дремлющих мудрецов и их подопечных. Что он им скажет? Что они спросят? Разумеется, пара-тройка вопросов будут ожидаемы и справедливы, но уверенно ответить правду на них он не мог, не был готов, а посему дожидался, с отвращением и желанием одновременно следя за последним на дню пиршеством, что проходил из раза в раз. Руки, не находя себе места, лениво выводят узоры по сухой почве. Видимо, дождь не одарил родные края, а значит, проблемы с водой у Деревни должны были остаться как и прежде. Глядя на бесконечное пиршество, Эраба особо не отметил их бережного отношения к святому источнику. Неужто нашли иной путь его добычи? По виду мудрецов также нельзя было сказать, что те огорчены срывом Великого Пути, на что мальчик пару раз кинул осуждающий взгляд на знакомых личностей. Незаметно избранный наблюдал за жизнью своего народа со стороны, пока все они были счастливы и беззаботны, как и он сам когда-то.***
Общий пир постепенно угасал. Эраба сидел, отвернувшись лицом к лесу, прислоняясь к непреклонному стоящему дубу. Глаза его прикрыты, но внимания тот не теряет и заинтересованно оборачивается, когда пиршество начало терять свою обширную и громкую аудиторию. Последними всегда уходили женщины, прежде убрав со столов всю использованную утварь. Они плавной походкой покидают общую поляну, ведя беседы на сложные темы. Их еле слышные шаги прекращаются, когда силуэты темных одежд пропадают из виду. Прежде бушевавший костер догорает, поднимая ввысь яркие искры огня с серым дымом, словно отдавая небесам свои последние силы. На площадке воцарилась тишина, и мальчик скромно побрел через поле к постройкам, убедившись, что никого кругом нет. Опустив голову, он еле шел, держась за свой единственный верный талисман. Стоя у двери, как и тогда, несколько дней назад, Эраба только сейчас вспоминает, что выглядит неподобающе и, скорее всего, вызовет своим видом больше тревоги и волнения, чем предполагал. Руками он поспешно отряхивает оставшийся песок с щек и волос, поправляет грязную робу и вновь цепляется за щит, заходя в хибару, опасливо поднимаясь в общую спальню. Все должны были давно спать, но сегодня там горел свет и из-за не до конца прикрытой двери доносился мерный голос Форовы. Эраба уверенно толкает деревянную дверь и ловит на себе взгляды собратьев. Дети, сидя в кругу, слушали наставления воспитателя, пока не появился избранный, так и не шагнувший внутрь. Старая женщина, реагируя на их удивленные взгляды, замолкает и поворачивается к неожиданному гостю. — Отрадной еды, — Эраба криво улыбается когда Форова тихо ахает, неуместно стоя в проеме родной спальни. Дети любопытно осматривают его: кто с поражением, кто с неверием, кто с тревогой вглядываясь в потемневшие пятна на робе. Форова же резко подрывается, слишком резко для ее лет, и замирает на месте, прикрыв рот морщинистыми ладонями. — Райто погибла, — сразу выдает избранный и, не сдерживаясь, опадает на пол, преклоняясь перед всеми в немой мольбе о прощении, держась дрожащими руками за черные волосы на голове, и тихо повторяет: — Погибла, погибла… Несколько подопечных Форовы столпились вокруг мальчика, приседая и сумбурно расспрашивая того о деталях, то и дело споря между друг другом: — Как погибла? — Ее съел людоед? — Что с тобой снова приключилось? — Мудрый Хого видел, что вас с Райто унес зверь-людоед! Правда? — Мудрый Хого должно быть от скорби потерял рассудок! — Разве людоеды не редкие недруги на наших землях? — Куда же тогда Эр с Райто пропали, умник? — Наверняка попали в передрягу, а Хого уже навыдумывал! — Передряга?! Ты не слышал? Райто погибла! — Вот уж нелепица! — Скажи, Эр, это же все людоед? — Снова людоед? Ты же и сам в это не веришь! Ребята все спрашивали и спорили, пока мальчик глухо повторял одно слово. Форова поспешила к избранному, все держась рукой за приоткрытый рот. Отойдя от ступора, старушка-таки взялась за наведение порядка. — А ну, расступись, детвора! Укладывайтесь по местам, да сон ищите… И никаких разговоров, — строго рассудила шум женщина и медленно присела на освободившееся место, пока все послушно занимали свои места, переглядываясь между друг другом. — Эраба… Мальчик мой, прекрати шептать, да вставай. Пойдем и отмоем тебя, — Форова взяла за руку отрешенного ребенка и повела к умывальне. — Я не смог спасти ее… Женщина не останавливаясь вела юнца за собой. — Ты только глянь на свою робу, — обернулась мудрая, сбавляя темп, когда они покинули детский дом. — Если бы я только мог, я бы обязательно вернул ее! Но камень, он… — мальчик навзрыд всхлипнул и не смог больше продолжать, отдаваясь печали, нехотя следуя за женщиной. Приведя к умывальне пропавшего, Форова велела тому самостоятельно отмыться, пока она будет искать новые одеяния под стать его статусу и возрасту. Мальчик молча кивнул на ее указания и выполнил их, когда у выхода из небольшой лачуги уже лежала сухая и чистая роба, а рядом на блюдце аккуратно уместились пара свежих кусочков хлеба и полная чаша воды. Холодные процедуры умывания, что стерли видимые слои воспоминаний, освежили мальца, а вид пищи спровоцировал естественную реакцию. Эраба поспешил одеться, надежно закрепив тяжелую реликвию за спиной. Он жадно проглотил еду, выпив залпом всю чашу с долгожданной жидкостью, и после вышел к мудрой воспитательнице с поникшим лицом, да все еще неутоленным голодом. — Откуда у тебя столько увечий? — не заметив из-за плотных слоев пыли и грязи несколько ран, Форова удивилась количеству рваных порезов на его руках, бегло осматривая его конечности. Темные метки отвлекали внимание и все ранения в целом были незаметны на причудливых узорах, но зоркая женщина сразу отметила неладное. — Мы с Райто попали… — Впрочем, не столь важно. Сейчас ступай спать в хибару мудрого Ара, он прибудет утром, но будить тебя не станет. И обязательно по пробуждению отправься на отрадную еду, а уже после найди знахаря, хорошо? — Да, — пытаясь все запомнить, подтвердил ребенок и с оглядкой на Форову побрел в небольшую хижину лекаря, наполненную едкими запахами собранных им трав. Лежа на футоне, Эраба пытался не заснуть в гробовой тишине и благоухании, отдаваясь своим печалям, а в детской спальне, напротив, разговоры не прекращались до поздней ночи.***
— Выспался, Эр? — над избранным мальчиком нависли трое соплеменника. Взгляды всей троицы не предвещали ничего хорошего и ребенок поневоле начал соображать боевито. Нащупав под собою дорогое зеркало, пропавшему дитя становится чуть легче. — Отрадной еды. Вставай же, — молвит твердый юный голос. Сон крепко держал его тело, и слова долго проходили через сито сознания. Однако вкрадчивый приказ мальчик беспрекословно выполняет, застыв в замешательстве перед братьями. Один презренно смотрел на метки, другой жалостно на полученные в руинах раны, третий же прямо в глаза — то был его ровесник — Рид. Эраба в разговорах пересекался с ним редко и никак не мог найти с ним общий язык. Впрочем, не особо и старался. — Там тебя вкусности ждут, а еще ты проспал все общие занятия, — сухо сказал мальчишка, что стоял позади Рида. — О… Спасибо, — Эраба заметно расслабился и вздохнул, удаляясь под пристальным взором трех пар глаз, в то же время сильно раздосадованный ранним подъемом после стольких переживаний. Погода за пределами хижины встретила легким ветром. Солнце уже высоко над землями Деревни, но на его власть сегодня посягали большие и темные кучевые облака, пока еще пугливо огибающие Великое Божество. Мальчик угрюмо поглощал всю еду, сидя на своем любимом месте, иногда замечая странные взгляды проходящих по своим делам мудрецов. После питательной трапезы, не поздоровавшись ни с кем и не попрощавшись, мальчик покинул общую площадку, отмечая для себя чудинку — никто даже не стремился подойти к нему или высказать свои полноправные обиды за сорванный Путь. Все шли мимо него в святой храм, будто он не пропадал, будто он не срывал Великий Путь, будто он не приносил дурную весть о гибели светлой Райто. После странного начала дня Эраба отправился искать лекаря, как велела Форова. Взрослых на улице было на удивление мало и сыскать в небольших краях деревушки нужного старика оказалось несложно. Тот встретил его кратким удивленным взглядом, сидя с завидной для его годов осанкой у собственного костра, варя одному ему известную субстанцию. Его худощавое тело нелепо смотрелось в широких одеждах преимущественно темных бардовых оттенков. Исхудалое, смуглое лицо Ара привычно нахмурено: местный врачеватель не любил яркий свет, предпочитая больше темный лес для сбора трав или свою хибару, где чах дни напролет над созданием новой смеси. Его седые волосы собраны в низкий хвост, совсем не под стать его статусу, а аккуратная борода, строго побритая по бокам, плавной волной спускается до солнечного сплетения. Костлявые руки мешают нагревающуюся жижу деревянной палочкой и замирают на минуту. — Ты рано очнулся, — сказал Ар, не отвлекаясь от своего занятия. Голос его был всегда сухим и трескучим, сколько Эраба себя помнил. Лекарь единственный во всем племени не придерживался традиции во имя отрадной еды. — Что же, можешь присесть рядом, пока твой отвар докипает, — густые седые брови всеми силами защищают его зоркие глаза, а сам Ар щурился так, что самих глаз было не разглядеть. Мальчик послушно садится, уже привыкший к компании в лице помешанного на отварах старика. Они оба смотрят на бурлящую жижу зеленого оттенка, что неспешно закипала в узкой чаше. — И что же это? Старец повернул голову, осматривая сначала усталое лицо мальчика, а потом его открытые части рук и ног, отмечая появление ран и новых узоров неизлечимых меток. — Твое спасение. — От чего? — От гибели, глупый мальчишка, — Ар тихо ворчит в ответ, начиная помешивать медленнее уже почти готовый отвар. — Собери-ка все скляницы лучше, чем сложа руки сидеть, — старец неопределенно машет рукой вокруг, точно отмахиваясь от любопытного дитя. Недовольно вздохнув, избранный бросает колкий взгляд на поношенные сандалии знахаря и тут же переводит на свои босые ноги. Легкое недовольство остается осадком, когда он собирает все предметы, раскиданные вокруг мудрецом, и поместив их на подол своей новой робы, подмял край чистой ткани, соорудив импровизированную корзину. Ар тем временем уже поднялся с готовой жижей в руках, защищенных грязными тряпками во избегание ошпаривания, и шел в сторону своего лазарета. Мальчик молча последовал за ним со всеми звенящими баночками, шагая нарочито поодаль. Возвращаться в дурно пахнущую среду совсем не хотелось, хотя там и был футон, к которому он бы с удовольствием вновь припал, если бы не хозяин. Внутри хибары знахаря неизменно царил затворнический дух. Запахи трав, смешиваясь, снова били в нос едким потоком, к которому обоняние с трудом привыкает. Освещение было исключительно на огне и несколько небольших зажженный свечей уже были надежно расставлены по углам душного места. Множество множеств корзин, банок, чашей, сундуков со всевозможными припасами и жидкостями наполняли лазарет. И только один Ар имел право работать с ними. — Подай мне ступу. Мальчик, моргнув, разложил все собранные вещи, и поспешил подать завалявшуюся ступу на большом рабочем столе лекаря. Он тут же начал молоть что-то, и посчитав работу качественной, скинул готовую крошку в горячую жидкость, а после сразу приступил к наведению порядка в хибаре. — Уже все знают, да? — спрашивает ребенок. Старик на мгновение останавливается. — Знают, что Райто мертва? Знают, что я вернулся? Мудрый Ар не любил отвечать на очевидные вопросы, не изменяя себе и в этот раз, продолжая каждодневную уборку в красноречивом безмолвии. Из царившего в хижине хаоса он медленно рождает новый беспорядок, в котором ориентируется лучше кого-либо из всех жителей Деревни. — С такими вестями лучше бы я не возвращался, — не прекращает своих мытарств Эраба, низко опустив голову. Мальчик плюхнулся на футон, на котором недолго проспал и повалился набок, не желая смотреть на лекаря. — Своим именем ты обязан был вернуться. Как в тот раз, так и в этот. Мудрец Ар выразительно взглянул на ребенка через плечо. Его статная фигура с прямой осанкой сейчас источали истинное знание, и мальчик затаил дыхание, покосившись на Ара в ответ. — Предки нарекали, что избран ты будешь лишь один, — произнес знахарь, медленно выделяя слово «один». Он, наконец, повернулся к мальчишке, умудрившись не глядя облокотиться на высокую столешницу, забитую до краев неустойчивыми вещицами, ничего не задев. — Ты, конечно, знаешь, как редки визиты людоедов на деле. Эти твари прилетают раз в два или, если повезет, три поколения и безжалостно пожирают наших детей. Но только ты был удостоен чести вернуться. Не раз, а дважды. Так используй сей дар судьбы во благо, а не на глупое недостойное нытье. Так ты не станешь мудрым. Эраба лежа смотрел во все глаза на старца. Вряд ли когда-нибудь он будет удостоен более длинной речи из уст молчаливого горделивого лекаря. — Я ценю дары, мудрый Ар, — виновато отводит взгляд мальчик. — Будь среди избранных, — говорит уже порядком надоевшие слова мальчику врачеватель, и подносит к лежавшему дитя чашу с еще горячей жижей. — Пей отвар, иначе остынет. Мальчик еще долго пытался осилить отвратительную и по запаху, и по вкусу водицу, пока старец обрабатывал его раны чем-то липким и жгучим. После процедур и вопросов о самочувствии мальчик решил не вливаться в жизнь племени. Тихий лес был больше по душе — укромное место, где он находил спасение. Вечером того дня его ожидал совет мудрецов, как доложил Ар, с очередным расспросом о деталях случившегося, и перед предстоящей пыткой Эраба желал побыть наедине с собой или мудрецом Хого, держащего свой пост на неизменном месте. Компания еще одного молчаливого старика не смущала его и он целенаправленно зашагал к обрыву, покидая черту деревушки. Обдумать наставления знахаря нужно было именно сегодня, считал ребенок, поглощенный тревогами, совсем не замечая увязавшихся следом трех ребят.***
Оказавшись на узком лугу, где совсем недавно его пыталась остановить погибшая ныне подруга, Эраба не нашел старца, который должен был держать вахту. — Странно, — недоуменно пробормотал избранный. Пустующий камень, отсутствие копья, словно он и не приходил сюда, хотя день уже давно в своем разгаре. — Ничего странного. Эраба невольно замер, узнавая голос Рида, но тут же обернулся к трем соплеменникам, мальчишкам-ровесникам, что разбудили его почем зря. Не успел он спросить заставших врасплох его ребят, как другой из них продолжил объяснение. — Да, ведь все мудрецы сегодня будут пребывать в святом храме, думы устраивать да решать судьбы. — Чьи судьбы? — интересуется Эраба, убежденный, что уж чью судьбу и затрагивать, то только его. — Всей Древней Деревни. Жаль, что не твоей одной, — чуть подумав, высказался Рид, солидарный с мнением избранного. Он глаголил так, словно говорил о красоте мира, а не грядущих переменах. — И… Какой же вопрос они поставили перед собой? — мальчик, чуя неладное, всем телом напрягся. — Не знаем. Троица друзей уже стояла полукругом, закрывая собой отступ к лесу. Эраба старался вести себя примиряюще, отвечая на враждебные позы опущенной головой. Мальчишка контролировал все тело, кроме рук: левой он вцепился в холодный щит, а правой теребил черный подол еще непривычной робы. — Если бы не твоя алчность, то Великий Путь состоялся бы! И Райто бы не побежала за тобой, — Рид выговаривал все четко и быстро, прежде репетируя это наедине с собой. — Нет… Великий Путь бы их всех погубил, а оставшихся запасов, что не забрали бы уходящие, едва бы хватило одним мудрым женщинам! — По-твоему мудрые предки не предусмотрели бы этого? — Нет, но… Все так слепо идут за преданиями… Я уверен, что есть другой выход. — Какой? Забирать на своем людоеде по одному из нас и убивать там, пока всех на тот свет не переведешь? — Зачем ты так? — Эраба стушевался, не находя слов в ответ на жестокие предположения. — Мудрецы не дадут тебе наказания, а стоило бы, — низко прошипел Рид. — Раз они не посмеют тронуть избранного, стало быть, нам суждено. Двое мальчишек схватили свою жертву, пока Эраба изумленно следил за скопившимися слезами в глазах Рида, самого черствого ребенка во всей Древней Деревне. Мальчик быстро избавился от позорной для него жидкости, когда его напарники унимали вырывающегося избранника судьбы. Загнанный мальчишка и слова не сказал, он лишь беспомощно пытался дергать руками, раны на которых то и дело задевали ребята, крепко сжимающие его предплечья. Рид обошел троицу и начал отвязывать закрепленный на тонкой веревке щит, на что избранный начал дергаться сильнее. — Нет, — сказал Эраба тихо, мгновенно переходя на крик, чувствуя, как пропадает приятная тяжесть от реликвии на поясе. — Нет! Не трогайте его! Только не его! — Почему же? По-моему в нем как раз корень всех проблем, — Рид повернул в руках отвязанное от пояса хозяина зеркало, проходясь рукой с редкими зажившими шрамами по непонятным узорам. — А он тяжелый! Недолго думая, Рид уверенно зашагал к пропасти, и, не дойдя до края обрыва пару шагов, швырнул обеими руками тяжелый щит в пропасть. Четверо детей провожают бесповоротный путь реликвии самыми разными чувствами и взглядами. Щит безмолвно устремился вниз, его темный корпус быстро пропал из виду, как и теплый свет солнца, уступивший место густым облакам.